***
— Как появилась эта брешь? — Не знаю, — Генри, надолго о чем-то задумавшийся, пришел в себя. — Знаю только то, что эта проблема не решена и по сей день. Но её удалось использовать во благо. Открывать порталы, куда надо, или искать новых воинов. — Этот орден, — Одри прислонилась затылком к стене и положила руку на согнутое колено. — Они типа… как секта? — Нет-нет, — Генри даже улыбнуло её предположение, и девушка почувствовала себя глупо. — Они как… сложно описать. Как очень большая семья. Или, извините, что очевидно — как орден, рыцарский орден. Бессменно на сторожевой башне. Мне казалось, что ни день — так конец света, который нужно срочно остановить. И мы всегда исполняли свой долг, хотя нас никто не просил: просто приходили бились и хоронили боевых товарищей. Но побеждали. Потому что без победы все бы, и вы тоже, погибли. — Тайная альтруистическая межмировая организация, — Одри чуть не рассмеялась. А потом улыбка, ненадолго вспыхнувшая на её губах, потухла. — И ты видишь сны? — Все мы видим сны. Я видел их, находясь в заточении, и все зарисовывал вот в эту тетрадь. Подозреваю, если демон дремлет, он видел то же, что и я, или почти то же самое. — И о чем же был твой последний сон? — О том, как в гуляю по Пятой Авеню со своим маленьким сыном. Мы мечтали о сыне. Даже хотели взять из детдома. — Что помешало? — Я много работал. Они снова замолчали. Одри размышляла над словами Генри. Значит, никто не врал. Другие миры есть. Как паутина. И еще есть угрозы, по сравнению с которыми чернильный демон — всего лишь жук. Для их устранения кучка оборванцев, оказавшихся вдалеке от своих родных миров, создала орден, ведь все те оборванцы, Как оказалось, были чистым сердцем. И также у них у всех в разной степени проявился пророческий дар. И Генри, и та девушка с ножом, и демонический Бенди — можно сказать, одной породы. Вот скажешь такое вслух, и прозвучит, как бред. — А последний пророческий сон… — взгляд Генри потемнел. — Я видел… опять же, сложно это описать человеку, который только что узнал о вселенной столько всего нового. — Ты уж постарайся.***
— Одри? — она вернулась, когда, по прикидкам девушки, могло бы взойти солнце. Но солнца в чернильном мире никогда не было, только луна, желтое око без зрачка, в беззвездном небе. Тихонько поставила ногу на пол, забралась в комнату и закрыла окно. Одри притворялась спящей. Она прислушивалась к тому, что делала подруга. — Спишь, значит… Теперь девушка говорила шепотом. На цыпочках подобралась к Бенди, который играл с паровозиком, и спросила, отдал ли он письмо. Судя по тому, что шаги стали приближаться к Одри, Бенди утвердительно кивнул. Может, она поступала плохо. Может, скоро она действительно уснёт. Но остановиться она уже не могла. — Спи тогда, — сказала девушка. Она заправила за ухо упавшую на лицо Одри прядь. Теплая рука и волосы, скользящие вверх, защекотали щеку, потом место рядышком с глазом. Одри почувствовала дыхание — чужое и в то же время ставшее родным. Запах изо рта, разумеется, оставлял желать лучшего. Но Одри была рада и этому. Что она рядом, что помогает ей. — А я… я, наверное, лягу на полу и подложу Бенди под голову, как подушку. Буду напевать пошленькие песни, чтобы скорее уснуть, и мечтать о нормальном ирисковом пироге. Обещаю, когда выберемся — дам попробовать. Моя мама, ну, приемная мама, готовит его просто бомбезно. «Бомбезно». Замечательное и очень смешное слово. Ни Бенди-подушка, ни пошленькие песни, именно «Бомбезно» расчертило улыбку на лице Одри. — Так и знала, что не спишь. Прочитала письмо? — Конечно, — ответила она. — И? Ты разобрала мои каракули? — «Люди, которые искренне считают, что им просто жизненно необходимо собрать весь мусор, что они только смогут найти, меня всегда восхищали», — процитировала Одри. — Это мне особенно понравилось. Пусть ты и не ответила на главный вопрос. Пусть границы между правдой и ложью в этом письме размыты и сложна для понимания концепция других миров. Все это как будто лишнее в этой истории. Или нет? Быть может, для происходящих сейчас событий другие миры и орден не важны, а вот для самой Одри — наоборот. И в самом ближайшем будущем произойдёт нечто, что перевернет её жизнь. Она открыла глаза. Прямо перед ней, в какой-то паре миллиметров, от её лица было лицо девушки, при виде которой сердце сжималось, в животе рождались бабочки и пропадал дар речи. «Кажется, я начинаю влюбляться». Но это давно произошло.***
Этот мир нуждался в герое. Можно было подумать, что он нуждался в Генри — в сильным духом мужчине, владеющим топором. Он не дрогнет, когда придет время битвы, и уже несколько раз противостоял Бенди в рамках Цикла. Только мир нуждался в нем, как части этого Цикла — в замке, при взаимодействии с которым ключ, коим являлся чернильный демон, перезапускался. Этому миру была нужна она. — Удачи, Одри, — Генри, казалось, благословлял её, и девушка выпрямилась. Ей вдруг стало важно, что именно он желает ей удачи, и именно сейчас. — Если я понадоблюсь, ты знаешь, где найти меня. Одри улыбнулась. Теперь он тоже называл её на «ты». Она удалялась, оглядываясь на него. Генри снова отвернулся и склонился над блокнотом. Её сердце пело — пело от того, что кто-то верил в неё и предлагал свою помощь. Только рассказ Генри об ордене омрачал думы Одри, и она решила забыть его до определённого момента. Сейчас важно собраться, помочь Уилсону и дальше, дальше… Что дальше? Найти любимую и сказать все, как есть. Вернуться с ней домой. И уже там разбираться с проблемами по мере поступления. «Всегда есть надежда», — было написано на стене, над столом, мимо которого она прошла. Одри вспомнила слова отца. Он говорил то же самое. И в «Иллюзии жизни» не раз писал, что свет надежды горит даже в самой темной ночи. И Одри захотела поверить в это, в надежду, которая есть всегда, даже когда ты тонешь в рогатой тени чернильного короля. Она предложила себе поверить и в то, что она часть всего этого — пророчества, войны с тьмой. Ведь в неё верили.***
Нож застрял в пластинах «гента», и заскрежетал металл. Одри попыталась вытащить лезвие, потянув за рукоятку, но не успела — наставница вырвала его из её пальцев и ткнула «гентом» в живот. — Если у тебя в руках мой нож, — сказала она. — Бей в голову. Убивает моментально. Если у тебя труба — бей в живот. В голову тоже больно, но проблема в том, что череп охренительно крепкий. Бывает, люди выживают после удара о стену или обходятся лёгким сотрясением, со всей силы въехав башкой в фонарный столб. — Ты уверена, что у демона есть череп? — Не перебивай. Знаешь, почему лучше в живот? Он мягкий. Вышибешь воздух, а то и порвешь ему что. Тренировка продолжилась. Девушка с ножом была осторожной, в отличии от Одри она не входила в экстаз, не теряла связь с реальностью и всегда помнила, что это не настоящий бой. Одри же пару раз успела больно ударить, и только после третьего раза осознала свою ошибку. Но… ох, ей определённо нравилось происходящее! Бег горячей крови в венах, учащенное сердцебиение, ровное, сосредоточенное дыхание, пот на спине и ощущение каждой мышцы в теле — они дарили Одри уверенность, что она и её подруга обязательно победят. Она втянула живот и отпрыгнула, увернувшись от рукояти ножа, промчавшейся совсем близко к свитеру, затем взмахнула трубой — и подруга присела, минуя удар. Затем они снова обменялись оружием, и Одри пришлось на ходу менять свою тактику. Она представляла себя и её окруженными полчищами зараженных чернилами людей — тех, кого они должны были спасти, но кого вынуждены будут убить. Справедливо ли это? Нужно ли бросить оружие, попытаться поговорить с теми, кому так не терпится от тебя избавиться? А если, допустим, против членов банды мясника? Той же жуткой девочки из ящика? Сердце билось все быстрее, быстрее, быстрее. Как во время болезни, любви или гонки. Одри таяла в этом моменте. — Реже попадай под удар! Отходи! Она крутилась, как юла. Одри не успевала делать, как она сказала — отходить, уворачиваться, уклоняться. И при этом казалось, что девушка делала каждое свое движение непринужденным, как порхание. Не вкладывая слишком много сил, не тратя времени на гнев и ликование. Короткие, стремительные, эффективные движения — вот чем было её настоящее оружие. И однажды Одри перехватила её руку с зажатым ножом, нажала, затем развернулась и чуть не коснулась другой рукой — черной со спиралью, — её виска. — Убила, — наконец сказала она. Они с грохотом сели на решетчатый пол. Глубоко под ними шумели механизмы, происхождение которых им было неизвестно: рычажные, шестерные, кулачковые, и все они работали, как единое целое. С потолка падали клочья белого пара, еще выше шумел воздух в вентиляции. Все эта студия была большим таким организмом. Одри лежала. Её волосы, как ручья черной воды, разметались вокруг её головы. На лице сияла улыбка, в душе — спокойно и радостно. Она давно этого не чувствовала. Всего своего тела, своих мыслей и радости. Боже, вот бы всегда так лежать без страха, сомнений и тоски по дому! Чтобы было здесь и сейчас, и это здесь и сейчас между нею и девушкой, которой Одри любовалась, глядя на нее снизу-вверх.***
Но она проснулась в своей палате, связанная смирительной рубашкой.