Тройная доза красных чернил

      Она врезалась спиной в стену, и каждая её кость будто хрустнула от удара. Безвольно упав, поцарапав зубами щеку, уткнувшуюся в пол, Одри всей душой захотела заснуть. Хлопнула дверь. Щелкнул замок. И тишина захлестнула девушку. Впрочем, она и так ничего не слышала. Только шум в ушах, эхо грозы и треска подгоревших нейронов, наверное… Одри вдруг подумала, что сейчас её череп, наверное, представляет духовку, которая должна немного остынуть, прежде чем в неё можно будет просунуть руки и достать запеченную курочку… то есть мозг.       Перед глазами плясали искры. Изо рта текла слюна. На носу высохла единственная слеза. Конечности не слушались. Она честно попыталась пошевелить рукой, но не смогла, как если бы забыла, как воля влияет на действие, вливаясь безмолвным мгновенным приказом в голову. Но ничего не получилось. И Одри почувствовала свое тело трупом, а который по глупости нырнула её душа да так там и увязла. А слишком мягком, безвольном, поджаренном трупе.       «Харви…».       Надо же, ей удалось подумать. Чернильный Демон тут же появился прямо из воздуха и наклонился к ней.       У него татуировка в виде летучей мыши. Ты видела? — произнес он. — Нужно выметаться отсюда. Иначе они нас всех порешают. А лучше скажи им имя Василисы.       «Я не могу».       Она фактически нас убила. Зачем же ты прикрываешь её гнилую душу? Давай скажем, потянем время, а потом придумаем, как сбежать. В плохом случае, они просто убьют тебя… а я…       «Ты тоже умрешь», — Одри подняла на него глаза.       — Ты боишься смерти. На самом деле, будь у тебя выбор, ты бы даже не стал предлагать спастись вместе.       Чернильный Демон хищно улыбнулся.       Плохого же ты мнения о людях. И все равно прикрываешь их задницы!       Сложно было не согласиться.       И Одри закрыла глаза, надеясь, что сон спасет от боли. Пару раз, пока её волочили в палату, её вырвало прямо на пол, под ноги себе и санитарам. Она не теряла сознания, ничего не забывала. Она была полностью отдана этому неописуемому ощущению, возникающему однажды внутри и живущему в тебе вечно из-за зверской жестокости, которую порождают люди.       — Зачем… зачем я ему?.. Зачем ему имя её души?.. — спрашивала она, сообщаясь от сухости в горле.       Полагаю, игра все же ведется по-крупному. А мы и не заметили, как выбыли. А это значит одно. Пророчество мертво, — он уставился на Одри, приблизился близко-близко, будто принюхиваясь. — Ты умрешь. Но позже. После того, как я найду способ отделиться от тебя, маленькая бабочка с оторванными крылышками.       «Да. Я умру. Ведь весь мой путь — это смерть».       И сон унес её, но не дал успокоения. Вместо этого он отнёс её в одно из худших воспоминаний.

***

      Одри густо покраснела, будто сделала нечто неправильное, и обернулась к Фриск. Она стояла, нахмурившись, закрыв спиной дверь, и держала нож наготове. Её глаза словно прожигали в девушке дыру, или она пыталась её прочитать, как открытую книгу. На шее, свесив ноги, сидел улыбающийся Бенди, крепко держась за волосы Фриск.       — Я могу все объяснить, — начала Одри.       — Не нужно, — она убрала нож в чехол, на ходу повесила его на пояс и, отодвинув подругу, закрыла окно. Шаги широкие, движения рваные и грубые, будто она с трудом сдерживала гнев. — Но могла хотя бы предупредить, что куда-то уходишь, — и недовольно добавила: — С незнакомцами.       Сначала было жуткое смущение, от которого горел каждый участок кожи и потели ладони. Она почувствовала себя ребенком, которого застали за распаковкой рождественского подарка ещё до его вручения. Потом была обида — жгучая, как в том же детстве.       «Вообще-то ты её знаешь. Это Захарра, девочка, которую ты спасла десять лет назад», — но Одри решила смолчать. Ей не хотелось искать оправданий, тем более что Захарра сама по себе оправданием не была. Меланхоличное, даже романтичное, настроение мигом спало.       — Только не говори, что обижаешься, — буркнула Одри.       — Я? Нет, — произнесла Фриск спокойно, словно так и было.       — Тогда что за тон?       Она спустила с себя Бенди, подтолкнула рукой к кровати, и они с Одри уставились друг на друга: как всегда, когда злились. Не мигая, пытаясь этими взглядами вскрыть самую душу оппонента и заставить наконец опустить глаза. Сердце Одри ускорилось — из-за раздражения, из-за непонимания, что же она, черт возьми, такого натворила и какого хрена Фриск так реагирует.       — Все в порядке. Я просто хочу спросить, что произошло и почему ты не разбудила меня.       — Так вот в чем проблема! — оскалилась девушка. — Ты не доверяешь мне? Подозреваешь в чем-то?       Фриск открыла рот, закрыла и зажмурилась.       — Нет. Скорее, ты мне не доверяешь, — сказала она все таким же ровным голосом. Хотя Одри чувствовала, как он дрожит, будто вот-вот Фриск разорвется. И это произошло — отведя взгляд лишь на мгновение, она снова посмотрела на Одри, и девушка увидела в этих глазах боль и ярость. Фриск стиснула зубы, сжала кулак, задрала голову кверху и часто, зло задышала. И выпалила: — Знаешь, если у тебя есть секреты, ты можешь ими не делиться. Но только в том случае, если они касаются исключительно тебя.       «Есть такой, что касается обеих, — подумала Одри. — Но если ты узнаешь имя души Василисы, убийцы Папируса, ты им воспользуешься так, как обещала. А я хочу выполнить свою часть сделки».       — И? — теперь голос Одри звучал, как лязг металла о металл.       — Да ничего. Просто… просто ты только и делаешь, что отталкиваешь меня, не доверяешь мне. Мне плевать, кто эта дамочка и что она тебе сказала, честное слово. Но мне не плевать, когда ты ходишь хмурая, словно что-то случилось, исчезаешь посреди ночи и недоговариваешь о чем-то, с чем я могла бы тебе помочь.       Одри яростно вздохнула и, выставив перед собой палец, уткнулась им в грудь Фриск.       — Ты тоже многое утаиваешь от меня, — прошипела она. — Более того, многое, что мы могли бы, знаешь, обсудить. И делаешь вещи, которые лучше было бы не делать. И… и… и вообще! Нахрена ты просишь доверять тебе, если ты не доверяешь мне?       Фриск не сдвинулась с места.       — Я доверяю тебе, — прошептала она. — И ты это прекрасно знаешь.       Да. Одри знала. Она видела, как Фриск сражалась в битве за бобину, слышала, как звала её, потому что верила — Одри выкарабкается и покажет ещё этому демону. Доверяла даже после того, как Одри напала на Фриск со своей отмеченной золотыми чернилами рукой.       Одри не ответила. Она глубоко вздохнула, разжав кулаки и прогоняя глупые, несправедливые мысли. Сделала усилие над собой, перешагнула через злость, которой совсем от себя не ожидала. Её сильно задел тон и то, что сказала Фриск: будто Одри не доверяет ей. Но она доверяла ей. Доверяла свою жизнь. Или по её мнению этого было недостаточно?       Словно услышав её мысли, девушка с ножом продолжила:       — Доверие — это когда ты уверен, что человек, знающий о тебе все, не воспользуется своими знания во вред тебе. А ещё доверие — это когда ты знаешь, что человек всегда будет соблюдать твои личные границы.       — А ты их соблюдаешь?       — Настолько, насколько возможно в нашей ситуации, — Фриск сникла. Потерла лицо ладонями. Вид у неё сделался совсем убитый, словно в борьбе с гневом она потеряла остатки сил, едва вырванные из недолгого сна. — А ситуация, как ты знаешь, полное дерьмо.       — И кто в этом виноват? — ядовито спросила Одри. — Наверное, человек, который предает своих по щелчку пальцев?       Сказанное не только угодило точно в цель, но и расставило все по полочкам. Одри наконец для самой себя объяснила, в чем причина её тревоги. Фриск. Фриск, которая, разумеется, хотела поступить правильно, но, так как «правильно» чисто субъективное понятие, случившееся можно воспринимать по-разному. И для Одри это было отвратительным поступком: ранить брата, кинуть все, ради того, что лично ты считал правильным, то, что ты считал правильным из-за своей симпатии к человеку.       И вдруг она осознала: эта злость зрела давно, и мысль, что между ними нет доверия, всегда приводила Одри в дрожь и заставляла искать то, чего нет.       Фриск замерла, как статуя.       — Кажется, мы это уже обсуждали, — сказала она недрогнувшим голосом. — Пару часов назад, если быть точной. И мне казалось, мы все выяснили.       Но Одри видела: девушка едва сдерживается, чтобы не повысить голос. Ведь она всегда была спокойной, как удав, даже в пылу битвы она сохраняла поразительное хладнокровие. И лишь дважды срывалась на памяти Одри: когда убеждала, что она человек, и когда рассказывала о своем предательстве, пока Орден находился на грани войны. Таковы сегодняшние реалии. Ты предаешь ради всеобщего блага. Или ради себя самого. Вот только Одри так и не поняла, какой из двух позиций придерживалась Фриск.       — Как показала практика — ничего мы не выяснили, — а потом девушка пожала плечами. — Ты права, Фриск, и я наконец призналась в этом самой себе: я не доверяю тебе. Ты можешь спасти мне жизнь, да. Но в остальном я тебе не доверяю, потому что невозможно доверять человеку, ударившему своего брата ножом. Тому, из-за которого все наши проблемы — не считая пропажи Генри, конечно, — и начались.       — Жаль, что разочаровала.       — Это сарказм?       — Нет, мне правда жаль, что ты никому никогда не веришь — если это, конечно, не какие-то часовщицы с красивыми крылышками, — язвительно ответила Фриск. — Но стоило мне сделать нечто неоднозначное — так ты уже не можешь отпустить ситуацию. Ни за что не отпустишь.       Обе замолчали.       Одри пыталась понять, почему один только осуждающий взгляд, одно только бурчание — недовольное по понятным причинам и ревнивое по не совсем понятным, — вызвало столько гнева. Ведь недавно все было нормально. Они понимали друг друга, понимали, что должны сделать, хотели наконец выяснить отношения. И тут — эта искра, из-за которой Одри вспыхнула, как лес в жару.       И сейчас она горела, и оранжевые хлопья, отскакивающие от неё, заставляли гореть и близлежащие леса, и все казалось охваченным ярким пламенем.       Она понимала, что все это ужасно несправедливо: что Фриск говорит о секретах и доверии, что ей очевидно не понравилось знакомство Одри и Захарры. А ещё то, что сама Одри обвиняет про себя Фриск в недостатке доверия, хотя знала достаточно о её прошлом, силах и причинах, почему она стала такой.       — Имею, знаете ли, право не верить, — буркнула Одри.       — Ладно.       — Отлично.       — Супер.       — Не хочу продолжать этот тупой разговор, — Одри рухнула на кровать, не снимая обуви, и отвернулась от Фриск. Сзади послышался усталый вздох. От этого вздоха все внутри заклокотало от злости, и она вскочила. — Знаешь, Фриск, меня бесит, что ты так стремишься меня защищать. И сейчас еще больше бесит то, что ты злишься из-за девушки, которая — сюрприз-сюрприз! — решила мне помочь!       Фриск, которая уже собиралась отворить дверь номера и выйти, стремительно обернулась, и ничего, кроме ярости, не было в брошенном на Одри взгляде.       — Я выполняю свою работу, — прорычала она. — Это первое. Второе — да, я даже скрывать не буду, что делаю это и потому что ты мне нравишься. Хотя, разумеется, я бы не говорила этого, ведь это не профессионально. Но ведь кто-то, кто сейчас все рушит сам не зная зачем, первый мне сказал о своих чувствах. И меня раздражает, а может, даже бесит, что ты, сказав мне обо всем, продолжаешь быть закрытой, не доверяешь мне и выходишь из себя по пустякам, будто я действительно виновата во всем — включая твоего горе-папашу, Чернильного Демона и… — она в последний момент прикусила язык.       — И? — холод. Был только холод. Словно кто-то другой, не Одри, она глядела на Фриск и ждала продолжения. — Мое противоестественное происхождение, ты об этом хотела сказать?       — Нет.       — Замечательно, — и, подумав, спросила: — А о чем ты, собственно, хотела со мной поговорить? О тех «Я люблю тебя»? О том, что ты осмелилась сказать о своих чувствах только после того, как о них сказала я? Или… дай угадаю… — Одри едва дышала. Она не ожидала, что и это из неё вырвется, что и это в ней было: — Что ты ответила мне не из-за чувства такой же привязанности, а чтобы просто подобраться поближе? Знаешь, исцелить раны после расставания с девушкой, которой ты столько лет добивалась и потеряла через несчастных полгода ложных, без ответных чувств, отношений? Бедная, бедная Фриск, — невесело рассмеялась Одри. — Да ты же большой ребёнок! Боишься сделать первый шаг и делаешь его только потому что тебе просто нравится быть кем-то любимой. И теперь, когда ты застала меня в компании какой-то незнакомки — к слову, её зовут Захарра, ты её прекрасно знаешь, — ты бесишься, бесишься, как тот же ребёнок.       — Бешусь? Ребёнок? — Фриск усмехнулась. — Ты себя вообще видела? Стоило мне тебя лишь упрекнуть, как ты фактически вспыхнула. И при чем здесь то, что мы к друг другу испытываем, как лечим разбитые сердца и, главное, что у меня была возлюбленная — я, признаться, не особо понимаю. Кажется, ты вываливаешь все подряд, лишь бы высказать. Тебе хочется обвинить меня в лицемерии. Хочется почувствовать себя жертвой, чтобы тебя пожалели. Неужели я плохо поступала с тобой? И снова — неужели я никогда не доказывала, что мне можно доверять?       Её негромкий, дрожащий, не то рычащий, не то шипящий голос сочился обидой и болью, словно в грудь ей воткнули ржавый кривой гвоздь. А Одри застыла, как если бы время вокруг неё остановилось, и завороженно слушала этот голос. В ней вдруг что-то сломалось, когда открылась правда — правда в последней инстанции, самая истинная истина. Они обе друг другу не врали и говорили, что думали, как каждый видел всю ситуацию.       — Очень… — Фриск будто разрывало изнутри, и её всю трясло. — Очень неприятно знать, что все мои старания, как, в общем, и слова, для тебя значат нечто неправильное и искусственное, и что даже в них ты видишь некий злой умысел. Но я повторю вот что — не потому что хочу как-то оправдаться перед тобой, а потому что твои слова о предательстве меня оскорбляют: Рыцари и Орден мой дом, и я их никогда не предавала. И, похоже, тот единственный раз, когда я приняла не их сторону, лишний раз доказал, где мое место.       — Ты закончила? — с трудом выдирая из себя слова, спросила Одри.       — Да, — с этими словами она вышла и, стараясь сдерживаться, закрыла дверь — громко, но не хлопая.