Отражения в луже

Что делает человека настоящим? В этом мире, гнилом мире, – ничто и никогда. Этот Какаши тоже ненастоящий. Как и тот, кто на него сейчас смотрит. У этого плаксы и слабака как обычно саднит в груди и щипет в глазах. Хорошо, что в целом он сам теперь не дурацкий Учиха Обито. Почему он тогда здесь? Ведомый остатками глупого подростка. Опять. Доказать, что это всё не важно. Не имеет смысла. Не имеет над ним власти. Итачи, конечно, постарался. Вряд ли этот теперь очнётся, а если и да, то ещё более ненастоящим. Опять никого рядом с ним. Даже надсадно смешно. Всё потому что он – ненастоящий. У кровати настоящего рядом сидела бы Рин. Спала бы в палате на стуле всю ночь. Но в этом ненастоящем мире есть только пустота одиночества. Умрёт, и хорошо. Не умрёт – опять будет мучаться. Смотреть невозможно. Не смотреть не получается. И этому раздавленному давным-давно слюнтяю от этого и плохо, и хорошо. Ноги затекли от сидения на корточках. Лицо рядом спокойно, недвижимо, неестественно светло, даже в темноте палаты. Спит. «Что тебе снится?» – через перчатку кожа на скуле гладкая. Чакра слабая, что непонятно, как её хватает, чтобы закручиваеться, словно он всё ещё в генджицу. «Даже во сне тебе больно? – большой палец скользит по виску и рука убирает пряди белых волос со лба. – Если останешься жив, то потерпи. Я помогу тебе». – Но если помрешь, я заберу свой глаз, – низкий, хриплый голос отражается от стен. Чужая чакра, словно отзываясь, вспыхивает внутри недвижимого тела. Вспыхивает ярче, как догораюшая спичка. И вечное беспокойство жизни потухает. Можно забирать шаринган. «Вот так вот значит, да? Ублюдок». Внутри ничего. Пусто. Теперь у них обоих, и это объединяет. Мёртвым он ему ближе, понятнее. Теперь оба по-настоящему ненастоящие. – Сука! Я же сказал, потерпи! Я могу нас спасти! – руки рывком опускаются на чужую грудную клетку. «Ненавижу, – толчок. – Ублюдок!». В ладонях загорается слабый зелёный свет, больше обжигающий и сами ладони, кожу перчаток, и место соприкосновения. Толчок, ещё один, ещё. – Как же легко ты всегда не думал о других! – шипит в ушах. И снова, словно медицинские приёмы здесь не при чём, чакра вспыхивает и ползёт по тенкетсу. Сердце ударяет слабо и мягко по ладоням. Кажется, оживший неуловимо морщится. В воронке темнота палаты идёт волнами, тело словно невесомо. Опять живой, он опять становится ненастоящим. От этого легче. Тогда не о чем жалеть. Не о чем думать. Нечего чувствовать. Никто не может быть настоящим в этом прогнившем мире.