Тройная доза красных чернил

      День не задался с самого начала. Одри проснулась из-за того, что солнце ярко-ярко светило в глаза, и вдруг поняла, что находится не в уютной кровати в Бостоне, а в жопе страны, далеко от родных мест и от прошлой жизни.       Интересные рассуждения с утра. Где ты дома, где ты просыпаешься и засыпаешь. И Одри грустно вздохнула, вставая и осматриваясь. Друзья исчезли, будто решили бросить её одну в лесу. В голове гудело, как в готовом взорваться бойлере. Она не чувствовала, что выспалась и набралась сил перед походом. Ей хотелось лежать, лежать и лежать, думая о том, как их группа скоро развалится, как Одри, горделивая дура, одна отправится неизвестно куда и что ей делать потом.       Перед глазами ещё стояли образы из бредового, жутковатого сна. Словно Одри стала тринадцатилетним мальчиком, который потерялся в горах ночью, а голос из глубин её сознания вещал, как миллионы лет назад древние существа погрузились в спячку в этих самых горах. Пролетавший невысоко над ними военный самолет своим шумом пробудил тварей, и они, бледные, голубоглазые, неживые, но пугающе похожие на людей, вышли из своих пещер и направились по запаху детской крови.       Когда друзья вернулись — Захарра, оказывается, спала на дереве, Фриск показывала Генри гейзеры и по дороге ностальгировала вместе с ним по былым временам, — девушка была раздражена, встревожена, сонлива и попросту зла.       — Ну я ему и говорю, — рассказывал Генри. — Дракс, дружище, если у него кожа непробиваемая снаружи, ты её и изнутри не пробьешь. Что он делает? Конечно же прыгает этой ящерице прямо в рот! И я думаю ещё: то ли я неправильно выразился, то ли шумно было, поэтому он не услышал, то ли Дракс просто идиот.       — С учетом, что он все ещё жив и продолжает пытаться убить врагов, превосходящих его в размерах, подобным способом, я могу только в знак уважения снять шляпу, — сказала Фриск.       Нервно доедая свой тост с арахисовой пастой, Одри слушала их, ничего не понимая и чувствуя себя немного лишней. Конечно, замечательно, что у Фриск появился человек, с которым можно повспоминать былое и посмеяться с шуток, понятных только им. Но ей было некомфортно. Ей хотелось уйти.       — Эй, чернильный, — обратилась Фриск к демону, который, если её и услышал, то не смог бы нормально ответить. — А ты помнишь, как сбежал из дома, который мы тогда всем скопом арендовали, потому что тебе не понравилось… что ему не понравилось, напомни?       — Все пели эту дурацкую песню, которую про него и меня сочинили, — подсказал Генри. — Как там? Сделай нам машину… что-то вроде этого.       — И его это так достало, что он отделился от твоего тела, показал всем средний палец и умчался в ночь — огромное звероподобное нечто, пугающее народ и угодившее на первые полосы газет! Через пару дней вернулся… — Фриск взглянула на Одри и шлёпнула себя по колену, заливаясь смехом. — А дом горит! Все бегут, и посреди этого беспредела стоит Чернильный Демон, спрашивает, что происходит, почему начался пожар, что он вообще пропустил…       — Невыдуманные истории, о которых невозможно молчать, — прошептала Захарра.       — Мне кажется, это скорее грустно, чем смешно, — сказала Одри. — Никто же не умер?       — Эх, чувство юмора у нас черное, как уголь, — хмыкнул Генри. — Нет, никто не умер. Но было много раненых.       — Зато я отдубасила того пироманьяка сковородкой, — с гордостью заявила Фриск. — Хорошие были времена.       Окажись Одри на её месте, она бы все отдала, чтобы жить в другом времени, как можно дальше от сборища фриков, которые вдруг решили, что они и только они могут защитить вселенную от всех возможных угроз. Хотя не могла не признать, что сковородка очень грозное оружие, которое вырубит кого угодно.       — То есть, у вас там почти все сумасшедшие?       — Мы все по-своему сумасшедшие, — Штейн строго взглянул на девушку. — Мы принимали друг друга такими, какие мы есть, со всеми тараканами. По крайней мере, раньше все было именно так.       «Видимо, Чернильному Демону было на это все равно, — с ненавистью подумала Одри. — Он-то над своим братом измывался как раз из-за проблем с развитием».       — И сейчас здесь сидят четыре психа, — сказала Фриск. — Четыре с половиной крутых психа.       Одри стиснула зубы. Нет, она не псих, и никто из них не псих. Они нормальные, а вот все остальные, о ком она говорила — с очевидными отклонениями от нормы.       — Одри, — подключилась Захарра, захихикав. — Не смотри на нас так. Ты сама прекрасно знаешь, что ты тоже с прибабахом. Честное слово, я не видела ещё людей, которые будут оглядываться так, будто на них сейчас выскочит обожравшийся кокаином медведь или кричать из-за обычного кошмара.       Генри и Фриск одновременно пнули её, но было поздно.       Наверное, это не должно было прозвучать как шутка в её сторону. Но Одри услышала именно это — как она посмеялась над её душевным разладом. Гнев взметнулся в ней, однако его удалось сдержать, не выпустить наружу. Одри просто прожигала девушку яростным взглядом, пока у неё не начался нервный тик.       Стоит признать, она правда была очень тревожным, эмоциональным человеком, а сегодня её нервы были просто убиты тем фактом, что ей придется тащиться в другой мир. Без поддержки, ведь она из гордости и глупости не стала просить, чтобы с ней кто-то пошёл. Не выспавшись, ведь, едва Одри снова закрыла глаза, ей приснились новые ужасы.       Да, похоже, Захарра права. Она стала очень нервной. То начнёт волосы на себе рвать, то плакать, то панически оглядываться, рассчитывая пути отхода и ища врагов, что непременно придут по её душу. Она все ещё помнила, как кинула в Карли, выскочившую прямо перед лицом, «Гент» и громко закричала; как психанула и побежала, не оглядываясь, в приготовленную Василисой ловушку; как у неё началась паническая атака на Таймс-Сквер.       И поэтому слова подруги, с которой этим же утром они так хорошо пообщались и, кажется, нашли общий язык, звучали втройне обидней. Да, такой Одри теперь человек. У неё абсолютно точно проблемы с головой. Но зачем смеяться, если даже не знаешь, с чего все началось?       Заметив перемены на лице Одри, Захарра виновато покраснела.       — Если уж принимать странности друг друга, то, наверное, не стоит с них ржать, — произнесла она. — Но это не причуда. Я правда постоянно опасаюсь за свою жизнь. На мне правда много обязанностей, которые я, как ты видишь, Захарра, стараюсь исполнять. И если я делюсь с тобой своими снами и своими переживаниями, это не значит, что я даю право над ними смеяться.       — Я не имела ввиду конкретно тебя, Одри, я просто подумала, что, если посмеяться над проблемами друг друга, то станет легче…       — Тогда мне кажется очень, просто до колик в животе, смешным, что ты ещё не устроилась клоуном в цирке со своими идиотскими шутками.       Захарра замолкла.       — Прошу прощения, — голос Одри звенел железными звеньями. — Мне через пару минут нужно прыгнуть в другой мир. Спасибо за завтрак. Было вкусно.       — Извини… — выдавила из себя часовщица, но Одри уже развернулась и быстрым, широким шагом, попутно споткнувшись о ствол тонкой березки, пошла в лесную в чащу, в которой непременно потеряется (только её это не беспокоило). Кажется, Захарра собиралась уже встать и пойти за ней, но её тут же остановили Генри и Фриск.       А Одри шла прочь, сгорая от злости и стыда. Когда она отошла на значительно от друзей расстояние и убедилась, что её никто не видит, то пнула несчастное дерево, кинула в другое шишку и зарычала сквозь зубы.       Тупо, тупо, тупо! Да, у неё есть проблемы, но они маленькие, незначительные по сравнению со всем, что рассказывала Фриск. Да, у неё расшатаны, просто в крошку разбиты нервы. Седые волоски, которые Одри иногда выдирала вместе с темно-коричневыми, тому прямое подтверждение. Откуда же в ней все это? Со студии. Это не её «причуды», это не смешно и это не то, с чем можно взять и справиться. Это страшно и неприятно.       Попытались ли за неё заступиться? Нет. Может, остальные такого же мнения? Что Одри, как и всех этих психов из ордена, уронили в детстве, и она всегда, сколько себя помнила, была нервной и подозрительной?       Дрожа от переизбытка чувств, она надела ворлдпад, включила его, и перед ней сверкнул голубой круглый экран, а над ним — полупрозрачная модель карты, о которой Фриск мимолетом успела рассказать: карта миров, что связаны с друг другом межпространсвенными мостами, образованными разрывом в реальности. Но сами миры, конечно, не сдвинулись с места. Просто некоторые были ближе, некоторые дальше — одни заворачивались кольцами и растеклись подобно ручьям во все стороны света, другие шли прямо, как иглы, поперек и наискосок. Яркой красной искрой горел мир Одри — 10022017, — самый ближайший к которому был мир с кодовым названием: 28062005.       Она убрала карту, нашла на экране плашку с уже ранее введенным номером и дрожащими пальцами ввела их в пустые иконки. Дыхание отяжелело, в горле стало влажно, будто вот-вот — и Одри разразится кашлем. Ей хотелось сделать это прямо сейчас. Не возвращаться как можно дольше, чтобы друзья стали волноваться. А потом прыгнуть в свой мир с собранным ключом и сделанным огромным шагом к победе.       Она уже приготовилась нажать на экран, как услышала стук шагов за своей спиной. Это направлялась к ней, по колено утопая в длинной желтой траве, Фриск, чье появление сорвало Одри все планы.       — Только увидев, как ты взяла ворлдпад, я поняла, зачем ты уходишь, — улыбнулась она. В её голосе не было укора, только нескрываемая легкая нежность, но Одри показалось, что Фриск смеется над её поведением, и разозлилась пуще прежнего. Она развернулась к ней, крепко сжимая кулак и стараясь успокоить бьющееся, как загнанная в клетку птица, сердце. — Но, я прошу тебя, не принимай необдуманных решений.       — Ты насмехаешься надо мной?       Улыбка исчезла. Фриск отрицательно покачала головой.       — Нет, просто пытаюсь… поддержать? — менее уверенно ответила она, сама, получается, не зная, зачем пришла. — Если тебе нужно прямо сейчас сгонять за ключом — пожалуйста. Я все понимаю. Но не стоит терять голову.       Как резко прозвучало «Я все понимаю»! Как будто Фриск выдрала его из себя, чтобы звучало более правдоподобно. А сама, небось, смеялась с Одри. С её глупости, наивности, с её ментальных проблем — от снов до непрерывного ощущения опасности, от постоянно меняющихся, по мере того, как пойдет день, планов и желаний. И сейчас Одри задыхалась, стараясь мыслить здраво и не начать скандал на пустом месте.       — Захарре стыдно, — услышала она. — Она просит, чтобы ты вернулась.       — Так Захарра послала тебя за мной?       — Я сама пришла. Подумала, тебя лучше не оставлять одну, — пожала плечами Фриск. — Отговорить. А если все равно соберёшься прыгнуть в другой мир — пожелать удачи.       Одри невесело фыркнула. Ей хотелось как-то нагрубить, прогнать Фриск, чтобы это было её делом от начала и до конца, но теперь в ней произрастала эта жуткая смесь стыда за свои слова и злости на совершенно другого человека.       Она пришла не останавливать тебя, а поддержать, отлично зная, что твое решение может оказаться неправильным и необдуманным. Лишь бы пожелать удачи перед отправкой в другой мир. И Одри прогоняет её, отказывается от помощи, злится, когда должна была бы выдохнуть и посмотреть на ситуацию здраво. Захарра не умеет держать язык за зубами, и нередко её шутки переходят черту. Или она просто ничего не имеет ввиду, и шутка — всего лишь шутка.       Теперь Одри невыносимо захотелось, чтобы все это прекратилось. Ярость, усталость, сонливость, желание, господи, пробить себе череп обо что-ничего твердое и страх перед неведомой угрозой, которая может в любой момент выпрыгнуть на неё, и боль от понимания своей незащищенности и потребности не быть одинокой.       — Ты всегда такая осторожная, — ворчливо произнесла Одри. — Всегда идешь на уступки. Не споришь.       — А какой я должна быть? — хмыкнула Фриск. — Должна принижать твое достоинство, нарушать твои личные границы, навязывать тебе свое общество и свою точку зрения? Нет. Я предпочитаю быть осторожной, чтобы делать меньше ошибок. Хотя все равно наворотила их достаточно. По-твоему, это плохо?       — По-моему, сейчас ты хочешь сказать мне пару ласковых, но боишься, думая, что я разозлюсь ещё больше или подумаю что-то не то.       — Тогда я просто скажу, что отлично понимаю тебя. Ты хочешь доказать себе, что способна сама принимать решения. И хочешь посмотреть, как отреагирует на твое исчезновение — ведь ты намеренно будешь долго отсутствовать, — наша компания. И хочу сказать, что это эгоистичное, жестокое желание, понять которое, однако, можно.       Фриск, наверное, и сама все это испытывала, с неё бы сталось, подумала Одри. Или, и это еще возможней, так поступает очень много людей, которым хочется в целях поддержания своей самооценки потешить эго о чужое чувство вины. Но Фриск не сказала главного: что этого не нужно делать, ведь это несправедливо по отношению к тому же Генри, который ничего не сказал и не сделал плохого. Лишь попросила не терять голову.       Одри вздохнула.       А потом, долго проглядев на Фриск, словно чего-то ожидая, вдруг выпалила — лишь бы не молчать, желая поделиться наболевшим:        — «Никто из нас рядом с друг другом надолго не останется». Так Захарра мне сказала, когда я вновь зачем-то завела шарманку про то, что мы команда. И добавила, что Генри тоже подумывает уйти.       — Их выбор, — Фриск отреагировала так, будто это само собой разумеющееся, хотя в её взгляде промелькнула печаль. Но гнева, как вчера, не было. — Это же не их миссия. У них нет перед тобой обязательств.       И это тоже было гребанной правдой.       — Не нужно держать людей силой, — сказала Одри. — Я знаю. Но… — она снова сжала руки в кулаки. Если уж начала — продолжай. — Я не хочу, чтобы они нас кидали. Да ещё вот так. Захарра — идя в лапы Василисе, Генри — даже не знаю…       — В этом вопросе важен не твой комфорт, а их. Мы спасли Генри. Не нужно теперь требовать чего-то взамен, ему и так дерьмово. То же самое с Захаррой. Ты выполняешь свою часть сделки, она свою, на этом можно закончить. И все-таки они люди, и они не хотят тебя обижать, ведь видят, что с тобой происходит.       Одри наполнило мерзкое, холодное чувство, но оно не было злостью, и поэтому, когда они одновременно сели, девушка не испытала ненависти. Она вообще не понимала, откуда она взялась. Если это не было тем, чего Одри боялась на подсознательном уровне и проецировала на всех, кому могла бы открыть свое сердце: страх оказаться глупее, чем она кажется, страх быть использованной, страх остаться одной, когда все закончится.       Но если именно это — счастье для всех? Счастье для Одри, что она помогла двум людям и отпустила их с миром, счастье для них, выбравших свой путь? Стала бы Одри счастливой, держи она компанию силой и уговорами? Вероятно, нет, ведь она бы видела, как искренность становится искусственностью и каждого оскорбленного, обиженного и разбитого тянет в иную сторону, где они бы точно нашли утешение. Как зверей, жаждущих свободы, но идущих на коротком поводке.       — Я все равно отправлюсь туда. Сейчас. И постараюсь поскорее вернуться.       — Можешь не торопиться. Просто помни, что тебя ждут.       У неё не осталось сил на этот разговор. Она устала, и все, чего хотелось — это прыгнуть, выпрыгнуть и лечь спать. Застрять в вязком, как кисель, промежутке времени, где есть пространство и для отдыха, и для спокойствия, и, наконец, для новых сил для новой борьбы. Сама не зная зачем, Одри сняла браслет, осторожно положила на траву и, обхватив руками ноги, уткнулась в колени лицом. Нет, она никуда не отправится. Фриск сорвала с неё броню, которой, казалось, можно было защититься от мира — или мир защитить от неё, — и теперь Одри видела, как глупо все это, как опасно.       Видимо, Фриск все же надеялась на успех, поэтому принесла плащ-невидимку. Только теперь она заметила его у неё под мышкой, красочный и тонкий, как фата, сшитая из крыльев бабочек. Фриск предложила накрыть им Одри, но та покачала головой, отказываясь. Ей нужно было побыть одной, и чтобы в то же время рядом был кто-то ещё. Не быть одинокой будучи в одиночестве.       И постепенно все затихло. Собирая себя по кусочкам, по крохотным, как пылинки, кусочкам, Одри приходила в себя, и тьма отступала. Приходило спокойствие, каменным слоем закрывшее сердце, дабы дать ему немного времени не биться вовсе. Солнечный свет бил из неровного, как неправильно сделанное кольцо, круга между кронами деревьев. Трава щекотала руки и щиколотки. В легких циркулировал свежий лесной воздух. Одри мысленно обняла себя, вздохнула. Сердце снова билось, но все медленнее и медленнее, в такт вяло текущим отвлеченным мыслям.       Она подумала, что они все равно друзья, но вместо утешения последовал только взмах острых когтей — когтей этой мысли о друзьях, которым придется расстаться. Но Одри увернулась и скользнула глубже. Там ритмичные удары сердца отбивали идеально ровную скучную мелодию. Ещё дальше была далёкая, приятная мысль-радость, мысль-нежность. Фриск до сих пор с ней. Неважно сейчас, почему, неважны сомнения, важно то, что она просто рядом и её можно попросить о какой-нибудь мелочи, и она все сделает.       — Обними меня, — прошептала Одри, не добавив «пожалуйста», но оно и не требовалось. Это не был приказ, это была просьба, почти мольба. Собственные объятия были скудны, они не дарили столько тепла и спокойствия, сколько, оказывается, дарила Фриск. И девушка с ножом обняла её. Робко, аккуратно, будто для неё Одри, пережившая прямое столкновение с рыжей волчицей, Уилсона и Чернильного Демона, мглу паучьего логова и горящую в своих жилах кровь — все ещё была хрустальной.       С холодной головой отправиться в путь, вернуться, выслушать извинения и простить. Набраться сил, вновь обсудить план с друзьями и рвануть в чернильный мир. Все прямо, как полет стрелы в безветренную погоду. Все ясно, как лунный луч в ночи. Но… она все равно не знала, что же ей теперь делать. Не в ближайшем будущем, а в целом созвездии миров, на протяжении жизни.       — Я ощущаю себя лодкой, которую течение унесло от пристани, — прервала молчание Одри. — Не знаю, что теперь делать.       — Но разве это так ужасно? Почему бы тебе не поплыть по течению? Очень многие из нас мечтают о такой возможности.       Она вздохнула.       — Но я не знаю как. Я никогда не переживала ничего подобного. Не знаю, на беду или на благо. Я понятия не имею, что мне делать с будущим, которое преподнёс мне Шут. Я знаю путь. Но меня в него занесло, как эту лодку, и я не понимаю, как в нём ориентироваться, как плыть.       — Ну, ты можешь никуда не отправляться, или отправиться, но в тихий маленький мирок, и оставаться в нём столько, сколько тебе потребуется. Но ты не можешь вечно прятаться. Рано или поздно тебе придется посмотреть в глаза трудностям. Или… ты можешь жить настоящим. Думать о том, чего тебе хочется здесь и сейчас.       Одри могла быть собой. Она говорила все, как есть, и это не касалось её друзей. Все это время причина была в другом и пряталась она лучше убитого чувства безопасности и независимости от чьего либо присутствия. Дело было не в Захарре и Генри, не в Харви и Фриск. А в голове самой Одри. В том, как она воспринимала мир и как из одного мысль перетекала в другое — будто огонь, становящийся льдом, и лед, становящийся юными листьями.       Её посетила страшная, безумная мысль, и девушке захотелось свернуться клубочком, закрыться лоскутом земли и заснуть до более спокойных дней.       — Может, я давно сошла с ума, и все это только плод моего воображения? Во мне вместо крови сплошные наркотики, вместо этого леса — белые стены, вместо твоих рук — смирительная рубашка… — она вспомнила слова демона о белых стенах и смерти в одиночестве. Вспомнила, как годы назад ей приснилось, что папа упек её в психиатрическую лечебницу наподобие «Аркхэма».       — Ну, я кажусь себе очень даже реальной. И эта трава, которая зад щекочет, и то, как чешется щека, все реально.       Одри вырвала новое наваждение из своего сознания, как сорняк. Все это правда. Это не сон и не давнее воспоминание. Все происходит в настоящий момент.       — Иногда у меня тоже возникало ощущение нереальности происходящего, — сказала девушка с ножом. — Иногда мне казалось, что у меня дежавю, и все это уже было сотни и тысячи раз, или никогда не выходило за пределы моей головы. В такие моменты я просто шла к друзьям и просила говорить о том, о чем могли бы говорить только они. Головоломки, аниме, несмешные каламбуры, способы приготовления улиток… И тогда я понимала: да, все это реально.       — Тогда расскажи что-нибудь, что могла бы рассказать только ты. Пожалуйста.       Фриск стала говорить, и Одри с первых слов стало ясно — это не сон, не воспоминание, не безумие, это правда, потому что только реальная Фриск могла бы стать свидетельницей такой истории. Одри хотела продлить эти минуты до бесконечности. Она могла бы всегда любоваться ею, с подсохшим бархатцем в волосах, со сверкающими, будто в них поселились звезды, глазами и с широкой улыбкой до ушей. Она бы смотрела, как Фриск жестикулирует, пародирует голоса и ненадолго застревает, вспоминая подробности.       Фриск замолчала, но Одри ещё жалась к ней, закрыв глаза. Прислушиваясь к вшитой в эти секунды мягкой, но на что не похожей тишине, в которой всего хватало, и в которой не было в ни грамма смерти и тяжелого, удушающего напряжения. Только тепло. И в этой тишине Одри позволила себе достроить давнюю, ставшую кусочком её жизни, мечту.       — Тебе лучше?       Одри улыбнулась и кивнула, касаясь щекой плеча девушки.       — Спасибо… — сорвалось с её губ лёгкое, как ветер, слово.       Она была подобна человеку, к которому вернулось зрение. Каждый лист казался ей удивительно ярким, у них над головами пели птицы, и лучи солнца, пробивавшиеся сквозь густую листву, золотыми стрелами озаряли утренний лес. В них медленно кружилась и блестела пыльца. Очень жаль будет прощаться с такой красотой, когда придет час возвращаться в царство чернил и тьмы.       Но чего-то не хватало, чего-то очень важного, для цельности.       Одри поднялась с земли, и с ней поднялась Фриск. На их плечах ещё лежало «крыло бабочки», на котором играли солнечные зайчики, поджигая тонкий разукрашенный шелк. Ворлдпад она держала не крепко, будто вот-вот и уронит. Надела на запястье и осторожными шажками отошла от Фриск, позволяя ей вырваться из объятий плаща.       — Мне, бывает, кажется, что без твоей поддержки я бы совсем завяла.       Фриск актерски поклонилась.       — Не стоит благодарностей, — сказала она с улыбкой. — Только вернись не со сломанными конечностями, с целыми волосами, не разбитым лицом и без тарантула на носу.       Одри нахмурилась.       — Странные у тебя пожелания.       — Скажем так, на меня снизошло озарение, и сейчас я уверена, что ты будешь в порядке. Если не разозлишь его.       Одри фыркнула.       — Ну, — Фриск указала большим пальцем себе за спину. — Раз я больше не нужна, пойду-ка объясню Генри и Захарре, куда мы запропастились.       «Ты всегда будешь нужна, — собиралась крикнуть ей Одри. — Никогда не сомневайся в этом».       — Скоро вернусь!       А потом, прежде чем успела сообразить, что делает, нажала на ворлдпад, и перемещение между мирами началось.