Тройная доза красных чернил

      «Ты примешь свою судьбу, когда придет конец». Именно эти слова прозвучали в этом коридоре, и их Одри словно услышала из того далёкого, безвозвратно утерянного прошлого. Она шла во главе маленького отряда, она разбила замок на двери, она стала пропускать потерянных одного за другим в Город Разбитых Мечт. Ты примешь свою судьбу, когд придет конец, подумала она вновь. Тогда ей казалось, что конец совсем близко — ведь то ей обещал Чернильный Демон. Но путь продолжался и не думал заканчиваться. Будто эта дорога бесконечна, как космос.       Ничто не вечно, вкрадчивым глубоким голосом обратился к ней брат, и Одри на миг забыла, как дышать. Конец наступает всегда.       Но она заставила себя не думать об этом, по крайней мере не теперь, когда она чуть не взорвала себя, пытаясь поступить правильно, и почувствовала себя настоящим героем. Она шла дальше, и вновь открыла дверь — от удара «гента» ржавый замок раскололся, и лёгкое касание её руки отворило вход в маленький зал. Такие бывают в аэропорту или на вокзале, но здесь оно, кажется, было этакой границей между более менее цивилизованным Городом и дикими, необузданными территориями остальной студии. Те же стулья, та же плитка, усеянная следами многих ног, то же окно во всю стену с надписью: «Город Разбитых Мечт».       Воспоминания нахлынули на неё, как пепельный поток при извержении вулкана. Впервые оказавшись здесь, Одри удивилась, насколько огромен этот мир. Ей казалось это невозможным, и она боялась, но не показывала своего страха, так как прижавшаяся к окну девушка с ножом не выглядела напуганной, напротив — она восхищалась, и огни города плясали в её широко раскрытых глазах. Одри не хотелось ударить в грязь лицом. И теперь они снова здесь: Одри и Фриск, совсем не такие, какими они были в тот раз. Теперь это она прижалась к окну, дыша на него и оставляя белое мутное пятно на стекле. И она восхищалась видом.       — Как домой попасть, да? — услышала она голос Фриск и задумчиво кивнула. Затем её мягким движением отвели от окна. — Идем, нам бы ещё Эллисон найти…       Одри обернулась на один из стульев. Она вновь оказалась в прошлом: вспомнила Бенди, которому пришлось взобраться на эти стулья, чтобы хоть как-то разглядеть город. Она ещё удивилась, радуясь, что он здесь. И стала извиняться, ведь не хотела вредить ему. Когда мысли замелькали в её голове, Харви съежился и отвернулся.       Послушай, я… Но он пропал. Быть может, вспомнил, сколько боли сестра причинила ему: от тока в руку до взвешивания в петле в целях воспитания. Одри закусила губу, обернулась через плечо на Тома — тот шел уверенно, закинув на плечо «гент», и тащил за собой завернутое в плед тело. Он знал, чего хочет, куда идет. По одному взгляду Одри читала его как открытую книгу и видела в них то, чем сама не обладала — знание, какое будущее ждет впереди.       Город выглядел чище и тише, чем в прошлый раз: машины, преграждавшие дорогу, пропали, дорогу подмели, и вместо осколков стекла её усеивали разве что мазки чего-то черного, скорее следы от шин, нежели кровь. В окнах изредка горел свет, откуда-то издали звучало нежное женское пение, будто встречающее всякого, кому хватило удачи и смелости войти в последний спокойный уголок. Одри вновь остановилась. Её рука переместилась на ладонь Фриск. Она сказала:       — Вот где-то здесь в моем сне была ёлка.       — Даже жаль, что на самом деле её здесь нет, — вздохнула Фриск. — Наверное, это было невероятное чувство. Видеть такую красоту… здесь.       Плача от счастья и горя, потерянные стали разбредаться, ища кого-то, рыская в мусорных баках, стуча в двери и залетая в дома. Некоторые не торопились отходить. Они решали, что делать с почившими, и Том написал, что здесь должно быть кладбище — ну это ведь логично, здесь должно быть кладбище. А если нет — тела можно сжечь. Самому ему не терпелось скорее уйти на поиски Эллисон — Одри видела лихорадочный блеск в его глазах и то, как он переминается с лапы на лапу, и то, как вертится, точно пропеллер, его хвост. Поэтому девушки нехотя разомкнули руки и стали помогать, предлагая собрать мусор для своеобразного костра и сжечь где-нибудь вдали от домов, или попытаться найти грунт и раскопать ямы. А ещё лучше, тогда сказала Одри, найти тех, кто может помочь.       «Кантина» располагалась в часе ходьбы от входа в город. Петляя в переулках и между крохотными пустыми площадями, Одри чудилось, будто у неё то кружится голова, то сильная слабость в теле, ставшем как расплавленный пластик — тягучим, мягким, слишком горячим для здорового человека. Она даже не заметила, как они все втроем ввалились в бар, сперли с вешалок по плащу, накрылись ими и стали вилять между столами. Том шел напролом. Одри не то держалась за Фриск, не то лежала на ней, и перед глазами плыло.       Возможно, переутомление. Возможно, она что-то здесь подхватила. Возможно, возможно…       Она с трудом привела мысли в порядок.       — Я устала, — как ребёнок пожаловалась Одри. — Ты не видишь Эллисон?       Фриск вдруг убрала руку с её руки и сперва потрогала её лоб ладонью, потом — губами.       — Температуры нет, — заметила она и обеспокоено взглянула на девушку. Взгляд у неё был уставший, сонный. И все, чего Одри хотела — попить, поесть и лечь спать. А лучше сначала поспать и потом все остальное. — Тебе холодно?       — Самую малость.       Фриск обернулась на Тома. Тот, вот уж чудо, просто стоял, смотрел на них и ждал. Быстро написал, когда Фриск приобняла Одри за плечо, и её голова безвольно упала на её грудь: «Плохо?».       — Да, — ответила Одри. — Мне плохо.       — Здесь неподалеку есть гостиница, называется «Шир». Да, как Шир из «Хоббита», — донесся до них знакомый голос. Том резко обернулся и встретился нос к носу с молодой женщиной с бледной кожей и стянутыми в тугой конский хвост черными волосами. Сперва Одри не узнала её, но радостная улыбка во все зубы, руки, сложенные на груди, и свет в темных глазах буквально выжег в её мозгу имя: «Эллисон». Том замер, словно умер и не понял этого — и уже через мгновение, когда Эллисон чуть наклонила голову к плечу, с визгом дёрнулся с места и заключил подругу в объятия. — Ох, приятель, я тоже рада тебя видеть! Так рада, что задохнуться готова, хотя нет, нет, не настолько, ох, Том!..       Сердце Одри подскочило. Она словно упала в чан с водой, но не холодной и жесткой, в которой все тонет и умирает, а в легкую, выталкивающую на поверхность. На миг она подумала, что все признаки болезни лишь игра её разума, и все в порядке: долгожданная встреча друзей, преобразившееся лицо Тома и счастье на покрывшемся складками от улыбки и зажмуренных глаз лице Эллисон также вытолкнула её в мир, где ничего не болело, и тело было полно сил.       — Какие люди! — Эллисон хлопнула Тома по плечу, отстраняясь, и развела руки для новых объятий. — Одри! Фриск! Вы нашли друг друга! Знали б вы, как я за вас рада, смутились бы!       — Спасибо за все, — прошептала Одри, сделала шаг и пошатнулась. — Я…       — Давайте встретимся в «Шире»? — предложила Фриск, пожимая руку Эллисон. — Моей девушке плохо, и, мне кажется, её лучше скорее уложить в постель.       Сердце вновь подскочило, но сладко, словно состояло из патоки. Не отрывая щеки от её груди, Одри взглянула на Фриск, но губы высохли, язык распух, а воздух обжигал горло как керосин. Все, что она теперь могла — тихо что-то промычать или, скорее, промурлыкать, как кошка. «Моей девушке плохо…», «Моей девушке…».       — О, конечно!       Как смешно: «Широм» оказалась та же гостиница, где случилась и роковая ссора, и где состоялась встреча с отцом, и где они втроем сидели, набираясь сил, как одна семья. Ведомая Фриск, Одри не думала ни о походке, ни о том, как дрожит каждой клеточкой. Только о хороших воспоминаниях, что были связаны с Городом Разбитых Мечт. Они взобрались на свой этаж, и тогда Одри покинули последние силы — она рухнула на мягкую кушетку и задрожала от озноба, но мысль, бившаяся в ней, охваченная безумным счастьем, была мощнее усталости и боли.       — Что ж с тобой делать-то, — незлобно ворчала Фриск, разглаживая на ней плащ-невидимку и взбивая тоненькую подушку. — Воды нет, но сейчас добуду. Чай сварганю… Из чего-нибудь. Спрошу у Эллисон. О, смотри, твои книжки… какую почитаешь в мое отсутствие?       Четким, как никогда раньше, ярким сознанием, что при каждом моргании рисует удивительные образы, которые могли бы придти на ум только художникам, Одри подумала кое о чем. Нет, она убедилась. Глядя, как Фриск суетится, как не может устоять на месте, даже когда ей страшно, грустно и больно, она все гадала, а теперь поняла — у Фриск СДВГ. Наверное, в детстве ей было сложно учиться. Наверное, она поэтому такая смешная — ударилась чем-то при падении с дерева, на которое залезла чтобы выплеснуть в мир свою энергию. Затем Одри сама рассмеялась над своими глупыми, никак не вяжущимися с реальностью мыслями.       — Ты чего смеешься? — напряглась Фриск.       — Ничего, — Одри перестала смеяться, но слабая улыбка, оставшаяся от приступа смеха, ещё дребезжала на её губах. — Я люблю тебя.       — Я тебя тоже люблю. А что…       — Ты назвала меня своей девушкой. Мне бы не хватило храбрости также сказать о тебе при других, тем более держать тебя за руку и целовать тебя, — слова сами сорвались с её языка. — Но я больше так не хочу. Сейчас я поняла, почему сказала то, что сказала. Даже самой себе мне было страшно назвать тебя своей девушкой. Но я хочу.       Фриск села рядом, поправила подушку под ней и убрала волосы, залезшие в ухо.       — Мы все ещё живы. И я сейчас… чувствую её вкус, — её — вкус жизни, хотела сказать Одри. Вкус геройства, радости от встречи двух людей, с которыми ты, по сути, не знаком, и этого прошибающего до костей искреннего, сказанного от беспокойства словосочетания «моя…». — Давай, когда мне станет лучше, мы просто погуляем где-нибудь? Как… Как влюбленные голубки. Как пара.       — Ты приглашаешь меня на свидание?       — Ага.       — Ты меня опять опередила, — Фриск больше не могла сдержать улыбки. Она с досадой взглянула на Одри и кивнула. — Конечно, я пойду. Но обещай подняться на ноги как можно скорее. Времени, по-моему, у нас не…       — Оно у нас всегда есть, — она вспомнила слова Захарры, когда-то ею случайно оброненные, как капли дождя с колышущихся листьев. — Время на нашей стороне.       Фриск ничего не ответила на это: видимо, поняла, что спорить с Одри в таком состоянии — себе дороже. Или не хотела портить момент, столь торжественный и милый, совсем не вяжущийся с тем, как они жили до этого — думая в первую очередь о деле и стараясь не погружаться в любовь с головой. Хотелось побыть неспешной и счастливой, будто вокруг не горит мир, не страдают родные и никто не охотится за ней в целях убить. Почему она лишена такой свободы? Почему они не могут не торопиться, не задаваться вопросами: «И что дальше?», не бояться? Почему Одри не может жить без панических атак и страха перед каждым шорохом?       Пусть это будет их время. Из маленькое эгоистичное время, какие-то десять минут обыкновенного и романтичного…       — Ты куда? — увидев, что Фриск уходит, спросила она.       — В Мордор уничтожать Кольцо. Чмокнешь на прощание?       — Я едва встать могу.       — А если стану лазутчиком и пролезу в сокровищницу гномов? — улыбнулась Фриск.       — Ну… если тебя дракон не сожрет, то, конечно, — фыркнула Одри. — Но после.

***

      Город Разбитых Мечт никогда не спал. В нём всегда горели окна и были открыты заведения всевозможного рода. Всегда ходили потерянные — длинные и худые, как палки, только погнутые. И никогда не наступала тишина, хотя, казалось бы, для города вроде этого тишина должна была быть естественной. Но то тут, то там доносился вой, лай, шелест, хруст и звон — все приглушенные, далёкие, но существующие.       Фриск возвращалась к «Кантине», и её шатало, как бросаемый из стороны в сторону мячик. Она думала о том, что сказала Одри, и как отреагировало сердце — то есть, с болью, без радости. Слова девушки были приятными и искренними. Фриск мечтала услышать их и повторять, как эхо, пока небеса не рухнут. Но… было несколько «но». Ответственность. Время. Страх перед будущим. Нельзя расслабляться ни на секунду, нельзя болеть и унывать. Нужно покинуть город, чтобы спасти Захарру и привести свою часть плана в действие. А эти чувства… Они отвлекают.       Она признавала, что любовь как делает их сильнее, так и ослабляет. Не будь они парой, думала Фриск, они бы не отвлекались, не спорили с судьбой о том, что правильно, а что нет. Не было бы противоречий и горечи от мысли: «У нас нет времени и даже морального права прохлаждаться!». Только Одри этого либо не понимала, либо давно пошла на сделку с совестью. Или она просто вымотана. Все — не осталось ничего кроме страха и боли от человека, которым Фриск восхищалась. Она подумала о тех самых мыслях, и её передернуло. Она подумала о её резкой смене настроения. О панических атаках. Об оцепенении, наступающем перед опасностью. О… петле, которая оставила отметины на её шее, и шрамах, гематомах и сломанных костях.       И, наконец, вспомнила о том, как хотела втайне от Одри переместиться в другой мир и украсть лекарства для неё. Фактически наркоту, которая притупляет сознание, лишая его не только беспокойства, но и радости, и способности полноценно функционировать. Но стоило лишь пропустить эту мысль, как выскользнувший волос в идеальной ровной прическе, как Фриск затрясла головой, прогоняя её прочь. Только, сколько не прогоняй мысли о психическом здоровье Одри, одно останется неизменным — во всем этом виновата она. Не будь Фриск и Рыцарей, Одри удалось бы справиться с мыслями о своем происхождении и существовании другого мира. Может, она бы даже не узнала, кто такой Харви Дрю, ведь у неё не было бы Силы…       «Нужно всерьез взяться за её обучение, — подумала она. — Или не браться. Вырвать из сердца, когда все кончится, спрятать получше и все. Лишь бы никто, даже я сама, её не нашел».       Потом Фриск представила, как хватает Одри и убегает с ней. Крадет, как дракон принцессу, и они улетают туда, где нет знакомых Рыцарям звезд и языков. Они бы спрятались где-нибудь и переждали бурю. Фриск позаботилась бы о ней, помогла бы выкарабкаться…       Она и не заметила, как шла по дороге в гостиницу, и с ней рядом, шагая нога в ногу, были Эллисон и Том. Она поморгала, приводя мысли в порядок. Да, она вспомнила, что нашла их в баре, когда Эллисон рассказывала о том, как случайно стала лидером некого культа (Фриск догадывалась какого и при каких обстоятельствах). Тьма была большой, плотной, почти осязаемой, не спасал призрачный свет желтой луны и пятнышек звезд. Холодный ветер раздувал ненавистный свитер, который, однако, был не грязным и не порванным.       — Так какого рода у вас отношения? — подмигнула ей Эллисон. — А то ты так сказала, я аж удивилась…       Она хмуро взглянула на неё.       — Любовь-морковь, отвали, — не стала скрывать Фриск.       «Сто раз уже об этом сказал, — написал Том. — А ей нужно подтверждение от вас обеих».       Она терпеливо выдохнула. Она же Фриск — она должна оставаться невозмутимой даже когда какая-то чувиха — классная чувиха с охренительным мачете, вообще-то, — лезет в твою личную жизнь и отвлекает от размышлений о неудачах и страхах. Лишь бы эта дорога закончилась. Вот бы узнать, как там Одри, стало ли ей хуже или лучше, как ей помочь и, в конце концов, как не убиться самой, когда все, чем ты живешь, рассыпается, как…       «Как Рыцари тогда рассыпались. И как рассыпаются монстры в пыль».       Эллисон ничуть не обиделась. Только громко шепнула Тому на ухо:       — Да она стесняется!.. Но как можно стесняться своей любви?..       Она не стеснялась. Стеснялась Одри, и в этом Фриск лишний раз убедилась около часа назад. Но они же справляются с этим, да? Привыкают к друг другу, пытаются помогать во всем, что мешает нормально жить, поддерживают друг друга. В конце концов, разговаривают! Может, не париться, и сказать все как есть: «Любовь любовью, но тебе плохо, а ещё нас хочет прирезать как минимум тридцать с лишним вооруженных ребят во главе с психопаткой, поэтому лучше о свиданках и мечтах о совместном будущем забыть. Время не на нашей стороне. И Город Разбитых Мечт отнюдь не так безопасен, как тебе кажется».       — А как вы познакомились? Что ты подумала, когда увидела такую красотку, как Одри?       — Не сказала бы, что она показалась мне красоткой, — решила ответить Фриск. — Просто странная и неуклюжая девушка, которая неумело шутит и идет, куда не надо. Но, между прочим, симпатичная. А теперь я попрошу прекратить допрос.       Когда они взобрались в номер, Одри читала книгу — свою любимую, возможно, зачитанную до дыр, но никогда не надоедавшую. Именно её Фриск видела в своем сне, пускай в другом виде. Одри выглядела получше: в налитых золотом глазах горели огоньки, только не лихорадочные, а, если так можно сказать, осмысленные. На черных губах была улыбка — не безумная, не радостная. Загадочная и печальная, какая, наверное, блуждала на губах Татьяны Лариной, когда она писала Онегину свое письмо.       И тут же, как они вошли, захотелось самой себе набить морду. Разве можно такой, как она, выговаривать всю эту мерзкую правду, какой и сама Фриск не рада? Нет, не так. Разве можно лишать её надежды на светлое будущее и сегодняшний день? Эту самую Одри, которая из запуганной неловкой художницы стала воином и героем? Которая могла быть отважна в бою и нежна в поцелуе? Которая… которая не потеряла самого главного: своего сердца и ярко сверкающего, как звезда, желтого осколка души? Фриск по-дурацки улыбнулась, как бы ни старалась придать лицу нормальное выражение, и ещё подумала — будь она в мультике, над головой поднялся бы хвост из красных сердечек.       — А мы тут это, чай принесли!

***

      Одри не смогла уснуть. Все думала о сказанном, о предложенном, и все сильнее её грызли сомнения в правильности своих мыслей. Тогда она села читать — сперва «Иллюзию жизни», а потом и «Евгения Онегина». И если второй давно открыл перед ней все свои тайны, то первый сопротивлялся. Ничего нового она не узнавала. Ничего не понимала. Но боялась сделать что-то не так. Одно только бредило её мысли, такое незначительное, может, надуманное — книга все ещё хрустела, как новенькая. Открывай, закрывай, она приятно похрустывала, словно веточки под ногами.       Фриск быстро чмокнула её в щеку, заставив Эллисон и Тома хмыкнуть, спросила, не хочет ли она наконец переодеться — как будто спрашивала испачкавшегося ребенка. Видимо, миг нежности прошел, и она стала собой — прямолинейной и иногда достаточно строгой. Одри сказала, что ей очень нравится футболка Лагеря Полукровок даже после всего, что сора пережила, и Фриск пришлось смириться. На самом деле она просто не видела смысла переодеваться. И что что грязная и рванная? Носить же можно.       Когда они сели пить чай (Одри на кровати, а остальные трое на полу), Одри больше расспрашивала Эллисон и Тома, как они познакомились, когда началась Путаница и почему всегда действуют вместе. Фриск усердствовала больше неё: спрашивала все подряд, не давая друзьям и слова вставить.       Правда, в итоге Эллисон все равно смогла крикнуть удивившее Одри: «Ну какие вы обе милые!» — при том обнимая смущённо улыбающегося Тома. Судя по всему, они планировали уходить: Эллисон собрала чашки и чайник, Том, продолжая удивлять Фриск и Одри, подсел пол, чтобы шерсти не оставить после себя. Том пожал им обеим руки и написал на последнем листе тетради: «Я оставлю её себе. Кстати, спасибо за все».       — Тебе тоже спасибо. Но… мы же ещё встретимся?       «Надеюсь», — был ответ.       Кажется, Эллисон хотела ещё что-то сказать, но Том толкнул её, моля уже уйти. Так что через секунду они покинули «Шир», и в комнатушке остались только Одри и Фриск. Стих гомон, мир погрузился в неподвижность, и стало тихо, слишком тихо, чтобы быть правдой. Одри снова открыла и закрыла «Иллюзию жизни», и та, разумеется, заскрипела. Фриск развалилась на полу, вытянувшись во весь рост и уставившись в потолок.       — Тебе лучше? — спросила она, разрывая молчание.       — Намного, — Одри легла головой на подушку и прикрыла глаза. — Я рада, что Том нашелся. И потом, как отдохнем, мы… отправимся дальше.       Без совместной прогулки по городу. Ведь каждая минута на счету. То, что она предложила, было мечтой глупой влюблённой Одри, не способной принимать сложные решения и рисковать всем ради самого важного. А самое важное сейчас — спасти ещё одного друга и разобраться с Василисой и Уилсоном, как бы ни было страшно. Ведь теперь и Одри другая, и мир вокруг другой.       — Послушай, насчет свидания, — начала Фриск.       — Не продолжай, — вздохнула она. — Я знаю, это было глупо и слишком сентиментально.       Фриск улыбнулась — так, едва-едва.       — Но очень мило. Поэтому, если не сдохнем, предлагаю после всего сходить в кино. В моем мире. Посмотришь фильмы двадцать первого века, нажрешься попкорна, а потом… Потом мы бы сходили в книжный, и я бы накупила тебе столько… столько русской классики, сколько ты пожелаешь, — она то ли извинялась, то ли правда в это верила. А ведь уже говорила о чем-то подобном. Ещё на крыше Фриск предлагала: «Если выживем, мы могли бы попробовать…». Но все как-то уже само собой случилось, они попробовали, и у них получалось.       — Конечно. Я за, — тихо ответила Одри и отвернулась к стене.       — Ела?       — Не. Тебя ждала.       Фриск порылась в сумке. Достала из неё пончик и нахмурилась. Живот жалобно заурчал, и Одри сначала не поняла, почему он звучал, как целых два. Потом поняла — она тоже жуть как хотела поесть.       — Последний, — с этими словами Фриск села в ногах Одри, бесстыдно откусила и вручила пончик девушке. Одри, обычно брезгливая, раньше не способная есть с отцом из одной тарелки, для самой себя спокойно, без ужаса сделала укус в том же месте. Пончик был сухим, как сухарь, и приторно-сладким, как будто в одну миску уронили бананы, шоколадно-ореховую пасту, печенье и зефир. Так они и поели, и во время сего действа, поражаясь переустройству в своем поведении, Одри наблюдала за Фриск. Она ела с аппетитом, но без радости, которую должна была испытать после долгого голодного дня.       — Ты хочешь о чем-то поговорить? — догадалась Одри. — О чем-то серьезном?       — Нет. Пока нет, — не могу, не хочу, говорил её голос, пожалуйста, не стучись в дверь, которую я ещё не готова для тебя открыть. Ну ладно. Она слишком устала, чтобы донимать Фриск вопросами, да и не собиралась — раз не хочет, пусть пока не говорит. Одри повела плечами, прокашлялась и плотнее завернулась в плащ, так, чтобы он закрывал и нижнюю часть лица.       — Присоединишься? — спросила она.       — Узковата кроватка для нас обеих. Поэтому я, как и всегда, на полу полежу.       — Ну ты же не собака, — повернулась к ней Одри.       — Собака, — отшутилась Фриск. — Сторожевая.       Она бросила на неё плащ и попросила откатиться к стене. Одри расстелила «крыло бабочки» на полу и легла, дожидаясь, когда Фриск тоже ляжет. Это произошло не сразу: сначала она постояла, задумавшись о чем-то. И легла лицом к её лицу и накрылась своей частью плаща. Одри поцеловала её в губы — ей уже было не важно, отвоевала ли Фриск Одинокую Гору или уничтожила Кольцо Всевластия в сердце Ородруина, важно было просто это сделать прежде чем закрыть глаза.       Может, она права. Может, времени оставалось совсем немного. Не только перед битвой, но и для них самих. Одри допустила эту мысль, ведь Фриск, кажется, тут же уснула, и Дрю, художница из Бостона, осталась одна. Никто из них не знал, какая судьба их ждёт в конце. Вдруг случится худшее, и одна из них умрет? Вдруг их разлучат? И не будет ответов, которые не были даны сразу, не будет преодоления своей трусости и брезгливости, не будет и запланированного похода в кино. Ничего. Только Темное Пророчество, бабочка и рыжая волчица.       И вскоре, убаюканная дыханием родного человека, Одри погрузилась в сон. И там она слышала свист — тихий, одинокий и ритмичный, точно некто насвистывал мелодию её жизни.