Токсин в твоей крови

Генри не лукавил. Они добираются до его дома довольно быстро. Композитора заводят внутрь, игнорируя его бубнёж о грязных ботинках и штанах. — Не переживай. Дам тебе чистую одежду, — вдогонку тараторит художник, лишь бы успокоить этого буку. Но от этого заявления бунтующий только сильнее расходится. — А ещё что придумаешь? Одной щёткой на двоих будем пользоваться? — возмущается Сэмми, пока Генри включает свет в коридоре. Только сейчас появляется возможность оглядеть промокшего музыканта с головы до ног. В особенности художнику было интересно, как весь до нитки промокший Лоуренс, собирался идти домой под таким ливнем, да ещё и без зонта. Это из разряда: ну мне терять уже нечего? Вообще, учитывая все неудобства, что принёс Сэмми за последнее время, это справедливое наказание, но Штейна всё равно съела бы совесть. — Слушай, как-то странно получается, — уже на пороге ванной отзывается композитор, когда ему передают сухую футболку и штаны. Благо, Генри привык брать одежду для дома на размер больше, а потому гостю она должна подойти. — Не привередничай, а то в трусах ходить будешь. — А можно? — НЕТ! — возмущённо фыркают уже в сторону Сэмми, закрывая дверь ванной у того перед лицом. Вместе с тем, в душе творца копошится лёгкая тревога. Генри шагает до рабочего стола, только сейчас задумываясь, не совершает ли он ошибку, впустив в дом человека, что питает неоднозначные чувства к нему и чьи действия столь импульсивны. Приглушённый звук отдаляющихся шагов даёт ощущение спокойствия и уверенности в том, что возня Лоуренса не будет услышана. Тихо вздохнув, чистую одежду откладывают в сторону, после расстёгивая пуговицы рубашки. Когда дело доходит до брюк, мужчина осознаёт неприятное. Задний карман ощупывают, выуживая промокшую пачку сигарет. — Да ебаный в рот, вы издеваетесь? — тихо шипят, осматривая ту на наличие оставшихся сухих сигарет. Успокаивали лишь мысли о том, что музыкант не прихватил с собой зажигалку, ибо планировал просто проводить коллегу, а не завалиться к тому домой. Огорчённо вздохнув, пачку пока откладывают в сторону, решив выкинуть позже. По первости попытки очистить рубашку и штаны не дают никакого результата. Сэмми шепчет всё новые ругательства, в очередной раз промакивая ткань под струёй горячей воды. От пара по лицу стекали капельки, а на раскрасневшиеся руки и покалывания уже просто не обращали внимания. Но терпение и труд всё перетрут, поэтому в конечном итоге рубашку и штаны отправляют сушиться, выдохнув с облегчением. Идти в чужой одежде домой вообще не хотелось. А теперь если учитывать сложившиеся обстоятельства, то Сэмми либо уйдёт отсюда глубокой ночью, либо же останется до утра. Эти мысли ошпарили похлеще кипятка, но ошибка уже была совершена. Не спрятаться, не скрыться... В ладони набирают прохладную воду, промывая лицо. Это малость отрезвляет. Музыкант решает, что просто тихо посидит и больше не скажет ничего такого, за что потом будет стыдно несколько ближайших лет. Мягкую одежду берут в руки, но замирают на несколько мгновений. Сэмми потупил взгляд, рассматривая чёрную футболку. Непонятный порыв наталкивает на безобидное действие. Одежду подносят вплотную к лицу, утыкаясь носом в мягкую ткань. Помимо какого-то ароматного стирального порошка, композитор ничего не улавливает, но ненавязчиво окутываемый запах кажется мягким и домашним. Лоуренс стыдливо поджимает губы, представляя, как глупо это выглядело со стороны. Одевшись и поправив волосы, мужчина открывает дверь, несколько секунд прислушиваясь к звукам прежде чем выйти. Сэмми тихо проходит в гостиную, отмечая, что Генри времени даром не терял. Того обнаруживают за рабочим столом с небольшой стопкой листов. Подойдя ближе, Лоуренс наблюдает за тем, как уверенно скользит ручка по бумаге в руках художника, выводя рожки чертёнка. В моменте Штейн замирает. — Я уже думал что ты пробуешь там до утра, — положив ручку, аниматор поворачивается к коллеге, бегло оглядывая и оценивая, как на того села одежда. Убедившись, что размеры подходят, мужчина частично успокаивается. — Ты не голоден? — слабо улыбается Генри, разряжая неловкую обстановку. — Нет, я не ужинаю обычно, — тише отзывается композитор, чуть сутулясь и скрещивая руки на груди. Проследив за мимикой собеседника, Штейн впадает в лёгкое недоумение. И это его он боялся? Этот Сэмми не похож на того деспода, который не давал Генри спокойно жить. Сейчас тот кажется уязвимие и податливее, нежели в остальных случаях. На своей территории выделываться куда проще или дело в чём-то другом? Потемневший взгляд голубых глаз из-под полуприкрытых век больше выражает потерянность и печаль, но художнику, увы, полностью недоступна причина такого поведения. — Извини за беспорядок, руки как-то не доходили разобрать вещи, — продолжает аниматор развивать нить диалога, заполняя тишину. Но Лоуренс даже и не обращал внимания на окружение, пока Генри сам не указал на эту деталь. Взгляд уже было цепляется за стеллаж со множеством вещей, но возвращается к зелёным глазам собеседника, уловив движение. — Я понимаю, что тебе может некомфортно здесь находиться. Если хочешь, мы можем найти другую одежду, я одолжу тебе зонт и ты сможешь вернуться к себе, — поднявшись из-за стола, предлагает такую альтернативу художник. Вот только почему-то он сразу не продумал такой вариант развития событий... Сэмми даже как-то встрепенулся. — Да ладно, я найду чем себя занять. У тебя дел хватает, — словесно отмахиваются от предложения, медленно делая шаг назад. Лоуренс пытается переключить внимание, но получается с переменным успехом. Здесь вещи хаотично разложены по "своим местам". Отсутствие ритма и спорящие цвета вызывают рябь в глазах. Бардаком это назвать сложно, скорее перегруз. — Как хочешь, — пожимает плечами Штейн, направляясь в сторону кухни. — Если что-то будет нужно, спрашивай. Может хотя бы кофе тебя приободрит? — уже даже не предлагает чай Генри. Привычку коллеги сложно было не заметить за прошедшее время. Сэмми замолкает на несколько секунд, поджимая губы. — Да, не откажусь, — медленно кивает музыкант. Получив хоть какую-то возможность сделать вечер собеседника лучше, художник улыбается, заметно оживляясь и игнорируя усталость. — Дай угадаю... Без сахара и с молоком? — выдвигает свою версию Штейн. В ответ Лоуренс чуть хмурится. При Генри он пил только горький кофе. Хотя нет, исключением было сегодня. — Ты подсмотрел какой кофе я себе заварил? — слышится капелька возмущения в тоне композитора, скорее от неожиданности. Сэмми не думал, что Штейн обратит внимание на такое. — Ну почему именно подсмотрел? Ты от меня этого не скрывал, а я просто запомнил, — всё с той же невинной улыбкой отвечает Генри, пока в голове мелькают недавно появившиеся воспоминания. Когда в памяти всплывает отрывок с Лоуренсом, который достаёт чай из шкафчика, вопрос напрашивается сам собой. — А разве тебе не нравится крепкий чай? — прислоняются плечом к дверному косяку. — Нет, простой чай мне не нравится, — мотает головой музыкант, развеивая догадки шпиона. — Просто у тебя столько разных пакетиков в шкафу. А я уже надеялся что ты оценишь чай с корицей и апельсином, — почему-то именно такой напиток хотели заварить музыканту. Ну кто знает, может эти пакетики в шкафу лежат там только для гостей и Генри ошибся. — Я пью его с молоком, — выдержав паузу, тише отзывается Сэмми. Да ещё и с таким видом, будто его зажали в угол и заставили признаться в чем-то поистине ужасающем. — И с сахаром, — морща нос, завершает композитор. В какой-то степени напиток правда помогал снять напряжение. Иногда даже спалось лучше. Но озвучивать свои вкусы выходит с трудом. Есть в этом доля нелепости. — А знаешь, к чёрту кофе... Раз такая пьянка, можно и чай с молоком, — махнув рукой, деловито расправляет плечи мужчина, скрывая своё смущение. Всё равно уже признался, куда деваться. Губы творца расплываются в тёплой улыбке, ведь скованность собеседника никак не ускользнула и дело тут вовсе не в внимательном взгляде. — Мне нравится твоя искренность, — наверное как-то слишком резко выпаливает признание Генри и тут же осекается. Но на лице собеседника не замечают раздражения, скорее наоборот. Черты лица разглаживаются от лёгкого удивления. Сэмми поправляет волосы скрывая уши от взгляда зелёных глаз. — Ой, да ладно, Штейн, — в очередной раз отмахивается Лоуренс, пряча взгляд. Хотя в действительности хотелось сказать: "Мне нравится твоя внимательность". Возможно, Сэмми нужно начать беспокоиться на этот счёт. Оказавшись предоставленным самому себе, пока Генри переодевается и заваривает чай, мужчина проходится по комнате. Появляется возможность лучше всмотреться в окружающие предметы. Взгляд цепляется за плакаты. Большие и маленькие картины, иногда приклеенные невпопад, смотрелись довольно интересно на белых стенах. Все они были разного содержания, от плакатов из студии, до какого-нибудь абстракционизма или пейзажей. Музыкант даже успел найти в этом что-то привлекательное. Несмотря на постоянную занятость хозяина дома, в комнате было много растительности. Распускающиеся фиалки напоминают о собственной неудачной попытке вырастить цветок. Лоуренс подходит к стеллажу, рассматривая книги и интересуясь, что обычно читает Генри. Но помимо литературы, на полках были и другие предметы. От карандашей, кисточек и ручек, сложенных вперемешку, неприятно скребло где-то в глубине души. Хотелось высыпать это всё из баночек и рассортировать. Ещё Сэмми не понимал, почему здесь хаотично лежат разноцветные камни, компас, ракушки, часы, маленькие статуэтки людей и животных. Конечно всё это было интересно рассматривать, несмотря на нелепость, но всё ещё чесались руки сложить всё как посчитает нужным музыкант. Он далёк от мировоззрения Генри и даже в плане быта их привычки столь не схожи. Интересно, какого Штейну терпеть присутствие того, кто не так давно распинался о собственных чувствах? Взгляд лениво скользит по корешкам книг, пытаясь выцепить что-то интересное и над чем можно скоротать вечер. Цепляется за что-то синее и в толстом переплёте. Сэмми аккуратно достаёт это с полки, читая название. "Академический рисунок" гласила надпись золотистыми буквами. Не отрывая взгляд, мужчина пожимает плечами и плюхается на диван. Меньше минуты композитор вчитывается в содержание. Скоро это наскучило, да и термины были непонятны для музыканта. Больше всего интересно было рассматривать иллюстрации книги. Смотря на очередной натюрморт с использованием штриховки, Лоуренс представляет как он кинул бы это дело, оставив на листе всего несколько линий. У художников свои фетиши на мазохизм... А тут их даже больше десятка. Такие мысли заставляют слабо усмехнуться. Кажется он не в том направлении копал. Голову откидывают на спинку дивана, продолжая рассматривать картинки. Вообще, книгу вытащили с целью понять, что Генри нашёл в этой стезе, но пока что до Сэмми не доходило. Приближающиеся шаги отвлекают от собственных мыслей и в поле зрения вновь маячит художник. — Вот, держи. Только аккуратнее, она горячая, — предупреждают, нагнувшись вперёд, чтобы осторожно передать напиток. — Спасибо, — благодарит композитор, взяв горячую кружку за края. Взгляд останавливается на тёплой улыбке, скользит ниже, замечая как опускается край серой футболки, оголяя ключицу. Ничего пошлого, мягкие черты и неофициальный вид Генри обволакивают шармом домашнего уюта, но что-то кажется чересчур интимным в этом моменте. Рука чуть дрогнула, поспешив поставить чашку на небольшой столик. Композитор глубоко вдыхает, опуская взгляд в пол. Сэмми держит невозмутимое лицо, срочно пытаясь придумать что-то, что отвлечёт внимание от странного момента. — Что ты нашёл в этом? — указывает Сэмми ладонью на одну из картинок, вопросительно хмурясь. Взгляд голубых глаз вновь поднимают на собеседника, когда чувствуют, что волнение поутихло. Забавно, но что-то подобное правда хотелось искренне спросить, а не для отвлечения внимания. — Мне кажется, что проще вскрыться грифелем, чем закончить такое, — слабо усмехается музыкант, демонстрируя такую редкую улыбку. — Будто писать музыку и играть на инструментах, это так просто. Я в жизни не разберусь даже в твоей нотной грамоте, — малость льстит Генри, замечая, что Сэмми стал куда разговорчивее. — Ну... Мне хотелось показать какие-то свои сюжеты. Для этого конечно пришлось писать и такие работы. Но по правде мне не очень нравится их рисовать. Прикипел душой к мультяшкам, — пожимает аниматор плечами, присаживаясь поодаль. Небольшой перерыв не повредит, правда же? Или можно на сегодня закончить и продолжить в выходные. Штейн решает, что тут всё зависит от того, сколько времени на сегодня у него останется. — Ты ведь тоже передаёшь через музыку своё видение мира? — Я пишу для работы. Музыка давно стала рутиной, так что... Особого удовольствия не получаю. Когда-то это нравилось, но теперь это просто вещь, которой я владею в совершенстве, — закрывая и откладывая книгу, переключается Лоуренс на беседу. — Да, частая практика, — сочувственно вздыхает Генри, прекрасно понимая о чём говорит Сэмми. Глаза льдинки украдкой поглядывают на объект симпатии. Генри ненадолго завис, витая в облаках. Как и обычно, это выглядело забавно. Жаль к человеку в голову нельзя забраться и узнать, являешься ли ты сам причиной рассуждения. Ответ на собственное желание не заставляет себя долго ждать. Генри улыбается, без стеснения заглядывая в глаза композитора. — Зато ты был с музыкой всю жизнь. Даже скрипку в школу таскал, — припоминает Штейн неловкие моменты, от которых хотелось зарыться головой в песок. — Тоже мне, — тихо фыркнул музыкант, задирая нос. — Это вы по улицам спокойно слонялись до первых фонарей, а мне нужно было чуть ли не трусцой нестись к репетитору, — строит Сэмми надменное лицо. — Жуткому такому и сварливому. — Как ты? — шутит Генри, замечая, как резко Лоуренс поворачивается в его сторону от возмущения. Ладно, музыкант принимает правила игры. Губы растягиваются в жуткой ухмылке, а в глазах проскакивает непослушный огонёк. — Нееет, я гораздо хуже, — поддаётся вперёд Лоуренс, грозной тенью нависая над художником. Штейн изображает полнейшую невозмутимость, зеркаля недавно проскочившую надменность в лице собеседника. — Какой страшный бука. Значит выделю тебе место в углу, — слабо толкают музыканта в плечо, усаживая на место. — Как с собакой, честное слово. Не боишься, что ночью схвачу за бочок? — неоднозначно лыбится Сэмми, что заставляет Генри нервно усмехнуться. — Ага! Я ещё от случая с пианино не отошёл! Спасибо! — в шуточной форме озвучивают свои переживания, отодвигаясь дальше. — Я бы на твоём месте больше боялся того, кто оставил тебя в кабинете со мной. Улыбка сползает с лица Штейна. Упоминание близкого человека запускает триггер. — Ответственность пытаешься переложить? — Нет, просто это кажется странным, — чувствует композитор холодок в свою сторону. Взгляд становится колючим, присутствие здесь вновь ощущается неуютно. — Кто бы говорил, — вкидывает обвинения художник. Подозрения раздражают. Лоуренс закрывает глаза, шумно выдыхает, пытаясь унять закипающую внутри волну. — Давай-ка прикроем рты. Ты паникуешь на ровном месте. — У меня есть для этого причина. Почему ты думаешь что я буду чувствовать себя в безопасности рядом с тобой? — Потому что если бы я хотел, то давно бы уже что-то сделал? У меня даже сейчас есть возможность, но я спокойно сижу и не набрасываюсь на тебя? — нервно жестикулирует музыкант руками. В омуте голубых глаз ясно читается недовольство и огорчение. Руки резко опускают вниз, шумно ударяя ладони о собственные колени. — Я уже ясно дал понять, что сожалею, — его усилия остаются без внимания. Лоуренс честно пытается не творить выходящую из ряда вон херню рядом с художником. Карусель неприятных воспоминаний кружится в голове. Сэмми и не противится, продолжая выцеплять неприятные подробности. — Представляешь как меня взбесил Коннор? Плевать он хотел на твою жизнь! Он думал только о том, как сохранить своё рабочее место! Глотку бы перегрыз, будь моя воля. А Дрю? Сколько раз он навещал тебя? — чуть ли не шипит сквозь зубы композитор, не повышая голос. Ревность обжигает изнутри, оголяя подноготную музыканта перед творцом. Штейну непроизвольно выливают поток своих чувств, не думая о реакции. — Ты начинаешь прыгать с темы на тему, давай успокоимся, — прикрывая глаза, касается собственного лба аниматор. Генри осознаёт неприятное. Он сам только что вспылил из-за собственного страха. Сердцебиение ускоряется, Штейн чувствует тревогу, когда встречается с недоверчивым взглядом. Душевные терзания музыканта кажутся настолько сильными, что их трудно обуздать. Слишком ревнивая и ранимая натура всё время скрывалась под маской безразличия и нарциссизма. Сэмми же и вправду не подавал поводов для беспокойства. По крайней мере, пока художник сам не напомнил о случившемся. — Ладно, извини, это всё жуткое недопонимание. Понятное дело что мы не хотим задеть друг друга, так ведь? Мне не хочется с тобой ругаться, — тихо объясняется Генри. Слова заставляют остыть. — Да, — кратко кивает Лоуренс, пряча взгляд. Тишина вновь наполняется неловкостью. Сэмми барабанит кончиками пальцев по дивану, прокручивая в голове моменты, за которые можно ухватиться. Не хотелось, чтобы их беседа закончилась на такой ноте — Ты так и не нашёл Дрю? — выходит фраза угрюмее, чем планировалось, но кажется художник не обращает на это внимания. — Нет. Даже на телефон не отвечает. Да и не уверен что ему важно моё присутствие, — подгибает ноги творец, обвивая руками колени. — Ты о чём? — вопросительно изгибает бровь Сэмми, ибо воспринимал эту парочку как не разлей вода. Неохотно, но всё же, аниматор решает поделиться хоть с кем-то своими переживаниями. — Он стал каким-то скрытным. Всё делает за моей спиной, хотя раньше мы вместе обсуждали рабочие моменты, — Генри не так боялся за компанию, сколько за их с Джоуи отношения. Кажется, тот становится совершенно другим человеком и в его жизни больше нет места для старого лучшего друга. Генри не замечает как погружается в пучину мрачных мыслей. Присутствие другого человека на несколько мгновений кажется таким далёким и неважным. Сжимая собственные ладони, Штейн слабо хмурится, смотря будто сквозь столешницу. Шорох со стороны Лоуренса заставляет опомниться. Потерянный взгляд зелёных глаз вновь поднимают на музыканта. — Что-то я отвлёкся, — пытаются занять руки, неловко теребя край футболки. — Ты и так переживаешь трудности и не обязан это слушать, извини. Давай лучше... — А если я хочу это слушать? — резко прерывают аниматора. Штейн, честно говоря, сегодня всё больше удивлялся поведению Сэмми. Замерев, Генри в замешательстве смотрит на собеседника, не сразу находя слова для ответа. — Чего молчишь? Я серьёзно, — не понимает музыкант, почему собеседник так странно на него смотрит. — Мне казалось что тебя такое раздражает, — наклоняет художник голову набок. — Тебя интересно слушать. Да вообще, какая разница? Просто хочу и всё, — бурчат себе под нос, будто здесь были те, кто мог их услышать. Насколько здравым будет решение довериться этому человеку? После всех событий этого дня, Генри чувствовал себя разбито. Слишком большое количество переживаний давило. Хотелось отвернуться к стене и проспать не меньше десяти часов, избегая реальности. Штейн чуть вздрагивает, когда чужая рука неожиданно касается плеча. — Не расклеивайся раньше времени. Всё будет нормально, — утешительно похлопывают аниматора по плечу. А если не будет, то наглого брюнета впечатают в стенку. Ну это так, Сэмми решил для себя, не посвещая грустящего в свои планы. Встреча со спокойным взглядом голубых глаз вызывает какие-то противоречивые чувства в груди. Несмотря на всё сказанное, Штейна пытаются приободрить и успокоить. Творец поджимает губы, отводя взгляд в сторону. — Странная просьба... Но, можно тебя обнять? — смягчается Генри, спрашивая разрешения. Неловкость берёт вверх. Лоуренс замирает, чувствуя подступивший к горлу ком. С чего вдруг такие желания? Он не знает. Но зато знает, что хочет урвать хотя бы немного нежности от этого растяпы. Зрительный контакт становится чем-то тяжёлым. Сэмми смущённо хмурится, разводя руки в стороны. Генри продолжала малость забавлять нерасторопность Лоуренса в таких моментах. Будто человеческие нежности были чужды ему. Но Штейн это учитывает. Музыканта берут за предплечья, притягивая ближе к себе. Руки обвиваются вокруг тела собеседника, осторожно приобнимая. Несколько секунд молчания помогают прислушаться к ощущениям. Всё же художник улавливает нотки въевшегося запаха сигарет, когда опускает щёку на плечо блондина. — Прости за недоверие, мне не хотелось тебя расстраивать, — тёплые объятия вкупе с извинениями заставляют сердце трепетать. Сэмми чуть медлит, робко приобнимая в ответ. Ладонь скользит по спине, осторожно поглаживая. Было страшно спугнуть, казалось, что этот момент резко оборвётся. Прикрыв глаза, Лоуренс вслушивается в неспокойное дыхание художника, понимая, что на сегодня разговоров и потрясений хватит. — Ну и чудик же ты всё-таки, — приятным без злорадства шёпотом усмехается музыкант. — Всё в порядке. Просто мы все устали, — выдаёт Сэмми самую первую отмазку, что приходит в голову. Думать сейчас не хотелось. Особенно, когда объятия не длятся долго. Вскоре аниматор аккуратно отстраняется, согласно кивая. — Что ты хотел предложить? — вспоминает Лоуренс, на чём прервал собеседника. — А... — вспоминает художник, смотря на кружку, оставленную на столе. — Чай выпить, он уже остыл. Остаток вечера проходит куда спокойнее, чем предполагалось. Ну конечно, когда ты утомился и единственное твоё желание это помереть или заснуть, не очень-то есть настроение спорить. Генри убирает взятые на дом раскадровки, решая вернуться к ним в один из выходных. Периодически Штейн поглядывает на Сэмми. Тот заметно притих, состроив сосредоточенное лицо и что-то выводил на листке бумаги. Генри интересно спросить, что делает композитор, но молчит, боясь спугнуть вдохновение. А то мало ли, опять строго зыркнут и подарят подзатыльник. Аниматор слабо улыбается своим мыслям, неосознанно наблюдая за тем, как музыкант хмурится, сжимая губы и делает новую пометку. — Я как гостю предложил бы тебе свою кровать, но что-то мне подсказывает что ты откажешься, — вангует художник немного погодя, когда приходит время готовиться ко сну. Если кровать не идёт в комплекте с коллегой, то такой план музыканту не по душе. Как же грешно... Грешно и сладко. И не важно, что он сам бы пытался вырваться, если бы Генри что-то ударило в голову затащить Сэмми в постель. — Посплю на диване, — кратко подтверждает Лоуренс, поднимаясь, чтобы застелить будущую постель. Спустя некоторое время, эти двое желают друг другу спокойной ночи, разбредаясь каждый в свой угол. Правда одному из них вновь приходится приложить усилия, чтобы уснуть. Темнота исчезает. Размытые образы перед глазами становятся чётче, формируясь в единую картину. Генри понимает что находится в родительском доме. Расположившись на мягком синем ковре, который так нравился маме, ещё маленький и несмышлёный художник старательно выводит свой первый шедевр. Линия дрожащая и неровная, но мальчик упорно продолжает, ведь похвала куда важнее всех временных неудобств. Закончив рисунок, Штейн младший поднимается с пола и бежит на кухню. Родителей находят за столом. Те сидят спиной к мальчишке и держатся порознь, не разговаривая друг с другом. Это сбавляет градус радости ребёнка, но тот не теряет надежды. Ладонь касается руки мамы, Генри зовёт её и пытается показать рисунок. Женщина не реагирует, холодно отвечает, что занята. — Мам, пап... — жалобно и тише звучит голос ребёнка. Все звуки резко смолкают, а художник теряет возможность двигаться. Родители резко поворачиваются к сыну и вскрик комом встаёт в горле. Их лица размыты. Он не видит их реакции и это ужасает. От грозного вскрика, со стороны устарающих фигур, всё содрогается, а мальчишка зажимает уши. Глаза становятся влажными. Генри утирает покатившиеся по щекам слёзы, подавляя всхлипы. Им всё равно, он только им мешает. Обида обжигает горло и грудь, заставляя обхватить себя руками и согнуться. Внезапно до слуха доносится звонкий всплеск. Штейн смотрит под ноги, замечая затопившие пол чернила. Страх не успевает сдавить грудную клетку, всё происходит слишком быстро. Чернильные дорожки стремительно стекают с потолка, смывая всё на своём пути и заполняя комнату темнотой. Генри что-то ощутимо тянет вниз, погружая в образующуюся воронку. Художник зажмуривает глаза, готовясь к худшему. Когда чернила касаются подбородка, Генри задерживает дыхание, с головой погружаясь в холодную жидкость. Но ничего не происходит. Штейн ощущает твёрдую поверхность пол ногами и больше ничего не слышит. Пересилив себя, Генри осторожно открывает глаза, теперь с удивлением рассматривая белую, как чистый холст комнату, налитую светом. Опустив взгляд, аниматор разглядывает своё тело, отмечая, что всё вернулось в норму. Ощутив чье-то присутствие, мужчина оборачивается. Глаза распахиваются от изумления, ибо посреди всей этой пустоты он встречает маленького, но такого любимого сердцем дьяволёнка. — Здравствуй, дружок, — тепло улыбается мужчина, заметив, как его разглядывают большими чернильными глазёнками. Штейн опускается на корточки рядом с малышом. Ему и самому было интересно рассматривать маленького проказника и героя кинолент. — Это ты прогнал кошмар? Очень милый для дьявола поступок, — мягким тоном разговаривают с молчуном, продолжая тепло улыбаться. Ладонь касается пушистых волос, осторожно поглаживая между маленьких рожек. Чертёнок озорно улыбается, прижимаясь к руке создателя. Вскоре Штейн замечает и хвостик, плавно покачивающийся из стороны в сторону. Всё это умиляет, заставляя позабыть о призраках прошлого, что всплыли во сне. Сон заканчивается так же быстро как и начался. Генри приподнимается с постели, вглядываясь во тьму. Тихий звон в ушах мешает мыслям и почему-то творец чувствует внутреннее опустошение. Это решают не оставлять просто так и хотя бы сходить умыться. Очки надевают лишь для того, чтобы увидеть стрелку часов на цифре три. Предмет оставляют на тумбочке, тихо выдвинувшись в ванную. В гостиной было чуть светлее, что радовало. Голубоватый свет луны скользил по контурам предметов, позволяя чётче видеть, куда идти. В полумраке художник замечает, как взлохматились длинные волосы мужчины, закрыв тому лицо. Если не знать, что тут сопит вредный композитор, можно и инфаркт хватануть, считай заранее к Хэллоуину подготовился... Выглядело нелепо, но до такой степени забавно. Генри жалеет, что такое нельзя сфотографировать на память. Штейн тихо подходит к краю дивана, усаживаясь на корточки. Длинные волосы кажутся катастрофой, и Генри не понимал, как коллеге удаётся ухаживать за такой длиной. Но нужно отдать Лоуренсу должное, укладывать каскад тот умел, да и терпеть взгляды непонимающих людей тоже. Кончики пальцев осторожно поддевают мягкие пряди, заправляя светлые волосы за ухо. Про себя Генри отмечает, что музыкант очень даже симпатичный, когда спит и ни на кого не бурчит. Сэмми резко приподнимается, хватая отшатнувшегося аниматора за запястье. Тревожный взгляд широко распахнутых ледяных глаз смотрел прямо в душу. Тут близорукий и без очков прозрел... — Чего соскочил? — бурчат сиплым после сна голосом, смотря на художника диким взглядом. — Напугал, — почти раздражённо выдыхает Штейн, всё ещё чувствуя мелкую дрожь в ногах. — В ванную сходить, — не утаивает Генри. Ответом была тишина и всё тот же напряжённый взгляд. — Что с тобой? — заподозрив неладное, хмурится художник. — Страницы. Мне нужно их переписать, — шарит музыкант свободной рукой по простыне, в попытках найти листки. По этому пустому взгляду и несвязной речи, Штейн понимает, что собеседник сейчас где-то между сном и бодрствованием. — Сэмми, спокойной ночи! — уже внутренне визжит Генри от таких закидонов лунатика, собираясь освободить руку. Запястье сжимают ощутимее и тянут Штейна в свою сторону. — Останься, — шепчут просьбу опуская взгляд, направленный куда-то в пустоту. Растрёпанный и до жути уязвимый. На несколько мгновений Штейн замирает, не понимая какую струну души музыкант только что задел. Может у Лоуренса тоже был кошмар, после которого он вот так соскочил и стал цепляться за аниматора? — Ну чего ты... — тише отзывается Генри, грустно глядя на блондина. — Я рядом, засыпай, — мягче обращаются к Лоуренсу, всё же поддавшись на встречу и подойдя ближе. Как по команде композитор рухнул обратно щекой на подушку, вновь засыпая. Музыканта гладят по плечу и напоследок поправляют сползающее одеяло, надеясь, что тому теперь снятся овечки. Направляясь в ванную, Генри думает что в принципе всё не так плохо. Зато Сэмми не припёрся к нему в кровать. Несмотря на все ночные похождения, утро не встречает художника вместе с головной болью или усталостью в теле. Наоборот тот чувствует себя выспавшимся. Потягиваясь в постели, Штейн улавливает странный запах. Тревожная его часть утверждает что что-то горит, здравая же взывает к спокойствию. Мужчина поднимается, направляясь в кухню. Причиной оказалась не утечка и не случайно оставленная включенной со вчерашнего вечера плита. Блондинистая причина трётся у этой самой плиты, что невольно вызывает улыбку на лице. — Доброе утро, — протирает художник глаза, поправляя очки. — Я настолько долго спал, что ты решил взять всё в свои руки? — вопросительно наклоняет Генри голову в сторону, когда Сэмми поворачивается на голос. — Это... Считай благодарность за гостеприимство, — спокойно пожимает плечами Лоуренс, возвращаясь к готовке. Штейн неспеша проходит на кухню, ставя чайник на соседнюю конфорку и усаживаясь за стол. — Откуда ты знаешь нравится ли мне яичница? — гуляя взглядом по спине композитора, интересуется творец. — Половины яиц в пачке нет, значит ты их ешь, — немного выделывается музыкант в ответ. — Ну а если не будешь, то мне достанется две порции. На подобный бубнёж, Генри тихо усмехается, не скрывая хорошего настроения. — Меня всё устраивает, — отвечают буке, а то ещё не то подумает и сковородой по голове даст. — А ты часто лунатишь? — чисто из интереса спрашивает Генри. Проблемы со сном композитора были ему известны, вот только о подобном Сэмми не рассказывал. За вопросом следует звяк упавшей вилки о поверхность столешницы. — Отче наш любезный... — измученно на автомате выпаливает Лоуренс, поворачиваясь лицом к собеседнику. — Что я сделал? — напряжённо задаёт в лоб вопрос растрёпанный композитор, от чего почему-то становится только смешнее. — Ничего криминального. Искал листы, чтобы переписать что-то, — утаивают вторую часть истории, чтобы не смущать слушателя и не смущаться самому. Облегчение было ещё как заметно на лице собеседника. Тот расслабленно выдыхает, разворачиваясь к плите. — Кое-что записал. Правда нужно переписать, как-нибудь дам тебе послушать. — Это мило, буду ждать, — на этом моменте можно было закончить и наслаждаться тишиной, но Генри продолжает поддерживать утренний диалог. — Мне сегодня приснился Бенди, — искренняя улыбка вновь расцветает на лице художника. — Хотелось бы увидеть этот сон дольше, — чистосердечно признаются, понимая, что если Лоуренс и скажет что-то странное, то это будет не с целью задеть. — Мелкий наглец растопил твоё сердце? — спустя несколько секунд молчания слышится со стороны Сэмми. Пальцы касаются ручек дверц, пытаясь найти тарелки. — Ты про какого? — хитро сверкнул огонёк в зелёных глазёнках. Ну а что? Только Сэмми прикалываться может? — Я старше тебя, балбес, — не поворачиваются лицом к "балбесу". Голос композитора звучит ровно и спокойно, будто это не он сейчас смущается, а Генри делает вид, что не замечает покрасневшие кончики ушей. — Просто скажу, что вы оба меня удивляете в последнее время. — Тарелки в нижнем ящике, — быстро подсказывает Штейн, поднимаясь, чтобы достать кружки и снять с плиты закипающий чайник. — А тебе что снилось? — разбавляют вопросом звон тарелок и кружек. Лоуренс заглядывает в глаза собеседника, ибо вопрос был непривычен. Опускают взгляд в пол, хмурясь и чуть морща нос. — Сортировка карандашей и ручек...