Тройная доза красных чернил

      Прежде чем дверь закрылась и мир погрузился в темноту, плотную и тяжелую, как чернильное море, блеснули обагренные кровью клинки. Взвились вперед, точно змеи в прыжке, стрелы и болты, мир звуков ворвался в мир напряжённого молчания. И, как дикий зверь, кажущиеся тысячами воины полетели вперед, лязгнули мечами о камень, вытянули вперед руки, и люди, стремившиеся сбежать, стали в спешке проталкиваться в маленькую дверь. «Вперед, вперед, вперед!», — доносилось со всех сторон. Совсем рядом визжали встретившиеся клинки и корчились люди, в которых с мокрым чавканьем и хрустом входил металл. Смерть, яростно вскрикнув множеством голосов, дыхнула ей в лицо, на миг взяв за волосы и оторвав клок.       И только тогда кто-то закрыл дверь, в которую, казалось, врезалась планета. Но ничего не произошло. И настала тьма. Тишина рухнула на них и раздавила, как если бы стала огромным колесом. Одри выронила «гент» и схватилась за плечо, которое горело, точно по нему прошлись раскалённой кочергой. Она издала сдавленный стон, ощупала место, из которого вырвали клок, чуть не заплакала. Веко дергалось, лоб болел, как если бы ей в черепе просверлили дыру. Она тряслась, не понимая, где находится, жива она или нет. Было невыносимо тихо и темно, настолько, что навевало смутные воспоминания. Тьма, такая родная и знакомая… Всхлип. Одри выдохнула, услышала и почувствовала чье-то дыхание совсем рядом. Знакомые теплые ладони прижались к её лицу, заставив замереть, и голос Фриск зашептал:       — Цела? Ты цела?       В глазах помутнело — Одри поняла это по ощущению, когда кто-то с силой нажимает на них, как будто хочет выдавить. Тошнота поднялась к горлу, вдохновение, отчаяние и жжение от ран, все смешалось в неподвластный описанию комок ощущений, в котором Одри теряла себя и в то же время ощущала, как никогда раньше. Она поняла, что тьма не смерть, что дверь закрылась, отделив их от настоящей смерти, что все живы. Слышалось дыхание около десяти человек, хрип и дрожащий стон, падение тела и всхлип, требование включить свет, шипение и тихий-тихие слезы.       «Я… — было сложно думать. — Я жива, я жива, я жи…», — она жива. Она дышит, чувствует, понимает. И счастье нахлынуло на неё с такой силой, что спокойствие покинуло её, из глаз брызнули слезы, боль забылась. Она бы упала, растаяв или развалившись на части от мощи этого понимания, и вдруг осознала, что Фриск держит её в своих объятиях, такая же живая, такая же способная дышать, плакать, смеяться; что они все ещё вместе — и плач перешел в рыдание.       Вскрикнув, Одри обхватила шею девушки с ножом, позволив той взять себя за талию, и поцеловала, прильнула губами к искусанным губам, и её язык смело проник в её рот. Фриск опешила, и Одри почувствовала, как запылали у неё щеки, когда она поняла, что Одри поцеловала её по-новому — страстно и в приливе бесконечного счастья. В груди словно вырос огненный цветок, роняющий яркие искры, от которых горело все тело. Её охватили восторг и волнение, отобрав последние силы, и она издала звук между стоном и хныканьем, а потом поцелуй разорвался. Одри увидела во тьме мягкий алый свет, поджегший сияющий и живой взгляд любимой. Они смотрели друг на друга, пылая румянцем и дыша дыханием друг друга, и каждая из них видела в глазах другой любовь. Затем все расплылось, и Одри прижалась к шее Фриск, продолжая рыдать.       — Милая, — гладя её по черным волосам, сказала она, всхлипнула и широко улыбнулась. — Все хорошо… теперь все хорошо… я люблю тебя…       — Я знаю. Я тоже люблю тебя, — смогла произнести Одри и дала себя поцеловать в грязные с успевшей зарубцеваться царапинкой губы — быстро, сильно, утешительно. Поцелуй был влажным: Фриск тоже плакала, стараясь сдержать истерическую дрожь. Они вновь отстранились, кончик её носа коснулся носа Одри, дыхание обожгло рот, в котором чувствовалась нежная сладость. Одри вдохнула запах крови, пота и гноя, и в то же время чего-то уютного, домашнего, совсем здесь неуместного. Она боялась отойди хоть на дюйм, словно, если это случится, она свалится в пропасть. Но она сделала это, и сердце, стремившееся выскочить из грудной клетки, стало затихать. Она увидела свою руку в её руке, шмыгнула носом и сделала самое трудное, что могла сейчас сделать. Крикнула:       — Все живы?

***

      Когда удалось включить свет, прошло не меньше двадцати минут, и Одри с непривычки закрыла ладонью лицо. Искра от часовой стрелы Захарры ярким белым светом распространилась по помещению, ознаменовав не только спасение всей группы, но и возвращение способностей. Сидя рядом с Эллисон, Одри взглянула на свою руку и вызвала ток — и тот потек по её жилам, заставив спираль светиться не хуже часовой стрелы. Но не у всех вернулись способности: «Белые плащи» все ещё не могли вызвать броню, так что латать Джейка пришлось самостоятельно, а Фриск восстанавливалась медленно. Василиса, которая тут же прочертила концом стрелы две скрещенные невидимые линии, потерпела фиаско, и Рэн с Марком бросились на неё, чтобы связать.       Комната была тесной и однотонной, окружённой темно-серыми бетонными стенами. В одной из них зиял обшарпанный кирпичный коридор, в конце которого мигал свет, но никто не торопился заступать за порог. Побитую за попытку массового убийства Василису связали и оставили лежать на полу под присмотром Захарры, которая с удивительным спокойствием приняла эти правила игры. Одри и Генри поочередно лечили Фриск, и в перерыве Том с осторожностью вынул последнюю пулю из спины Одри, закрыл её и потрепал девушку по плечу. Он направился к Эллисон, которая разговаривала с Тэмсин — обсуждали кто есть кто и какого черта вообще произошло.       — Не туго? — Генри ослабил жгут, который Том завязал, чтобы остановить кровотечение.       — В самый раз, — Фриск улыбнулась. Сияющий, как маленькое ледяное солнце, шар над потолком кинул лучи на её побитое лицо, и Одри нашла на нём ранку рядом с глазом и рваную рану на носу, подмеченную раннее. Девушка с ножом схватила Генри за запястье и тряхнула. Голос прозвучал эмоционально и искренне: — Спасибо. Спасибо за то, что ты здесь, мужик. Не знаю… что бы мы без тебя делали.       — Да, — Одри обняла Генри. — Понятия не имею, как ты здесь оказался, но… спасибо.       — К слову о том, кто как здесь оказался, — подала голос Эллисон. — Эта странная дама, которая считает себя ведьмой, рассказала мне фантастическую историю, в которой я ничего не поняла. Может ли кто объяснить нормально, какого хрена сейчас произошло? Кто все эти люди?..       — Откуда появилась дверь? — подхватила Гетти.       — Зачем вам я? — подсказала Василиса.       — Что у нас есть из вещей? — добавила Рэн, чуть смутившись, будто влезла куда-то не туда, но, если честно, задала самый насущный вопрос из всех: что у них есть?       И Одри уставилась на собравшихся, которые в свою очередь не отрывали взгляда от неё, и внутри похолодело. Она не знала, как объяснить, что это вдохновение ведет её к сердцу студии и слушается, если то требуется, что вдохновение появилось из-за любви Одри к каждому, кто сегодня сражался вместе с ней: к «Белым плащам», Тому и Эллисон, Захарре и Генри…       — Не знаю, зачем ты нам, — честно ответила Одри, решив пока опустить тему двери. — Просто Захарра спасла тебя и мы решили ей помочь. Вот.       Драгоций мимолетом улыбнулась и отвернулась.       — Тэмс, Джейк, — Марк встал, хрустнув коленями. — Дайте осмотреть все, что вы успели прихватить.       Сумки… ценный груз… внутри похолодело, и, стараясь не паниковать, Одри похлопала себя по телу, порылась в карманах и сперва в ужасе подумала, что потеряла и ключ, и камень. Живот завязало узлом, в глазах потемнело. У неё вместо рубашки были лохмотья, из которых запросто все могло выпасть, и Одри уже представила, как в пылу сражения ключ с драконьими крыльями отлетает в сторону и, упав на пол, оказывается под ногами дерущихся. После чего от него ничего не остаётся.       Без паники! Одри обняла себя за плечи, привстала, держась за стену, и снова себя ощупала — и на сей раз облегченно вздохнула, когда достала сначала камень, а потом и ключ, который все это время лежал в кармане штанов. Она сползла по стене и стала громко сильно дышать, приводя дыхание в порядок.       — Ты как? — услышала она голос Фриск рядом с ухом, и тепло в животе разлилось по всему телу. Но взгляд девушки с ножом был беспокойным, тяжелым, и Одри не сразу поняла, почему. Совсем недавно она сказала, что Харви умер, и Фриск — которая могла говорить о нём все, что угодно, и убеждать Одри в его живучести, — не могла бы просто взять и забыть об этом. Быть может, когда они сами оказались на волоске, она подумала: «Наверное, он все-таки погиб».       И Одри развеяла её сомнения. И сказала, стараясь казаться довольной:       — Он жив. Просто слишком ослаб, чтобы связаться со мной.       И вернулся в тот момент, когда я приготовилась к смерти, а потом решила, что ни за что не умру и не дам умереть вам всем. Но она не стала этого добавлять. Убедившись, что Фриск верит ей, Одри направилась в другой конец комнаты, где было потише. И долго сидела, размышляя и озираясь. Что им теперь делать? Остался коридор, однако никто не торопился разведать обстановку, узнать, могут ли там поджидать их какие-то сюрпризы или нет. Шаг за шагом, к ней подкрадывалось понимание, жгучее, как пар от гейзера, что все они сейчас как никогда далеки от какой либо цели. Раненые, без плана, в неизвестном месте.       Спасибо маленькой чернильной кляксе Джоуи Дрю.       Одри хотела громко добавить, встав перед всеми собравшимися, чтобы никто не ссорился и не дрался, чтобы они, если и не узнали друг друга, то хотя бы выучили имена и приняли факт того, что у них отныне большой отряд и пленница, непонятно зачем им нужная. Но при мысли о центре внимания, в котором ей вновь придется побывать, дыхание перехватило. Советовать, просить, обещать, вести себя так, будто она значит здесь больше и знает все лучше, было бы лишним. Она не просто не считала себя лидером, она боялась показаться им в чьих-либо глазах. Страх был иррационален, как страх перед темнотой, и причины такого страха, если они и имелись, Одри не смогла бы описать.       Однако сказать было нужно. Она уже видела, как Эллисон некомфортно здесь, как Генри из дружелюбия предлагает Джейку осмотреть его раны, а он шипит, точно Генри ему враг, как Том пялится на Василису, пока Захарра пялится на него и на его «гент». Она не знала, что делать со всеми этими людьми, наверное, они сами не понимали, что с собой делать. Нужно успокоиться, привести мысли в порядок. Но как, когда жизнь снова повернула не туда? Одри стиснула кулаки и опустила голову на грудь. И ещё этот поцелуй! Совсем другой, будоражащий… и такой тупой! Неумелый, потому что его делала Одри, влажный из-за того, что она полезла с чертовым языком, неуместный, такой приятный и при том, если думать, такой мерзкий!       Она стыдливо закрыла голову руками и постаралась очистить сознание, найти покой, который лежит в сердце бури, но не было никакой бури, только Одри, надумавшая себе проблемы. Хотелось, чтобы ответственность взял кто-то другой. Чтобы Фриск первая заговорила о случившемся, и тогда Одри пришлось бы отвечать на уже поставленный вопрос, чтобы, допустим, Марк Спектор выступил с речью и все кивнули с мыслью: «Да, этот парень дело говорит». Но один ничего не делал, а вторая, едва ей оказали помощь, принялась носиться между людьми, предлагая свои услуги, скажем, лук помочь починить или объяснить поподробнее, что вообще происходит. И тут Одри увидела еще один свой косяк: она не спросила ни почему Генри здесь, ни почему с ним были Том и Эллисон, ни как они здесь оказались, ни о том, как было Захарре в плену.       Ругнувшись, она ударила себя по лбу и встала. Её потряхивало, но то было терпимо по сравнению с теми ужасами, которые уже успело пережить её тело. Она жива, гип-гип, ура! И что теперь? Дорога, ведущая в неизвестность.       Вдохни и выдохни, приказал Харви. Всегда помогало, помнишь?       В груди больно кольнуло, и Одри неуклюже как-то, словно нехотя, прильнула к его разуму. Даже с братом не смогла поговорить — и про него, дура, забыла. Хотя недавно чуть не кричала, раздираемая скорбью, ведь уже успела похоронить его.       Я рада, что ты в порядке, шепнула она, вложив в свои слова всю ту радость, снегом осевшую на её душе, и отстранилась. Харви ничего не понял или не нуждался в этой ласке, и вновь Одри полезла, куда не стоило, и сделала что-то глупое и смешное. Она поморщилась, обругав себя последними словами и стиснув зубы. Она встала, чтобы сделать опять важное, и нашла в себе силы на крик: «Народ, нужно поговорить!». Ведь Одри была тем клеем, что объединял всех этих людей. Все они знали её, у них было свое мнение о ней, кто-то испытывал к ней дружеские и приятельские чувства. Это она должна была сказать.       Она стала дышать. Вдох, выдох, сиплый вдох и трудный выдох. Воздух входил в её лёгкие, и пах он всем, чем мог пахнуть воздух в месте, в котором двенадцать человек набились, как селедки в малюсенькую консервную банку. Вот бы, подумала Одри, с тоской наблюдая за Генри и Фриск, которые помогали всем, кроме неё, поговорить с ними и спросить совета. Поговорить… узнать как они себя чувствуют.       — В смысле? — услышала она девушку с ножом. — Вторая лежала на боку, когда…       — Выпало немного, остальное мы вытряхнули сами, — заметила Тэмсин. — Времени не было думать, но, если бы не думали — не смогли бы все это утащить. Кстати, тебя вообще не волнует судьба вашего плащика? Вот он, чистенький, даже без разводов, — никто не взял «крыло бабочки», которое вдруг потеряло свою ценность. Почему? Одри сделала шаг вперед, и кровь застыла в жилах. Она увидела жалкое содержимое обеих сумок, увидела и не посмела подойти и осмотреть самой. Потому что дура. Потому что безмозглая, заботящаяся только о себе дура. Она не нашла среди содержимого ни ворлдпад, ни свое прекрасное белое платье. Не было и тетрадей, и некоторых запасов, к примеру, большей части беконного супа. Потом Одри поняла, что потеряла и плюшевую Алису, и деревянного сломанного солдатика Харви, и ей стало совсем плохо от себя.       — А у себя вы ничего не выкидывали? — с укоризной спросила Фриск, сложив руки на груди. — Сумка-то у вас и без того маленькая, легкая.       — Ты очень умный человек, — не изменившись лицом, сказала Тэмсин. Казалось, она произнесла это на полном серьезе: — Не представляю, как ты пришла к этим умозаключениям. На такое способны лишь гении, уникумы.       — Где ворлдпад? — она больше не сдерживалась, поэтому в спокойном голосе проступил металл. Она стала шептать, и ведьма слушала её с серьезным блеском в глазах. Потом вдруг хмыкнула и пошла прочь, предварительно пнув Фриск в плечо. Тогда появился и Джейк — он вложил ворлдпад своей широкой ладонью в её руку, хлопнув так, что у девушки, должно быть, могло сломаться запястье. И, не сбавляя ходу, пошёл дальше, кого-то случайно задев длинным хвостом. Одри поймала взгляд её карих глаз на себе и увидела в нём вину и стыд. Кажется, обе подумали об одном и том же: сколько важных для неё вещей было потеряно. Затем Фриск взяла что-то из кучи и последовала к Одри, обходя стороной бредущих туда-сюда людей, и вручила ей одну тетрадку.       Чистая, подумала Дрю, листая её, и подняла глаза на девушку с ножом, которая сказала, что это все, что уцелело.       — А карандаш?       — Ручка, — Фриск всучила ей её: высохшую, с наполовину пустой трубочкой для синих чернил. Одри приняла её и ещё долго смотрела на неё, в эти густые чернила цвета темнеющего неба, и думала об отцовском подарке, с которым так глупо рассталась. Казалось, у неё от сердца оторвали внушительную часть, и сейчас из груди беспрестанно лилась черная кровь. Нужно было быть осторожнее со своими вещами. Нужно было давно избавиться от беспечности, ведь каждый гребанный шаг в этом гребанном мире может стать роковым. — Я понимаю тебя, Од. Памятные вещи очень глубоко врастают в нас, и тем невыносимее их лишаться. Особенно, если они достались от любимых людей, которых больше нет. Я… я могу чем-нибудь помочь?       — Нет, — Одри шмыгнула носом. — Вряд ли ты сможешь вернуться, найти это платье и дорогу сюда. Вряд ли его… — она попыталась улыбнуться, посмеяться над ситуацией, на самом деле чувствуя себя самым ужасным и самым пустым человеком на свете. — И вряд ли это платье, всего лишь кусок белой ткани, можно будет восстановить. Его же наверняка затоптали, порвали, может, в него несколько пуль попало, — на последнем слове голос надломился, и Одри отвернулась. Может, самой отправиться, чтобы хотя бы посмотреть? Нет, это будет значить, что она кинула своих. Фриск обняла её, и Одри ответила на объятия, и потихоньку, капля за каплей, боль стала утихать — её заглушал и общий шум, и близость теплого мягкого тела.       — Тогда нарисуй все это, — сказала девушка с ножом и вручила ей что-то мятое и тоненькое. — И почитай комикс, — не время. Нужно поговорить со всеми, понять, что делать дальше, но мысль об этом заставила тошноту подняться к горлу и ослабеть мышцы ног. Она присела, и девушка с ножом оказалась рядом. Кажется, собиралась что-то сказать, но не знала, будет ли этому разговору место здесь и сейчас, поэтому Одри, наверное, услышала совсем не то, на что рассчитывала: — Отдыхай. И помни, что ты молодец. Если тебе кажется, что никто не понял, кто нас всех спас, ты ошибаешься.       Словно в подтверждении её слов Марк Спектор улыбнулся так, как мог, кисло и искренне, и поднял большой палец вверх. Том что-то написал и стал передавать из рук в руки, последней была Тэмсин, которая с огромной неохотой вообще что-то отдавала Фриск. На его тетради было написано: «Спасибо». Во рту пересохло. Одри вспомнила, что не ела и не пила достаточно давно, вспомнила, что в кармане у неё все ещё лежит камень с садом каменных драконов и что они находятся в одном помещении с профессиональной убийцей. Нужно было решить ещё столько вопросов, а она… она ничего не могла. Словно стремление выжить выжгло её дотла, и от Одри остались одни угольки её прошлой.       Взгляд застыл на лице Фриск, и Одри зажмурилась. Вспомнила об ощущении, будто они все это время хотели сказать друг другу нечто очень важное, выразить необъяснимое, что было больше обычных слов и любых действий — чистое чувство без формы. Словно на последнем издыхании, Одри взяла её руку и прикрыла глаза. Почувствовала, как мягкие ласковые губы касаются её лба, услышала голос:       — Отдыхай. А мы уж как-нибудь сами разберёмся.       Но поспать не удавалось: она не могла не думать о том, как пострадали её друзья, куда идти дальше. Она прислушивалась к разговорам и слышала, как Генри предлагает всем пока отдохнуть, и очень многие, пусть и нехотя, согласились — наступили на горло своей гордости. Слышала и как Эллисон вызвалась сторожить спящих, и как с ней принялась не слишком успешно спорить Рэн. Одри считала себя предательницей и бездельницей. Её не устраивало то, что из-за трех пулевых ранений её считают слишком хрупкой, достойной отдыха, именно её — человека, из-за которого все и произошло. В тот момент Одри не хотела понимать, что причина была не только в ней, а в принципе в пророчествах и в тех, кто им следует. Тогда она открыла глаза и, сонная, но не нашедшая сон, стала думать, что нарисовать. Мысли оставались пусты.       «Вот бы, — подумала Одри. — Стать достаточно сильной, чтобы перестать переживать».       Это было похоже на воду, что, раздувая трубы, стремится вырваться наружу, но не может. Она хотела спать — не получалось. Хотела порисовать — не получалось. Как биться в крепостные стены, вооружившись палкой. Тогда ей стало все равно. Просто все равно, как будто её подменил Харви. Она вспомнила слова Марка: «Он убил мою жену». Вспомнила, как Василиса глядела на железные перчатки, а до этого попросила Одри убить её, лишь бы не отдавать тому, кто её сильно ненавидел. И она сказала:       — Давайте, что ли, все расскажут о том, как и почему здесь оказались. И наконец нормально познакомимся.       Как ни странно, тихие разговоры мигом прекратились, и все обернулись к девушке. Потом посмотрели друг на друга, будто только что увидели. Никак не отреагировала только Василиса, отвернувшаяся к стене и делающая вид, что спит.       — Огнева, тебя это тоже касается, — Одри стало все равно даже на реакцию рыжей волчицы, когда та обернулась и прошипела:       — Я ничего не стану рассказывать о себе соплячке вроде тебя.       — Вот и спасай после этого людей.       Никто не проронил ни слова: то ли не зная, как начать, то ли не желая. Одри подумала, что это могло бы стать идеальным моментом для сближения — чтобы все они узнали друг друга и перестали реагировать так, будто до сих пор находятся на поле боя. Разумеется, идея Одри оказалась провальной: никто бы не стал рассказывать о себе посторонним. А потом Генри вдруг заговорил:       — Я встретил Эллисон и Тома в мастерской, где и появился, и первым делом спросил, не знают ли они двух девушек, которые, где бы ни оказались, наводят суету. Они сперва сказали, что не выдадут их и под пытками, и я тут же убедил их, что не опасен, что я друг и я хочу помочь. Они поверили, спросили, зовут ли меня Генри, и я кивнул: да, мол, я Генри, я друг Одри Дрю, она спасла мою жизнь. Они рассказали, что обычно это они спасали Одри Дрю, и мы дружно ухмыльнулись. А потом — представьте себе! — появилась дверь с изображением филина…       Он начал фактически с конца, но тогда Одри подумала не об этом. Она подумала о том, как перед ним появилась дверь с филином. У неё была с бабочкой, у «Плащей» — с вороной. Наверное, это связано с тем, кому дверь предназначается. У каждого человека или, по крайней мере, героя этой безумной истории есть символ. Волк, пес, филин, бабочка, змей… А потом Одри поняла, что Марк стал задавать вопросы, а Захарра заинтересованно поглядывать на Тома и Эллисон, которые, сами того не понимая, стали героями своей маленькой фантастической и немного смешной истории.       — Чего это мы сразу суету наводим? — погромче, чтобы Генри услышал, спросила Фриск.       — Наверное, — также громко ответила ей Эллисон. — Потому что когда что-нибудь происходит, вы двое всегда оказываетесь рядом!       — Ну это же не наша вина, что что-то происходит!..       — Конечно, конечно, — задумчиво кивнула Рэн. — Не вы подняли на уши полицию целого штата, когда в Монтауке стала твориться какая-то мистическая хрень…       — Не вы зажгли бэт-сигнал над Нью-Йорком…       — Не вы довели до инфаркта беднягу Бертрума…       Одри спрятала улыбку за тетрадью. Если так подумать, они действительно натворили достаточно, но ещё больше — влипали в неприятности, которые были с ними не связаны. Она взялась за ручку, уткнулась ею в белый лист, взглянула на друзей. Дальше начался спор о том, кто за свою жизнь видел больше странностей и участвовал в них непосредственно, и так она, стараясь упорядочить тот поток информации, что источали из себя собравшиеся — все дружно, наперебой, — закричала:       — А давайте по порядку! Народ, по порядку! Кто есть кто, у кого какая история!       Генри лукаво подмигнул. Василиса судорожно вздохнула, не зная, чем заткнуть уши, кто-то начал рыться в сумке в поисках еды, но нашел только три жалких консервы с беконным супом да флягу с водой. Кажется, всех обрадовала идея создать нечто смутно напоминающее посиделки у костра, только вместо огня — свет белого шара, разгоняющий густые чернильные тени. Это отвлекало, позволяло ненадолго снять с себя свою шкуру и надеть чужую: стать из человека без способностей ведьмой или часовщицей, из немого пса с трубой вместо нормального оружия — обыкновенным, старым, потрёпанным жизнью, но горящим как никогда ярко, мужиком с топором. Некоторые понимали, что большинство историй не будет веселыми, однако каждый улыбался, точно пришел в цирк — в котором не истязают животных и не выступают клоуны, конечно. И Одри ждала, когда улыбки слезут с их лучащихся изнутри лиц, как старая краска со стены.       Одно она знала наверняка и одному радовалась: ей удалось приковать внимание компании к друг другу, увидеть в себе больше, чем набор внешне отличных, но пустых внутри существ. Она знала также, что никто не будет спрашивать её — каждому здесь было известно об Одри достаточно, чтобы не считать её незнакомкой и не задавать вопросов в стиле: «Так ты правда из чернил?». Не перебивали и не задавали вопросов только она и Василиса, с плохо скрываемым интересом прислушивающаяся к первой истории — истории Эллисон, которая оказалась хорошей рассказчицей. Откуда она, Эллисон, конечно, не помнила, но отлично осознавала себя как плод чьей-то богатой фантазии и ни капельки этого не боялась. Она рассказывала, как нашла свой мачете и первым делом зарубила потерянного, лезшего к ней с намерением «познакомиться».       — …и тут приходит этот парень, — Эллисон схватила задремавшего Тома за плечо и прижала к себе. — И как начнёт кидаться мусором в руку! Гавкать, рычать, как психованный, а потом прыгать на неё! Ууух, я тогда подумала: неужто Бог услышал мои молитвы, и я выживу? Я начинаю плыть по направлению к берегу на своей стремительно тонущей лодчонке, сзади меня ведется ожесточенный бой: это мой спаситель грызет руке пальцы, так что кровь хлещет во все стороны!..       Если бы Том мог, он бы зардел, как рассвет. Его хвост завертелся каруселью, в глазах блеснули огоньки, и он с гордостью стал слушать историю о себе. Одри знала о тех событиях, о них Эллисон рассказала ещё в Городе Разбитых Мечт, поэтому она почти не слушала. Она хотела изобразить пса, что в порыве истинного героизма спас нуждающуюся, с тех пор связав себя с ней прочными узами. Однако ничего не выходило: Одри оставляла на бумаге бледные тонкие штрихи, как следы от когтей, и думала не о рисовании и не об историях друзей. На языке играла сладость, приятная и приторная, чуть ниже паха все стягивалось в узел, сердце забилось сильнее, легкие стали прогонять воздух с удвоенной силой.       Наверное, это было ужасно. У них же зубы не чищенные, и они давно не ели ничего, кроме помоев и консервов, единственное, чем они могли довольствоваться — запасами воды, чтобы прополоскать рот. Стыд покрыл её лицо пунцовой краской, и она прижалась им к тетради, надеясь, что чуть прохладная бумага спасет её от жара.       Что ты думаешь обо всех них? Спросила, чтобы отвлечься, Одри.       Что тебе не стоит задаваться тупыми вопросами. А о них ничего. Дебилы как дебилы. Разве что Генри нормальный.       Настала очередь Рэн, и Одри невольно замедлилась. Девушка рассказывала о том, как началась эпидемия, которая унесла жизнь её мамы. Как она осталась с отцом, который увядал с тех пор, как пламя пожрало тело жены, как он лежал, хворая и почти не вставая, во всем зависимый от подрастающей дочери. Прямо об этом Рэн не говорила, но и Одри, и все собравшиеся, судя по их печальным лицам, видели ситуацию именно так. Фриск слушала внимательно, кивая и, похоже, приходя к выводу, что услышанное — кромешный, как бы она выразилась, «трындец». Одри же подумала, что дальше, похоже, истории будут все драматичнее и драматичнее, и скоро она в этом убедилась.       — Ладно, Одри, — обратилась она сама к себе дрожащим голосом. — От него ничего не дождешься. Остаётся делать все самой.       Она встала и, пересиливая саму свою суть, двинулась вперёд. Раз она нашла способ сделать так, чтобы друзья попытались с друг другом познакомиться и просто весело провели время, то и это ей под силу. Она пошла к Фриск, повернувшей голову к новому рассказчику, Тому, который в подробностях расписывал, как его живьем жарили на костре любители собачины. Она держала на своих коленях книгу. Сначала Одри подумала, что это «Иллюзия жизни», а потом разглядела получше: та была тоньше, и на это красочной обложке с изображенными мужчинами, что направляли друг на друга пистолеты, красовалось название — «Евгений Онегин». Подушечками пальцев она погладила плечо Фриск, отвлекая её от работы, и девушка с ножом задрала голову, чтобы взглянуть на Одри, радуясь тому, что она делает любимое дело — чинит книгу. Ведь в беге никто не обращал внимания, как часто падают сумки, как болтаются и во что врезаются. Видимо, один такой удар оторвал блок от верхней стороны переплета, и Фриск чинила его всем, что удалось найти. Как в своем сне.       — Ты же её спасешь?       — Уже спасаю, миледи, — она шуточно поклонилась. — Не волнуйтесь, скоро «Онегин» будет как новенький.       Откуда-то послышался плач. Кто-то попросил промочить горло, если вода ещё осталась…       — Прогуляемся?