Тройная доза красных чернил

      Все случилось в один миг: Одри развернулась, взмахнув «гентом», и отважно заглянула противнику в глаза, темные и карие, как кофе. Он перехватил её руку со сжатой в пальцах трубой, и запястье словно обожгло — он схватил очень крепко, так что часть ладони и все до локтя похолодело. Одри уставилась на Марка, зло дыша сквозь стиснутые зубы, пока не пришло осознание, что все в порядке. Он прижал палец ко рту, выпустил её запястье и отошел.       — Я думал, ты будешь визжать, — заметил Марк. — Похвально…       — Что ты здесь делаешь?! — прошипела Одри. — Я же…       — Не надейся на подружку, — посоветовал он с бледной улыбкой на губах. — Когда я понял, что шум, исходящий от тебя, прекратился, мне пришлось минут десять выбивать из неё информацию, почему она тебя отпустила.       — Куда хочу, туда и иду, — детская отговорка, но ничего лучше Одри придумать не смогла. Спектор был ей не указ. Спектор вообще был левым и почти незнакомым мужиком, который возомнил о себе слишком много.       — Да-да. Свободный народ, — примирительно выставил он перед собой ладони. — Ладно. Твое отсутствие сильно нас задержало, а ведь мы понятия не имеем, куда идти и сколько, поэтому ты либо возвращаешься своим ходом, либо я волоку тебя до конца «блестковой» дорожки. Что выбираешь?       Она приготовилась врезать ему «гентом», и Харви активно поддержал её в этом стремлении, однако в последний момент, заглянув, в общем-то, дружелюбное лицо Марка, вечно хмурого, унылого и чем-то недовольного, вдруг смягчилась. Затем повернулась на сто восемьдесят градусов — и увидела линию, ведущую в неизвестность. Грудь тоскливо стиснуло из-за неимения, по сути, никакого выбора. Ей очень хотелось пару раз побить Марка, а потом броситься прочь, чтобы найти конец нити.       — Мне нужно кое-что проверить, — решила она попробовать уговорить его. — Понимаешь, я же иногда вижу путь к нашей цели, и… он похож на такую нитку, как будто лунный свет пролили тонкой струйкой. И сейчас он ведет меня куда-то туда, вглубь, что-то показать хочет.       Он не поверил. Это было видно и по тому, как он разочарованно взглянул на Одри, и как спрятал лицо в ладони, точно хотел хлопнуть себя по лбу, но не нашел сил. Ему было то ли смешно, то ли стыдно за разговор с сумасшедшей, и эта мысль оказалась на удивление болезненной.       — Я живу на земле уже достаточно давно, — сказал Марк. — Но это самое неправдоподобное оправдание из всех мною слышимых, — он отнял руку от лица, увидел, как Одри снова напряглась, вздохнул, с чем-то смиряясь, задрал голову к высокому, прячущемуся в темноте потолку, и сказала громче: — Ладно! Я уже предчувствую, как ты будет ныть, что я похерил тебе какое-то дело и станешь еще злее. Поэтому пойду тебе навстречу.       — Зачем? — осторожно спросила она, словно мужчина превратился в гадюку и готовился её укусить.       — Дружить хочу, — буркнул он и уже какой раз за день толкнул Одри своим плечом. — Ну, погнали, только быстрее! Где твоя нить?

***

      Она успела повидать много странного. Но Марк со своей кислой миной, плетущийся за ней, как хромая собака, определенно было самым странным зрелищем за последнее время. В какой-то момент Одри поравнялась с ним, чуть не коснувшись черной рукой бедра, и тот отшатнулся. Испугался, значит. Стоит знать. Одри чуть не улыбнулась.       — А у тебя есть тату? — спросила она. — Как у бывшего морпеха.       — Нет, — ответил он. — Никогда не понимал, зачем оно. К чему вопрос?       — Тут слишком тихо. Вот поэтому я и решила спросить.       — Если тебе так не терпится потрепать языком, расскажи о себе, — предложил Марк. — К примеру, зачем тебе эта труба. Нет, серьезно. Разве не нашлось оружия получше? Тесак, скажем, топор или ещё что-то.       Мысль о топоре напомнила о смерти Сэмми Лоуренса, и Одри посмотрела в пол, медленно соображая, как бы ответить. Просто так получилось. То ли Эллисон сказала ей о «генте» и где его искать, то ли она сама его нашла, но отныне он стал её незаменимым оружием. Одри даже допустила сентиментальную мысль: без «гента» она потеряет часть себя, «гент» — это продолжение её руки. Ни нож, ни меч, ничто не сравнилось бы с «гентом».       — Не знаю. Другое оружие мне не подходит, — она пожала плечами.       Марк кивнул. И больше ничего не спрашивал. Теперь, когда остались только она и он, Одри стала, не понимая зачем, присматриваться к нему. К четко выраженным скулам, длинному точеному носу, ко всегда словно прикрытым глазам, в которых либо зияла пустота, либо бушевал шторм. Если смотреть объективно: настоящий рай для художника, сиди, изучай, рисуй и поражайся, как один человек из нескольких миллиардов может быть таким одним. У него была характерная внешность, лишь однажды увидишь — и не забудешь.       — Почему ты стал служить Хонсу?       — Черт, — он закатил глаза. — Потому что подстрелили. Мне казалось, Рэн тебе уже все растрепала.       — Да. Но мне все же интересно услышать историю из первых уст. И, если бы ты согласился, — истории твоих друзей. Рэн ужасно разговорчива, но замолкает, стоит только спросить о её жизни.       Долгое время он не отвечал. А потом вдруг заговорил, чем вновь удивил Одри.       — Из ВС США меня выгнали за дезертирство: что со мной тогда случилось, может, расскажу в другой раз, просто скажу, что я тогда себя не контролировал. После этого я работал со своим бывшим сослуживцем в качестве наемника. Когда мы «работали» с археологической группой в Египте, возглавляемой… — он резко прервался, словно ещё хоть звук — и его бы голос сорвался. Но заминка была секундной, и он продолжил: — Одним известным в узких кругах ученым, в общем. Все пошло не так, как я думал. Бушман — наш командир, — решил забрать все найденное себе и начал стрельбу. Я попытался ему помешать, и тогда он меня подстрелил. Помню, как, смертельно раненный, приполз в храм Хонсу, который был неподалеку. Тогда мне казалось, что я полз целую вечность, а прошла всего… пара минут, наверное. Я тогда лег возле его статуи, достал пистолет и приставил к подбородку, — и он изобразил пальцами пистолет под челюстью. — Хотел умереть поскорее. И тогда я услышал Хонсу: он пообещал мне второй шанс в обмен на то, что я стану его аватаром, вроде как человеческого тела и слуги. Я согласился. И он дал мне броню, что исцелила меня, и новое имя — Лунный Рыцарь.       Одри фыркнула. На самом деле в её душе царила буря, и она не знала ни как реагировать на рассказ Марка, ни как к нему относиться. Рэн о чем-то приврала, что-то перепутала. Она не говорила ни о попытке самоубийства, ни о том, как Марк был ранен, спасая людей. И это что-то пробудило в Одри. Интерес, жалость и, в конце концов, уважение.       — Я тогда подумал… — вновь услышала она его голос, тихий и какой-то другой — более настоящий, что ли. — Как мне, черт подери, не хочется умирать. Странное чувство: когда ты понимаешь, что у тебя нет выбора. Ты либо стреляешь, и все твои мучения заканчиваются, либо ждешь, когда смерть придет сама и избавит от боли. И в любом случае ты испуган. Тебе бы хотелось, чтобы был выбор, настоящий выбор, никак не связанный со смертью.       — Ну… ты жив, — резюмировала Одри. — И даже получил доступ к целой Вселенной. И имеешь крутой костюм.       Марк улыбнулся. Слегка.       — Верно. Я жив, — затем его взгляд словно посуровел, и он как бы вновь отодвинулся от Одри, только теперь эмоционально. Он понял, что сказал слишком много. — А про своих друзей я ничего не скажу.       — А вы вообще в какого рода отношениях?       — Как семья, — не стал он скрывать. — Мы пережили слишком много дерьма, чтобы оставаться просто друзьями. Я делал Джейку искусственное дыхание, Джейк же спас меня, когда я ещё при свете дня — во время, что костюм мне не доступен, — угодил в одну передрягу. Тэмсин лечила Гетти, которая при падении с большой высоты разбила голову, и я тогда перепачкал руки в её крови и держал Рэн, которую тогда пугал вид любой крови, за плечи. Рэн же всегда была рядом. Когда кто-то не мог заснуть, когда болел, когда боялся. Во все ужасные и хорошие моменты она была рядом.       — Вы встречаетесь? — Одри поинтересовалась просто так, без желания подколоть и поглумиться. Все время, что она имела честь путешествовать со столь экстравагантной компанией, она видела, с какой теплотой общаются эти рыжая милая девушка и бывший военный за тридцать, и её мучил вопрос: да что между ними, что между ними всеми?       — Нет, — он помрачнел пуще прежнего. — У нас разница в возрасте в двенадцать лет. А еще она недавно рассталась с любимым человеком. Рэн мне как сестра. Все они — мои братья и сестры, — но потом лицо его разгладилось, и он вновь улыбнулся, и темные глаза сверкнули, как будто в пустом космическом пространстве зажглось две звезды. — Можно такой же личный вопрос?       — Нет.       — Вы с Фриск давно вместе?       Она не знала, как ответить. Вроде много, вроде нет. Может, проблема в том, что студия выжгла многие воспоминания из прошлой жизни и что время текло для неё очень странно. Иногда недели пролетали, как мгновения, иногда дни тянулись годами. Иногда один день действительно длился полтора месяца, иногда — несколько минут равнялись четырем дням. И считать было невозможно. Марк с ехидной улыбкой ждал ответа, ведь знал, что Одри не сможет не ответить после того, как был задан прямой вопрос. Почему-то эта улыбка её взбесила.       — Понятия не имею. По-моему, достаточно давно, чтобы знать странности друг друга, принимать минусы и знать о плюсах, но слишком мало, чтобы думать о серьезных планах на будущее, — и здесь она приврала. Серьезные планы у неё были. А ещё она считала уже достаточно серьезный планом выжить и сходить в кино.       — А до неё был опыт?       — Нет.       Теперь Марк конкретно смеялся над ней.       — Серьезно? То есть… вот серьезно? Ты, молодая красивая девушка, не была раньше в отношениях и первым делом, угодив в эту вот передрягу, втрескалась в грязную оторву с отъехавшей кукухой? На свой вкус и цвет конечно, но, будь я на твоем месте…       — Ты не на моем месте, — она вспыхнула, как все существующие красные цветы на ярком солнечном свете, и не смогла скрыть своего смущения. Прозвучало грубее, чем она рассчитывала, но никак иначе она не могла сказать. Ведь Одри отлично понимала, о чем говорит Марк и в то же время знала одну простую истину: она никогда не могла что-то приказать своему сердцу. Так выпали карты. Она родилась лесбиянкой, и Джоуи Дрю умудрился этого не заметить или — господи! — заметил и не стал выкидывать её, как мусор. И она, лесбиянка, попала в студию, где никого, кроме Фриск, испытывающей те же чувства к девушкам, любить было сложно. Только Эллисон, но Одри никогда не тянуло к ней в таком плане, а ещё она, наверное, влюблена в Тома.       — Но ты же понимаешь, что это странно? — продолжил он гнуть свое. — Не в плане, что ты лесбиянка или би, я не знаю точно. А то, что ты взяла да и влюбилась, когда тебе постоянно грозила опасность, в человека, который тебя защищал.       В то же долгое мгновение интерес и первые симпатии к Марку Спектру улетучились, и остался всепоглощающий, как пожар, гнев. Худшее, на что она могла расчитывать: что этот широкоплечий и мускулистый мужчина, военный, наемник и линчеватель, окажется ещё и психологом. Или возомнит себя психологом. Одри ведь всё понимала. Понимала, что часто так, наверное, и бывает — испуганные, не знающие, как им быть в трудной ситуации, на подсознательном уровне тянутся к тем, кто может им помочь. Но тот период, когда в их паре была четкая иерархия, прошли: они теперь обе были сильными, гордыми и способными избить любого, кто сунется к ним с недобрыми намерениями. Они пережили взлеты и падения, работали над собой, держались друг за друга, и этот поиск веры в другом человеке был взаимен.       И Одри испугалась допускать мысль, что все это — самовнушение. Она бы не смогла внушить себе такое. Она, человек, живущий в семьдесят третьем, не смогла бы сказать себе: «Слышь, влюбись в эту ненормальную! Ну и что что девушка?». Зачем в чем-то сомневаться? Зачем лишать себя этой веры, этой надежды? В конце концов, зачем сомневаться в чувствах, благодаря которым ты до сих пор жива, и вырывать их из себя потому что какому-то горе-эксперту такая любовь показалась смешной или вовсе искусственной?       — А разве так не может быть: чтобы кто-то влюбился в человека, который тебя спасал? Но не потому что он тебя спасал, а потому что ты разглядел в человеке душу, потому что влюбился в манеру говорить, юмор и жизнелюбие? Потому что, учась, становясь сильнее, ты видел в человеке не только своего спасителя, но и интересную личность? Я же, мать твою, влюбилась не потому что Фриск мне жопу спасала, а потому что учила спасать её самостоятельно, но никогда не была жестока и видела во мне такого же, как она, человека. Мы разговаривали с друг другом, смеялись над друг другом, узнавали. А потом я сама поняла, что ну вот так получилось: есть во мне что-то внутри, что при виде неё так горит, дарит вдохновение для творчества и силы для шага вперед.       Когда она поняла, что сказала слишком много, прямо как Марк, то закрыла рот ладонью. Марк был ужасно собой доволен, но в глазах у него что-то поменялось: точно он уже сделал выводы, они проросли в нём, как другие убеждения, полученные по жизни, и теперь ничто их из него не вырвет.       — Не сочти меня черствым куском дерьма, — сказал он. — Но не пройдёт и года, как ты поймёшь, что рыбы в море много. И на одном человеке мир не вертится.       — А я так не думала, — Одри начала заводиться, и боль, которую она хоронила в себе каждый день, вновь прорезалась: боль по четырем людям, которые должны были быть рядом с ней. Но Том и Эллисон могут умереть. Генри сам решил уйти. А Захарра в опасности. У неё был ещё и Харви, только это совершенно иной случай. Самый особенный из всех. — У меня есть друзья. И ради них я горы сверну.       — Правда? И где они? — казалось, лицо у Марка сейчас порвется от довольства: он-то считал, что одолел Одри в этом словесном поединке. И как ей лаконично объяснить? Или мямлить, объясняя все по отдельности: ну вот Генри, ради которого мы отправились в другой город без гроша в кармане и долго его искали, решил с нами не идти, потому что он не хочет умирать, потому что ему хочется пожить для себя, найти новый смысл, а остальные… — Ладно, упрощу допрос: с чего ты вообще решила, что тебе нравятся девушки? У тебя же не было, кхм, соответствующего опыта. Ты же просто влюбилась. Может, это влюбленность и ничего более?       Одри захотелось убежать. Но еще сильнее — остаться и объяснить Марку, что у него, возможно, какие-то психологические проблемы, раз ему так важно в чем-то её убедить.       — Сексом можно заниматься с кем угодно, это не поможет тебе ни полюбить, ни разлюбить, — ответила она. — Но, если тебе так уж важно знать: хрен знает почему, может, ты просто извращенец — у нас секса не было.       — Но хотелось бы? Не с ней, а вообще?       — Это не твое дело.       — Да? Я только что рассказал ей, как собирался застрелиться, а она не может рассказать, что у неё с сексуальной жизнью, — он закатил глаза. — Женщины, вы все такие, или только у тебя шило в причинном месте?       Одри ничего не ответила и пошла быстрее.       Очень странные у него способы подружиться, подумала она. Он мог бы спросить, как я здесь оказалась, мог расспросить о моей семье, о природе моих способностей, но вместо этого сразу лезет в чужую постель и пытается узнать некоторые нюансы. Все больше думая об этом, Одри отодвигалась от Марка, внутренне дрожа от напряжения, и до посинения сжала пальцы на трубе. Ей не понравились его вопросы, хотя позже выяснится, что никакого злого умысла у него не было: просто Марк человек, которому свойственно сомневаться во всем, кроме самого себя. Ну а тогда она злилась, думая, что связалась либо с извращенцем, который ещё через пару вопросов начнёт к ней лезть, либо с гомофобом, которому важно переубеждать каждую «розовую» в надуманности её природы.       Она услышала, как Марк зевает. Наверное, поняв, что Одри не будет поддаваться на его провокации, ему стало скучно.       — Неужели это прозвучало обидно? — услышала она голос Марка.       — Нет. Жутко, — коротко ответила она. Обернулась. Спектор пожал плечами, не видя в своих вопросах никакой проблемы. Или задумался и понял, что да — он перегнул палку.       — Не вижу ничего жуткого, — заупрямился он. — Мы, в конце концов, взрослые люди.       — Тебе обязательно говорить о сексе, чтобы завести знакомство?       — Могу спросить, не пыталась ли ты себя убить, но ты не похожа на человека, который будет готов покончить с собой, — он явно пытался снизить градус напряжения, и, к сожалению, у него ничего не получалось. — Однако всех людей на планете, даже самых непохожих, связывает секс — тяга к нему или омерзение к нему. Поэтому я решил спросить наверняка, ведь понятия не имею, как с тобой говорить.       — Начнём с того, что я люблю литературу, — терпеливо сказала Одри.       Глаза Марка загорелись.       — И что читаешь? — оживился он и пододвинулся ближе, уже не так боялась её руки. — У меня вот после вступления в орден накопилось достаточно прочитанных книг, хотя раньше я не то что бы горел этим. Очень люблю Кафку, Лондона, Диккенса, Ремарка, Остин…       Он удивлённо уставилась на него.       — Ты любишь Джейн Остин? — переспросила она, и уголки её рта дрогнули.       — Э… да, немного, — признался он, чуть смутившись. — «Нортенгерское аббатство» нравится, к примеру. Смешная книга. С правильным посылом.       — «Гордость и предубеждение»? — подсказала Одри, уже не скрывая ухмылки, и Марк сморщил нос.       — Нет, — отчеканил он и — Одри тогда и этого не заметила, — сглотнул и на миг отвернулся, точно вспомнил нечто ужасное. И, отстраняясь от темных воспоминаний, добавил: — А вот «Доводы рассудка»…       Одри кивнула. Ей определенно начало нравится то, что она наконец-то нашла читающего человека. Да, это не русская классика, от которой Дрю была без ума, но Джейн Остин — тоже ничего. Те же «Доводы рассудка»… меткое попадание в голову героини, понятный и глубокий психологический портрет. Очень нудное произведение само по себе, но в деталях, если хорошенько его рассмотреть — узнаешь много чего нового и неожиданного.       Она как-то даже забыла обо всем, что Марк наговорил раннее.