***
…услышала голос демона. Уже тогда ты могла догадаться, не так ли? Она не открывала глаза, но знала, что вернулась в реальность. А ведь это воспоминание было таким сильным и ярким! Она напряглась, пытаясь снова погрузиться в сон и сделать его для себя более настоящим, чем та же психиатрия. Но демон не пускал её, держал, как собаку на коротком поводке. Одри ничего не могла ему возразить. _____ спасла тебя. Только вот поступки не объясняют человека, верно? Однако твоими поступками руководило сердце. Оно говорило, что хотело, даже если ты тому противилась. «Зачем ты мне это говоришь?». Жутковатый, стрекочущий звук вырвался из утробы чернильного демона. Он выставил вперёд палец, кончающийся длинным когтем, и указал им на Одри. Чтобы ты перестала жалеть себя. Его слова разозлили девушку. Она вскочила, ослепла от бьющего со всех сторон белого, испепелявшего, как солнце в пустыни, света, споткнулась о собственную обмякшую ногу и упала. Снова. Её расширенные зрачки лихорадочно блестели, и глаза бегали по белой-белой комнате в поисках демонической тени. Пот катил градом с её лица, из глотки рвался хриплый, сухой вой. Это была не жалость к себе. Но демон исчез из её головы, не дав объяснить. Тогда…***
…Одри тихо, слышно только ей самой, ахнула. Чувствуя, что краснеет, она отвела взгляд. Безымянная попросила подойти ближе, а то ей трудно разглядеть свое отражение, и Одри сделала несколько нетвердых шагов к ней. Она скинула верх, оглянулась через плечо, и с хрустом развернула бинт. — Почему ты не хочешь, чтобы я помогла? — стараясь не смотреть на обнаженные плечи, спросила Одри. — Не доверяешь? — Я просто привыкла сама себя латать, — прошипела та, жмурясь от боли. — Не принимай на свой счёт. Раны выглядели ужасно: темно-красные, местами чёрные, кривые. Не глубокие, уже хорошо. Наверное, демон прошёлся по коже кончиками когтей, чтобы припугнуть внезапно вылетевшую на него девушку с ножом. Только не это заставило Одри обомлеть. Ведь даже кровь не скрыла того, что представляло собой все тело: сплошной свежий синяк, одно огромное поле застарелых шрамов. Вот на ребре выпуклая кожа в виде круга, будто туда попала пуля. Вот от затылка и под штаны шла тончайшая белая нить. А вот сотня маленьких непреходящих царапин, как от кинжалов. И во всем этом разнообразии особенно выделялось пятно ожога на фактически невидимой татуировке. Расположенное на боку, оно было почти незаметна, но наверняка обращало на себя внимание при долгом разглядывании в зеркале. Чтобы уж точно перестать пялиться, Одри обвела глазами место битвы. — Чем ты его обожгла? — спросила она. — Кислотой, — нехотя ответила подруга. — А где ты её взяла? — Всегда ношу с собой, чтобы из подобных ситуаций выходить живой. Она туго обмотала себя бинтами, которые тут же намокли, неприятно заскрипели на теле, и поддетым носком ботинка осколком стекла отрезала нужное ей количество от остального рулона. Затем, попытавшись наклониться, протянула руку к превратившейся в лохмотья одежде, но Одри её опередила. Она едва могла дышать от накативших её чувств, и этот запах — запах кожи, крови, пота, — и словно тысячи раз прошедшая через мясорубку, оставшаяся при том живой, фигура, — заставляли мозг плавиться. Чисто ради интереса они заглянули в ящик и просто устало вздохнули, когда нашли в нем труп непонятного существа с большими пустыми глазницами. Они пошарили в поисках чего-нибудь полезного и, ничего не найдя, не оборачиваясь, поплелись прочь. Одри тряслась, как от озноба, пока помогала подруге идти. Нужно убраться отсюда и найти безопасное место. И мысли об этом накаляли и без того напряженные до предела нервы: они были натянуты, как гитарные струны, а еще, как угли из костра, горячи. Одри думала, совсем немного — и прощай, крыша. В общем, когда железные двери распахнулись, и из них вылетела кричащая, как резанная девчонка, маленькая фигура, Одри завопила и что было сил швырнула «гент» во тьму коридора…***
…из которого девушка вынырнула, хлюпая носом и шевеля сухими, липкими губами. Вот она осталась одна со своим разбитым сердцем. Никакой демон больше не погружал её в сладкие и болезненные воспоминания, где любовь, дружба, любопытство и желание вернуться домой сплетались в один прочный канат, державший Одри на плаву все то время. Через час принесли ужин — картофельное пюре, бутылку с водой, немного рыбы. Её кормили с ложечки, и она жевала без аппетита. Оставалось десять дней, а дальше её вернут в её комнату, снимут рубашку и проверят, сможет ли она на этот раз держать себя в руках. Одри была уверена, что не сможет. Ей либо привидится белой лицо, с одной стороны прекрасное, с другой — изуродованное, будто оплавившееся, — либо она подерется с кем-то из санитаров. Как и врачи, санитары здесь были что надо: неотесанные, злые, те, что приходят надзирать, «погонять скот». Такие могут и пнуть, и подзатыльник дать, и еды лишить. Думая об этом, Одри вспомнила первое время в психушке. Все санитарки, что ей попадались, были хамками, точно всю жизнь прожили на улице, бухая, куря как не в себя, и во всем беря пример с закоренелых зеков. Был еще один мужчина с блестящей лысиной и здоровенными бицепсами. Его Одри запомнила особенно хорошо, потому что он с особым удовольствием дубасил пациентов, косо на него посмотревших, шваброй. Одри досталось трижды: когда она бросила на него мимолётный взгляд, заступилась за девушку с постоянно открытым ртом и закричала, увидев в зеркале свое чернильное отражение. Девять дней, недолгая свобода — и снова сюда. Поломанная, никому не нужная. Никто не собирался её лечить, да и сама Одри не знала, от чего бы могла лечиться. Она плохо помнила причину, по которой оказалась в этом заведении, потому что больше плавала в воспоминаниях, предпочитая настоящему прошлое. Когда её сводили в туалет и помыли, а свет в больнице погас, она вернулась в изолятор и, закрыв глаза, печально улыбнулась своим невеселым думам. Пора возвращаться в момент, когда все снова развернулось на сто восемьдесят градусов. Одри не хотела в то воспоминание. Она хотела бы вспомнить момент, когда нашла вторую часть билета, и они вдвоем сходили на концерт. Или когда Одри раскрыла перед подругой душу, нарисовала комикс по мотивам совместных приключений, объяснила, почему такие вещи, как мелки или бейсбольный мяч ей важны. Но это…***
— …важно? Для тебя что, это правда важно? — Важно, — возможно, в этот самый момент важнее, чем собственное происхождение. — Эта твоя история про монстров, заточенных в горе. Про сестру. Про перезапуски. Кто ты? — Я — та, кому приказано спасти твою задницу, — уклончиво ответила девушка. — Мне сказали: чернила зовут. Сказали: иди, спаси некую Одри, которая оказалась не в то время не в том месте. И разберись, что же в этом чернильном аду происходит. Тебе этого хватит? Одри забыла, как дышать. Неслучайность. Все это было не просто так: и эта девушка с ножом послана кем-то, чтобы оберегать Одри. Она её защитница не потому что они друзья или, не дай бог, испытывают взаимную симпатию, а потому что Одри — её задание. Но кто наниматель? И что значит «Чернила зовут»? В груди все сжалось, и сердцу стало слишком тесно в ней. Оно не могло биться, оно дрожало, как и легкие, в которые больше не поступал воздух. — Так это… это все было враньём? — она заставила себя посмотреть на подругу. — Нет, — она хотела дотронуться до Одри, но та снова оттолкнула её. Это было ошибкой. Она толкнула её обеими руками, и золотые чернила вспыхнули в венах, точно тысячи сигнальных факелов, и сила удара отшвырнула Одри в разлом в полу. Она видела, как девушка, которая ей нравилась, вскрикнула, хватаясь за обожженное плечо. А потом… Полёт. Удар. Чернила. Хруст.