***
Она была мертва. Вот первое, о чем подумала Одри, глядя на распластавшееся на полу тело. Она не смотрела на Шипахоя, кричащего, бьющего себя в грудь, будто горилла, не смотрела и не чувствовала своей раны. Все её мысли, сама личность утонули в этом ужасном миге, когда Одри поняла: девушка с ножом мертва. «Берегись, дура!». Крюк летел в неё, как молния, угрожая раздавить и разорвать, как букашку, насаженную на иглу, и Одри откуда-то нашла в себе силы залететь за вторую установку. Пол взорвался, полетели куски ржавого металла, острый конец прорыл внушительную такую борозду на решетчатых пластах. Одри поняла, что плачет, обнимая руками плечи, тяжело дыша и не осознавая, кто она, где, почему ей должно быть страшно. Сквозь хлынувшие слезы она увидела собственную кровь на ладонях, на животе и ногах. Нож почти выскользнул из влажной черной дыры. Нет, она тонула, как плотик, брошенный на милость шторму, в море без начала и конца. И она выглянула из своего укрытия и увидела, как, скребя крабовыми, напоминающими когти, ногами, Шипахой сделал несколько шагов вперед и снова бросил крюк. Разорвался вспоротый воздух, зазвенела цепь, и крюк угодил прямо в установку, за которой стояла Одри. Все взорвалось, и было так ярко и громко, что она не услышала собственного крика, но почувствовала жар и знала — там, прямо за ней, вздымается фонтан радужных искр, летят мелкие осколки стекла, обугливается сталь и визжат порванные провода. Только громче всех был Шипахой. Которого создала Одри. Который убил её любимую. Который теперь пытается убить саму Одри. Она поняла это так ясно, как если бы перед её глазами родилось второе солнце. В этот момент она осознала реальность происходящего. Её защитницы больше нет. Есть только труп. Её дух исчез. Но не исчез дух Уилсона внутри чудовища, сотворившего все это. «Если я умираю, и это неминуемо, мне нужно успеть что-то сделать, чтобы избавиться от него, — подумал Одри. — Я не убью чернильного демона и не освобожу этот мир из Цикла. Но я могу… могу не дать придти другому злу». Затопившая её скорбь схлынула, вместо неё появилась ярость: она кипела в жилах, заставляла сердце биться быстрее. Эта ярость, такая неистовая, первобытная, звериная, позволявшая оторвать себе ногу, угодившую в капкан, чтобы продолжить бой, и позволить вспороть себе грудь, чтобы поближе подобраться к горлу своего оппонента — она позволила Одри вынуть из себя разделочный нож, разогнуться и выбежать на Шипахоя. — ИДИ И УБЕЙ МЕНЯ, ТУПОЕ ДЕРЬМО! Истекая кровью, она громила установки, пока не вернула себе силы, истекая кровью, она пересекала пространство, чтобы не попасть под удар новых «раскрашенных» потерянных. Истекая кровью, она бросалась на Шипахоя Уилсона, пока не коснулась его мертвой головы и не испепелила в золотую пыль. А потом он схватил её. Эта боль не забывается никогда. Эта боль — как самое прямое доказательство того, что все это случилось и ты не сумасшедшая, ведь такой боли, такого Ада невозможно представить даже самому отпетому пациенту психушки. Одри убила Уилсона, но не Шипахоя. Она не знала, что сделала не так, почему все её усилия рассыпались прахом. Она смотрела в его глаза, один больше другого, и не могла дышать — сильные пальцы сдавливали её тело, как игрушку. Он застрял во рту, этот воздух, и мир потемнел, налился кровью. Глаза Шипахоя были желтыми, безумными, зубы светились, как будто вылитые из чистого золота, и Одри ещё подумала: «Не ешь меня, не ешь, не ешь…». Нечто огромное, бритвенно-острое и холодное врезалось в рану в животе, кажется, проломив позвоночник, а потом… случилась та самая боль, что сопровождалась ни на что не похожим треском рвущейся плоти, ломающихся костей и лопающихся, как пузыри, мышц. Подброшенная, будто лист ураганом, она рухнула на пол. Удар был таким сильным, что в затылке что-то тоже вспыхнуло, загорелось и хрустнуло. Живот словно повторно пронзили ножом или вовсе насадили на шампур. Одри хотела погибнуть героем и мстителем, но умирала в собственной крови и дерьме, с оторванными ногами и четким осознанием: «Он победил, потому что был создан убить чернильного демона. Так что же я, никчемная смертная, могла ему противопоставить?». И вправду, что? Свою трубу? Своё упрямство? Свою чертову веру в свет и то, что он сильнее любой тьмы? Она лежала перед Шипахоем, крохотная, изорванная, униженная — ведь она сунулась на того, кто был ей не по зубам, и он, новый царь чернильного мира, показал ей, где её место. И про неё есть пророчество? Она нужна этому гребанному Ордену? Ха-ха. Очень смешная шутка. «Гент» лежал далеко. Тот самый «Гент», который никогда её не подводил и которым она разрядила машины, сдерживающие силы демона и свои собственные. Все должно было сработать. Почему не сработало? Почему? Почему?.. Всхлип, такой громкий в этом громком мире… Одри могла лишь заслониться от следующего удара, скользя спиной в липкой горячей крови, надеясь некой частью сознания, что эта рука спасет её. Чернильный демон словно вырос из мрака, и, бросившись на громилу, как слетевшая с цепи собака, и скаля острые неровные клыки, он зарычал. Черная молния. Сгусток концентрированной тьмы заставил брызнуть капли радужных чернил из плеча Шипахоя, отскочил от стены, уворачиваясь от удара, а потом снова прыгнул. Под бешеный ритм цепляющегося за жизнь сердца Одри наблюдала, как когти демона вонзаются в грудь Шипахоя, зубы вгрызаются в глотку. Кровь застыла в её жилах. Каждый коготь будто заканчивался длинным смертоносным клыком. Быстрее вспышки демон поднялся на дыбы, вонзив эти когти в шею врага, а потом снова укусил, на сей раз глубоко-глубоко вонзив свои зубы. И одним рывком распорол его шкуру от живота до горла. В воздух фонтаном взметнулась цветная, сверкающая, как космические туманности, кровь. Из глотки Шипахоя исторгая отчаянный, полный ярости крик, тело забилось в конвульсиях, руки и ноги судорожно задергались, царапая пол. И тут же крик оборвался — чернильный демон с треском вырвал кусок плоти из шеи, там, где наверняка билась сонная артерия. Одри поймала взгляд его желтых глаз и не увидела в них ничего, кроме страха, страдания и ненависти. Затем огромное туловище в последний раз содрогнулось и застыло. Шипахой Уилсон умер. Он унёс его в чернила, и оба растворились в них, как дневная синева в лучах заката. Она взглянула на свои ноги, из которых торчали обрубки костей, еще обвешенные кусками мяса и заляпанные черной кровью. Один взгляд на это зрелище, кажется, остановил её сердце, и плача, она издала свой последний вздох.***
Но она не умерла. Лишь потеряла сознание, чтобы вернуться и, схватившись за то, что осталось от её ноги, задохнуться слезами. Черная кровь расползалась, а вокруг неё — тени, точно озера. Одри наконец заставила себя посмотреть на девушку с ножом. Та лежала, не просыпаясь, не двигаясь, руша слабую надежду Одри, что та выжила, и ей удастся сбежать из этого кошмара. Её любимая защитница… с которой у них не будет Рождества. Не будет времени, чтобы поговорить в тихой дружеской обстановке и поговорить. Ничего уже не будет. Чернильный демон стоял спиной к стоку. Он смотрел на неё, по-хищному улыбаясь, и его когти, обтекаемые мглой, сверкнули в тусклом свете. Сердце пропустило удар, долгий, как вся жизнь, и Одри попыталась отползти. Тело было таким тяжелым и непослушным… и оно не умирало, чтобы воскреснуть из чернил. Демон даже не взглянул на ту, чьи волосы ребячески дергал. Он шел прямо к Одри, и это был размеренный шаг человека, который знал — весь мир у его ног. Он победил. Когда он оказался перед Одри, девушка, уткнувшаяся рукой с золотой спиралью в пол, медленно подняла на него глаза. Она вдруг поняла, как поймёт намного позже, в психушке, что все, что неминуемо, простите за тавтологию и банальность, неминуемо. Демон здесь, он пришел за ней, а у Одри нет ни ног, ни сил, ни жизни для побега. Он наклонился к ней так низко, что они могли бы соприкоснуться лбами. Она могла бы убить его его же когтями. Она могла бы ещё побороться. Но это было невозможно. Её время вытекало вместе с кровью, минута за секундой и секунда за мгновением. — Время пришло, Одриии… — его голос был хриплым, и он грохотал так, будто в широкой груди, под выпирающими, обтянутыми чернилами рёбрами, горел огонь. Демон вскинул свой острый и загнутый, как лунный серп, коготь, указывая на обрубки её ног, такие мерзкие, жалкие обрубки. С той же лёгкостью, с какой шел, он отвёл коготь в сторону и указал им в кипящую тьму вокруг себя — в чернильные лужи, что расползлись по всему залу. — Твой путь окончен. Присоединись к Темной Пучине и поддайся своим страданиям. Они соблазнительно шептали ей на ухо о том, как прекрасно утонуть и превознестись там, на другой стороне, где мир черен и солнце мертво. Где есть только чернильный демон, владыка мглы. Главное не забывать свою боль. Помнить о ней. Взращивать. Превращать во что-то иное. Она всхлипнула. Покачала головой. — У тебя ничего нет, — продолжил напирать демон, будто насмехаясь над Одри этой своей коварной, хищной улыбкой больших зубов. — Ты без цели. Само твое существование было ужасной ложью. Ты думаешь, что ты особенная, но это не так. Ты — ошибка. Сознание стремительно блекло. Так туман рассеивается в сжатой руке. Она туман, и она сейчас растворится в воздухе. Слезы застелили глаза. Она попала сюда из-за своей доверчивости. Самый дорогой человек мертв из-за её трусости и неспособности самой себе помочь. И он прав, о господи, ангелы и демоны, он был прав. Вырывая сердце Одри и топча его своими кривыми козлиными ногами, он был прав. Она ошибка. И вся её жизнь — фальшь, потому что это даже не жизнь, это имитация жизни, осознание которой ломает тебя изнутри и физически. — Монстр, — издевательски произнёс чернильный демон. Нет, почти прорычал — с той же ненавистью, что блистала во взгляде Шипахоя, в криках всех потерянных, что Одри встретила на своем пути. А потом добавил, склоняя голову, вкрадчивым довольным тоном: — Как и я. Но я могу сделать тебя сильнее. Я могу сделать тебя… более значимой. С ужасом Одри смотрела на своего врага, которого обещала победить. Его слова звучали как предложение, предложение союза. Было ли время у неё подумать? Нужно ли вообще здесь думать? Сердце уже почти не билось. Но оно ещё чувствовало — он чудовище, он убийца, и у него есть великая тайна, которую Одри лучше никогда не знать. Чернильный демон воспользуется ею и выкинет, как надоевшую игрушку, на задворки мироздания, где самое место мусору вроде неё. А потом она поняла, что выбора нет. Как нет выбора, знать или не знать о чернильном мире, вспомнить или забыть чудовищное прошлое. Выбора никогда не было. Ведь у всего была причина, в том числе и у появления Одри в этой студии. И был путь, по которому она четко следовала. И миссия, которую она выполнила. Она, никчемная, незначительная и пустая, бездушная чернильная кукла. Вот все, что она есть — это её суть. Но демон может дать больше. Он может вручить ей свободу. — Время пришло… — он протянул ей лапу, такую большую, что Одри вся бы в неё уместилась, и она вложила свою руку в неё. Затем демон приблизился к ней, разевая бездонную пасть… и наступила темнота.