***
— Ухты, — она выхватила бейсбольный мячик из рук Одри и хмыкнула. — Ты любишь спорт? Где ты это нашла? — Еще в самом начале, — пожала плечами девушка. — Не знаю, зачем ношу его. Он просто… навевает приятные чувства. Вообще-то, сколько себя помню, я обожала бейсбол и до карьеры аниматора мечтала заниматься именно им. Не знаю, почему отказалась. — Наверное, родители говорили «Ты же девочка, зачем тебе бейсбол?», — попутчица обогнала Одри и развернулась к ней лицом, продолжая при этом идти, будто не боялась свалиться в какую-нибудь яму с монстрами. Её слова насторожили Одри. Как и мячик, они что-то тронули в глубине её сознания, где размытое лицо отца становилось чётче. — А будильник тебе зачем? — Ты что, рылась в моей сумке? — насупилась Одри и в то же время смутилась. Сумку она буквально собрала из говна и палок и дорожила ей, прямо как зеницей ока. К тому же, она тащила там много того, что могло показаться подруге странным. Она могла счесть Одри, к примеру, «коллекционистом» — то бишь, человеком, которому только дай волю — все, что неровно лежит и может пригодиться (нет), заберёт себе. — Я была голодная. А ты такая запасливая, Одри! Вот я и подумала: «Ну в её бесконечной сумке точно должен найтись беконный суп». Так зачем тебе будильник? Он же не работает. Потому что этот будильник тоже пробуждал воспоминания. Глядя на разбитый циферблат, она слышала его звон из далёкого прошлого и чувствовала холодный пол под босыми ногами. У неё сонно чесались глаза, и ещё дальше, где-то на кухне, светло-желтой и уютной, звучал голос, кричащий «Доброе утро, детка!». Одри вздохнула. — Хочу его починить. Чтобы пугать тебя. — Будильников боятся только школьники. — Если включить его прямо над твоим ухом, ты испугаешься. Более того, штаны после этого придётся менять. Девушка, бредущая вместе с ней по темноте, улыбнулась и взглянула на Одри как-то по-новому, по крайней мере, сама Одри не помнила, чтобы она так на неё гляделась: пристально, с усмешкой и… уважением? Не то что бы Одри не давала повода уважать себя. Она стойко выдерживала выпадавшие на них испытания и дала осечку только после битвы с пауками. Она действительно была запасливой. А еще умной — пускай с натяжкой можно назвать хорошей идеей ломание бочек, чтобы спрятаться в них от всемогущего демона. Нет, это было не уважение. Удивление? То же не то. Но что-то точно понравилось ей в угрозе Одри. Ютясь в узком проходе, в котором они были как на ладони, чуть не касаясь друг друга коленями, каждая занялась своими делами. Одри в сотый раз перебрала сумку, убедилась в сохранности вещей и в прочности лямок и достала блокнот, в который коротким, найденным в одном из ящиков карандашом зарисовывала все увиденное. Студия была неряшливая, покорёженная, словно старик, обвешенный мексиканскими атрибутами и танцующий польку в «чёрном» районе. Но в этом и был её шарм: её столы, расставленные тут и там, пыль на пустых сундуках, построенные из шкафов и туалетных кабинок комнаты потерянных, дыры в стенах и ямы, ведущие на нижние этажи, что были либо затоплены чернилами, либо облюбованы главными врагами рода человеческого. Иными словами — её построенная из мусора цивилизация и невозможная экосистема формировали мистическую, чарующую и в то же время так похожую на нашу, бытовую, атмосферу. Одри, как художница, не могла не найти в чернильном мире эстетики. И ей хотелось всю её, со всеми потрохами и приглушенными цветами, передать на бумаге. Но сначала она пролистала в середину, где на мятых желтых листах покоились эскизы всех найденных предметов, пробуждавших в ней воспоминания, и кареглазой девушки. Вроде не тронуто, понадеялась Одри и бросила короткий взгляд на попутчицу. Та вырезала на стене символ: три треугольника, нижний повернутый острым углом вниз, над ними — шар, окружённый фигурами, напоминающими крылья. Она нарисовала её профиль с такой тщательностью, словно хотела создать фотографию, только кожа, глаза и волосы у неё были цвета грифеля. Губы, как реальные, выглядели мягкими, взгляд, как реальный — серьёзным, спокойным, решительным. Только волосы здесь распушились, точно девушка находилась на обдуваемой ветром обрыве. Фулл был отрисован с такой же внимательностью к деталям, от чего Одри становилось прямо стыдно и в то же время тепло на душе. Она считала это отличной возможностью не забыть свои навыки. А ещё ей просто нравилось смотреть. Смотреть на это нежное лицо. Смотреть на руку, сжимающую нож. Она чувствовала себя маленькой влюблённой девочкой, которая, как взрослая женщина, давно перестала мечтать, как все её секундные желания сбудутся и легкие влюблённости станут взаимными. Это глупо. Эта девушка даже имени своего не говорит. Она могла быть доброй, местами заботливой, она могла беспокоиться за Одри. Но чтобы любить, это вряд ли. Они знакомы от силы три дня, если чувство времени её не подводило. Она красивая, сильная. Где-то там, в другом мире, у неё наверняка есть парень, и они знают друг друга не первый год и попробовали свою любовь на прочность, пройдя через сотни страшных битв. А Одри… что Одри? Желтоглазая, обляпанная чернилами и с наэлектризованной рукой, с дурацкой причёской, в поношенных плоских туфлях и в порванном свитере. К тому же — со странностями. То начнет сама с собой говорить, то тащить все подряд, от гвоздей до скисшего молока! Лучше не отвлекаться на чувства. Главное выбраться.***
Одри. «Оставь меня в покое». Скоро придут санитары — или доктор Эдмунд, которому она чуть не отгрызла ухо, или доктор Уолт, который, стоило санитарам оставить их один на один, стал снимать штаны, но Одри укусила его за ляжку, и с тех пор он приходил, не предпринимая больше никаких попыток надругаться над пациенткой. Они вколют ей наркотик, и все начнётся по-новой: веселье, живые сны и спокойствие. Спустя час голос чернильного демона перестанет тревожить растревоженный разум, и мир Одри погрузится в тишину. Она будет там, где ей рады, где у неё есть семья, душа и девушка, о которой можно лишь мечтать, в полной темноте закрывая глаза. Борись. Джоуи хотел бы, чтобы ты боролась. «Не тебе говорить о нем, — Одри отвернулась, уткнувшись лицом в стену, и зажмурилась. — Ты — такая же его ошибка, как и я». Нет. Мы величайшие его творения. «Да уж. Грязная лесбиянка и мультяшный Сатана. Один жрет чернильных людей, другая владеет искусством размахивания трубы. О, и ещё в нас нет ни грамма жизни». Раньше ты могла обуздать мою силу, а теперь скулишь, как побитая шавка. Ты сдалась. Очень жаль. Ведь я уважал тебя. Я, чернильный демон, в чьих венах течёт тьма. Дитя машины… «Не называй меня так». Дитя Джоуи Дрю? Все равно дитя машины. Ты родилась из её металлического лона визжащим куском чернил, идеально повторяющих плоть. И я видел пустоту твоей груди, где у простых людей горит душа. Ты — это ты. И тебе пора с этим смириться.***
— Ты говорила, что можешь делать видимыми души других, — пробормотала Одри. — Ты… ты можешь сделать это для меня? Она стояла перед Одри, чьи глаза без зрачков, словно налитые жидким золотом, были ещё мокрыми от слез. Одри сидела на полу, поджав к груди колени. Пальцы её подрагивали, как листья от слабого ветра. Блокнот, который она никогда не показывала подруге, сейчас лежал распахнутым на последней странице. Морда безглазого демона, что всегда улыбался и убивал все, что движется, смотрела с желтого листа на девушку с ножом. — Одри, — она подползла к ней на коленях и заглянула в глаза так, будто они её не пугали. — Что случилось? Где Бенди?.. — Покажи мою чёртову душу, — вместо ответа процедила Одри. По её лицу промелькнуло необычное выражение, а потом она покачала головой. Есть вещи, которые лучше не выяснять. Они могли не знать этого всю жизнь и не задумываться. А теперь Одри приговорила их обеих вечно вспоминать тот момент. Девушка взяла её за руку, и пальцы, умеющие держать рукоять ножа и размазывать людей по стенке, были грубыми и тёплыми, как искры огня. Одри вздрогнула от этого прикосновения, подняла взгляд — девушка смотрела на неё, только на неё, а между ними пылала красная душа в форме сердце. Только она. — У тебя… — Нет души, — слова, которые Одри произнесла словно чужими губами, упали между ними тяжелым камнем. Внутри неё словно проломился толстый лёд, и она упала в глубокую бездну, в которую не проникал ни лучик света. Она чувствовала, словно на неё и на этот лёд обрушили всю эту студию. А дальше — ничего. — Потому что я не человек. — Нет! — воскликнула подруга. — Ты человек. Ты же дышишь, мыслишь, ты же выросла, всему научилась, всего достигла… у тебя есть талант, и… — Какое значение это имеет, если у меня нет души? — гнев затопил разум, и она вскочила, точно ужаленная, и вырвала руку из чужих мягких пальцев. — Нет. Мать его. Души. У меня нет родителей! Я всего лишь… эксперимент! Создание чернильной машины! Я… я чернила!.. Понимаешь? Которыми рисуют мультфильмы и пишут книги, но не… не живут… Странно было это осознавать: ты взрослая девушка, добившаяся успеха в жизни, ты обладаешь талантом, умеешь чувствовать, борешься и не теряешь надежды, но в тебе нет того, что есть у всех остальных людей. Даже маньяки, насильники и шарлатаны имеют душу. Каннибалы и растлители детей. Нечистые на руку политики. Убежденные фашисты. А ты нет. — Одри, послушай меня. Может, я что-то не так сделала или у тебя душа какая-то другая, но не говори… — Ты вообще меня не слышала? — закричала Одри. — Я неживая! Моя кожа, моя кровь, это все не настоящее, и я здесь лишь потому что Джоуи удалось создать из чернил создание, похожее на человека! Но я не человек! — Ты человек. И тебе нужно успокоиться, — она в ужасе наблюдала, как Одри дергает себя за волосы и, прерывисто дыша, отходит вбок, близко к разлому в полу. Успела схватить её, и тогда Одри очнулась — оттолкнула подругу от себя. Меньше всего на свете ей было нужно её сочувствие, её — лгуньи! Все врали. Одри сама себе. Эта девушка. Джоуи Дрю. Только демон не обманывал, ведь всегда называл её не иначе, как порождением темноты. Словно оказавшись в прошлом, она увидела смысл в каждой найденной на своём пути вещи. Она почувствовала вкус кукурузных хлопьев с тем самым молоком, которое отец любил пить вместе с ней. Поймала мяч, подписанный любимым бейсболистом и брошенный отцом в перчатку для бейсбола на руке Одри. Вдохнула запах машинного масла, спасавшего все их поездки, и смыла с кожи следы от мелков, развивающих детский ум. …чернильный монстр! Без души, без родителей, что своей любовью зачали ребёнка. Одри посмотрела на стоявшую рядом с ней девушку. — Зачем ты здесь? — продолжила она кричать. — Кто ты такая? Откуда ты пришла? — Од… — Что — Одри? Что, сука, Одри? — Угомонись, — огрызнулась незнакомка. Именно незнакомка. Одри вдруг стало невероятно важно знать её имя и мотивы. Почему ходит за ней, защищает? Из какого не такого мира пришла? Почему Одри можно знать о её семье и удивительном даре, но не знать, кто обладательница всего этого сама по себе? — Ты знаешь, кто я. Я говорила тебе. Но своё имя я не назову. Не могу. Прости. Одри двинулась вперёд. Она подумала о рисунках в блокноте и сладких, как ваниль, розовых снах, в которых на глупую щемящую нежность ей отвечают взаимностью. Там они знают друг друга, как облупленных, и у них нет секретов. Как можно быть такой дурой? — Кто ты? — Для начала разберись, кто ты, — её карие глаза, созданные для того, чтобы тонуть в них, уставились на Одри. А в этот раз она не отвела взгляда. — Потому что ты — это ты. И то, что, по твоему мнению, тебя отличает от других, такой пустяк! — Пустяк — это объяснить, зачем ты ходишь за мной, — прошептала она. — И что, мать его, происходит. — Раньше мы обходились без этого. — Времена изменились. Жуткая улыбка, похожая скорее на оскал, расчертила приятное лицо. Она убрала короткую прядь за ухо, и под внимательным взглядом Одри развела руками и сделала шаг назад. — Это важно? Для тебя что, это правда важно? — Важно, — возможно, в этот самый момент важнее, чем собственное происхождение. — Эта твоя история про монстров, заточенных в горе. Про сестру. Про перезапуски. Кто ты?***
— Не дергайся или будет больно. Медленным, осторожным движением игла вошла в шею, и Одри казалось, что она чувствовала каждый её миллиметр и знала о ней все: сколько в ней длины, сколько веса, из какого она металла. Холодная жидкость, напоминающая воду из проруби, прыснула внутрь и потекла по венам. Одри опустили на кровать, головой на подушку. Тень чернильного демона стояла за дверью, что закрылась за мужчиной в халате и двумя санитарами. Одной из них была женщина, и частью сознания, уже затронутой действием наркотика, Одри подумала, что она достаточно симпатичная. Такую бы она трахнула. А потом, если бы людей не тревожили предпочтения других людей, сделала бы предложение и через год бросила, потому что была бы слишком занята работой. Чернильный демон усмехнулся. А потом Одри погрузилась в веселое, яркое небытие со звёздами на потолке и движущимся, как цепь на колесах танка, полом. Поступки не объясняют человека. Только сердце, и если оно захочет, его голос, как и всегда, звучал величественно и могущественно, но сейчас в нем была, казалось бы, несвойственная существу такого рода мудрость. Хотя почему несвойственная? Чернильный демон не просто зверь. Он разумен. Он силён. И он чрезвычайно умен. Вспоминай. Проживай заново. Ах, дитя темноты! Вернись назад, вернись назад и назад…