***
Фриск сильно сомневалась, что достойна героической судьбы. Нет, раньше она много мечтала о том, как бросившись в самое пекло, исправит неисправное, и все пойдет своим чередом! Ведь в детстве она спасла целый народ монстров, которых люди запечатали под землей, — и это был её подвиг. С тех пор она умирала, чтобы вернуться в прошлое и сообщить, как лучше действовать в будущем, и после она становилась обыкновенной боевой единицей. И довольствовалась максимум ролью живого щита, который прикроет спину настоящему герою. Но, почему-то, истекая кровью и чувствуя смерть как никогда близко, ей впервые подумалось, что она готова сделать нечто действительно великое, принадлежащее только ей и отразившееся в других людях, как свет на гранях драгоценного камня. Даже если великое: просто искупать какого-то демона. Проблема состояла в том, что сначала его нужно было побороть. А сделать это с Харви Дрю, самым неугомонным ублюдком, какого видел мир, было затруднительно. — Ладно, — Фриск крепче ухватила за скользкую от крови рукоять меча. — Давай посмотрим, кто кого. Он бросился на неё, как бешеный сенбернар, и клинок рассек воздух вместе с чернильной плотью — удар, в который Фриск вложила все свои силы, оказался таким мощным, что соскреб все шипы с горбатой спины. Теперь, когда Чернильный Демон оказался ближе к краю, а она загородила ему путь к отступлению, пришло время для финального раунда. И она зашипела, будто кошка, и бросилась в следующую атаку. Клинок промчался у самого горла и был готов войти в живот, когда демон неожиданно перехватил лезвие и, раня лапы, стал оттаскивать от себя. Фриск вжалась ногами в скалу, стиснула зубы, пытаясь вонзить увязший в чернилах меч дальше, но Чернильный Демон был крупнее и сильнее её. Ноги стали скользить назад. Демон, шипя и скалясь, стал делать нетвердые шаги вперед. Фриск знала, что не должна дать ему ускользнуть. Что должна победить, иначе им всем — и ей, и Генри, и, господи, Одри, кранты. А потом она закричала, вырывая меч из его когтей, и с пронзительным, визжащим лязгом металл раскололся. Остался только короткий серебристый обрубок с ровным местом раскола. Фриск не успела даже взглянуть на него — отпрыгнула к самому краю, минуя выпад, и пошатнулась, чуть не улетев в пропасть. Демон уже бросился в новую атаку, и все, что могла она сделать, не понимая, как ей драться в столь узком месте, — это прыгнуть на рога врага. За все эти дни постоянного страха и вины за каждого убитого человека и то, что Генри потерял контроль над своим телом, Фриск тоже в некотором роде одичала. В ней говорило дикое желание жестоко отомстить, заставив демона молить о пощаде. Но ещё больше: помочь друзьям, запертым в стенах его разума. Она не знала, но надеялась — если кинуть демона в воду, то это отвлечет его, и тогда Одри и Генри закончат начатое. Её меч сломан, места, чтобы развернуться, нет, демон остервенело сражается в этой битве, ведь от её итога зависит его жизнь. Пути назад, похоже, нет. И оставалось держаться. Поэтому, когда Харви кинул её прочь от скалы, и она покатилась по усыпанной иглами траве, Фриск подумала: «Лишь бы не сдохнуть». Потому что она впервые испугалась, что может умереть. Окончательно и бесповоротно. Да ещё и так глупо. Она вскочила с земли, выдохнула и, отведя обломок меча в сторону, побежала на демона. Не было времени думать, придумывать планы. Только драться, драться и драться. Наверное, для Фриск, которая освободила народ монстров и победила гигантских злобный сорняк, возомнивший себя богом, её версия из будущего была королевой неудачников. Ведь она едва могла побороть эту тощую, жалкую, чернильную кляксу. Она бежала, и время замедлилось. Чернильный Демон летел на неё, широко разинув усеянную несколькими рядами зубов бездонную пасть, и его когти сверкнули в лучах рассвета, как заточенные клинки. Сейчас он разорвет её на куски, и содранная кожа на бедре покажется цветочками. Фриск наклонилась, уходя от удара, закрыла глаза. Она не почувствовала, как врезалась головой в живот демону, но это определено произошло. Не услышала вопля и не ощутила боли, когда он вонзил все свои зубы ей в спину, прокусывая позвоночник, и вцепился когтями в бедра. «Бежать вперед, бежать вперед, бежать вперед!». Фриск успела увидеть туман на сиреневой гладкой воде, тихий, пышный лес перед песчаной кромкой, окружающим озеро, как рама. Раннее утро подожгло листву, и она стала бордовой и фиолетовой, точно из порезанного синяка хлынула кровь. Глубоко дыша, она продолжала толкать демона, а потом схватила его за ноги, приподнимая, и сделала последний бросок — в озеро. Фриск надеялась ухватиться за скалу. Но, как показала практика, ожидания и реальность у неё никогда не встречаются с друг другом. Лишь пальцами ухватившись за острые неровные грани камня, она полетела вниз вместе со всей тяжестью демона. Ее сердце, казалось, замедлилось, она посмотрела вниз и увидела, как тёмная вода распахнула свою безжалостную пасть. Они оба вскрикнули, но ветер заглушил эти крики, и через секунду их поглотила вода. Она ударилась о неё, словно о лёд. Холод окутал её и сжал так сильно, что выбил дыхание из тела. Она тонула, и темнота сгущалась вокруг нее. Она знала, что должна бороться с ледяной мглой. Вода забралась под одежду и в раны, и в глаза, и в нос, и в уши. Вода стала миром, и Фриск, и Чернильный Демон — лишь двумя песчинками в нём. В панике она загребла руками и ногами, которые, казалось, попросту оторвались, как отрываются листья к осени. Она сучила всеми конечностями, жадно пыталась вдохнуть воздух. Но её лишь тянуло все глубже, и становилось все тяжелее, точно демон слился с ней в единое целое, и весь его вес перешел к ней. Не пытаться вдохнуть, говорила она себе. И не при каких обстоятельствах не открывать рот. Иначе остатки воздуха выйдут из неё, и все заполнит вода. Она видела свет, струящийся над слоем крови, и вновь заскребла руками, пытаясь прорваться к нему. Поверхность оказалась недостижимо далёкой. Борьба с демоном затянула её тело в темные воды, и она почувствовала, как последние силы покидают её через глубокие раны на спине. Она слишком устала, чтобы сопротивляться ледяной силе воды и Чернильному Демону. Звуки и голоса стали глохнуть, вязкое оцепенение разлилось по всему телу утопающей. Фриск перестала шевелиться, отдавшись на волю воды, баюкающей её. Какой теперь смысл в решимости? Кровь текла, оставляя после себя боль, а теперь все замёрзло и уснуло. Но взамен на жизнь без боли она тонула. Не хватало воздуха. Не хватало солнца. Сильнее всего в этом мире она хотела к Одри, и к ней она уже никогда не вернётся. Рассыпаясь на части, как ветхая книга, прозвучала мысль или, вернее, появился образ. Фриск подумала, как иронично — умереть утопленницей. Особенно для неё, с чьей шеи слетал, подхваченный течением, сестринский амулет, своими глазами видевшей то, как Нина исчезает в воде неподвижного озера. Это смешно и очень глупо. Она пошла на дно, продолжая глядеть вверх, на гаснущий алый свет. Потом тьма накрыла её, и свет погас навсегда. Так ласково… Так тихо… Так спокойно…***
Одри не могла дышать. Не могла вспомнить, кем является и что здесь делает, и ей невыносимо хотелось все бросить, разжать руки и броситься навстречу серебряному потоку. Но Генри держал её и нёс на своей спине, пока не вернулась решимость жить в каждом вздохе и движении. Ведь все живое бьется за жизнь. И тогда, когда они подумали об этом, серебро рассеялось, и они влились в новый поток — в сознание Чернильного Демона. Они открыли глаза во тьме, которая постепенно окрасилась в черное и красное. Огненный холод затопил легкие и сжал сердце, не давая сдвинуться, не позволяя крови вырваться из него и потечь по венам. Их охватила чужая паника и оглушил неслышный, утопающий в воде вопль. Одри забегала по его разуму, как крыса в клетке, врезаясь в прутья и бессмысленно крича. На неё хлынула волна ужаса, и её, и Генри, смыло. Они не могли всплыть, потому что были слишком тяжелыми. Они умрут. А потом Генри ударил Одри, и страх, и боль пропали: осталось только понимание того, что они могут умереть в чужом теле, если не сделают то, что должны. И она вспомнила, словно вырыла из песка глубоко зарытый клад: они тонут, но они теперь за рулем, Чернильный Демон занят спасением собственной жизни, чтобы… чтобы управлять собой… А потом все закончилось, и он замер. Спокойствие расслабило его мышцы, и демон безжизненно повис в воде, медленно погружаясь на дно. Одри взглянула на мир его глазами, сделала его тело своим. На языке ещё играл слабый вкус крови. Мышцы не расслабились, а окоченели и потеряли чувствительность. Чернильный Демон почувствовал, насколько тяжел, словно привязанный к камню котенок. Тихо. Спокойно. Недостижимо высоко загоралось солнце, и оно, преломляясь во взволновавшейся воде, разделилось на полосы. До них не добирался его свет. Но красной вода была не из-за рассвета. Одри пыталась сконцентрироваться, понять, но течение замораживало её мысли и уносило чувства. Красные разводы были похожи на облака и дым. Одри ясно вспомнилось, как она, ещё маленькая, открывала пакет с молоком ножом. Она порезалась, но какао было важнее, и она налила молоко в стакан, и в него шлепнулась капля крови. Ты умираешь. Демоны не могут умереть. Но ты и не демон. Ты человек в шкуре демона. Одри протянула ему руку. В последний раз предлагая свою помощь и союз. Именно это она задумала ещё до того, как они неизвестно как и почему оказались здесь. Давай, брат. Ты вылечишь Генри и спасешь его. А я… я заберу тебя в свое тело. Твои чернила рассеются в воде, ты лишишься плоти, но останешься жив. Решайся. Нам не долго осталось. Чернильный Демон настолько ослаб, что разжал когти на чьем-то лёгком и теплом теле, и единственный источник тепла покинули его. Черный неразборчивый силуэт, больше похожий на пузырь из чернил, стал всплывать, пока они трое тонули. А потом, словно милю спустя, они легли на мягкое ложе ила. Демон наклонил голову, щекой коснулся песка. Они ощутили покой. Как перед сном. Ты будешь свободен, говорила Одри. Ты сможешь вновь чувствовать и любить, ведь моя душа станет нашей душой. Пожалуйста… Он лишился своего бессмертия с тех пор, как покинул студию. Он был связан заклятием Захарры, душой Одри и нерушимой связью между собой и Генри. Они ослабляли его точно также как увечья и голод. И теперь он стал как никогда близок к гибели. Наконец смерть смогла подойти к нему, обнять его. И Харви чувствовал ее холодное дыхание у своего рта. Она тянулась к нему за поцелуем. Все это было зря. Они обречены. Но ещё не поздно вернуться в свое тело. Одной. Только Одри решила остаться и драться до последнего. Не рисковать? Правила созданы для того, чтобы их нарушать. Это знает даже ребёнок. И она рисковала, не зная другого пути. А потом вся сила, что ещё текла по венам демона, хлынула внутрь его плоти, к маленькому скукожившемуся комарику в черном янтаре. Он заставлял его кровь течь, сердце биться, легкие дышать, ткани срастаться, теплеть и укрепляться. Харви приказывал жизни наполнять его и не позволял уйти. И вскоре Генри сделал вдох. Он открыл глаза в темноте, облитый чернилами, замурованный в чужом теле. Сердце его билось. Душа его трепыхалась в груди. Задержи дыхание. Одри больше не чувствовала Генри. Как кокон, распахнулся живот Чернильного Демона, и вода влилась в него, но оттуда же выплыл человек, разгребая чернильные и кровавые разводы вокруг себя. Генри стремился к свету, как новорожденный, и демон смотрел ему вслед застывшим взглядом. Он стал всего лишь размытой фигурой, миражом, и он взял другое тело, уплывающее все дальше и дальше. Он прижал его к груди и обнял одной рукой, а другой продолжил плыть, разрезая своими гребками путь к солнцу. Когда Одри поняла, кем был третий, вспомнила, кто же остался в строю и тоже не должен был рисковать, сердце её разбилось. Вот чья эта кровь, разлившаяся по всему озеру. Ей казалось, весь мир померк, и наступила та самая тьма. Одри умерла. Она не могла пошевелиться и подумать — она полностью сконцентрировалась на Фриск, которую Генри тащил вместе с собой к поверхности. Она казалась очень легкой и неподвижной для живой. Глаза были закрыты. Лицо расслаблено и бледно. И от неё вился кровавый хвост. Теплая человеческая рука взяла её за запястье, и серебряный змей коснулся бабочкиных крыльев. Словно во сне, Одри обняла Харви и полетела. В тот же момент демон растворился в воде, как самые простые чернила.***
Они упали, как камень в грязь. Тело было тяжелым, чужим, неудобным. Они не могли в него влезть, как подобает, а когда проникли в него — услышали тихий шепот и увидели желтый свет. Они наполнили собой плоть, вцепились в неё, и она вцепилась в них. И они открыли глаза. Первое чувство, которое охватило Харви, было беспокойством, переросшим в страх, но другой. Страх, испытываемый им, всегда касался только его. Это был одинокий страх, отчего-то кажущийся неприятным ему самому, в некотором роде даже непонятным. А этот был другим. Он заставляет бежать быстрее, чем если бы за ними гналась сама смерть. И нечто сильное, как цунами, захлестнуло его. Харви был как пылинка в водороде. Этот ужас, это беспокойство, эта ранняя, тонкая, как эмаль скорбь, задушила. А когда он, все ещё ничего не понимая, попытался вырваться — то исчез. Одри бежала, не разбирая дороги. Её сердце прыгало, как заведённое, болело и стонало, ноги заплетались, дыхание сперло и стало похоже на иголки, при каждом вдохе колющие грудь, легкие и даже бок. Кровь пульсировала в жилах, разгораясь, как огонь. Жар был таким невыносимым, что Одри могла сгореть. Но ей ничего не хотелось, кроме одного — добежать. Никакая мысль не была слышна, хотя она думала, думала много и часто, только эти мысли едва были осмысленными. «Не теперь, не сейчас, нет, нет, нет, нет, она не могла, не сейчас, господи, помилуй, почему, почему, почему, нет, нет, нет, где, когда, жива, мертва, бежать, нужно добежать, не может быть, не, не может…», — как ураган проносились они и сметали все на своем пути, как Одри сметала ветви и мусор, топтала муравейники и траву и перепрыгивала пеньки. Отчаяние утаскивало её все глубже, как в озеро ледяной воды, чернил и крови. Одри стала стремлением, и стремление это было — добежать и спасти, спасти любой ценой. Выбежала из леса, оцарапала руки, споткнулась, но не упала. Песок попал в обувь. Дыхание стало сродни глотанию расплавленного железа. Имя, одно имя стало сутью Одри, она слышала его в своих мыслях и не могла прекратить произносить, как не могла остановить бег. Она бежала по берегу, потеряла обувь, ведь она была не нужна, угодила в мокрый песок у самой кромки озера. Она видела, и видела с пугающей точностью. Берег был влажным из-за крови, и по нему от темной озерной воды тянулись не только тени от рассвета, но и след — от израненного тела. Генри нависал над Фриск и давил на грудь своими сильными руками, и кровь сочилась между его пальцами. То ли он пытался закрыть одну из сотен ран, то ли пытался выдавить воду из легких. Одри бежала, и некая часть её сознания, холодная, как сама зима, голосом отца произнесла: «Пресная вода, если она попала в организм, слишком быстро всасывается в кровь, и тратить время на её извлечение практически убийство утонувшего». Она что-то говорила. Генри тоже говорил — она не слышала, но понимала. Кровь шумела в ушах. Сердце билось слишком быстро, и оно могло разорваться. Они сорвали с её груди одежду, и — Одри тогда, кажется, и проснулась, — Генри четко произнёс: «Зажми нос, держи руку на её лбу и вдыхай в рот!». А Одри подумала, что, сколько бы она ни дышала за неё, сколько бы Генри ни массажировал её сердце, Фриск не встанет. Сначала ей казалось, что это произойдет, наверняка произойдет. Но она смотрела на свои погруженные в мокрый красный песок руки, видела, как, касаясь её тела, ладони становятся липкими и темно-алыми. Она видела её серое лицо, трогала шею и не находила пульса. Каким-то образом Одри даже удалось промчаться сквозь её тело своей Силой, но она ничего не нашла, будто Сила не способна отличить неживое от живого либо внутри уже не было никакой жизни. Я знаю, ты там. Знаю, что ты потеряла решимость. Ты сделала все возможное, ты победила, мы победили, Генри толкнул Одри в грудь, прося перестать делать Фриск искусственное дыхание. И она безвольно уронила голову на песок, скользнув рукой по груди к плечу девушки и осторожно обняв её. Я видела, на что ты способна. Ты способна на все. Ты столько раз дурила смерть, не являясь бессмертной, и в этом была твоя сила. Вставать, когда другие бы не встали, и радоваться жизни, когда все хуже некуда. Затем чувство вины вонзилось осколком стекла в её грудь. Фриск вообще не должна была прыгать. Это должна была сделать Одри, чтобы вернуться и помочь друзьям залатать их раны. Все остались бы живы. Она не могла дышать. Мир вокруг неё расплывался. Радость от возвращения Генри и победы над Чернильным Демоном? Она не чувствовала этой радости. В её груди зияла огромная пустая дыра, в которой исчезала эта страшная ночь. Ты не слышишь меня. В тебе слишком мало Серебра. Видимо, я просто говорю в пустоту. Но я хочу сказать, напомнить. Живи. Дыши со мной. Мы же ещё не закончили. Нам нужно ещё побороться. Целую вечность ничего не происходило. И тогда, когда отчаяние стало убийственным, потеплевшая мокрая рука прошлась по рукаву её кофты, осела и снова дёрнулась. Она легла Одри на спину, и дрожащие пальцы вцепились в неё. Тихий вдох коснулся её уха, и Одри разревелась, крепче прижавшись к Фриск. Генри, стоявший в воде и что-то искавший, резко обернулся. Фриск смотрела в небо, нежно и осторожно гладя плачущую девушку. Наверное, она ничего не понимала, но беспокоилась, от того, что Одри плачет, прижимаясь к ней. Или постепенно осознавала, вспоминая, как утонула в когтях Чернильного Демона, почему она на берегу, почему ей так плохо, и почему Одри громко рыдает, размазывая слезы по её щеке и лопоча нечто бессвязное. Поднявшись, чтобы убедиться, что это не сон, она взглянула на проявившийся румянец на щеках Фриск и обняла её за шею. И Фриск тоже обняла Одри, уткнувшись лицом в её плечо, а после повторяя: — Все хорошо… Все кончено… Одри продолжала дрожать, но больше не плакала. Её сердце разорвалось, истекая кровью и любовью. Не существовало бинта, которым можно было бы замотать эту рану. Она вроде поняла, что это конец, и наступил рассвет. Они трое живы. Фриск жива. Но она ещё чувствовала эту сильную, граничащую с безумием тревогу за жизнь родного человека. — Я думала… думала… — Тссс… — Тебе не больно?.. — Не больно, — это была ложь. С такими ранами горит все, от лоскута кожи до самых маленьких костей. От таких ран теряют сознание и умирают. Генри подошел, встал на одно колено и заточил девушек в объятия своих крупных рук. Он не проронил ни слова. Как и Фриск, он ждал, когда прекратятся тихие, словно ветерок, всхлипы. Солнце поднималось над Монтауком.