***
Откуда у Фриск были деньги, Одри не стала спрашивать. В тот момент, когда она тряслась, стискивая пальцами края пледа, лежавшего на её плечах, плакала и пыталась успокоить скачущее сердце, Фриск просто заперлась в туалете, что-то разбила и вернулась уже с деньгами. А потом сказала сейчас же собираться. Но Одри была так шокирована своим кошмаром, будто пережила его наяву и ничего хуже него не было — даже битвы с Шипахоем, — что едва могла шевелиться. Когда они выходили, Одри увидела из открытой двери туалета разбитое зеркало, осколки которого в основном лежали в раковине. Фриск, кажется, ещё извинилась, потому что на деле очень неуклюжая и все хрупкое в её руках мигом ломается… И сейчас они ехали из Бостона в Нью-Йорк, надеясь быстро найти такси, приехать к дому Генри и выяснить, что происходит. Хотя обе были уверены, что Генри не стал убивать себя в собственном доме. И если его там не будет, значит, придется искать, ориентируясь… на что? Одри и Фриск, кажется, обе не знали. А Одри, к тому же, чувствовала, что они могли опоздать, и все это будет бесполезно. Они так толком и не поговорили после разговора о Папирусе, таинственной убийце и Аанге, поэтому Одри не хотела начинать все вот так. Но, скрипнув зубами, она спросила: — Откуда у тебя были деньги на билеты? Ты вывалила всю мелочь, что нашла у себя, и собрала все мои деньги, но нам бы все равно не хватило, — она взглянула на Фриск, которая сидела, держа рюкзак на груди, и смотрела вперед, словно не слыша Одри. — И ещё это зеркало… — Пришлось попросить помощи у старого друга, — нехотя призналась она. — Он Рыцарь? — Да. — То есть… — Одри глубоко вздохнула, лишь бы не разозлиться, и её расшатанные нервы натянулись, чуть ли не разрываясь. — Ты, сбежавшая от Рыцарей за ранение Рыцаря, обратилась к Рыцарю? И тебя совсем не тревожит, что за тобой, вероятно, ведет охоту ещё один? И что тебя могут выследить? Она шептала с таким жаром, и глаза её зло горели, что Фриск должна была бы, к примеру, вздрогнуть и начать оправдываться. Но девушка просто перевела взгляд на Одри. И смотрела. Смотрела слишком долго, чтобы не смутиться. — Я пользовалась старым способом связи. Его невозможно отследить. А этот мужик, что дал мне денег… в общем, он типа тоже в ордене, но тоже не в ладах со всеми. Особенно с руководством. Одри заинтересованно склонила голову к плечу. Напряжение постепенно спадало. И Фриск улыбнулась, достав из пояса, в котором хранила черную кислоту, колбочку с чем-то красным, консистенцией напомнившее томатный сок. А потом Одри поняла — это была кровь. — Она не простая, — наклонившись к самому её уху, зашептала Фриск. — Есть люди, которые умеют перемещаться через зеркала в другие миры. Мы с ними раньше плотно сотрудничали, к тому же, двое из них — Рыцари. Их кровь делает их такими особенными. И раньше мы брали у них кровь, конечно, отдавая что-то взамен, чтобы можно было перемещаться из мира в мир. Типа, мазнешь немного крови на гладь зеркала, оно станет жидким. Заходишь, выходишь в этаком «мире между мирами»… находишь другое зеркало уже там, и все — выходишь куда надо. Только потом мы обуздали «окна», к слову, способ куда удобнее… — Окна? — Ну, те бреши в пространстве, которые непонятно как возникли. Одри вспомнила рассказ Генри и кивнула. Но она не успела додумать — к примеру, зачем Фриск с собой таскала эту кровь, неужели она была с ней ещё в студии, и если да, неужели она уже тогда задумывалась о побеге? Тогда все её мысли снова занял Генри, и сердце девушки пугливо сжалось. «Лишь бы ты был ещё жив». Вагон шатало. Под ними, грохоча, скользили по рельсам тяжелые колеса. Съежившись, Одри закрыла глаза и попыталась снова поспать. Потом снова открыла. Посмотрела на подругу, которая, просунув руку в рюкзак, гладила крайне недовольного Бенди. И говорила тихо: «Потерпи, мы скоро приедем. Интересно, а ты ходишь в туалет? И если да, то чем?..». Одри вздохнула, достала из кармана шоколадку, залезла рукой в рюкзак, коснувшись при этом запястья Фриск («Стоило бы перестать обращать внимания на такие мелочи», — раздражённо подумала она) и отдала Бенди лакомство. — Поспи, — попросила Фриск. За окном уже рассвело, и солнце поднималось все выше и выше на бледно-оранжевом, почти голубом, небе. Одри с удовольствием бы сделала это. Но не могла. Тревога за Генри сжирала её изнутри. — Я ещё антисептик взяла, — вдруг поделилась она. — И пачку салфеток. Фриск улыбнулась, усмехнувшись. — А карандаш и блокнот? — Само собой. Только мне не хочется сейчас рисовать. Молчание. И продолжение: — Одри… то, что я рассказала вчера… Одри снова закрыла глаза. — Нет, я все же хочу спать.***
Тебе нужно проснуться. Прямо сейчас. «Отстань от меня. Я хочу вспомнить. Дойти до того самого момента. Понять…». Она открыла глаза. Все те же бело-желтые стены, ледяной металлический стол под спиной, холод от которого проникал сквозь тонкую рубашку. Лицо Артура над ней, лицо покрывали тени, падающие от длинных грязных волос. Он выглядел, как человек, который нашел что-то очень ценное. — Я не знаю! Не знаю, не знаю, не знаю… — Врешь, — констатировал факт психиатр. Он обернулся к кому-то. — Запускайте. И через её мозг пропустили ток, а Одри утонула в нём, словно капля дождя в переплетении молний. Воспоминания перемешались, и они с демоном оказались…***
— …в жопе я видал этого Генри Штейна! Дуло автомата, оставшегося у этого психа ещё со времен Второй Мировой, утыкалось прямо в лоб Фриск. Человек, который собирался её убить, был конкретно жирным, никак иначе, жирным, заплывшим и очень одиноким, судя по запаху в доме и по пустым стеклянным глазах, в которых плескались слезы. Каждый волосок на теле Одри встал дыбом, как только он достал автомат и уткнулся им прямо в голову Фриск. Она вдруг подумала, что испугалась совсем не за себя, что автомат её нихрена не пугает, но вот то, что этот псих может размазать мозги девушки по газону — это вводило в ужас и панику. Она хотела броситься на защиту, вырвать огнестрел, ударить, черт подери, со всей силы. И не двинулась с места — Фриск дала знак, и Одри застыла, как вкопанная. Человек шмыгнул носом. — Пять лет с Линдой вместе были, старость проводили… я утешал её, когда этот сукин сын пропал. Предложение сделать хотел… может, даже взять ребенка из приюта, чтобы, чтобы было что оставлять, когда умрем… — И что же случилось с Линдой? — голос Фриск не дрогнул. — Умерла два месяца назад. Кровь в мозг как хлынула, и нет её… а потом пришел этот Штейн! Сразу видно — первый пьяница страны, алкаш сранный! О наследстве, небось, хотел спросить, но для вида, сука, спросил: «Лолли, старый друг, а где Линда?». Одри сжала кулак… и разжала. Сердце её стало обливаться кровью, стоило лишь осознать, что произошло. Она поняла это за долю секунды, и только потом этот Лолли, старик с огромным пузом, торчащим из-под грязной майки, с автоматом, которым он, вероятно, застрелил немало нацистов, произнёс: — Ну и я ему все высказал! Все! Пусть знает, что она умерла, а его, падлу, где-то черти носили… Фриск отступила назад. — Спасибо. Вы тоже ему угрожали? — Да. — Куда он пошёл?! — наконец выпалила Одри. Хотя она уже знала куда. Осталось лишь узнать адрес.***
Куаят-Стрит, так называлась улица в районе Манхэттена, на которой располагалось одно из нескольких сотен городских кладбищ. Добраться до него можно было из Куинса по мосту Куинсборо, что, как и любой мост в Нью-Йорке, был задымлен и переполнен машинами, чьи хромированные шкуры горели в лучах летнего солнца. Девушки спешили, прекрасно об этом зная, и даже вывалились из такси, когда образовалась пробка, и побежать на своих двоих. Одри мечтала когда-нибудь увидеть Эмпайр-стейт-билдинг. Так что, увидев вдалеке его полупрозрачную фигуру, она должна была восхищенно вскрикнуть. Но Генри, их Генри-пророк, стал тогда центром мира, и даже величественное здание исчезло из разума Одри. Она промчалась мимо, не заметив Эмпайр-стейт-билдинг. Пробежала на красный. Не заметила, как взяла Фриск за руку, уводя в сторону от толпы людей, которая стремительно, как надувающийся пузырь, наполняла Бродвей. Летели, не оборачиваясь на окисленную временем зеленую Статую Свободы. Не думая, как бы было круто посетить, к примеру, американские музей естественной истории. Они добрались, когда солнце уже было в зените, а на часах без десяти четыре. Это был холм, и на нём стояло чугунное ограждение, за которым виднелись ряды надгробных камней. Они взобрались по лестнице с ржавыми перилами, протопали по пыльной дорожке, выложенной расколотыми каменными кубиками и нырнули в открытые настежь ворота. Они видели людей — то там, то сям, даже одну церемонию прощания, хотя, вероятно, их было больше. Одри схватилась за грудь и согнулась в три погибели. — Я… устала… не могу… Фриск, которая словно не запыхалась, посадила её на скамейку. — Тогда я поищу Генри, а ты сиди здесь с Бенди. Ладно? Одри часто закивала, с трудом вбирая в разгоревшиеся, словно воспаленные, легкие воздух. Они хотела сказать, что Генри здесь быть не может, ведь она видела его в ванной непонятно где. И картина складывалась такая: он приехал к Линде, узнал от соседа, что та умерла, получил фингал, уехал на кладбище… и дальше непонятно. Известно лишь то, что он окажется или оказался в том туалете. Она облокотилась на спинку скамейки, жмурясь от жары и яркого солнца. Ну хотелось в тень, в холод, в темноту. Чтобы ни одна живая душа не тревожила её. И чтобы все это закончилось. Бенди заворочался в рюкзаке. Одри расстегнула его, просунула руку и пальцами нащупала его острые рожки. Погладила. — Ты голоден? Прости, с собой ничего… Она огляделась. Разумеется, на кладбище не будет кафе и ресторанов, это было бы как-то аморально — есть, пока рядом с тобой спят мертвые. Но взгляд Одри зацепился за крохотный цветочный ларек. И Одри нервно сглотнула, достала из кармана пару купюр, сдачу таксиста, и вдруг подумала: было бы неплохо почтить память. Поэтому, когда Фриск была уже на полпути к Одри, то резко остановилась, увидев знакомую фигуру. Когда Одри подошла к ней, сжимая в кулаке букет гортензий, она сказала: — Генри здесь нет. — Так и думала, — Дрю пожала плечами. — Но это же не повод оставить могилу без букета. На лице девушки с ножом дрогнула улыбка. — Там уже есть один. Немного подсох. Кажется, Генри был здесь несколького часов назад. И они направились к месту захоронения. Это была плита из неизвестного материала, который блестел, как яшма, и надгробный камень с металлической табличкой, на которой было написано имя «Линда Штейн». На фото — женщина двадцати пяти-тридцати лет. Наверное, такой её Генри впервые и увидел. Молодой, улыбающейся, счастливой. На её плите лежал пышный букет мимоз. Одри наклонилась к нему, потрогала. Некоторые цветочки были ещё мягкими. «Здесь лежит Линда Штейн: лучшая из женщин, вечно молодой цветок моей гаснущей жизни. Мне пусто на земле без тебя», — гласила эпитафия. А бумажка, привязанная к букету, гласила: «Со всем согласен. Люблю тебя и жду встречи. Генри». Одри показалось, что и её, и Фриск окружило безмолвие. Только ветер подвывал и повеяло легкой прохладой. Она опустила свой букет рядом с букетом мимоз, встала. Фриск же погладила камень, гладкий, горячий от солнца. Смерть забирает всех. Её могут ждать или наоборот — даже не думать о ней в силу своего возраста или глупости. Смерти все равно на справедливость: она заберёт и женщину, к которой ты стремился долгие годы, но не успел к ней, и нерожденного ребенка, и того, с кем ты обрел счастье совсем недавно. Она заберёт и тебя, будь ты тысячу раз героем и непобедимым воином… Но самое страшное было не это. Обрушившись на Одри, как вершина горы из-за мощного удара молнии, понимание собственной вины пригвоздило её к месту, словно и дух, и тело девушки стали каменными. Много лет назад Джоуи Дрю разлучил Генри и Линду. Он запер Генри в Цикле, и только спустя десять лет тому удалось выбраться. Десять лет разлуки, незнания. И он опоздал всего на два месяца. На один длинный миг Одри возненавидела своего отца и то, что носит его фамилию. А ведь давно нужно было. Когда выяснилось, что он сделал с Харви. Что до Одри были другие девочки. Для чего был создан чернильный мир. — Как вы, Рыцари, относитесь к смерти? — спросила она. — С уважением, — преспокойно ответила подруга. — Мы не любим её. Но уважаем. Что-то странное было в этом ответе, но Одри не стала обращать на свои ощущения внимание. Она встала с колен, отряхнув штаны, осторожно подняв рюкзак с Бенди. Фриск огляделась, щурясь. — Генри мог пойти куда угодно, — сказала Одри. — Да. Но, думаю, он не стал бы медлить, ища какое-то конкретное заведение. Нашел бы то, что ближе всего. Поел бы, попил. Пошёл в туалет. Расплакался бы. И там бы… — Он хотел умереть ещё когда пришел к Лолли, — вдруг поняла она. — Купил бы бритву, пришел на могилу жены, нашел какое-нибудь кафе или отель… — Или, — остановила её Фриск. — Не хотел. И только когда посетил это место, его бы накрыло от осознания произошедшего. Также он бы понял, что ему нужно где-то остановиться. Нашел бы какой-нибудь отель. Зашел бы в ванную. Глубоко задумался. Поддался отчаянию. Взял бритву, которая лежала бы на раковине… Одри стиснула зубы. «Сукин ты сын». — Идём. Нужно продолжать поиски, — Фриск подала ей руку, а когда поняла, что Одри едва стоит на ногах из-за переполнявших её чувств — положила руку на плечо. — Эй… Давай, Одри. Мы же почти… — Я ненавижу его… ненавижу. И в то же время… люблю. — Человеческая душа — потемки, — сказала девушка с ножом. — В ней может быть столько всего несочетаемого, что любой гурман позавидовал бы. Но важно другое. Ты уже спасла Генри из Цикла, в который твой отец его запер. А теперь ты должна спасти от смерти, которой он ему желал. Понимаешь? Одри не ответила, не пошевелилась. Она смотрела в эти большие карие глаза, в которых было понимание сказанных слов. И Одри тоже их понимала, ведь сама убедилась: выбор есть всегда, и она не обязана служить тьме лишь потому что родилась из неё. Выбор оставаться живой как можно дольше и сохранять жизнь всем, кого она любила. Душа человека — это сплошное противоречие. А ещё смерть заберёт всех. Одри дала себе поверить, что, если все мы противоречивы и смертны, то и Генри мог не умирать, ведь он был наделен выбором. Но тут же отреклась от этих мыслей. Нет, он все ещё может умереть или уже мертв. И виновата в этом будет Одри. Не потому что она дочь своего отца — просто именно ей пришло это пророчество. И они ушли. Рука в руке. Не зная, куда идут, но ещё держащиеся за надежду придти в нужное место и найти нужного человека. Конечно, ради Линды Штейн, чью могилу они посетили, и ради самих себя. Секунда, которая потребовалась для шага за порог кладбища, растянулась на века. Одри обернулась. Ветер раздувал её темные выпавшие из причёски волосы, выдох был громким в наступившей между ними тишине. Девушка в голубом платье до колен провожала её взглядом серьёзные синих глаз. Её рыжие волосы развивались, горя на солнце, как хвосты свечей. Она была очень похожа на охваченный огнём василек. Одри поняла, что перед ней стоит смерть. Прекрасная принцесса с волком внутри. Она услышала свое имя, произнесенное её устами. И… Время вернулось. Одри потрясла головой, огляделась. Фриск спросила, что случилось, но Одри не знала, как ответить, потому что рыжая волчица пропала.***
— РАЗРЯД! Она дёрнулась всем телом — грудью вверх, будто желтый осколок души хотел взмыть ввысь, к небесам, прямо сейчас; головой назад, затылком о твердую поверхность стола… — Назови мне её имя! И Одри сказала: сказала честно, без утайки, однако знала, что ему нужно совсем другое имя. Имя тайное. Имя, дающее власть. — Имя! Удар под живот, там, где бить женщину, кто бы что ни говорил, также эффективно и больно, как бить мужчину по яйцам. Воздух вышел из неё, как отлетавший дух, а она не могла согнуться, не могла вдохнуть полной грудью, распятая и напуганная. Артур Хэрроу склонился над ней, фактически нос к носу. — Я думала, вы мне поможете, — всхлипнула она. Артур потёр легким, мимолетным движением татуировку под волосами, скрывающими затылок. — А я думала, что ты позволишь мне не причинять тебе боли, Одри Дрю. Но я вижу — ты такая же, как все в этой шайке. Упертая. Справедливая. Благородная до тошноты. Вы готовы мир сжечь дотла ради спасения одного человека. И идти на смерть ни за что. Разве это правильно? Одри не знала. — Имя. — …иса — Разряд! Имя! Молчание. — Разряд! — пауза, длиною во всплеск электричества, пауза, пахнущая поджаренными мозгами. И Одри обессилено развалилась на столе.***
К концу дня двадцать третьего июня они слишком устали, чтобы продолжать поиски. Они, кажется, посетили все кафе, рестораны, магазины и отели, в которых мог бы находиться туалет, в трех кварталах, после чего просто явились в первую попавшуюся гостиницу и заказали себе номер с двумя кроватями. Одри на чистом упрямстве спросила на ресепшене, не заходил ли сюда какой-нибудь Генри Штейн, и даже после отрицательного ответа стучалась в номера, пока её не успокоила Фриск. Она же сгоняла в «Макдоналдс» за бургерами, и девушки поели. Одри была поражена, что эта гадость, оказывается, такая вкусная, и ещё сильнее удивилась потом, когда поняла, что ей уже совершенно плевать на фигуру. Бенди съел сразу два чизбургера и лег на спину, забавно охая. Наблюдая за ним, Одри подумала, что никогда не видела такого обжору. А потом увидела, что Фриск съела не только двойной бургер, но заела это картошкой фри и запила огромным стаканом колы. — Я ничего со вчерашнего полудня не ела, — пожаловалась она. — И, кажется, я готова нашего чернильного слопать. Бенди тотчас поднял голову. — Это шутка, мелкий. Спи дальше. Одри взяла его, спящего, на руки, укачала и положила в середину кровати. Затем села напротив Фриск и протянула к ней руку. — Можно посмотреть твой нож? Девушка с недоумением уставилась на неё сонным взглядом. Но вынула его из ножен с тихим лязгом и вручила Одри. Та нашла, что хотела: прошлым вечером Фриск вырезала на рукояти имя «ПАПИРУС». Одри рванула вперед и крепко её обняла, и подруга обомлела. — Прости меня. Я знаю, ты хотела поступить правильно. Но правильно… — она не смогла закончить. Голос словно сорвался в пропасть. — Понятие субъективное, — ответив на объятия осторожным движением, как будто боясь сломать, Фриск прошептала: — Ты тоже прости. Я наворотила дел и понимаю, что ты чувствуешь себя причастной, — и через короткую паузу быстро проговорила: — Нам очень многое нужно обсудить. — Может, завтра? — Одри обеспокоено взглянула на неё. — На тебе лица нет. — Не думаю, что завтра… будет время… Она осознавала важность этого разговора, этого момента. Когда они наконец наедине и могут объясниться. Что это были за признания в конце Цикла? Что делать с этими чувствами дальше? Кто они друг для друга, если испытывают нечто, что толкает их на глупые и безумные поступки, и все равно продолжают называть себя друзьями? Но мысли занимала другая девушка. Та, чей синий пронзительный взгляд парализует, та, чье голубое платье в сочетании с рыжими волосами кажется горящим васильком. Одри было так страшно, что она не осмелилась сделать шаг навстречу счастью, когда оно было так близко. Она боялась разбить его, перекинув на Фриск половину своей смерти. На сонную Фриск, которой требовался отдых от забот. — Генри. Вот что сейчас важно. Она подумала о несчастном старом мужчине за толстым стеклом. Сгорбившемся над своими рисунками. Одиноком, изможденном, потерявшем любовь, надежду и веру. И Одри, положив ладонь на щеку Фриск, вдруг ясно поняла: только они у него остались. И они могут, ну хотя бы попытаются, помочь ему. — Спокойной ночи. И девушка с ножом сдалась. — Спокойной ночи, Одри. А возможно, она просто не могла любить, пока у кого-то разбито сердце. Субъективно правильным Одри считала сначала спасти Генри от непоправимого и вывести его из тьмы, как он и Фриск когда-то вывели её, и только потом заняться своей жизнью. Одри закрыла все окна шторами, заперла дверь на замок и подперла её стулом. Помылась. Легла на свободную кровать и ещё долго смотрела, как вздымаются бока Фриск и Бенди, лежавших в обнимку. Повернулась к двери. Затем к окну. Она не знала, откуда последует удар и хотела быть готовой ко всему. Но незаметно для себя заснула…