***
Это были, судя по всему, неиспользованные во время Второй Мировой Войны окопы. Насыпь, поросшая щетиной травы, была крутой, поэтому, скатившись в окоп, Одри снова что-то ушибла. В самом земляном коридоре было узко, максимум для двух человек, стоящих плечом к плечу. Чернильный Демон с его широкими плечами и огромными лапами не протиснулся бы, и это радовало. — Мы почти пришли, — прозвучал голос Фриск, идущей впереди. Пройдя по брезенту, похоже, принесенному ветром, Одри ненадолго остановилась и вгляделась в какое-то углубление в стене. С низкого потолка свисали бежевые корни и почерневшие от земли живые черви. С удивлением Одри разглядела там ящик с оторванной крышкой, но Фриск только махнула рукой. — Там лежало немного пуль, — пояснила она. — Уж не знаю, кому пришло в голову тащить в окопы, которые были вырыты на случай, если японцы или немцы все же пересекут границу, ящик с пулями, да ещё в таком малом количестве. Ну, я вскрыла их, достала порох… и пока не знаю, что дальше. Вроде друг мне показывал как делать динамит, но и на одну порцию не хватит. А ещё нужны фитиль, оболочка… словом, подозреваю, подорвать демонюгу у меня не получится. Одри разочарованно вздохнула, и вскоре они добрались до убежища. Чем дальше они забирались, тем страннее становилась обстановка. Вскоре свет луны потух, и над их головами образовался навес из поваленных деревьев и сучьев, но даже сквозь них Одри могла разглядеть изредка попадающиеся, скажем так, следы туристов которые уже не вернутся домой. Изорванная палатка. Брошенный велосипед с отлетевшим колесом. Прибитая болтами к земле скатерть для пикника. Потом лес резко прекратился, они вошли в пустое маленькое поле, окружённое деревьями и стали спускаться по сгнившей лесенке, поскрипывавший при каждом касании к перекладинам. — Этот холм, — указала Фриск мечом на возвышение, больше похожее на гору-недоноска, с толстыми боками и тупыми верхушками, точно их кто-то спилил здоровенной циркулярной пилой. — В другом мире, ну, в котором живет мой друг, тоже есть. Правда, в том холме хранили свои запасы огромные муравьи-людоеды. А здесь, как я поняла, американцы думали жить. — Вблизи собственных окоп? Это же идиотизм… — Да. И, похоже, командующий этого взвода был кретином. В холме и вправду словно кто-то обживался тридцать лет назад. И не взвод, а родившиеся в Монтауке в сороковые годы рыболовы и фермеры, напуганные бушующей в мире войной. Они вряд ли были знакомы с военным делом и им даже в голову не могло придти, что, если бы страны «оси» все же прилетели, они бы случайно скинули на холм бомбы, потому что тот был соединен с линией траншеи. Обветшалый звездно-полосатый флаг, дверь, падающая от одного только прикосновения (судя по тому, с каким спокойным лицом Фриск вставляла её обратно, так она входила и выходила), ящики с консервами, рюкзак (в котором они носили Бенди) с иголками, нитками, пачкой пластырей и тремя прокладками — похоже, все украдено у трупов. Было сухо, это хорошо. И холодно — это плохо. — Итак, — Фриск, похоже, вспомнила, что забыла спрятать дверь, так как снова её уронила, обнесла вход кучками земли, листвой, камнями и целыми грудами веток, а потом поставила дверь на место. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. — Я нашла здесь что-то похожее на вентиляцию, так что помещение худо-бедно проветривается. Также здесь есть тридцатилетние консервы кукурузы, фасоли, риса и макарон и заржавевший котелок. — А… а как ты в туалет ходишь? — спросила она. — Я здесь была всего три раза, и то только чтобы ранку обработать или поесть. А так в остальное время я носилась в поисках Чернильного Демона, собирала что оставили туристы и ссала где попало, — Фриск широко улыбнулась, и Одри поняла, что лучше бы не задавала таких вопросов. Хотя поразило Одри не то, что Фриск умудрилась устроиться в подобных условиях, не то, что ей сказочно повезло с нахождением этого места, а то, что, час назад казавшись несчастной и разбитой, девушка вновь была на позитиве. — С фасолью, кстати, осторожнее. Вчера Чернильный Демон гнался за мной до самого пляжа, потому что я выдала себя пе… — Я поняла, Фриск. Спасибо за предупреждение. Убежище можно было назвать даже уютным. Но только при условии, если идти тебе просто некуда, и страх умереть в когтях чернильного чудовища высосал из тебя все соки. Поэтому, улыбнувшись, Одри села на пол и сняла кроссовки, натершие пятки и горящие от напряжения ступни. Осмотрела руки, ощупала шею и голову. Нашла в волосах добрую сотню еловых игл, одну веточку и листик. Поняла, что невыносимо хочет помыться. Фриск легла на самодельную кровать — две доски, воткнутые в проделанные в глине отверстия, снизу поддерживаемые переносным холодильником и укрытые обивкой от кресел, — так сладко потянулась, что Одри самой захотелось так круто размять кости. Затем она села поудобнее, задрала кофту и осмотрела живот. — Если не ошибаюсь, сегодня я нашла перекись, — сообщила Фриск. Одри поняла намек, надела обувь, прошла к концу помещения, порылась в рюкзаке и вытащила из него все, что нем лежало. Нашла не только перекись, но и водку, и решила все же рассказать Фриск, что промывать раны спиртом может быть опасно. Затем к своему ужасу нашла повязку, которой, похоже, Фриск уже несколько раз пользовалась — она была бледно-коричневой от смываемой крови. — Тебя вообще не беспокоит собственное здоровье? — спросила Одри. — Нет. Я же почти что бессмертная, — она приняла перекись и капнула изрядную дозу на рану: было похоже, что демон собирался выпустить ей кишки, но Фриск удалось выскользнуть из-под удара, и поэтому на коже остались рваные, точно обои, порванные ножом, побелевшие края, обрамлявшие неровные кровавые следы. — Но, вообще-то, уход за своим телом ускоряет регенерацию. А теперь устраивайся поудобнее! Сегодня мы больше не выйдем из этой берлоги. Консервы с макаронами стоят вот в этом шкафу. Если понадобится в туалет, возьми на всякий случай нож и урони дверь. Но у Одри была другая проблема. Она почти не могла ходить из-за мозолей, и поэтому стала думать, стоит ли их прокалывать и мазать перекисью и стоит ли тратить на них жалкие запасы пластырей. В итоге она решила с ними пока ничего не делать. — Болит? — обратила Фриск внимание на её мучения, и девушка через силу кивнула. — Сейчас что-нибудь придумаю. Сгорбившись, она встала, порылась в собранном хламе, достала спицу, вид которой почему-то совсем не испугал Одри, взяла пластыри, и села напротив. — Где ты это взяла? — Там же, где нитки с иголкой, — подала Фриск плечами. — У старушки какой-то… то есть, того, что от неё осталось. Сердце наполнилось тоской. Она снова забыла, где находится, поняла, насколько ненадежна их крепость и, главное, что из-за их ошибки погибли люди. Много людей. Даже дети. Но у Одри до сих пор не хватало мужества убить Чернильного Демона, потому что она продолжала грезить о счастливой семье. Только счастье на крови не построишь. Она не заметила, как Фриск проткнула её мозоли кончиком спицы и закрыла пластырями. Боль стала Одри чуждой, как и отвращение к рваным ранам и вываливающимся наружу органам. — Мы должны торопиться, — сказала она спустя время. — Захарра рано или поздно приведет наш идиотский план в действие. — Подожди до утра, когда отдохнем. Или мы умрем в битве с демоном и тогда вообще не сможем ничего сделать. «Когда я умру, Василиса немного угомонится», — хотела добавить Одри, но промолчала. Она надела носки, легла на землю и свернулась в клубочек, как кошка. Она не успела поговорить с Захаррой. Не спасла Генри. Не вразумила Харви. И теперь погибли люди и все, что Одри с друзьями обрела, потеряно. Все это её вина. Опять. И она закрыла глаза, проверила стены и попыталась заснуть. Она не могла заставить себя погрузиться в неглубокий спокойный сон, чтобы набраться сил, как не могла предотвратить хотя бы одно из тысячи бедствий, что случалось из-за неё. Затем, мысленно обругав себя за мягкотелость, Одри разомкнула тяжелые веки и огляделась. Фриск чистила меч. Под потолком сох плащ-невидимка. Было холодно, но не так, как на улице. Единственным источником света был ручной фонарик, в котором, наверное, скоро сядет батарейка. На куске ткани от палатки лежала кучка пороха, добытого из пуль. На полках деревянного шкафа стояли консервные банки. Да, их положение оставляет желать лучшего. Они были жалкими, как мелкие трусливые крысы, загнанные в свои норы. Но битва ещё не кончена. Никто из них не собирается сдаваться. У Одри есть Сила, и она может, если постарается, ослабить демона и помочь Генри вернуть над ним контроль. Смерти прекратятся. И они сделают, что должно — отправятся в чернильный мир и сделают ловушку. Все просто, как два пальца об асфальт. И она поняла нечто важное, и эта мысль заставила душу светиться ярче. — Тебе вообще не интересно, что со мной произошло за это время? — со сделанной обидой обидой спросила Одри. — Я все ждала, когда ты сама решишь, делиться со мной своими тайнами или нет, — точно также ответила ей Фриск, и обе улыбнулись. Одри села рядом с ней и положила на её колени ключ от Ключей. Тотчас же перестав соскребать чернила с надоевшего меча, Фриск перешла к разглядыванию находки. И Одри рассказала о Кевине и о разговоре в рождественскую ночь. Фриск внимательно слушала, рассматривая ключ под разными углами, но, похоже, не нашла ничего интересного. Разве что в тени прожилки светились, как будто в них влили расплавленные звезды. Затем Одри забрала его, когда девушка уже собралась попробовать его на зуб, и предположила, что этого не стоит делать, так как — ну мало ли! — камень может треснуть, и тогда вещество в нём хлынет Фриск в рот. А насколько оно ядовито, знать не хотелось. Холодно. Урчит живот, но лезть на шкаф желания нет, слишком она устала. Зато вдвоем не так страшно. Если Чернильный Демон все же прорвется через стены Силы или найдет их другими способами, вместе они смогут отбиться. И, чем дальше заходил разговор, тем спокойнее становилось на душе. Она чувствовала себя сильной и полной желания совершить справедливость. Потому что её желание, загаданное перед ёлкой, исполнилось, и они с Фриск просто сидят вместе, зная, что находятся в безопасности и что от них завтра будет многое зависеть. Одри победит своего брата, и все вернётся на круги своя. А когда кончится этот ужас… можно будет отдохнуть. — Помнишь… ты рассказывала мне, как занялась переплетом? — Да, помню, — прошептала Фриск. — Я спросила, почему ты перестала этим заниматься. Ты тогда нервно рассмеялась и сказала, что это история на другой раз, — Одри и сама не знала, почему вспомнила об этом случае. Но она вдруг ощутила тот самый голод любопытства при мысли о давно волновавшей тайне, который не давал ей жить долгие годы. Она усвоила урок, что к некоторым секретам лучше не прикасаться. И она одергивала руку, когда понимала, что вот эта шкатулка — настоящий ящик Пандоры, и, открыв его, выпустит беду. Однако были и другие, перед чьим соблазном быть узнанными она не могла устоять. Как тайна Харви. Как все ответы на вопросы о собственном происхождении и студии. Фриск вздохнула. — Все просто. В предпоследнем таймлайне у нас случилась новая битва, в которой мы обосрались так, как, кажется, ещё никогда не обсирались, а тут ещё я рассталась с девушкой, которую очень любила. И меня тогда… словно выжгло. Я не могла заставить себя прочитать книгу, не то что исцелить. Потом… ну, перезапустили время. И уже здесь я лишилась сестры, и наш королёк, будь он не ладен, ввел свод тупых ограничений насчет перезапусков и магии воскрешения. Одри прокашлялась. Теперь ей невыносимо хотелось пить, но она терпела, зная, что воде здесь негде взяться — разве что Фриск не нашла среди вещей трупов бутылку с водой и оставила здесь в качестве запасов. И на самом деле ей было все равно, как там облажались Рыцари и с кем сражались. У неё сердце кровью обливалось от мысли, что из-за наслоившихся одно на другое трагичных событий Фриск не пришла в себя и забыла о творческом человеческом начале. Пусть это творчество — дело переплетчика, оно приносило Фриск удовольствие и приносило другим пользу. Оно возрождало, казалось бы, погибшие книги. Не людей, как Фриск хотелось бы, но… — Жаль, что у тебя все так получилось, — сказала Одри. — А ты не пробовала… не пыталась вспомнить былое? — Пыталась. И ничего не получалось, как со свечами. Да и вообще… не то что бы я прямо горела этим делом. Так, приятное и полезное развлечение. Работа рук, концентрация внимания, бла-бла-бла. «Когда ты говорила о переплетах, мне казалось, что ты студию перевернешь вверх-дном, но найдешь сломанную, требующую починки книгу». Глаза слипались. Тепло чужого тела, кажущаяся достаточно мягкой кровать, безопасность и понимание своего будущего, даже если оно достаточно туманно, разбудили в Одри желание наконец поспать и ни о чем не беспокоиться. — Мы будем завтра сражаться с ним?.. — Если ты решишь, что готова. Но лично я хотела бы покончить с этим безобразием как можно скорее. Значит, завтра будет битва. Им нужны силы. И Одри подумала о теплом мягком одеяле в своей квартире, о просторной чуть прохладной пижаме и о том, как все погружалось в тихую синюю тьму, стоило лишь выключить свет и пройти, шаркая тапочками, в спальню. Дали знать о себе все травмы, полученные за сегодня: и удар головой, и ушиб груди, и царапины на руках и коленях, и синяк на бедре. Тело расслабилось, стало воздушным, и Одри начала заваливаться на бок. — Сладких снов, — проговорила Фриск таким голосом, будто пыталась сказать двумя словами бесконечное множество разных вещей. И сердце приятно защемило. В полете между сном и явью, самое светлое, что есть в человеке, пробуждается, и Одри, ощутив всю мощь этого чувства в себе, будто мощь крыльев, сотканных из огня, дотронулась губами до щеки Фриск и прошептала: — Спокойной ночи… Девушка с ножом покрылась пунцовой краской, улыбаясь, как могло показаться, трогательно и благодарно, потому что Одри сделала нечто лично для неё очень важное.***
Она проснулась во тьме, но за границами этой тьмы уже пели птицы. Одри, сползая с самой ужасной кровати в мире, открыла глаза и не сразу сообразила, где находится. Испуг холодными когтями вцепился в неё, ведь только что ей снился замечательный сон о том, как она превратилась в птицу и на высоком, обласканном лунным светом дереве, свила себе гнездышко из пуха, где жила счастливая и ни в чем не нуждающаяся. Но вот Одри вспомнила, что является человеком и что сегодня предстоит сделать одно очень важное дело. И поднялась, разгибая отчего-то онемевшую спину, дотянулась до фонарика и осмотрелась. Полоса бледного света над дверью свидетельствовала о том, что утро наступило недавно. С улицы веяло прохладой и запахами леса. Фриск ещё спала, похрапывая. Прядь её волос завалилась в рот, и оставалось гадать, как она ещё не задохнулась. Одри поёжилась. Руки и лодыжки замёрзли, она чувствовала, что в сухом горле все горит, и невыносимо сильно захотелось выпить чаю, а потом вернуться к приятному сну. Но нет. До этого ещё далеко. Одри встала, чуть не наступив на руку Фриск, размялась (приняв тот факт, что что-то себе застудила) и стала будить подругу. Пока она это делала, то поняла, что на одной из полок шкафа стоит котелок, очищенный от ржавчины, и в нём, залитая водой, мокнет высушенная кукуруза. Отец рассказывал ей, что солдаты замачивали высушенную кукурузу на ночь, чтобы утром её можно было быстро сварить. Для Одри, не видевшей войны и не знавшей голода, все это звучало как сюр. Но из воспоминаний Харви она также узнала, что во времена Великой депрессии люди нередко смешивали муку и воду, чтобы хоть чем-то наполнить желудки, а ещё знала, что, когда есть нечего, сойдёт и чей-то недоеденный пончик, и странного вида законсервированный беконный суп. Поэтому теперь Одри ничему не удивлялась. Разве что немного возненавидела себя за то, что даже не удосужилась спросить, а есть ли здесь вода и можно ли попить. В общем, им пришлось выйти, чтобы сварить кукурузу (и высечь искру из камней, оставшись с целыми пальцами). Было холодно. Одри, дрожащая под плащом и крепко державшаяся за нож, думая, что в любой момент на них может выпрыгнуть Чернильный Демон, всерьез задумалась после всех приключений сходить к психологу. Пасмурное небо, неприятный холодный ветер, все казалось блеклым, серо-голубым, точно покрытым коркой льда. Солнце, иногда выглядывающее из-за туч, не грело. Наконец Фриск сказала, что все готово, чуть не спалила траву и штаны, затушила огонь, уронила дверь, первой впустила продрогшую до мозга костей Одри, а потом вошла сама и вставила дверь обратно. Если получится, они сюда не вернутся. Так она думала, пока без аппетита ела безвкусную горячую кукурузу и пила оставшийся кипяток. Потом они начали нормальные приготовления: дочистили меч и нож… ну и все, в общем-то. Вещей, чтобы одеться теплее, у них не было, другого оружия не было, однако Фриск собрала в кусочек ткани весь порох и сказала, что, быть может, на неё неожиданно снизойдет вдохновение, и она придумает, что с ним сделать. Одри собрала самое необходимое и взвалила рюкзак на себя. Он, к сожалению или к счастью, оказался достаточно легким. И они отправились в путь, надеясь по дороге найти что-нибудь полезное. Отгорел рассвет, но мир так и не стряхнул с себя синюю прозрачную вуаль. Влажная трава поблёскивали, и роса на её чуть пригнутых кончиках казалась кристалликами слез. Шептались листья с ветром. Тихо, скрепя коготками, по стволу высокого ясеня взобралась белка. Дышалось тяжело. Одри казалось, что демон стискивает её легкие, не давая вдохнуть, и вскоре на спине выступил пот. Она проверила стены. Те стояли, никого не подпуская к её разуму. Фриск была напряжена, как сжатый воздух в хрупком стеклянном сосуде. Затуманенными глазами она вглядывалась в сумеречную даль и полосы синего света между деревьями. Наверное, она чувствовала себя точно как Одри. Поднявшись по холму, оглядев местность, они нашли недалеко, под мелким обрывом на пляже, следы демонического террора и направились туда, прикрывшись плащом. По пути им встретились и другие — невесть как оказавшееся здесь колесо, пока машина, от которой его оторвали, словно сквозь землю провалилась; коробок сигарет и оторванную с мясом руку, которую уже облепили мухи. Ещё Одри нашла унесенную ветром куртку, на вид почти целую, если не считать пятно крови на на грудных карманах. Куртку она взяла себе, но только потому что Фриск несколько раз отказалась от неё. А потом они осмотрели место убийства, и то, что кровь ещё хранила маленькое тепло, им не понравилось. Никаких трупоедов ещё не пришло. В палатке — никого, но, судя по следам крови, уходят вверх по склону, в зеленый лес, не трудно было догадаться, что чертовски голодный Чернильный Демон унес людей в свое логово. А человека было два: это Фриск поняла, порывшись в вещах, и достав розовой лифчик и следом за ним пачку презервативов. Затем Одри нашла пакет с пустыми бутылками от пива и затерявшуюся в песке зажигалку и пожалела, что здесь нет какой-нибудь мусорки — не хотелось загрязнять столь живописное место. — Мы пойдем по следу? — Надо бы, — прошептала Одри и поняла, что к неё дрожат коленки. — Хотя, по моему, это ловушка. — Откуда ты знаешь? — спросила Фриск. — Мы большую часть времени под плащом, твой разум защищен, демон никаким образом не мог узнать, что мы здесь. — Он хитер. И вот это знаем и я, и ты. Фриск пришлось с ней согласиться. Да, они вышли на охоту, но охотились они за хищником, который в них самих видел в первую очередь дичь. Очень вкусную, желанную дичь. Тогда Фриск, зацепившись взглядом за что-то лежавшее на мокром песке, направилась к кромке воды. Волны вспучивались и опадали, облизывая песок, камни и разноцветные осколки стекла, помутневшие и ставшие тупыми, как галька. А Одри, перепуганно подумав, что демон может быть где-то рядом, побежала к ней. Фриск шла ей навстречу, держа обеими руками потемневшую, скользкую палку, достаточно толстую и прямую, наверняка срубленную человеком. Одри понадеялась, что правильно поняла её замысел, потому что в следующий момент, усевшись рядом с разворошенной палаткой, Фриск своим ножом стала заострять один конец палки. Одри быстро выбралась из плаща, скользнула в палатку, нашла кожаный ремень от штанов и, решив, что и так сойдёт, вернулась к Фриск. Вскоре они присоединили нож к палке, туго обмотали его ремнем и удовлетворено кивнули. Тыканье копьем в брата, конечно, не заставит его любить её, да и Генри вряд ли это понравится, зато Одри увеличит свои шансы на выживание. И они пошли на следу, но наткнулись только на груды валежника и разбросанные во все стороны клочья одежды, плоть и брызги крови на глубоких бороздах, которые демон оставил на земле и деревьях. А дальше ничего не было: создавалось ощущение, что Харви либо научился летать, либо попросту запутал следы. Убедившись, что серая масса на обломанных веточках кустов, это мозги, а коричневые куски какого-то мяса — остатки печени, — они покинули место очередной жатвы. Одри остановилась, когда они обнаружили бело-коричневую полицейскую машину. Фриск уже вышла из-под плаща, огляделась, ища Одри, но вскоре пожала плечами и стала осматривать разбитые, облитые рубиновой кровью стекла. Капот, колеса, двери — все было залито ею и обрызгано разорванными внутренностями. Фриск наступила на кишку, отпрыгнула, зажав рукой нос, после чего стала пытаться отрыть машину. Видимо, хотела заглянуть в бардачок. Ключей, правда, от него не нашлось, и потому девушки переключились на багажник. В нём они обнаружили нечто невероятное: брусочки шашек, веревку из пенька, аптечку и ружье. Одри хотела взять все и сразу, особенно ей хотелось закинуть себе за плечо веревку спрятать в рукаве шашку, которую, если что, можно будет кинуть демону в глаз. Но Фриск остановила её, сказав, что лучше брать самое необходимое, ведь все они не утащат. Можно было бы сделать ловушку. Только чем чаще Одри думала об этом, тем страшнее ей становилось, так как приманкой стала бы она. К тому же, продолжала убеждать себя Одри в неправильности собственной идеи, эффект неожиданности — их главное оружие. Она применит Силу, когда демон даже не успеет понять происходящего, а если ничего не получится — они постараются ослабить его физически и попробуют снова. «Или он не ждёт, когда мы придём».***
Солнце поднялось в зенит, и золотистый свет разлился над Монтауком и его окрестностями. Одри чуть не ввалилась с ног от усталости. Около часа назад они наткнулись на здоровенные следы копыт, которые могло оставить только одно существо, и они шли за ними, точно бывалые охотники. Но наконец было решено отдохнуть и, спрятавшись в тени светло-серой, формой напоминающей рог нарвала, скалой, девушки принялись за дело. Фриск засыпала порох из пуль для ружья в подобранные Одри кусочки ткани, хорошенько завязала и воткнула в получившийся мешочки по самодельному фитилю, которые она смотала из ниток верёвки. По итогу получилось добавить к их маленькой бомбочек ещё две побольше. Очень хотелось, чтобы они сработали. — Где бы он ни находился, ты остаешься в укрытии, — говорила Фриск. — Я подхожу максимально близко для броска и кидаю в него первую взрывчатку. Попаду в голову — вообще супер, тогда он точно не успеет очухаться. Ты убираешь стены и залезаешь в его разум. Что бы дальше ни происходило — постарайся продержаться у него в башке как можно дольше и… найти Генри? — Найти его и как-нибудь, ммм… обескровить демона, — сказала Одри. — Так, чтобы он больше не смог никому навредить. А если все пойдет через задницу… — Возвращаешься в свое тело и помогаешь мне сдерживать говнюка. Отходим. И прячемся в плащ и бежим со всех ног. Хотя, конечно, лучше попытаться во второй раз залезть ему в голову, но… не рискуем. Лучше выжить и попытаться попозже, чем умереть, облажавшись. О, и не забудь поставить такие стены, чтобы демон не смог тебя найти. Это самое важное. Одри задумчиво нахмурила лоб. — Ты не думала, почему Харви не покинул Генри? Может… он просто не может жить вне его тела? Слишком слаб, к примеру, без чужой души или типа того… — Думала. Но я не знаю, как их разъединить, да и пробовать, честно, страшно. Демон соединился с Генри, чтобы оживить его, и это случилось после того… честно говоря, я так и не поняла, после чего конкретно, — она взглянула на Одри, недвусмысленно требуя ответа. А Одри не знала, что ответить. Она лишь поняла, что Харви питался её эмоциями, тем самым наращивая свои силы, и когда она испытала чувство вины за смерть Генри — он вернулся. — Я поищу что-нибудь в его разуме, — пообещала Одри. — Но ни на что не надейся. Фриск, решив, что на этом все, выставила перед собой кулак и стала ждать, когда Одри стукнет по нему. — Я не закончила, — теперь её взгляд стал похож на сталь, в котором плавало отражение небес. Серьезный, суровый. — Последнее, что хочу сказать: план ужасен. Я не знаю, какие в нём дыры, но они точно есть, и их много. — Планы никогда не были нашей фишкой, — улыбнулась Фриск. — Вот идти напролом — самое то. Если анализировать все пройденное, осуществившееся и пережитое, то да, они редко заглядывали настолько далеко и никогда не считывали противников, как книги. Но Василиса — не только умный, а ещё очень упертый враг, — научила их просчитывать свои шаги наперед. Хотя бы три шага. И даже так, Одри всегда это чувствовала, все шло наперекосяк. И сегодня так будет. И если они доберутся до студии Джоуи Дрю и заманят в неё Василису — тоже. «Все не важно». Пусть хоть небеса рухнут. Смысла не будет ни в том, что они хотят спасти своего друга, сильно ему навредив, ни в том почему пророчество о бабочке и рыжей волчице случилось. Они могут сейчас что-нибудь поменять в своем плане, все-таки сделать ловушку, и даже так проиграть. Могут сдаться и отправиться в чернильный мир хоть в это мгновение… На сердце стало тепло, и Одри стукнулась кулаком о кулак Фриск. — Прищучим моего братца.***
Каждому человеку привычно думать, что есть он и все остальные. Вернее: «Я и они». Люди, как коллектив, совсем грубо обобщая и не вдаваясь в подробности, являются объектом без разума, жизни, отдельно взятых моментов и увлечений. А один человек, который видит мир от первого лица, кто чистое и бесспорное «я» — это субъект, и он ощущает себя субъектом даже в объекте. Совсем редко два и более субъекта, человека, становятся не объективной толпой, в которой каждый считает себя важнее и отделяет себя от других, а одним большим субъектом. Такой субъект способен на то, что маленький субъект и самый огромный объект не способны. Одри не знала, какие такие подвиги может совершить некое абстрактное «одно целое», однако, как и всегда, чувствовала: любые. Она чувствовала, что крохотный кусочек желтой справедливости ничего не сделает с демоном, если рядом не окажется цельной красной решимости. Не потому что Одри сама не могла что-то сделать или боялась идти без второго человека. Просто, когда рядом была Фриск, она чувствовала самое не одинокое могучее «мы», где обе становились настолько сами собой и настолько друг другом, насколько это было возможно. Скажи ей сейчас кто: «Это ненормально — не просто любить девушку, а чувствовать себя рядом с ней цельной и неотделимой» — она бы свернула ему шею. Итак, они шагали навстречу верной смерти, как две королевы, что правят миром. С копьем, мечом и плащом-невидимкой. Фриск, напряженная, с синяками под глазами, но решительная, и Одри, идущая вперед, словно в дороге сосредоточилась её жизнь. Перед ней стелился густой травяной и древесный пейзаж, прекрасный вместе и ужасный в деталях, ведь отныне это место было отмечено кровью. Ещё перед ней проносились мгновения последних дней: объятия перед отбытием в другой мир, слова, согревающие душу, неудобная кровать, храп, консервы, прятки под корнями, смех у костра, забота, надежды и мечты. К вечеру путанные следы и удача привели их к пещере, будто просверленной в каменной породе под пихтовым с вкраплениями кедра лесом. С такого расстояния невозможно было рассмотреть, есть там кто-нибудь, там более выстрелить. Одри уже не терпелось покончить со всем. Не было голода и жажды, только желание поквитаться с Харви и поговорить с ним, если получится. Древко копья она держала крепко, справедливость горела в ней, как яркий костер. Они уже направились внизу по пологому спуску, когда резко остановились, сами не зная почему. Страх? Да, дикий как разгоряченный погоней от охотников барс. Он сковал движения и сердце, недавно ещё такое бесстрашное и непоколебимое. — Мы там умрем, — сказала Фриск. — Наверняка умрем, и наверняка эта смерть будет очень глупой. — В нашем стиле, — сказала Одри. Рука вспотела и предательски задрожала. Она вспомнила, как чудом спаслись от последователей погибшего Амока и то же чудо помогло им в сражении с полчищами потерянных, которых Чернильный Демон насылал на них. Одри вспомнила Алису и Уилсона, Фриск — когти демона и четырехдневный террор. Девушка надела амулет, который всегда носила с собой, но никогда не вешала на шею. Черный ромбик с красным камнем. Как глаз. — Может, ты и выживешь, — напомнила ей Дрю. — Ты же, все-таки, почти бессмертная. Фриск отвернулась. Словно её окатили ушатом холодной воды, Одри поняла, что она снова плачет. Она видела её страх, отражение своего страха, в этих широко раскрытых мокрых глазах. — Знаешь, что мне снилось? Что ты просыпаешься у себя, и ты счастлива, — стала рассказывать Фриск. — Бенди громит кухню. За окном дождь, неуютно, не то что в твоей бостонской квартирке. Ты ищешь меня, но не находишь и пугаешься. Я появляюсь позже, звоню к тебе в дверь. Я с букетом. Ты втаскиваешь меня в квартиру, боясь, что нас увидят. Я говорю, что никогда никому не дарила цветы, и благодарю тебя за все, просто за все. Ты говоришь, что тебе никогда никто не дарил цветы. Мы садимся за стол и говорим, не помню о чем. К нам потом подсел Бенди. Он стал нюхать темно-алую розу, потом желтую, как солнышко, хризантему, и поперхнулся. Фриск с любовью, от которой таяло сердце, взглянула на неё. — Что было потом? — одними губами произнесла Одри. — Ты разбудила меня, и на мгновение я подумала, какая моя жизнь, в сущности, отстойная. Мне нужно вставать в такую рань и готовить консервы. Но затем я увидела, как ты достаешь котелок с кукурузой с полки и чихаешь из-за пыли. И мне… не поверишь… захотелось починить твою любимую книгу. «Евгений Онегин», кажется? Я представила тоненький томик без иллюстраций и с минималистичной обложкой. Представила, как ты достаешь его, понимаешь, что корешок стал совсем хлипкий, замечаешь на пожелтевшей странице, где Татьяна посещает дом Евгения после его отъезда, пятнышко. И ты идешь ко мне и просишь вылечить твою книгу. Как же описать это чувство? Одри могла бы создать несколько новых созвездий, сразиться с драконом и в одиночку угнать Арго-II. Она слышала, как бьются их сердца, и её наполняло столько силы, нежности и света, что Одри была готова вспыхнуть. — А я была птицей. У меня было очень мягкое гнездышко в самой высокой точке мира, и все мне было по боку, — призналась она. — И утром, проснувшись, я сильно волновалась. Но, засыпая, я чувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Мое желание сбылось. Мы были вместе. Одри взяла Фриск за руку. Сердце могло выпрыгнуть из груди. Она могла разреветься здесь и сейчас, да так громко, что демон их непременно заметил и ещё подождал, когда его хреновая сестра успокоится. Их скрывало волшебство «крыла бабочки», и никто, кроме девушки с красной душой, не увидел бы её слёз. На миг нос защекотал сладкий запах хризантем и роз. Она представила, что так бы пах покалеченный временем «Евгений Онегин». Но настоящий томик был с иллюстрациями, с зеленой обложкой, на которой изображалась печально кончившаяся дуэль, и он был достаточно новым. И пах он шоколадом. И страницы в нём были кремовые. Обе смотрели на рыжий, дребезжавший, как мираж, закат. Сквозь ткань, цепляясь за не видные невооруженным глазом, швы, он казался россыпью ярких искр огня. — Я могу кое-что спросить? — через силу произнесла Фриск. — Конечно, — сказала Одри, вдруг занервничав. Наверное, сейчас она задаст серьезный вопрос, на который Одри в панике не сможет ответить. Но когда Фриск задала этот вопрос, Одри захотелось смеяться, хныкать, куда-нибудь деться от смущения и, желательно, стереть снегом невероятно горячий румянец на щеках. — Я могу тебя поцеловать? — она сказала это так, словно хотела этого очень долгое время, но боялась. Затем посмотрела на Одри — и их взгляды встретились, замерев. И все прошло, и только взор сиял, и на сердце стало легко, точно девушка стала воздухом. Только из-за этого простого вопроса Одри была готова всю жизнь провести в страшном и удивительном приключении, спать на земле, есть консервы и не мыться многие дни, если только это приключение с ней разделит любимая. Она улыбнулась и тихо ответила: — Да. Фриск коснулась губами её губ, и девушка прижалась к ней, ощутив всей своей сущностью, что этот поцелуй был другим. Нежным, осторожным и сильным, как стебелёк, проросшие в безжизненной земле. Прошлый был прощанием, а этот — обещанием вернуться к друг другу живыми. Зная, что бессмертные могут умереть, что правые могут проиграть, Фриск дарила все свои чувства до последней капли в этом мягком и теплом прикосновении, и Одри растворялась в осязании любви и темноте блаженно опущенных век. Она плавала в море красных чернил. Чувствовала её руку на своей щеке и свои волосы на её лице. Слышала дыхание и биение сердца, и ёжилась от того, как это ощущение накладывалось на все остальные. Она порхала, как настоящая бабочка, чувствуя невесомый поцелуй на своих губах, и боялась разбиться. Одри счастливо улыбнулась, жмурясь, когда Фриск отстранилась и, прислонившись лбом к её лбу, положила ладонь на руку, которой девушка гладила её щеку. Казалось, исчезли слова и голоса, и невозможно было пошевелиться и открыть глаза. — Я люблю тебя, Одри Дрю. Первым желанием всегда было знать, чем кончится эта история. Вторым — пережить все бедствия. Третьим стало желание, чтобы эти минуты застыли навечно.