Рыцарями кишел весь лес. Они кого-то искали, и Одри знала, кого. Едва увидев Короля-Феникса, идущего во главе отряда из пяти человек, Одри вспомнила, как скрывалась от Чернильного Демона в глубинах его сознания и постаралась укрепить стены — если это можно было назвать стенами. Ей стало не по себе от мысли, что он мог бы услышать её, уловить движение её разума рядом с собой, а потом помчаться в ту сторону, где Одри замерла, повалить девушку наземь и сорвать с неё плащ.
Король был мужчиной в возрасте, с отросшей бородой и спутанными грязными волосами, рассыпавшимися по плечам, тронутыми первой сединой. В руке он держал испятнанный кровью топор. Единственными интересными деталями его образа были сломанный нос и шлем в виде феникса, с клювом и крыльями. Признаться, в сумраке это выглядело достаточно жутко. А потом, когда они прошли мимо, Одри бесшумно двинулась к оврагу.
Она бродила между трупами, слушая ругань недовольных солдат: сбежали, паршивцы, говорили они, даже тел погибших не забрали! А хуже того — никого в плен взять не удалось, чтобы допросить. Она ступала осторожно, боясь выдать себя резким броском вперед, будто колышущийся от жары воздух, боясь с грохотом упасть и испачкать плащ, боясь наступить на кого-то или на что-то.
Трупов было немного, и каждого она внимательно, с комком тошноты в горле, рассмотрела. Но никого, чья бы смерть отдалась болью в сердце, не нашла. И, радостная и в то же время отчаявшаяся, она покинула овраг. Её сердце было беспокойно, ведь Одри все ещё не знала, живы или мертвы её друзья. А если живы — их взяли в плен? Господи, почему она сразу не подумала, что их могли заковать в цепи и, к примеру, переместить в неизвестный ей мир?
«Где же вас искать?..».
Можно было бы попытаться связаться с Чернильным Демоном при помощи этой Силы, хотя Одри не знала, как сделала это в прошлый раз. Но вдруг её заметят? Нет. О нет, лучше не рисковать. Она одна, из оружия только нож, и она слишком устала, чтобы как-то драться. К тому же, не было никаких сомнений, что в раны попала инфекция. Одри чувствовала головокружение и жар, и ей периодически чудился голос Фриск. Одри подумала, почему Цунами и Шут не обработали её рану на спине, и тут же осадила себя. Вряд ли у них были инструменты, к тому же, Шуту требовалось отправить Одри в другой мир немедля, а Цунами, судя по всему, увидела их случайно. У них наверняка не было ничего нужного. Только этот плащ и ворлдпад.
Она ощупала свою спину. Кровь засохла, и задубевшая одежда вперемешку с землей облепила переставшую кровоточить рану. Наверное, грязь и остановила кровотечение. К счастью или беде Одри. Пощупала лицо. От часовой стрелы Василисы осталась вздувшаяся царапина. В волосах она нашла шишку. К ребрам… к ребром она решила даже не прикасаться. От каждого шага они терлись друг о друга, и это говорило больше всяких слов. Нос же… наверное, в будущем он будет как у Короля-Феникса, кривым и уродским.
Рыцари организовали общий сбор на отшибе. В густо поросшем лесу с парой пеньков, маленьким свободным лесом и растущей, как на дрожжах, травой. Цунами и Шут были с ними, и первая пересчитывала собравшихся.
— Да как это — исчез? — услышала Одри грубый мужской голос.
— Ну вот так вот. Было темно, Ваше Величество, и демон взял — да пропади!
Одри стала приближаться к говорившим. Король-Феникс, четверо людей и… она даже не знала, как это назвать… почти трехметровый синий мужик с хвостом и кошачьей мордой, полуголый и с громадным луком на спине.
— А что у тебя?
— Я видел Захарру Драгоций, — сообщил человек в белой броне и с капюшоном на голове. В руках он держал два окровавленных золотых полумесяца. — При попытке задержания она стала кидаться камнями, а после — эферами. Я не смог её поймать.
— Фриск чуть не лишила меня головы, — подала голос девушка с прямыми черными, как воронье крыло, волосами. — Мне удалось отбить её меч. Но после этого она стала кусаться, — она показала вздувшееся место укуса на запястье, и Одри подумала — ну сейчас меня точно вырвет.
— А Дрю?
— Никто её не видел с начала боя. Правда, кто-то говорил, что видел её рядом с твоей дочуркой, но, если бы это было так, уверена, Цунами доставила её в целости и сохранности.
Тяжелым, усталым взглядом Его Величество уставился на свою ученицу. Она послала за лекарем и попросила какого-то парня с длинными вьющимися волосами и забавными, лошадиными чертами лица, почистить её меч. Одри не стала дальше слушать. Стараясь не спешить, она покинула лагерь, лишь быстро высунув из-под плаща руку и стырив чей-то оставленный у разведенного костра холщовый мешок с едой и привязанной к нему флягой.
Возвращаясь к заправке, она обнаружила спрятанный в зарослях их грузовичок, но никого внутри не нашла. Логично, что её друзья не стали бы забирать его или прятаться в нём. Им требовалось уйти как можно дальше. Грудь Одри сдавило, и в глазах родились слезы. Интересно, они ищут её? Или Фриск обиделась на Одри после случившегося, Захарра поссорилась с ней, а Генри и Бенди они стали ненужны, и её друзья разошлись? Фриск не ищет Одри, потому что либо считает
погибшей, либо ненавидит. Захарра зализывает раны и пытается часодейством излечить крыло. Генри и демон отправились в Бостон, чтобы… чтобы что? Вернуться в чернильный мир или уничтожить машину?
Одри на последнем издыхании добралась до заправки, но, никого, кроме полиции и пяти трупов, не найдя, вернулась к грузовичку. Она помыла руки и лицо водой из фляги, а остатками смочила горло, забралась в кузов и, раскрыв мешок, набросилась на еду. И после вернулась к поискам. Ей казалось, будет логично искать следы Чернильного Демона, как-никак, у него были огромные тяжелые копыта и острые когти на огромным лапах. После себя он определено что-то оставил. Но Одри не была следопытом, а ситуацию усложнял тот факт, что странных следов было и без того много.
Поэтому, убедившись, что Рыцари покинули этот мир, она решилась послать зов. Даже взобралась вверх по холму, окончательно испортив бедную обувь, облокотилась об опору воздушной линии электропередач, чтобы перевести дыхание и, задрав голову, опустила мысленные стены.
Чернильный Демон ворвался в неё безудержным, диким серебряным вихрем, который, будь он материальным, на пути к своей цели снес пару домов. Одри пошатнулась, но удержалась на ногах, лишь схватилась за тронутую судорогой грудь. Она успела подумать, если Чернильный Демон так долго её звал, как Король-Феникс этого не услышал, а если не услышал, как у него не взорвался мозг, когда монстр взревел:
ОДРИ.
Наверное, его голос выжег на её черепушке это пронзительно-громкое и злое «Одри». А потом разум Чернильного Демона обвился вокруг неё, притянул к себе и, как и тогда, вскрыл, будто ножом — грубо, бескомпромиссно. Собираясь разодрать…
И она поняла, какой была глупой, надеюсь на помощь от существа, которому причинила столько боли.
Но чья-то третья Сила толкнула демона, и тысячи тончайших нитей, вонзившихся в разум Одри, истлели, и девушка смогла дышать.
Одри, милая! Ты в порядке? С тобой все хорошо?
Она попыталась сосредоточиться и, словно выстрелить из лука, пустить свои слова точно в объединенное сознание Генри и Чернильного Демона.
Я в порядке. Но могло быть и лучше. Как вы все? Как Захарра и Фриск? Где мне вас искать?
Чернильный Демон бился в возведенные Генри стены, рыча, что сейчас он использует его Силу, что, едва он покинет его жалкое тело, Генри умрет, и тогда он достанется Одри.
Лучше скажи, где ты.
Что? Генри, я там же, возле заправки, в заповеднике, который уже весь кишит полицией. Не вижу ничего, только вдали полупрозрачные высотки и море…
Одри. Ты только не злись на Захарру, ведь это она нас сюда завела, но на данный момент мы на южном берегу Лонг-Айленда. Захарра остановила время какому-то мужику, и мы угнали его машину. Прости, что мы не взяли тебя. Мне пришлось придумывать на ходу. Я…
Я понимаю.
Одри сжала губы. Разумом-то она понимала. Шла битва. Демона чуть не схватили, Фриск наверняка тоже хотели поймать, и Генри, как старшему, пришлось принять нелегкое решение — кинуть одного из участников группы, чтобы дать выжить остальным. Но сердцем она не понимала. Не понимала, как они могли кинуть её, как Фриск могла не погнаться за конем, уносящимся в лес, почему даже не стали искать?
Одри! Ты же… ты же не ранена? С тобой ничего не случилось?
Кажется, я подхватила инфекцию. Рана на спине горит. Кожа горит. Голова кружится. Тошнит.
Значит, тем более не сходи с места. Фриск найдет тебя.
И что мне делать? У меня тут, вообще-то, полиция. И наш грузовичок отгоняют. Наверное, в полицию все же заявили, искали…
Одри захотелось возразить. Она столько бездельничала, слушала других, что сейчас хотелось сделать все самой и не слышать возражений. Но разве так рассуждают здоровые люди? Нет, разве что те, у кого начался бред. Нельзя сходить с места, даже если ты узнаешь у Генри адрес. Нельзя, ведь ты на пределе своих сил, и ни еда, ни вода не восстановили их.
Прошу, продержись. Скоро все будет в порядке.
Мне столько раз говорили то же самое. А я почти в это не верю. Генри, я хочу чтобы вы сразу все узнали: я знаю, что нужно Василисе. Ей нужны часодейные ключи, можешь спросить у Фриск и Захарры, если ещё не слышал. А они находятся…
Лучше не говорить об этом вот так, Одри. Нас могут услышать.
Кто?
Не знаю, но лучше молчи. Просто. Молчи. И жди.
И она согласилась. Просто потому что у неё больше не было ни сил, не желания спорить. Она не знала, сколько ещё продержится, но Генри был прав: если демон, волшебница и физически подготовленные люди, которые, к тому же, знали маршрут, смогли уйти от возможной погони, преодолеть некоторое расстояние и найти безопасное место, то она не сможет, ведь даже не знает, где конкретно находится. Хотя у неё были предположения, будто это какой-нибудь саффолский
заповедник, где-нибудь в Ист-Хэмптоне.
Она не стала проверять. Она просто стала ждать, потому что только ожидание могло её спасти.
Все это время Одри думала над их прошлым планом: разрушить чернильную машину и отправиться в другой мир, чтобы скрыться. Теперь она понимала, что все хуже, чем ожидалось. Василиса ищет ключи, а они в чернильном мире. Можно было бы просто уничтожить её. Но Шуту нужно, чтобы Одри тоже нашла эти ключи. Для чего? Он не сказал, она, дура, не спрашивала. Поэтому он дал ей особый ворлдпад…
Значит, нужно найти одинокого мальчика, переместиться в чернильный мир, забрать ключи, уничтожить машину, а потом… что потом? Отдать их кому-то? Спрятаться? Что, черт возьми, Одри делать потом? Ну возьмет она ключики — и? А если рыжая волчица каким-то образом прознает об этом, тогда преследование станет лишь интенсивнее. Сейчас она наверняка зализывает свои раны, рвёт и мечет от ярости. И когда вернётся…
«Нет. Во всем этом нет никакого смысла».
Подавляя слезы, она вздохнула, обнимая себя за плечи. Одежда неприятно стянула место ранения, кожа, казалось, могла порваться. Она почувствовала свое движение, как никогда раньше не чувствовала. Она чувствовала и как разворачивается все сильнее пожар в её жилах, и как туман наполняет голову. Мысли текли вяло, как дёготь. Но она продолжала думать, иначе бы зациклилась на своем физическом состоянии.
Одри боялась отходить от оврага, думая, что в любой момент приедет Фриск и не найдет её. Но боль взяла верх, и Одри пошла на поиски какого-нибудь чистого ручья, надеясь отмыть нож, а ножом отковырять прилипшую к ране грязь. Интересно, насколько она глубокая? Вряд ли очень. Василиса задела её только острием меча.
Она была не в заповеднике, а богом забытом Хаббардс-Крик, который по мнению людей, похоже, чаще проводящих времени в море, находится на острове Элбоу — что все равно как бы является одним большим Лонг-Айлендом. И здесь, в богом забытом Хаббардс-Крик, она нашла ручей, которым омыла нож. И все равно испугалась снимать с себя одежду и пытаться что-то сделать. Она в последний момент подумала, не сделает ли только хуже: расковыряв рану, она может внести ещё больше гадости в кровь, которая, несомненно, снова хлынет, так как (это Одри понимала ясно) запечатанная рана — не равно исцеляющаяся рана.
И Одри легла, свернувшись клубочком на галечном берегу. Сняла с себя плащ-невидимку, расстелила на подогретой солнцем земле, и уставилась на него, точнее, на его конец. Там, на мягком ложе из притененного мха, покоилось крыло бабочки размером с ладонь. Оно расширялось, пока не становилось прямоугольным и длинным, так что в него могли бы без труда поместиться три человека. Блестящие участки красного, золотого и темно-синего были разделены прожилками, наподобие свинцового переплета витражного окна.
Словно одурманенная, Одри коснулась его рукой. Ткань была мягкой и податливой, словно тончайший шелк. Одри подняла его двумя пальцами, а потом перевернула его и наконец поняла, как он работает. Сторона в виде «крыла бабочки» была только подкладкой. Ткань же под ним была в точности такого же цвета, как мох, галька и тень Одри.
Крыло бабочки…
С трудом, кое-как, Одри помыла голову и отстирала штаны и низ кофты (не решилась снимать, испугавшись как-то воздействовать на ранение). Она ждала, когда все высохнет, завернувшись в плащ и наслаждаясь теплом, которое он дарил. Осматривая свое тело, она отметила и то, что изрядно сбросила вес, и то, что её ребра, бедра и живот усеивали темные розы синяков и архипелаги кровоподтеков. В отражении воды она смогла рассмотреть ранку на подбородке. И то, что правый глаз покраснел. И ссадину на виске. Рассмотрела и ноги, и руки, также в гематомах, царапинах и отеках. И не нашла ответа, как же все это лечить.
Она вернулась к мыслям о Фриск и своих друзьях. Подумала, что, если умрет, это будет самая смешная и глупая смерть из возможных. Она не достанется ни Василисе, ни некой страшной угрозе. Она сдохнет из-за грязи в ране. Едва Фриск увидит её тело, то, конечно, будет плакать или яростно ругнется, будет нервно рвать на себе волосы и думать, как теперь быть.
Одри усмехнулась.
Ну а если она выживет, если все это закончится, что тогда? Нужно будет как-то отблагодарить Захарру и Генри. Думать об этом рано, но, черт, Одри хотела их поблагодарить. Только она не знала как. Ведь мертвых уже не вернуть. Ни её брата. Ни его жену. Могло ли что-то стать для них новым счастьем? Может, у Захарры была Василиса. Агрессивная, безжалостная бывшая подруга. То, что Василиса останется в живых, сделает её счастливой. Что же с Генри? Что могло бы принести свет в его жизнь, или смерть стала очищающим пламенем, что снес скорбь и вернул тягу к жизни?
А Фриск? Больно уколола в сердце мысль, что для Фриск побег вместе с Одри не был бы тем моментом, который принёс бы ей счастье, как это было бы для Одри. Фриск — Рыцарь до мозга костей. Она так воодушевилась, когда поняла, что за её спиной летят на бой её братья по оружию! Она будто обрела второе дыхание. И её рассказы о друзьях: Аанге, Пятом, Одиннадцать, Сансе и Ториэль! Кто там ещё? Много, слишком много имен, чтобы их с первого раза запомнить. Но вот, чем было её настоящее счастье.
Фриск отринула часть себя, решив поступить правильно, решив, что только рядом с Одри её место. И это было ошибкой. Все это время — и их путешествие это доказало, — она не перестала душой тянуться к близким. Быть может, и вправду попробовать? Стать Рыцарем. Отринуть родной мир, в котором Одри ничто уже не держит, и ступить на дорогу предназначения? Одно другому не мешает. Можно заниматься Циклом, погрузиться в любовь и учиться мироходческому искусству.
Если бы все было так легко!
И Одри чувствовала: пусть им и дали отсрочку, это не значит, что враги будут бездействовать. Готова ли Одри дать им отпор? Нет. Только бежать от них.
Некоторое время она просто лежала, смиряясь с ломотой и ознобом. А потом сняла плащ, встала вопреки всему и оделась в более-менее высохшую одежду.
Возвратившись к заправке, кишащей полицейскими, свернула к оврагу, но и там были люди в форме. Видимо, Рыцари подняли немало шума. И Одри снова пришла к тому ручью. Во-первых, Фриск не знает, что у неё плащ-невидимка, она не успела сообщить Генри, а сейчас, наверное, поздно. Увидев полицейских, Фриск смекнет, что Одри ушла, чтобы не попасться. Поэтому и сидеть там смысла не было.
Она пришла к ручью и застыла в древесной тени, обдуваемая легким, как невинные поцелуи, ветром. Фриск была уже здесь. Вот она, в лучах солнечного летнего дня, стоит на галечном берегу и осматривается, щурясь. Одри была видна только её спина, но она узнала её по позе, по одежде и по прическе.
Одри подобралась поближе, вдруг ощутив всю тяжесть, навалившую на её плечи. Как будто на неё обрушилась гора, Одри захотелось упасть и закрыть глаза, чтобы перестать чувствовать эту боль. Ей надоело выживать. Надоело ходить туда-сюда и лицезреть то, что сделалось с ней за время этого путешествия. Спать, не просыпаться, не брать ответственность в свои руки. И к Фриск не подходить. Не потому что Одри разлюбила её или боялась встретить после произошедшего между ней и Захаррой. Просто вернуться — это значит взять ответственность за жизни друзей, которых она уже подвергла опасности. Ведь Василиса охотилась только за ней. Но по итогу случилось столько ужасного, и пострадало столько людей…
Одри осмотрела себя. Вид был откровенно жалким. Совсем не годится для героя, которому суждено спасти тысячи и миллионы миров от неведомой страшной угрозы. Огляделась. Поискала что-нибудь в кустах, ни на что не надеясь, и с большим удивлением обнаружила бархатец. Один-единственный, среднего размера, красный с огненно-оранжевой сердцевиной.
«Да что это на тебя нашло? — со злостью спросила она саму себя. — Фриск не сдались твои цветы. Теперь — особенно. Она считает, что ты предала её. И… слишком много плохого случилось и с ней, и с Генри и Захаррой, из-за тебя».
Но Одри вновь заставила себя устоять на месте вместо того чтобы броситься наутек. Она развернулась, сняла плащ и надела его наружной стороной вовнутрь, после чего направилась к берегу. Думать, строить планы на будущее, которого может не произойти — это было глупостью, то есть, в её духе. Бояться будущего и заменять страх тем, о чем хочется думать, будто мысль способна проникнуть в реальность.
Думать о будущем и идти, качаясь и теряя от усталости сознания, к своей возлюбленной, когда в твоей ране зараза, когда по твоему телу циркулирует болезнь и ты можешь буквально умереть? Да. Одри стало все равно — в ней словно разожгли костер, чей свет и чье тепло отогнали от неё смерть.
Девушка без ножа уже уходила, понурив голову, возможно, потеряв надежду когда-нибудь ещё встретить Одри, как вдруг услышала:
— Фриск!
И обернулась.
А потом, узнав её, ненадолго замерла и подошла («Быстрее, иди быстрее!») к Одри. Она не проронила ни слова, и мышцы лица остались неподвижны, только сама кожа постепенно из снежно-белого перетекла в пунцовый. Одри смутилась. Решение первой начать диалог пропало, заготовленные слова — канули в Лету. Но в этот момент Фриск крепко её обняла, и Одри от неожиданности забыла, как дышать. Осторожно обхватила её спину, прижалась лицом к плечу.
Одри совсем обессилила. На ногах её держала только Фриск, которая тихо, надеясь не быть услышанной, всхлипывала. Её переполняло столько чувств, что она не могла ни думать, ни дышать.
Фриск отстранилась. Широкая улыбка, зрачки, обведенные порозовевшими белками, влажные и блестящие слезы, из-за всего этого больно сжималось сердце. Она положила руку на щеку Одри, и девушка чуть не расплавилась. Прикосновение было ласковым и заботливым.
— Одри… я думала… ты умерла, — голос Фриск дрожал.
— Фриск…
Любимая уткнулась лбом в её лоб и часто задышала, пытаясь успокоиться.
Она хотела протянуть бархатец и сказать, что любит, что просит прощение за ложь. Она всеми фибрами вей маленькой расколотой души мечтала сказать все это, и чтобы их отпустило несчастье — преследования, страшные раны, заражения крови, смерти, предательства и горе.
И именно в этот момент Одри упала в обморок.
***
Монтаук — живописное место у самого моря, тихое, спокойное, однако оно овеяно ореолом тайны. Одри не раз слышала, что в нем, дескать, правительство проводит свои страшные эксперименты, правда, какого рода — никто точно сказать не мог. Одри нравилась теория, что подопытным вкалывают большие, но не смертельные дозы наркотиков, тем самым расширяя границы человеческого сознания, чтобы выявить у них способности к телекинезу. Это звучало круто и точно приземленнее чуши про экстрасенсов, черные дыры, путешествия во времени и иные измерения. Правда, теперь ей и эта чушь казалась вполне возможной.
Одри не выглядывала в окно. Она не могла. А ведь, найди она силы, то её дух бы захватила красота летнего, зелено-голубого Лонг-Айленда. Захотелось бы пулей вылететь из машины и сигануть в лазурно-голубое море с коронами пены на плавных волнах, пробежать босиком по этим короткостриженным полям и зарыться всем телом в цветочные луга. Но она могла думать о том, как ей нужен воздух. Она хотела снять с себя одежду, снять кожу, лишь бы не чувствовать жара и удушья.
Фриск мчалась по искристым от солнца дорогам, жмурясь из-за яркого белого света. В салоне было чертовски душно. Открытые окна не спасали. Пот катился по шеи Одри. В горле и в груди рос ком — чуть прохладный, мягкий, но мерзкий. С нарастающим ужасом Одри поняла: Фриск считала её мертвой. Может, она даже искала, не веря до конца в её смерть, но в суматохе, что творилась вчера, невозможно было бы найти одного человека. Это было странным чувством: понять, что тебя считали мертвым, что где-то в глубине неспокойной, полной забот души по тебе скорбели.
— Мы почти на месте, — услышала она Фриск. — Думаю, Захарра не будет против похимичить со временем, чтобы вылечить тебя.
Одри, так с ней и не заговорившая, кивнула. Она лежала на животе, чтобы лишний раз не тревожить подозрительно онемевшую, потерявшую чувствительность рану. Протянула вперед руку и ощутила, как сухая крепкая ладонь берет её и сжимает, горячую и скользкую из-за пота.
— Эй… Все будет хорошо. Слышишь? Я клянусь. Больше тебя никто не обидит.
— Не в этом дело… — она подняла слипшиеся, покрывшиеся испариной веки. От этого окошко движения разболелась голова. Губы сухие, потрескавшиеся, не слушались. — Я должна сказать… этот плащ… этот ворлд… пад… мне их подарили… — и, стиснув зубы, продолжила: — И ещё мне так жаль за эту… ложь…
— Это уже не важно, Од…
— Этот… водпад, — она проглотила несколько букв, не способная уже их выговорить. — Он может перенести нас… в чернильный мир. Ключи там… но к ним нужен… тоже ключ… у меня есть одна его… часть. Ты…
И замолчала, не договорив «Ты отыщешь вторую часть, найдешь ключи и перепрячешь, если я умру?». В это миг, когда бред был реальнее самой реальности, когда Одри увязала в мерзкой, гадкой субстанции — сплаве неподвижного тяжелого воздуха, собственного неудобного тела и боли, — она не могла думать не о чем, что бы не касалось по-настоящему важных дел. И вот тогда у неё открылись глаза на то, насколько все серьезно.
— О да, — Фриск изобразила улыбку. — Давно мы не бывали в студии, полной страшных монстров и психопатов! Соскучилась по ней! А ты? Мы же все вместе туда пойдем, как только ты поправишься и отыщешь часть от другого ключа у какого-то одинокого мальчика?
Одри забрала свою руку из её пальцев, но прижать к телу не смогла — она так и осела, словно осенний лист.
— Куда мы едем?
— Фарм-Роуд, 3,141, — скороговоркой произнесла Фриск. — Вообще-то я удивлена, что этот адрес вообще здесь существует. В другом мире там стоит летний лагерь. Каждое лето, начиная с двенадцати лет, там проводил мой хороший друг — да, ещё один, друзей у меня много. Пускал, признаться, неохотно, потому что я сжирала всю клубнику в округе. Впрочем, если там растет та же клубника…
Одри ничего не поняла из её рассказа. Еще один друг. Вероятно, Фриск знакома со всем орденом. А потом она провалилась в беспамятство.
***
Темнота была серебряной, спокойной, как морской бриз в начале июня. Девушка плавала, не чувствуя своего тела, не помня, кем она является. Была просто её сущность, окунувшаяся в поток Серебра, который дарил силы, радость и покой. Ведь он был чистой магией.
Но тут появилась другая темнота, другой сон, и из серебряного света заструились во все стороны змейки чернил.
Ты…
Этот голос словно собрал её воедино, и Одри вернулась.
«Пожалуйста, уйди из моего сна, — взмолилась она. — Я хочу спать, я очень хочу спать…».
Скоро ты будешь спать вечно. Тебе врут. Ничего хорошо не будет. Заражение крови уже началось, а это значит, что ты умрешь. Умрешь ещё до того, как доберешься до Захарры…
Девушка в испуге отшатнулась. Она поняла, зачем пришел Харви Дрю. Он пришел за своей душой, ведомый жаждой мести за проигрыш и унижение в битве за контроль над одним телом. Ещё свежи были воспоминания о том, как Одри вскрыла его сознание, будто скорлупку, и вытащила ужасное прошлое, а после всего этого втоптала в грязь, уничтожила в том сражении.
Он пришел добить её разум и забрать желтый осколок себе.
Я ждал… столько времени! — зарычал Чернильный Демон. —
Заточенный в другом теле, как букашка, угодившая в паутину, униженный вами, но терпящий ваше присутствие, ваше несбыточное желание обрести то, чего ни у кого из вас никогда не будет… И ТЕПЕРЬ Я ЗДЕСЬ. Я ОТОМСТИЛ РЫЦАРЯМ. ОТОМЩУ И ВСЕМ ОСТАЛЬНЫМ. НО СЕЙЧАС СДОХНЕШЬ ТЫ.
Все его презрение обрушилось на неё. Несбыточные мечты, глупость, вызванная излишней добротой и присущая всем, кроме Демона — все это вызывало в нём отвращение. Само существование Одри претило ему.
Знаешь, когда ты умрешь, все только спокойно выдохнут. Ведь счастье, которое ты им всем так искала — оказаться подальше отсюда, от источника всех их проблем…
Его слова вонзились в сердце девушки раскалённым обломком металла, и она будто упала, сраженная сказанным. Одри замерла. Она всегда знала об этом, но боялась говорить себе. Боялась, что тогда окончательно потеряет желание идти вперед. Это её путь, её друзья это понимают. Они видят, насколько нахождение рядом с Одри опасно. И сбежать им не дает только… что? В чем причина, почему к примеру, Генри и Захарра помогают ей? Мучают ли подобные мысли Фриск?
Ты все ещё маленькое пятно чернил, — продолжал Чернильный Демон, облетая её с разных сторон. —
Ты теряешься, как ребёнок, когда люди, что сильнее тебя, втягивают тебя в конфликт, к которому ты не имеешь отношения. Боишься сразиться и разорвать врагов в клочья. Ты — ничтожество. И я буду… СЧАСТЛИВ, КОГДА ТЫ УМРЕШЬ.
Он сделал бросок вперед, но Одри увернулась и уже ставшим привычным приемом обвилась своим разумом вокруг его разума. На сей раз в ней говорила не злость. Это был страх за свою жизнь и, черт подери, обида, такая для многих смешная человеческая обида: что кто-то желает тебе смерти. Она отбросила его от себя и выстрелила собой вверх — как ядром из пушки, как инвертированным метеоритом…
И проснулась.
Спина была словно охвачена огнём. Шея затекла. Конечности потеряли чувствительность, и Одри казалось, будто ей отпилили и ноги, и руки. Голова кружилась, и от места, на котором Василиса оставила порез, распространялась боль, кривая, как трещина в земле, идущая от лба до щеки. Легкие сдавило от страха, и горло словно высохло, как фрукт на солнце. Единственное, что ещё её слушалось, это большой палец, которым она прижимала к плечу несчастный бархатец.
— Осторожнее, — услышала она Захарру. — Клади её на живот. Генри, что это было?
— Да вот сейчас разбираюсь, — его голос звучал как металл об асфальт.
Из мглы выплыла Фриск. Голову её украшал золото-солнечный и зелено-лиственный венец, скалящийся тонкими темными ветвями, меж которых блистали звезды — обломки полуденного света, просочившегося в лес. Пели птицы. Пахло сладко и свободно. Зеленью и пружинистой землей. Она положила Одри на бок, а потом осторожным ласковым движением толкнула на живот. Едва коснувшись травы, ещё влажной от росы, Одри охватила дрожь.
Громко, тяжело вздыхая в преддверии слез, она произнесла:
— Я не хочу умирать, не хочу…
— Ты не умрешь. Захарра тебя починит, и ты будешь как новенькая, — она не видела Фриск, но слышала её.
— Это сложное часодейство, ты же в курсе? Столько переменных, и все вернуть в начальное состояние…
— И как мы можем тебе помочь?
Захарра выдержала напряженную паузу.
— Одри, тебе страшно?
Одри едва разобрала её голос. И ничего не ответила: ей было так страшно, что собственный голос мог порваться. Он был несущественным и глупым по сравнению с тем, что Одри может умереть. Как если бы она решила поесть перед смертью, посмотреть фильм или с кем-то поругаться по пустякам. Она словно видела саму вечность. И готовилась ощутить её поцелуй, поцелуй смерти, на своем мертвенно-белом лице.
Фриск убрала её спутанные волосы со лба и щеки, легла рядом, так что она видела её тревожные карие глаза. Одри протянула к ней отяжелевшую, непослушную руку, и Фриск сжала её. Одри плакала, и с этими слезами утекала жизнь. Каждая капля крови в венах кипела, точно прожигая себе путь наружу.
— Я буду рядом, — сказала Фриск. — И ничто никогда этого не изменит, — она взяла бархатец, вдела его в волосы Одри и поцеловала девушку в горящую щеку своими холодными мягкими губами — быстро, будто случайно. А потом отстранилась, встала, не дав ничего сказать.
—
Сон.
