Отражения в луже

Крови не должно быть много. Так его учили. Джашин не любит кровь. Он любит боль. Боль, которая объединяет и соединяет всё живое на этом свете. Она единственно верная связь между богами и людьми, каждой клеткой в организме. Даже этот сраный, ничего не понимающий Лидер знает это. Но изучи он Догматы, никогда не стал бы портить Божественное земными глупостями вроде денег и борьбы за идею. Каждое существо священно и не должно мучиться и умирать бесцельно. Всё живое должно стать проводником. Когда солёная капля растворяется на языке, собравшись в слюне, прокатывается по нёбу в горло, металлические ноты ударяют в голову, кружит и ведёт, как от самой крышесносной дури. Эти хуесосы старейшины были не правы – у каждого свой вкус. Вкус пройденного бесцельного пути, лишённого смысла и наполненного ненужной болью, бессмысленной, нецеленаправленной. Штык входит в тело как нить, сшивающая грешника с сутью всего сущего. Только в этот момент существо может узнать настоящее, понять, что никакая блядская житейская боль не сопоставима с той, что позволяет сделать последний вдох. Глаза закатываются, и Хидан чувствует всё. Каждый дрожащий мускул, последний удар, и на секунду становится легче, отдавая Богу ещё одну просветлённую душу. В этот миг тело трещит, но душа наполнена благоговением. Трепет уносит куда-то далеко, в самое небо. Джашин словно опускает длань на самого Хидана, когда тот познаёт край. Познаёт, как это – быть и здесь, и в мире Богов. Он познаёт переход через реку самых громких и самых тайных обещаний. И тогда, в этом миге – истинное счастье, непорочное, всеобъемлющее. Этот дерьмоед Какузу смотрит. Он всегда смотрит. Когда Хидан закатывает глаза, как Хидан, ещё трясущийся от восхищения, вытаскивает из себя штык, смотрит, как он морщится, ведь это уже не та боль, которая пронзала секунду назад. Когда они стали напарниками, Хидан сразу обратил внимание, что провожать души под пристальным, немым взглядом стало ещё охуеннее. Он бы дал и напарнику познать Бога, но сукин сын отличался от всего, что до того Хидан знал. Даже эта его приземленная религия – деньги – бесила до усеру и заставляла срывать горло в споре. Хидан не прощал себе подобного малодушия, молился как не в себя после каждого ритуала. Пусть на это уходило много времени, но так нечистое покидало его, Джашин прощал. Но сегодня Какузу позволил себе отвернуться. Своими тупыми чёрными глазами посмотреть в сторону в самом конце ритуала, когда баба уже валялась бесполезным телом, а Хидан на секунду остановился, чтобы чиркнуть косой по новому грешнику. И никогда ещё Хидан не чувствовал себя таким богохульным дерьмом. – Не понял. – Да иди в пизду, Какузу! Джашину нужна настоящая боль! Для этого нужно что-то вообще о боли знать, иначе душа не познает сравнение. Это основы, мудила! – Да какие к чертям основы? С твоей-то страстью к убийству, какая разница на это вообще? – На хуй иди, я тебе сказал! Сначала, – Хидан перевесил на другое плечо корзину с истошно орущим, укутанным в пеленки, – он должен пройти хоть какой-то путь, а потом тоже отправится к великому Джашину. Какузу смотрел на Хидана так пристально первый раз за всё время, проведенное на миссиях. Непонятно, как вообще не треснулся ебалом о дерево по пути. Конечно миссия заканчивалась нехарактерно. Они подходили к новому убежищу, – и слава бритым яйцам! – похожему на дом, где смогут понять, что стоит делать в сложившейся ситуации. Что ж, Джашин в помощь.