***
«Лишь бы Генри увидел крохотное пятнышко света в темноте». Погода им благоволила. Это была ещё одна причина, по которой Одри не отмела идею с прожектором — она действительно казалась рабочей. Оставалось только найти сам прожектор и высоченное здание. Задача казалась на первый взгляд невыполнимой. Но вскоре Одри исполнилась веры, такой сильной и непоколебимой, что, вероятно, ни что бы её не сломило, ни кувалда, ни грубое слово. Только нужно сделать все тихо, чтобы ни у кого не возникло вопросов. Значит, прожектор, охренительно большой прожектор, нужно брать оттуда, откуда, в принципе, можно взять — все равно не нужно. Перевезти тихо. Значит, нужна машина, вместительная машина. Здание, с верхушки которого будет литься свет. Доступ к электричеству. Безопасный подъем оборудования… Ладно, возможно, все было сложнее, чем представлялось. И Одри ждала, когда же Фриск скажет «Это плохая идея. Мы зря теряем время». Но она предлагала решения проблем, потому что, как бы глупо ни звучала идея с сигналом, ничего лучше они не смогли бы придумать. И они поехали в Бруклин. — Как думаешь, разделимся? — уже сидя в такси, спросила тихо Одри. — Так было бы удобнее, — согласилась Фриск. — Но, пожалуй, не стоит. Вместе с прожектором справиться легче. А здание подберем быстро… Одри не успела возразить — таксист как раз подъехал к Уиллоуби-авеню и попросил девушек выметаться из его автомобиля. — Какой быстро! — воскликнула Одри. — Мы полдня потратим, пытаясь найти то, что подойдет! — Ну тогда… — Фриск стиснула зубы. — Тогда… — словно принимая нелегкое решение, она достала из кармана оставшиеся деньги и всучила подруге. — Тогда ты в студию, а я на поиски, — и, продолжая повергать в шок, отдала и чехол с ножом. Одри не злилась. В последнее время её так часто удивляла эта странная девушка, что Одри, кажется, вообще забыла, что такое злость. Она трясущейся рукой взяла чехол, пощупала, вынула наполовину нож, вернула обратно. Одри рвали на части противоречивые чувства, будто Фриск только что вручила ей собственную жизнь и в то же время доказала, насколько не доверяет. — Он твой, — гордость все же взяла свое. — Одри, — Фриск смотрела на неё необычайно серьезно, словно, если Одри оступится, оступится по собственной воли, луна рухнет им на головы. — Ты можешь не брать этот нож, конечно. Но и ты, и я знаем, пусть никогда этого не обсуждали: за тобой кто-то идет. Это очень сильный враг, и от того страшнее, что он хочет твоей смерти. А у тебя никаких сил, никакого оружия, кроме ножа, который я тебе предлагаю. Укор был справедливым. И Одри мысленно хлопнула себя по лбу, вспомнив о Василисе, которая непременно нападет на беззащитную жертву. Одри даже вякнуть не успеет, как рыжеволосая убийца вспорет ей живот. Спорить было бесполезно, да и времени катастрофически не хватало. День мчался со скоростью стрелы, вот-вот хлынет дождь, и Одри нужно многое успеть. Арендовать машину, найти прожектор, перевезти его на нужное место… — Как я пойму, какое здание? — Я выберу ещё строящееся, что-то из тех вот, — она указала вверх, где, уходя ввысь, двадцати-тридцатиэтажные голые здания были в самом разгаре стройки: виднелись и строительные леса, и рабочие на тросах и лестницах. — Доедешь как раз за часик-два. Я нарисую на одном из них руну, поэтому, думаю, не пропустишь. Тем более, сегодня, как я правильно поняла, рабочий день заканчивается раньше в честь скорого Дня Независимости. Поэтому проблем не возникнет. «План надежный, как швейцарские часы», — с сарказмом подумала Одри, но не стала ничего говорить. Лишь кивнула, подхватила рюкзак с Бенди и направилась в сторону дороги Бродвей — где-то там находилась старая студия.***
Мастерская располагалась прямо после входа в студию — кирпичное прямоугольное здание, полуразвалившееся, изрисованное граффити и, безусловно, обворованное. И все запечатанное под несколькими слоями досок и огороженные высоким забором. Но Одри не была бы Одри, если бы ей не удалось перелезть, а потом ножом расковырять отверстия, в которые туго вошли гвозди, чтобы избавиться от последних препятствий. И едва она зашла, ей захотелось развернуться и уйти, будто нечто толкало её прочь. Под ногами скрипнула половиц. Нос залепило пылью. Одри чуть не задохнулась от запаха плесени. Столов не было. Плакатов не было. Вентилятор, вделанный прямо в потолок, давно не работал, и по его лезвиям, если девушке не почудилось, промчалась крыса. А возможно — призрак. Да, казалось, ничего, кроме ветра, затхлости и паутины в мастерской не было. Разве что призраки прошлого. Она прикрыла деревянную дверь, но она все равно пронзительно взвизгнула проржавевшими защелками и давно не использованной ручкой. Эхо этого визга пронеслось по коридору дальше, в широкое пустое пространство. И стало очень темно. Одри выпустила Бенди из рюкзака, достала купленный по дороге фонарик и, закрыв рот и нос рукавом, направилась вперед. Маленький кружок света выхватывал нагромождения паутины, упавшие, прогнившие доски, скопления пятен грибов, обломки. Все то, чем стало это место, знакомое Одри по воспоминаниям Джоуи Дрю. Картонки пропали, поняла она, идя дальше и дальше. И проектор. И рабочее место Генри, этот маленький уголок с двумя столами и низким стулом. И стенд с «Joey Drew Studios» и массивными бобинами из пемзы. Все забрала корпорация «Arch Gate Pictures», оставив лишь тишину и пустоту. Гробовое молчание, словно время в этом месте навечно застыло, заставило мурашки поползти по коже, а осознание, сколько этому месту лет и как по-варварски с ним обошлись — пересохнуть горло и похолодеть кровь в жилах. — Идем, малыш, — шепотом позвала Одри своего маленького друга, залюбовавшегося представившемся видом, который, впрочем, ничего из себя не представлял. Только разруха. И что-то ещё, однако девушка не понимала, что конкретно. Вся её суть протестовала от нахождения в этом месте, и душа пугливо дрожала глубоко под броней из костей и плоти. Она протянула Бенди руку, но он не принял её, решив идти сам, широко улыбаясь возможной опасности. Хотя, конечно, Одри не знала, какая опасность здесь может быть… Кирпичные стены, с которых сползли обои, пыли на ощупь шершавыми. В широких щелях между ними и на полу Одри обнаружила высохшие катышки дерьма, из чего сделала вывод, что в студии крысы все же есть, их достаточно много, и они живут здесь на постоянной основе. Затем она обнаружила один трупик и, с отвращением поежившись, отметила, будто бедолагу сожрали сородичи. Не осознавая того, что делает, девушка вынудила нож и положила чехол на пол. Она почему-то боялась лишний раз потревожить эту тишину. Бенди семенил за ней, тоже необычайно тихий, но все же ужасно любопытный: то пощупает дверь, то дернет за ручку, заставляя Одри вздрагивать даже от такого маломальского шума, то покатает по полу комья пыли, шурша подошвами. В темноте могло что-то обитать, и, плавными движениями направляя свет фонарика, она все боялась увидеть это нечто — и желала, ведь так она узнает об опасности. Опасности, которой, по её же собственному мнению, быть не могло. Она все представляла окаменевшее, холодное, спокойное лицо — как у призрака, но принадлежащее живому человеку. Девушке в голубом платье и с яркими, контрастирующими с белой кожей, волосами. Но её ведь не могло здесь быть. И вскоре Одри прочитала надпись над потолком: «Чернильная машина». Вот только машина в комнате не стояла. Одри вошла в центр помещения, огляделась. Разумеется, ничего здесь не было. Корпорация забрала чернильную машину и все необходимое для перемещения в Цикл. И в другой комнате, в которой наверняка раньше стояли постаменты для ритуальных предметов, было пусто. И рычаг, запускающий машину, заклинило, сколько бы Одри ни пыталась его опустить. «Где же может находиться прожектор?..». Она нашла его в комнате диссекции (что бы это ни значило). Тумбочка, странное ограждение, за ним — неглубокая труба, дно которой покрыли высохшие чернила. И в самом углу, закрытый одеялом из мешковины, ютился прожектор. Ржавый, с потрескавшимся стеклом, но, как показалось Одри, рабочий. Она хлопнула себя по лбу, в очередной раз думая, что Джоуи либо случайно, либо специально сделал её такой тупой. Нужно вернуться в машину, взятую напрокат, прикатить тележку на которой перевезет прожектор в багажник и все это сделать не перелезать забор. То есть, его нужно разорвать ножницами для резки металла, которые Одри не купила. — Боже, вероятно, я умру, просто забыв выключить плиту, — вздохнула она. — Или свернув шею, наступив на собственные шнурки. Ничего иного не оставалось, и она стала возвращаться. То есть, сначала поискала что-нибудь, что могло бы облегчить задачу, попутно таща прожектор на куске мешковины по полу. Я справлюсь, я справлюсь, нужно просто сосредоточиться и перестать совершать глупые ошибки, твердила девушка себе, пока драгоценное время неумолимо текло меж её пальцев. Вскоре фонарик разрядился, и воцарилась полная тьма. Окутанная холодом и страхом, Одри, тем не менее, продолжала идти, даже не зная, куда идет. Бенди семенил следом, то и дело дергая Одри и куда-то зовя. Она упорно сопротивлялась его мольбам, пока, выдохшись, не села и пыталась перевести дыхание. — Ну что, что такое? — голом звучал высоко, будто она собиралась заплакать. На самом деле она просто неимоверно устала и пожалела, что не доспала нужное время. А потом, ведомая Бенди, направилась вглубь студии. Её шатало, запястья, спину и шею ломило, ноги тряслись. Одри казалось, ещё немного — и она рухнет совсем без сил, причем, лицом прямо в крысиное дерьмо или в труп паука. Они вышли к выходу, и Одри раздражённо вздохнула. — Ты издеваешься надо мной. Бенди, улыбаясь, смотрел на неё и топал ножкой. Борясь с желанием наорать на него, Одри тоже топнула ногой, в такт малышу. Потом ещё и ещё. И лишь тогда до неё дошло, что звук какой-то странный, будто внизу что-то было. Злость как рукой сняло, и Одри, заинтересованная, припала к полу, коснувшись его уха и поступав кулаком. И что это дает? Важно достать прожектор, а не искать секреты студии, такой, какая она на самом деле. Время превыше всего. — Именно туда, после запуска чернильной машины, провалился Генри Штейн — в резервуар с чернилами, — услышала она до боли знакомый голос за своей спиной. — После чего он снова вошел в дверь мастерской, но уже той, что принадлежала Циклу. И снова упал, только теперь он встретил там бывшего нашего композитора, которого ты, к слову, помогла пристрелить. Одри встала и, не поворачиваясь, глухим, сухим голосом произнесла: — Отец. — Одри, — словно увидев то, что он всегда искал, произнёс Джоуи Дрю. — Харви. Бенди оцепенел, и Одри, стремительно развернувшись, закрыла его собой. Нож в одной руке, нерабочий фонарик в другой. Взгляд её был направлен на полупрозрачную фигуру в знакомом деловом костюме и на лицо с черной бородкой и такими же, как у Одри, глазами. …разум его точно был чужим, пустым и широким, как поле, и весь затопленный чем-то липким и черным. Его тело было чужим. Он сам себе был чужим. Он взглянул на чужие руки, спрятанные в некогда белые перчатки, сейчас же испачканные в чернилах, почувствовал острую боль в области паха, как если бы его кастрировали, почувствовал растущий в глотке чужой голос и услышал в груди чужое сердце. В тот момента она помнила Харви Дрю даже лучше себя самой. — Ты мертв. Тебя здесь быть не должно, — прошептала Одри. — Я знаю, где тебя похоронили, и видела, как умерло твое оставленное в Цикле воспоминание, — и спросила грубее, агрессивнее: — Что ты такое? Он печально хмыкнул. — Не более чем душа, обесцвеченная и долгие два года протомившаяся в худшем из тысячи вариаций Ада этой вселенной, — сказал Джоуи. — Ты, видно, не удивлена, что там для меня было готово местечко? — Ни капельки, — согласилась она, не испытав удивления даже насчет существования Ада. Злость, разъедающая все внутри, и лучик любви, продравшийся сквозь это черное облако, могли бы разнести желтую душу в пух и прах. Но то, что от неё осталось, оказалось чертовски прочным, и Одри не умирала от переполнявших её эмоции. Она была холодна, как лёд. Отец. Убийца. Мучитель. Самопровозглашенный судья. Поняв, что дочь ему совсем не рада, Джоуи Дрю заметно смутился, стараясь не смотреть на неё. — Зачем ты пришел? — Ты имеешь полное право злиться, — вместо ответа произнёс он. — Ты уже знаешь достаточно, да? Она сделала шаг вперед. Её страх пропал в ярости, клокотавшей в животе и выше, в самом горле, как рычание. — Про других чернильных девочек, которых ты выбросил, как мусор? Про Генри, отправленного на долгие десять лет в Цикл? Про то, что у тебя была семья, в том числе и сын, которого ты сделал чудовищем? Да, я в курсе. Жаль, в истории твоей жизни об этом никогда не напишут. Их взгляды, взгляды отца и дочери, встретились — как вода печали, в которой тонула даже царившая вокруг тьма, и серо-голубое пламя, способное сжечь Джоуи Дрю. — Харви убил моих жену и младшего сына, — уточнил, будто чтобы оправдаться, призрак. — Как настоящий психопат. Ты не знала? — Знала, — как отрезала. — Но ты оказался не лучше. Ты мог просто убить его. Или сдать полиции. Вместо этого ты обрек его на страдания. Чернильный Демон, существо, пожирающее потерянных, стремящееся убить все живое — твое творение, твой сын. И ты нарочно сделал его таким. Как тебе с этим жилось? — Меня терзало чувство вины за случившееся той ночью, — Джоуи поморщился, как если бы Одри дала ему пощёчину. — А Генри? Твой лучший друг. Человек, вместе с которым ты создал это место, — её уже всю трясло, но не от холода. Это было чувство чернее, сильнее, опаснее самой лютой ненависти. Из глаз Одри брызнули слезы, и она выкрикнула: — Почему ты так с ним поступил?! — Я был глуп, — он стал говорить громче, но лишь за тем, чтобы Одри услышала его. — Я не умел ценить людей рядом с собой. И когда Генри решил посвятить себя семейной жизни, я почувствовал, что меня предали. Я не смог принять его выбор, а должен был. Я обиделся. — Обиделся? ТЫ СЛОМАЛ ЕМУ ЖИЗНЬ! Он страдал в Цикле, угодил в плен и, когда вернулся к жене, узнал, что та мертва! — взорвалась Одри. — Ты сломал жизнь Харви! Когда наплевал на него, когда бил его, когда даже не понял, что его — твоего, мать его, сына! — изнасиловали! Ты… ты… ты лгал всем. Ты лгал мне! Стер память!.. Иногда я сомневаюсь, что ты вообще меня не любил! Неожидавший подобного Джоуи Дрю, однако, больше не терял самообладания: стоял твердо, как в прошлом, выслушивая истерики дочери… — Я ВСЕГДА СЧИТАЛА, ЧТО МАМА БРОСИЛА НАС! С этими словами последняя закрытая дверь отворилась, и Одри рухнула в тот день, когда впервые заинтересовалась, почему у некоторых два родителя, а у других — по одному. И папа ответил: один родитель может уйти или умереть. И Одри спросила: моя мама ушла или умерла? И Джоуи Дрю ответил: ушла. Наверное, чтобы не травмировать детский ум. Но сделал только хуже — он убедил Одри в её ненужности человеку, родившему её. И говорил так уверено, словно сам себя убедил в этом. Убедил себя в том, что эта женщина вообще существовала. — ТЫ ЛЮБИЛ МЕНЯ ТОЛЬКО КАК ЭКСПЕРИМЕНТ! Она упала на колени, низко склонив голову. Она не думала, что выдержка изменит ей, и верила в возможность спокойно, пусть и холодно, поговорить с ним. Но копившийся в ней яд выплеснулся вместе со словами и дурацкими слезами. И Одри чувствовала себя истеричной плаксой, сидя на этом грязном полу под задумчивым взглядом отца! Она не видела ни как Джоуи хотел приблизиться к ней, ни как Бенди преградил ему дорогу, и их взгляды встретились. Но он все-таки прошел. Его рука могла бы упасть на её голову и взлохматить мягкие волосы. Вместо этого она прошла сквозь, и Джоуи Дрю, с грустью уставившись на свою призрачную ладонь, нагнулся и приблизил свое лицо к заплаканному красному лицу дочери. — Это не так, — произнёс он ласковым тоном. — Мое воспоминание уже говорило об этом. И я твердил тебе каждый раз перед сном. И когда умирал… жалел, что заставил тебя все забыть, ведь я так хотел тогда сказать… я люблю тебя, Одри, — она подняла голову, и он увидел её розовые, блестящие из-за слез глаза. — Ты меня тоже любишь, я знаю. Ты не хочешь этого. Ты можешь считать, что это не любовь. Я понимаю. Я был жесток и несправедлив и сделал много ужасного. Но единственное, благодаря чему я становился лучше, чем я по-настоящему горжусь, то, благодаря чему я хватался за свет… это ты. Бенди смотрел на них, и под его выразительным взглядом Одри не могла дышать. Харви был уничтожен, но Бенди чувствовал его пустоту. Или он выжил, и сейчас её брат смотрел на них с отцом, как на недостижимую мечту. И тогда Одри поняла, от чего ей так больно и стыдно: она стояла перед выбором, отринуть все обиды и просто любить отца таким, какой он есть, или оттолкнуть его в знак солидарности с Харви. Он был сволочью и самым мерзким из людей, какие только попадались Одри. Она никогда не искала ему оправданий, ведь, какими бы отношения с отцом у него ни были, это не меняло одного простого факта — Харви никогда не был хорошим человеком. Хотя бы потому что издевался над братом и бил его, когда тому были лишь нужны братская любовь и защита. Но она не могла отринуть и то, что Харви сам был ребенком, и ему было нужно то же самое. Призрак исчез. Все это время Одри смотрела в темную пустоту. И прозвенел далёкий голос из-за ширмы мироздания: «Я лишь хочу помочь…». — Так помоги, отец… — она зажмурилась. — Помоги мне. Её уха коснулось ледяное дыхание человека, которого давно не было. Человека, пахнущего мужским одеколоном, используемым папой каждый день, пахнущий вкусным завтраком, чернилами и машинным маслом: — Выйди в рабочий зал, пройдешь по тому коридору, что слева. Первая дверь, открой её и найдешь прикрытый брезентом ящик с инструментами, — и, словно рассчитывая риски, сказал: — Прощай… Это «прощай» дало ей силы. Она поднялась, взяла Бенди на руки и шагнула во тьму. — Прощай. Наощупь, вонзая занозы в ладони и царапая подушечки пальцев о голую кирпичную кладку, она нашла то, что нужно: дверь, обещанную отцом. Сердце билось все быстрее, и, борясь сама с собой, Одри осмелилась толкнуть её вперед. Помимо черного силуэта ящиков, чем-то прикрытых, в сумеречной комнате стояла девочка. Одри замерла на пороге, и каждый волосок на затылке встал дыбом, когда эти неживые глаза на сером, изрисованном бледными венами лице посмотрели на неё. Эти глаза не могли принадлежать человеку, потому что были красными и вертикальными… кошачьими. Демоническими. И ещё на ней был зеленый в желтую полоску свитер, как в полузабытом сне, где девочка в такой же одежде упала на поляну золотых цветов. Существо указало пальцем на ящики. Сказало ничего не выражающим, тихим голосом: — Там. Одри ступила за порог, не сводя глаз с призрака, а это определенно был призрак, одной рукой прижимая к себе Бенди, другой — держа нож. — Там ты найдешь все необходимое. Половину ключа от Ключей. Что так душа желала. — А где вторая? — внутренне содрогнувшись, спросила Одри. — У одинокого мальчика. Хрипло вздохнув, девушка подошла к ящикам, скинула брезент. Девочка же смотрела на неё, словно оптическая иллюзия, когда изображенный на картине человек смотрит на тебя, куда бы ты ни пошёл. Одри уперлась руками в крышку ящика, спросила: — Кто ты? — Демон. Я пришла за Джоуи Дрю. Она вся тряслась. Рывком сорвала крышку и нашла на самом дне помимо плоскогубцев и прочих инструментов что-то ещё — что-то маленькое, с фактурой, напоминающей… коронку ключа. Холодная, покрытая пылью. Зубцы острые. Хвостик тоже острый, как конец меча. Одри сжала её в кулаке и вынула вместе с плоскогубцами. — Ты её сестра, верно? — Нет. Я её тень. Мгла вдруг стала трещать по швам, и сквозь неё прорезался тусклый свет. Словно возвращаясь из сна, фонарик снова заработал. Осмотр коронки ничего не дал: это была самая обычная деталька ключа, без изысков, выглядящая так, словно оторванный, как кора дерева, кусок металла. Однако в нём, как и во всей этой студии, было нечто необычное. Только спустя время, выходя из посещения и направившись к выходу, Одри поняла, в чем была его странность: он был каменным. Каменный ключик. С серебряными прожилками, больше похожими на блики света. Потоптавшись на полу, под которым определенно прятался секрет, Одри отошла и попыталась сорвать ножом гвозди. А потом плюнула, вернулась к ящику с инструментами, достала лом и стала бить — так, как если бы от того, что же там хранилось, зависела её жизнь. Вскоре с ужасающим треском и высоким облаком поднятой пыли, доски разломались и посыпались вниз, на высоту добрых четырех метров. Она повела фонариком. Ничего не нашла. Но Бенди продолжал указывать туда. Словно… хотел сообщить нечто такое же важное. Как ключ и плоскогубцы. «И как я выберусь?». Возможно, стоило задать другой вопрос. Кто этот проход вообще закрыл? Корпорация? Возможно, чтобы было спокойней ходить. Но что понадобилось там Бенди? Он продолжал указывать вниз. — Найдешь веревку, — закатила глаза Одри и смело и абсолютно глупо прыгнула.***
В последний момент Одри удалось зацепиться ломом за выемку между досками, чтобы не упасть прямо на оскалившиеся, словно клыки, обломки досок. Она приземлилась на более-менее безопасный островок, качающийся под ней, словно качели, и сползла на пол. Глаза слезились. В носу чесались и першило из-за пыли. Фонарик указывал вперед, в доверху наполненную ящиками комнату. В Цикле, подумала Одри, здесь бы были гробы и пентаграммы, потому что Джоуи Дрю словно создавал каждый миллиметр Цикла очень страшным. Одри стала копаться в ящиках, находя в основном всякий хлам вроде рабочих инструментов, деформированной подгоревший пленки и смятые катушки. Но также она нашла во множество раз сложенный рисунок Бенди с подписью некого Дэниэла Левека, заклинивший магнитофон и письмо неизвестно от кого неизвестно кому… Хотя нет. Знала. «Дорогой Генри! Если ты думаешь, что кто-то тебя осудит за побег, ты ошибаешься. Мы все прекрасно понимаем. После случившегося только безумец продолжит работать, и только нормальный человек — свалит куда подальше, воссоединится с семьей или… или, если их уже нет, найдут другой смысл жизни. Поэтому знай — если что-то понадобится, даже самая малость, ты можешь обратиться, к примеру, ко мне. Обещаю помочь чем смогу». А ещё глубже лежало… снаряжение. Меч в простых кожаных ножнах с металлическими вставками и петлями, благодаря которым чехол крепился на пояс. Тяжелый. Длинный. Одри держала его обеими руками, осторожно переложила на пол рядом с собой и немного вынула лезвие, держа за рукоять, вероятно, металлическую, перевязанную дубленой кожей, чтобы не скользила в ладони. Лезвие было из светлого металла, без узоров и рисунков. Не запылившееся и хорошо начищенное. Следующим Одри достала форму, похожую на военную. Тоже из кожи, причем, достаточно плотной и жесткой, с парой кармашков на груди и животе и, главное, с нашивкой в виде феникса. Ало-золотая птица, распростершая крылья и склонившая голову влево, словно в причудливом поклоне. В форме что-то было. Тряхнув её, Одри услышала звяканье, как если бы где-то внутри лежали монеты. Вот только, вывернув костюм наизнанку, Одри нашла странный предмет — не то часы, не то браслет с крепящимся на тыльную сторону ладони круглым стеклом в металлической оправе. Она надела его на себя. Ничего не произошло. Потрогала пальцами нашивку в виде феникса. Та была приятной на ощупь. Она ещё долго смотрела на этого феникса. Даже после того, как Бенди кинул верёвку. «Ты так хотел забыть свое прошлое, — словно обратилась Одри к Генри, который никогда бы её не услышал. — Что зарыл его в месте, где начались все твои несчастья». Достала из одного из кармашков фотографию. На ней были изображены Генри и Бенди в своей демонической форме. Они стояли рядом, указывая друг на друга пальцами. Они не были врагами. Не дрались. Они просто стояли в обнимку и смеялись, как самые закадычные друзья. Одри стерла выступившую на лбу испарину, собрала все, что могла, завернула в форму и, повесив на себя, направилась к горе обломков. Пришло время выбираться.***
Отцовские уроки не прошли даром, и Одри осторожно вела грузовичок в сторону строительного района боро Бруклин. Бенди сидел на соседнем сиденье, на удивление мрачный, неподвижный. Машину заносило, но девушка справлялась. Тысячи мыслей роились в её голове, вонзаясь в сердце, но не мешали следовать всем дорожным знакам, ровненько останавливаться перед пешеходным переходом и находить сверкающие звездами светофоры. Сейчас, наверное, два часа дня. Только за тучами, готовыми вот-вот разродиться дождем, пряталось солнце, и Нью-Йорк казался погруженным в ночь. — Ты как? — не отвлекаясь от дороги, спросила Одри. Бенди издал звук, который она ранее не слышала. Тихий, похожий на мычание. «Он даже к нему не обратился», — от этой мысли в груди сжалось что-то маленькое и чувствительное. Она остановилась и купила тако, посчитав, что Бенди голоден. Но тот не притронулся к еде, и тако просто лежал в его толстых руках, остывая. — Харви? — позвала Одри, волнуясь и втайне надеясь услышать ответ, подтверждение — где-то там, внутри этого крохотного тела ещё есть её проклятый брат. Надеясь услышать хоть что-то от Бенди. Пошёл дождь, точнее, полил со всей силы — вот не было, и раз — обрушился длинными струями, образующими стену сплошной воды. Шумной. Очень быстрой, как бег времени. И сильной. Одри наконец перевела дух и произнесла, стараясь говорить с расстановкой, спокойно: — Наш отец… странный человек. Будто… и при жизни, и после смерти он придерживался принципа: быть всем и сразу. Он мог показаться мне с одной стороны, тебе с другой, и эти две его части удивительным образом оказываются неотделимы друг от друга. Неважно, как я к нему отношусь или как к нему относишься ты. Я хочу лишь сказать… душа и правда потемки. И в ней, в потемках, мы находим вещи, которых раньше в себе не смогли бы и представить. Или в других людях. В самых родных. Она на мгновение посмотрела на него и снова вернулась к созерцанию блестящей от дождя дороги. — И… я, кажется, нашла одну такую вещь. Сегодня. И вчера. И хочу смириться с этим, ведь мы не выбираем семью, Бенди. В общем, — Одри сглотнула, прочистила горло. — Я люблю тебя, хоть и самую малость. Потому что ты мой брат. Как люблю Джоуи Дрю, потому что он мой отец. Независимо от того, что вы сделали и как отнеслись ко мне. Нажала на газ, гоняя быстрее. В грузовом отсеке подпрыгнул несчастный прожектор. — Мы обе тебя любим.