***
Поход продолжался. Они часто останавливались: то Рэн просила остановиться, рылась в вещах и иногда доставала всякие забавные безделушки, то «Плащи», понимая, что подопечных стихли шаги, останавливались, оборачивались и ждали, когда девушка с ножом спустится с гор, ничего себе не переломав. А когда шли — говорили. Одри единственная молчала. Она слушала Фриск, которая объясняла ей очередные вселенские тонкости, что-то про теорию согласованности, только для одной реальности, существующей в рамках одного времени, «типа очень переработанная теория Новикова, в которой от Новикова одно название». Гетти пыталась разговорить Джейка, упорно продолжавшего молчать. Рэн играла с йо-йо и крутила его на пальце, периодически попадая Марку в глаз. Девушки шли в сзади и держали дистанцию в метр, чтобы «Белые плащи», особенно Спектор, не стали смеяться с необразованности Одри. И в какой-то момент она не выдержала. — И почему он так меня ненавидит? — посетовала Одри, разведя руками. Фриск стала мрачнее тучи — слова мужчины укололи её не менее сильно, и, наверное, она сотни раз успела подумать, действительно ли они отвергают всех, кто предлагает им помощь. Так думала Одри. Вспоминала Захарру и Генри, с которыми ей бы не хотелось расставаться, а потом Тома и Эллисон, которых они отвергли в целях их защиты. Вспомнила, как приняла помощь, пусть и нехотя, Цунами и Шута. И не могла понять, что же чувствует к новым людям в своей жизни. Они приняли их, потому что Фриск требовалась помощь, но, будь выбор, Одри удрала бы от них как можно дальше. И не то что бы с тех пор «Плащи» помогали девушкам. Или она так думает из-за одного Марка? Да, из-за него. Это он здесь клубок ядовитых холодных игл, которые ранят каждого, кто хоть немного попытается к нему приблизиться, и не важно с какими целями: подружиться или поспорить. Из рассказов Рэн Одри знала, что он был морпехом, а после заделался в наемники. На одном из заданий в Египте его серьезно ранили и оставили умирать. Тогда Марк дополз до обворованного храма бога луны Хонсу, и… и вернулся. Но с тех пор каждую ночь облачался в белые, как призрачный свет, доспехи, и вершил правосудие на окутанных ночной тьмой улица. Вот поэтому Марк такой жесткий и неподступный. Но не нечеловечный, одернула она себя. Нельзя судить его только по скверному характеру. — Два варианта, — сказала Фриск. — Либо он сексист, либо просто мешок с говном. Ставлю на второе, потому что своих подруг он очень уважает. Он и раньше таким был. Жестким с новичками, неуважительный к старшим, словно он и только он знает, как лучше всего. Но — это самое важное, — он своих не предает. И защищает, — тут же добавила она. — Знаю. Видела. И ты видела. — И после всех этих слов ты пытаешься его оправдать? — Одри спросила это просто так. В груди при этом что-то такое загорелось светлое, и она уже заранее знала, как Фриск ответит. — Среди Рыцарей много людей с острым языком и рожами, по которым с первого взгляда можно сказать: «Господи, он же ж моральный урод». Но это не делает их плохими, — сказала она. — К тому же, ты у нас вроде видишь во всех хорошее, и я пытаюсь соответствовать. — Добрый свободный народец? — Ага. По-моему, ехидно заметил Харви. У него просто член маленький. Вот он и бесится. Тогда это объясняет, почему ты такой злой, пошутила Одри, и — никто бы этого не ожидал, тем более она, выучившая едва ли не все повадки брата, — он посмеялся. Коротко, но искренне, точно случайно вырвалось. Наверное, стоило бы сейчас к ним присоединиться, завести разговор, узнать их получше. Но каждый раз, допуская такую мысль, Одри словно прокалывали сердце: она думала, что она слишком груба, глупа и самостоятельна для такой большой компании, что Фриск и Марк обязательно перегрызут друг другу глотки, и кто-то из них обеих точно скажет что-то не то. И думать об этом глупо. Особенно о дружбе с лидером «Белых плащей». Даже о дружбе с Рэн, которая достаточно много времени проводила с неразговорчивой Тэмсин и хмурым Марком, было глупо. Как ранее было подмечено: они с Фриск были кусочками из другого пазла. Потому что то на них нападали, то они. И потому что слишком привыкли доверять лишь друг другу: никому бы не смогли довериться, ни в чью бы безопасность рядом с ними не поверили, кроме самих себя. Прошло порядка двух часов, а путь не заканчивался. Ноги налились свинцом, каждый шаг становился тяжелее предыдущего, мозг превратился в вату, и Одри просто шла, ни о чем не думая. То и дело Фриск показывала ей, что достала из мусора, и вроде бы Одри должна была радоваться, но сил хватало тот ко на кивки: она показывала то вату, то ножницы, то иголки и комки ниток, то бумагу, словом — все, что могло бы пригодиться для починки «Иллюзии жизни». Все изменилось и усталость куда-то делась, когда краем глаза она вновь увидела серебряную нить, но в этот раз она уходила вглубь лабиринта, виляя между горами мусора, как ручеек ртути. Они шли — и нить преследовала, удлиняясь. — …так вот, — говорила Фриск. — Фантазия великих фантастов и не только, если обобщать, явление совершенно уникальное. Это даже не плод их воображения, понимаешь? Все они имели некий дар, дар, которому мы, правда, ещё не придумали название, но точно придумаем… Черт, опять заговариваюсь. Вижу, ты ничего не поняла… короче: очень многие произведения искусства: лишь трансляция из других миров. Типа, во сне, под расширяющими сознание веществами или, что чаще всего и бывает, при чистой случайности, люди с таким даром подключаются к вселенскому коду и видят обрывки жизней разных людей — и не только людей, — с разных концов вселенной. Так что это, про тебя где-то точно есть фильм! Без меня и наших друзей конечно, потому что вселенная никогда не учитывала такое явление, как полный разрыв пространственно-временного… вот срань, опять заговариваюсь! Одри взяла её за рукав, приникла губами к уху и шепнула: — Мне нужно уйти. Нить зовёт меня. — Тебя подождать? — напряглась она. — Нет, идите вперед, я вас догоню. Оставляй за собой… оставляй… — Я нашла баночку блесток, — сказала Фриск и действительно достала из сумки блестки. — Их вроде на лицо всякие малолетки наносят, но это происходит в двадцать первом веке, поэтому у меня серьезные вопросы… тьфу, в общем, хлеба нет, будут блестки. — Зачем они тебе вообще? — От тебя заразилась, — она кивнула на рюкзак, также найденный в хламе, который Одри уже под завязку набила всем, что считала нужным: то есть, всем подряд. От стеклянной совы до восковой свечи, пахнущей персиками. Одри улыбнулась. — Лан, иди, только быстро. — С тобой пугающе легко договориться. — На самом деле я б предложила взять меня с собой, но я ж не дура, я ж знаю, что тогда мы здесь потеряемся. А сказать нашим друзьям: «Эй, мы отойдем на время, вы подождете?» — себе дороже. Усталость, сонливость, все пропало, и осталась неудержимая жажда скорее узнать, куда приведет её нить. — Я быстро, — сказала Одри и побежала.***
Холод одиночества пронзил её живот, как осколок льда, и, стоило голосам затихнуть, ей стало не по себе. Звездная нить мигнула, зовя следовать за ней, и Одри, достав ключ от Ключей неизвестно зачем и «гент», направилась в лабиринт. Она чувствовала себя Тесеем, который выбрался из лабиринта минотавра благодаря нити Ариадны. Только она не искала выход, а шла вглубь, надеясь не встретить ни чудовище, ни его труп, убитый более грозным противником. Тысячи потерянных вещей вдруг обрели свою историю, и оставшаяся в тишине Одри слышала и видела их с поразительной четкостью. Вот смятая клетка, обрызганная кровью, между прутьев которой можно было различить маленькие зелено-желтые перышки — наверное, её вместе с попугаем внутри придавило чем-то очень тяжелым. Шар для боулинга, запятнанный множеством отпечатков пальцев. Пачка мелков, какая была и у неё в детстве, самая первая: в ней было всего четыре цвета, все пастельные. Одри помнила, что потеряла её, как и почему — выветрилось из памяти. Ох, а вот лежит, придавленный к полу торшером, потрепанный томик «Прощай, оружие!» Эрнеста Хэмингуэя… Все глубже. Все тише. В какой-то момент Одри напряглась, как будто внутри неё натянулись до предела тысячи гитарных струн. В этой тишине казалось, что из каждого угла может выпрыгнуть некая тварь или сумасшедший потерянный. Живо она вспомнила и о Четвертой, которая появлялась, когда её совсем не ждешь, и кричала так, что закладывало уши, а тело переживало секундный сердечный приступ. Сглотнула. Горло отозвалось резью. Наверное, Одри заболела. Она стала тщательнее разглядывать хлам, лишь бы не думать о том, что её может что-то убить, нахмурилась, найдя среди вещей и Лавкрафта в мягкой обложке. Точно такое же издание с таким же рисунком было у отца и его она взяла на ночное чтение. Стала идти быстрее. Лабиринт вздрогнул — под ногами вновь раздалась музыка сердца чернильного мира, — и Одри резко остановилась. Огляделась. Пот выступил на лице, как в лихорадке. А потом она услышала, когда отвела взгляд от одной из гор: Подойди ближе! Она так и сделала, и Харви, смотрящий на мир её глазами, судорожно вздохнул. Уставившись на маленького, теряющегося на фоне прочего хлама, деревянного солдатика размером с мизинец, она протянула к нему руку, а «гентом» попридержала сдвинувшийся вниз свернутый ковёр. С солдатика почти слезла краска, на его шлеме красовалось крохотное пятнышко чернил, в отсутствующих руках он держал приклеенную к запястьям зубочистку. Одри что-то вспомнила. Вернее, вспомнил Харви: как вместе с дедом по маминой линии они вырезали целую партию таких солдатиков для Дэнни. Но одного Харви забрал себе, сломал, потерял ружье и починил как смог. И в тот же год он бесследно исчез. Как?.. Не знаю, эта находка навела её на одну мысль, делиться которой Одри пока не собиралась. Она сунула солдатика в карман, сунула руку в щель между вещами, совсем не боясь, что её что-то укусит, просто желание забрать что-нибудь стало невыносимым. И она достала плюшевую игрушку Алисы Ангел — фактически целую, если не считать разошедшегося шва на ноге. Её она тоже взяла с собой, как и комикс, который назывался «Ночной оборотень». Тогда она даже не поглядела на обложку, а стоило бы. Разберёмся потом. Потерянные люди. Потерянные или же разбитые мечты. Потерянные вещи. В этой студии исчезает все или сюда попадает все исчезнувшее? И тогда кто-то тронул её за плечо.