***
Чернильный мир — удивительное место в том плане, что никогда нельзя предугадать, что он преподнесет в следующий раз. Здесь можно встретить и культы потерянных, построенные вокруг таких же, как они, потерянных, или вокруг ставшего легендой Чернильного Демона. Можно найти оставленный каннибалами мусор, брошенные дома, наполовину уже затопленные, но оставившие у себе остатки грустных историй бывших обитателей. Иногда попадалась вкусная еда, иногда — то, что нормальный человек точно бы не съел. Здесь существовали целый город с небом и луной, поезд-призрак и носящие одинаковый облик, но разные внутри, двуногие псы. Когда тебе будут казаться, что ты понял, по каким законам живет этот мир, ты также быстро поймёшь, что ничего не знаешь. Дорога к ядру студии была ещё хуже. В ней было все и сразу, от пустынных длинных комнат до леса, выросшего в четырех стенах, лабиринты из мусора и магическая трава. Бывало, создавалось впечатление, что о чем бы ты ни подумал — оно уже здесь есть. Одри Дрю решила перестать удивляться. Она предпочла принимать все, как должное, ведь только так, отсёкши в себе что-то настолько человеческое, как удивление, можно отчасти перестать бояться. Наверное, остальные поступили также. Когда на глаза попадалось что-то из ряда вон выходящее, максимум, что мог кто-нибудь сделать, это, повернувшись на миг в сторону такой вот странности, повести плечами. Одна была проблема: всей кожей чувствуя нехорошее, злое, Одри всегда озиралась по сторонам и прокручивала для себя всевозможные варианты развития событий, вплоть до того, что на них может выскочить огнедышащий дракон. И она не могла расслабиться. В то время как большинство членов отряда шли уверенно, отважно глядя перед собой, Одри прислушивалась к каждому шороху, чувствуя, как по коже ползут мурашки. Харви отвечал изредка и коротко, поэтому поддержки она в нём не искала. Но и в остальных не решалась — боялась навязываться или показаться посмешищем. И когда студия стала прежней, темное чувство не отпускало девушку. Лишь изредка в общем антураже находились несвойственные ей вещи, от которых тут же неприятно сводило живот: то таинственный шум далеко внизу, то абсолютно пустые комнаты. Длинные коридоры, воющие пасти вентиляций, разломы в полу, скрипящие двери и уходящие глубоко вниз шахты. Но все это было ни чем по сравнению с вновь и вновь возвращающейся чернильной рекой, подобно реву бурана разрезающей гробовую тишину. Чернила стекали с потолка и стен, чернилами были вымазаны ручки дверей, словно кто-то тяжелораненый бежал от некого кровожадного существа. Иногда чернил было так много, что приходилось либо скользить, часто падая, либо находить обход. Так продолжалось, по прикидкам, два дня. Потом начались более масштабные странности: вернулся черный плющ, подобный переплетениям сосудов охватывающий сперва маленькие участки стен и пола, позже — проглатывающий все больше и больше. Лозы становились толще, мясистее и напоминали скорее лианы или чьи-то обрезанные и связанные воедино кишки. Они расходились во все стороны, вырываясь из щелей в стенах, и, бывало, можно было найти черные непроходимые заросли гнезда, а которых копошились пауки. Была ещё одна странность: подсолнухи, которые были пусть и частым гостем в основной студии, все равно оставляли после себя массу вопросов. Откуда они взялись? Как здесь появились их семена? И почему, касаясь их, слышно хлюпанье? — Ещё одна река! — друзьям удалось срезать, поднявшись на пару этажей выше уровня реки, на этот раз оказавшись в настоящем рассаднике черного плюща. Лозы свисали с потолка и лежали на полу, как корни неких деревьев, и от чего-то наступать на них совсем не хотелось. Одри сглотнула. Заглянула вниз, чуть касаясь грудью шаткого ограждения. Увидела реку, о которой сказал Марк — она выплескивалась из ржавого стока, бросалась в виляющую котловину и втекала в ту реку, по течению которой они шли уже четвертый час. Подняла глаза наверх и увидела, как на высоком потолке, скрытом тенью, растут подсолнухи, с которых стекала желтая слизь. И Одри отошла под крышу, крепче ухватившись за «гент». Звездная нить прямо, как стрела, вела их по ровному туннелю, конца которого девушка, увы, не видела. — Вот срань, вчера видели реку, и снова — река!.. — Думаю, это значит, что мы близко, — заметил Генри, идущий чуть ли ни в конце отряда. — Возможно, сердце студии — настоящее сердце. И от него идут тысячи километров чернил, и это от него, бывает, слышен такой жуткий шум, будто кто-то спускается на очень плохом лифте. Том что-то написал и стал передавать написанное. Последней, кому в руки попала его тетрадь, стала Эллисон, и она дала её Генри. Он усмехнулся и ответил: — Да. Я стараюсь верить в лучшее. И, как и всегда, сердце в груди Одри подорвалось. Каждый раз, засыпая, она видела сон о висельниках. Красные ведут на плаху черных, кто плачет, кто обещает вернуться из Ада, кто — поет… тихо и печально, как умирающий ручеек, что к зиме сковывает льдом. Она запомнила и лицо певицы, и её взгляд, и голос, только имя этой красивой готовящейся к смерти женщины оставалось для неё неизвестно. И вот, удаляясь все дальше и дальше, уводя Василису, что, словно смирившись со своей судьбой, безропотно шла за ними, Одри казалось, будто происходит что-то до ужаса неправильное, и эта тревога, если и отпускала, возвращалась при любом удобном случае. И вот она снова вспомнила о том, как хрустнули шеи, как сорвался тихий голосок, и Одри согнулась, как от боли в животе. Скоро пол застелил толстый ковер мха, из которого тянулись ползучие побеги. Мох был черным, мокрым, как если бы его беспрерывно поливало дождем, от чего обувь стала промокать и скользить. Из стен появились не только подсолнухи, но и цветы, похожие на розы, сжатые в тугой бутон, в платье из пышных треугольных тонких листьев, и терновник — он выходил из одной щели и уходил в ближайшую, будто змея, умершая так, при ползание. Создавалось ощущение, что они ступили в лес. Наконец они добрались до края пропасти, и Захарра, у которой через раз (как и у всех остальных) работали способности, стала размахивать часовой стрелой в надежде вернуть мост, который здесь определенно когда-то был — его обломки выглядывали из черного бурлящего потока, как зубья скал. Потом попыталась Одри, и призвать на помощь силы студии не получилось. Да, она старалась поддерживать в себе вдохновение, много рисовала и общалась с друзьями, искала прекрасное в ужасном и красоту в тех обстоятельствах, в которых они оказались. Но ничего не получилось. Она знала, как важно идти и идти, потому что, чувствовало её сердце, напоенное Серебром, мертвые шли по пятам, как голодные разъяренные псы по кровавому оленьему следу. Она хотела продолжать путь, дойти первой и покончить с этим. И все равно ничего не выходило: ни одна досочка не сдвинулась с места и ничего нового на месте обломанных краев не выросло. — Другого пути нет, — осмотревшись, крикнула Гетти и ловко соскользнула с покатой крыши обратно в проход, едва носком сапога коснувшись деревянного ограждения. — Либо прыгать, либо самим строить из того, что найдем. — Не допрыгнем, — расценила их шансы Эллисон. — Здесь метров десять и ещё пятнадцать — точненько вниз, вооон на те обломки! Тэмс, может, наколдуешь чего-нибудь? — Я уже поколдовала, — вздохнула та. — Час назад, когда одна дура решила, что будет очень смешно встать у самого края. — Да я случайно, — насупилась Фриск. — Разве я похожа на человека, который нарочно бы сломал ограждение и сиганул вниз? — Это зависит от фаз луны, зуб даю, — фыркнул Марк и улыбнулся собственной шутке. — Ты либо самый осторожный человек в мире, либо самый неуклюжий. Поэтому просто скажи, что это ты нас двоих чуть не убила. — А чего ты полез? Ну упала бы я по собственной неосторожности, ну и что? — Ты сама схватилась за ме… Слушай, — ещё больше улыбнулся Марк, и что-то злое, ехидное появилось в этой улыбке. — А давай проверим, вернулось ли твое бессмертие? Джейк закрыл лицо ладонью, прошел, прижимаясь всем телом к стене, и присел возле Одри и Захарры, которые, не слушая препирательства друзей, смотрели в взволнованную чернильную бездну. Его тень нависла над ними, как черная туча, и лицо, подсвеченное падающим сверху золотым светом, показалось очень усталым и хмурым. Он недолго посмотрел вперед, потом вниз, кивнул. И сказал: — Они могут так долго. — Если бы к ним присоединилась Василиса, то спор длился бы вообще вечность, — усмехнулась Захарра. Джейк мрачно взглянул на связанную: волосы выбились из косы, взор желтых, измененных перемещением через чернильную машину глаз потух. Тогда он пожал плечами и также тихо, ступая огрубевшими грязными ступнями по мшистому полу, стал пятиться назад. Глаза — кошачьи, широко расставленные, — вспыхнули. Ушки — задрались. Из-под губы показался оскал мощных клыков. А потом он побежал и, перепрыгнув Одри, которая в самом деле перестала чему либо удивляться, с грацией, неожиданной от гиганта, весившего предположительно двести килограмм, приземлился на другой стороне пропасти. Что ж, подумала девушка. В отличии от большинства он был немногословен и действенен, за что Одри втайне его уважала. — Я пошёл! — крикнул он, и Генри кивнул ему. Другие не отреагировали. — А, к черту… — и, махнув рукой, стал удаляться во тьму. Так и не придумавшая, как помочь друзьям, Одри вконец поникла. Ей казалось, что она самая бесполезная в их компании, и, чтобы не показывать насколько расстроилась из-за очередной неудачи, пошла прочь. Прошла мимо Генри, который на пальцах объяснял разбушевавшейся троице, почему им стоит просто успокоиться и перестать спорить из-за пустяков, мимо Рэн, которая строила Василисе рожицы, пытаясь развеселить (будто та могла улыбнуться со скотчем на рту) и мимо Тома, прислонившегося к ограждению спиной и выправляющему смявшийся «гент». На берегах росли грибы, по крайней мере, эти белые круглые наросты с тонкими шейками выглядели, как грибы. Очень ядовитые и источающие из себя слизь, наверняка на вкус похожие на мертвечину или что похуже. На стенах — плесень, мох и плющ. Дальше будет хуже, подумала Одри. Или снова станет как раньше. Или появится что-то новое. Некое новое испытание, которое проверит героев пути на доверие, щедрость и так далее. Похоже, Темная Пучина не намерена нам помогать, заметил Харви. Она только хочет, чтобы ты выжила, а остальное — не важно. А я думала, ты замолчал навечно, мрачно усмехнулась Одри. В себя приходил. Вздох, тяжелый, грустный. Не в духе? Напряжена. И она поделилась с Харви своим сном о повешенных людях и о переживаниях касательно своего места в команде. Зная, как тот начнёт закатывать глаза и смеяться над ней, ведь проблемы Одри, разумеется, пустяковые, преодолимые в пару шагов: всего-то нужно об одном забыть, а о другом хорошенько подумать и сделать что-то необыкновенное. И тот правда не знал, как отреагировать. Живя в одном теле, они продолжали многое утаивать, не желая грузить друг друга. Таким образом, думала Одри, они сохраняют границы, ведь, если все у них будет общее… кто знает, что случится? Она положила руку на лоб, грудь сдавило. Хотелось дышать, но здесь это душно, как в маленьком набитом людьми автобусе. Резкий хлопок заставил её подскочить. Джейк стоял на другой стороне пропасти, и между ним и остальным отрядам лежал узенький мост, собранный из четырех связанных с друг другом дощечек. Он заговорил, но сквозь шум крови в ушах Одри его не расслышала. Харви устал от её резких скачков настроения. То она веселая и активная, то печальная, даже злая. Ей уже говорила об этом Фриск: борись с этим, я буду тебе помогать, но не смогу, если ты не станешь и сама себе помогать. Забудь. Сейчас приду в себя и стану той Одри, которая нужнее всего… Ты уж постарайся. И не забудь, что нам ещё многое предстоит сделать, так он недвусмысленно намекнул на возвращение в камень Шута. Он не утешил, не помог, но его «Ты уж постарайся» помогло лучше всего, потому что было обращено к той составляющей её личности, направленной на действие, а не чувство: ты уж постарайся идти ровнее, ты уж постарайся больше не ныть. Легкий упрек. И самый лучший. Отрезвленная, Одри натянула на себя улыбку и направилась к мостику. Помочь себе. Найти силы внутри, а не снаружи. И не забывать. Спасибо. Ты как всегда неподражаем. Заткнись. Она галантно пропустила Фриск, мимолетом коснувшись её руки, чем вызвала у той недоумение, недоумение, которое умудрилось обеих рассмешить. Мир стал краше: вернулись краски, свет, надежда, что все ещё можно преодолеть, что что-то можно оставить позади и двигаться дальше. Сердце ныло при мысли о Василисе, черных, красных, способности действовать ради команды и себя. Было трудно. Но Харви оттолкнул её от этих мыслей, и Одри твердо решила не циклиться. Вот Фриск прошла, встала рядышком с Генри, Гетти, Тэмсин, Эллисон и Джейком, и, затаив дыхание, стала ждать. Одри не боялась. За время блужданий между мирами она стала поразительно лёгкой, бой научил её двигаться плавно, как в полете, все события, случившиеся с ней — показали, каким может быть страх, и никакая дощечка с ним не сравнится. Так она дошла до конца моста, и вскоре, когда последний член отряда присоединился к ним, дорога продолжилась. В темном коридоре, освещенном ручным фонариком, прыгая через провалы и перелезая через груды кирпичей и досок, друзья старались не разговаривать, чтобы не наглотаться пыли. Каменная крошка хрустела под ногами, грязь забивалась в нос. Вдалеке, внизу, доносился рокот. Одри прислушивалась к нему, как если бы тот рокот был песней из сна, и стоило лишь коридору кончиться, стоило им выйти к тупику, она вновь чуть не поддалась унынию. В двух с половиной метрах над ними зиял зарешеченный проход в вентиляцию. Других путей не было. И пришлось Тому и Марку поднимать Гетти, чтобы та посмотрела, есть ли что-то с другой стороны.***
Они провели в пути шестнадцать часов с редкими перерывами, то спускаясь глубоко вниз, то поднимаясь, чуть ли не ударяясь о высоченный потолок. Река пропала, и её шум казался путешественникам далеким и нереальным, как звон в ушах. Проходили постепенно и зеленые участки: увядали подсолнухи, хрустел, как лёд, редкий сухой мох под ботинками. Но розы, некоторые уже распустившиеся, и плющ ещё попадались. Не всегда, но точно чаще мха и грибов, от которых пахло как от дерьма. Розы же, напротив, пахли как им полагается — сладко и нежно. Их запах напоминал о лете. О теплых солнечных лучах, чуть прохладной ветре, забивающемся в волосах, широкополых панамах, которые норовят слететь с головы, и влаге, которая стекает со стеблей купленных цветов. Вдыхая этот чудесный аромат, перебивающий все остальные, Одри нашла ещё одно воспоминание: восьмой класс, гормоны вовсю бушуют, и ей ужасно хочется любви. Настолько, что она сама себе купила розу, чьи шипы ранили ладонь, и представила, будто ей её подарил воображаемый кавалер. Краем глаза она заметила, как Рэн и Том странно поглядывают на одну розу, едва виднеющуюся из-под плюща, а потом, когда отстают от отряда, дружно начинают рвать его в попытках достать прекрасный цветок. Одри специально остановилась, чтобы узнать, получится ли у них, не поранившись и не перессорившись (она предполагала, что каждому нужна именно эта роза и никто другому уступать не станет), сорвать её. За спиной ухахатывалась с собственной шутки Эллисон. Захарра хлопала её по спине, помогая с кашлем, который пришел после смеха. Никто не останавливался, и Одри была вынуждена позвать дерущихся друзей, чтобы не отстать. К концу дня, когда звездная нить поблекла и стала неотличима от струйки воды, команда соскользнула вниз с возвышенности наваленных бочек и ступила на каменный пол, выложенный, как мостовая. Их шаги заглушали рёв чернильного потока, дыхание — тишину. Они набрели на скопление домов, прилегающих к друг другу справа и слева, так что мостовая была идеально ровной серо-черной полосой, идущей в тьму. Единственный фонарный столб стоял посреди улицы, и тот не горел — потух, возможно, многие десятилетия назад, покрывшись паутиной. Сами дома, одноэтажные и низкие, с плоскими крышами, были не в лучшем состоянии: выбиты окна, двери висят на хлюпких петлях, заваливаясь назад, кое-где виднелись дыры, точно крот прогрызал себе путь наружу. Одри первая подошла к фонарю, слыша, как неуверенно идут за ней остальные, стерла пыль с кованного железа и обнаружила гравировку. «Это город, которого нет. Будь как дома, путник! Обустраивайся и не задавай вопросов!», — прочитала она. Последнее предложение её насторожило: почему им лучше не задавать вопросов? И почему это город, которого нет? Ох, не нравится мне это, подумала Одри и подняла голову. Друзья уже вышли вперед, осматривались, и Марк с Генри на равных раздавали указания. Было решено разделиться и обойти город со всех сторон, и чтобы у каждого было по бегуну, который бы доносил остальным группам о последних новостях. — Хотите шутку? — прозвучал удаляющийся голос Эллисон. — Нет. — Хочу! — Знаете, что делают кофейные зерна, когда варятся? — широко улыбнулась она и, не дождавшись никаких предложений, крикнула: — МОЛЯТСЯ. Харви хмыкнул, и губы растянулись в его улыбке. И снова, правда, никто не рассмеялся над её шуткой, и от этого стало ещё смешнее. Брат с сестрой попали в отряд Джейка и Захарры, поэтому двигаться приходилось быстро — одна от природы ходила так, будто бежала, а у другого в связи с физиологическими особенностями был широкий шаг. Ноги, спина, плечи, все ныло, ходить становилось все труднее, но Одри не жаловалась и пыталась радоваться. В этом городе, которого нет, может найтись что-то интересное. Если же ничего нет, все равно хорошо. Скоро она поспит. Или… Одри широко улыбнулась при мысли о том, что, едва все уснут, она пнет Фриск в плечо и потащит на новую разведку — их собственную. Захарра много расспрашивала Джейка о том, почему он синий и зачем ему этот сломанный лук. Тот не терялся и в ответ спрашивал, может ли она показать свои крылышки, или все разговоры — просто красивые сказочки. Слушать их было весело, особенно потому что они ни о чем не спрашивали. Так троица пооткрывала множество дверей, вместе упала в чернильный пруд, скрытый серой, как пепел, ряской, и нашла труп непропорционально огромной вороны, распластавшейся на дороге подобно саженому пятну. С превеликим удовольствием Одри, пока Захарра и Джейк отвернулись (тот показывал часовщице, как держать лук), порылась в мусорном ведре и набила карманы очень нужным хламом. Город был тихим местом: закутанным в чернильную ночь без звезд и луны, потухший, как тот фонарь на площади, зарывшимся как следует в растительность. Длинная трава и мох лезли меж блоками камня, из деревянных досок просачивалась плесень, под домами, в их основании, росли сады колючих сорняков, заборы из жести увили плющ да тернии. Пахло как в парке, только без примеси сигаретной вони и городских дымом, что приносит ветер. Бродить здесь было удивительным образом жутко и приятно, как будто, в какой бы компании ты ни оказался, ты всегда один. Настолько один, что останешься наедине со своими мыслями, настолько, что сознание само рисует неясные силуэты во мгле. Здесь мог бы случиться зомби-апокалипсис, подумала она. Или бомбежка, в ходе которой некоторые дороги стали напоминать поверхность луны, а дома развалились. Все было тихо, таинственно, умиротворенно. Город умер. И на его теле стала расти жизнь, грибная, цветочная, сорняковая, пахнущая и сладко, и горько, и мерзко, точно разложение. Здесь красиво, сказала Одри, не понимая, что говорит при помощи Силы. Вот бы… здесь остаться. Не навсегда, но настолько, насколько захочется. Не буду спорить, ответил Харви. В конце концов, что-то мне подсказывает, что это одно из последних мест, где мы может отдохнуть и почувствовать себя в безопасности. Примерно через час все собрались в маленькой прачечной, поросшей пушистой черной растительностью с потолка до пола, и Одри допросилась до того, чтобы постоять в дозоре и через некоторое время разбудить Тома и Эллисон. Они поели, немного поговорили и легли спать. «Плащи» — прижимаясь к друг другу, Генри — обнимая топор, Захарра — сидя, крепко держа верёвку и, наверное, засыпая дольше всех. Долгое время она просто смотрела на Василису с жалостью, смыкала веки и яростно старалась заснуть, после чего просыпалась, и цикл повторялся. Проблемы со сном были ей не в новинку — вот уже несколько раз Одри видела, как ту мучают те же чувства, что мучили её саму. Неправильность и несправедливость. Но вскоре она заснула, и её сопение сплелось с остальными звуками сна. Стало тепло. И совсем не страшно. Разбудить Фриск было трудно — та вымоталась за день, и в какой-то момент Одри все же решила оставить её в покое. И именно тогда она проснулась и, постаравшись казаться веселой, села рядышком, касаясь бедром её бедра. Они сидели у входа, вооруженные и внимательные к изменениям в неподвижной темноте и пению сверчков, в существование которых в чернильном мире девушка сомневалась до сего момента. Душа подрагивала: легкий холод, тайна, сизым туманом обнявшая город, одиночество и переживания вдохновением наполняли её. Желание порисовать росло. И просто уснуть с легкой улыбкой на лице. Меньше всего на свете ей хотелось думать о том, когда тихое время кончится, и кровь и металл вернутся в их жизни. Не хотелось думать ни о висельниках, ни о том, долго ли ещё идти, что делать с Василисой… но мысли обо всем и сразу не давали Одри покоя. Она без слов положила голову на надежное плечо. В её волосах путалась острыми шипами подаренная роза с пышными мягкими лепестками цвета обсидиана. Руку сжимала рука Фриск. И они просто смотрели на горизонт без линии и умирающего солнца, во тьму, которая была королевой этого города, и никто не задавал вопросов — откуда он, почему он разрушен и кто здесь раньше жил. Одри хотела бы пройтись, тем более что во время общего сбора Рэн вкратце рассказала, как видела целый рассадник полыни, росший на черной с серебряным вкраплением земле, точно как та полынь, которую нашли они с Марком. Но, оказавшись в дозоре, Одри поняла, что не сможет покинуть пост, ведь это значило бы вновь показать себя бесполезной. — Расскажи историю, — попросила она. — Любую. Фриск довольно ухмыльнулась: ей, как барду без голоса, нравилось рассказывать истории. Иногда казалось, что, будь они погружены в темный августовский вечер, где есть шелест листьев и треск костра, где все они собрались в узкий теплый кружок, Фриск могла бы говорить вечно. О великих сражениях и сломанных маленьких судьбах, о подвигах и предательствах, о смешном и грустном. И сейчас она заговорила, лаская слух своей нескладной, от того очень живой речью. — Война с Люцифером, приближение Большой Зимы и скорый приход белых ходоков. Я слышала эту историю от Аанга и Одиннадцать. Позже, насколько я знаю, все, о чем они поведали, сыграло важную роль в сражении с этими ледяными засранцами. Нас всех четверых тогда объявили вне закона, а это значило — любимая Люцифером виселица… Хотя не знаю, как бы он меня… а, черт, ладно. Так вот… Она стала рассказывать удивительную историю спасения: что-то про секретное оружие, про трех шпионов, которые собирали сведенья для Братства, про девушку, которая сжигала все, до чего дотрагивалась её кожа. Но Одри не слушала. Слова о виселице снова пробудили в ней мысли о будущем, в котором повесят плачущих, молящих о прощении людей. На поверхность всплыли и отрывки песни, что пела сероволосая женщина, которую вот-вот — и взвесят. Одри не могла избавиться от ощущения тяжелого камня в груди. Словно части одного целого, известного со слов друзей и невесть откуда, как если бы она всегда знала это, пытались соединиться. Разговор Генри и Марка, услышанный три дня назад, заиграл новыми красками, и в сознание её впечаталась сказанная Штейном истина: все возвращается бумерангом. По кругу, как по кольцу. — Неужели… — Одри пыталась задать правильный вопрос, чтобы Фриск знала, что та её слушает, и чтобы кое-что узнать. — Неужели Люцифер был настолько плохим? Девушка с ножом прервалась, не закончив предложение. Взгляд её остановился, лицо стало белым, как снежные хлопья, и большой вздох стиснул легкие. А потом, переместив взгляд на Одри, она сказала: — Нет. Он был не просто очень плохим. Он был монстром. И когда его свергли, когда думали, что он мертв, Рыцари верили, будто с ним уйдут и все их проблемы, — взор её потемнел, и, громко сглотнув, Фриск отвернулась. Одри покрепче сжала её ладонь, догадавшись, о чем она подумала: о всех казненных, о войне, голоде и предательствах. — Но после себя он оставил страшное наследие, и отголоски его правления звучат до сих пор. Думаю, поэтому орден стал таким. Почему Рыцари убивают друг друга и предают, не поведя ухом. Почему мы все вообще здесь. Все из-за этого куска дерьма. Это он сделал их такими. Одри не ожидала от неё столько откровений и, её зная, как заполнить возникшее между ними молчание, стала ерзать на месте. Что сказать? Как быть? Осталось только вздохнуть, про себя жалея Фриск и всех, кто через это прошел, для кого те годы стали неисцелимой, несмываемой меткой на сердце. Когда знакомая жизнь рухнула, друзья стали врагами и умерли десятки и сотни людей. Когда умерли старые легенды, родились новые, но всем одинаково пришлось решать, кто на чьей стороне. — Думаю, нам пора спать, — шепнула Одри ей на ухо и поцеловала в щеку. — Иди, я разбужу сменщиков и присоединюсь к тебе. И Фриск благодарно прислонилась лбом к её виску, как кошка. Эллисон и Том поднялись, и женщина тихо стала спорить со своим неразговорчивым другом у входа в прачечную. Девушки легли, накрывшись плащом, и Одри прильнула к спине Фриск. Но сон не шел. Её слух напрягся, от чего она не могла сосредоточиться, и Одри ворочалась, желающая поспать, однако напряженная, как любой из тех висельников. Она вспомнила и слова Марка. О том, что они все идут на огонь. И эти надоедливые строки песни, пропетые в пустоту, пропетые человеком, которому суждено умереть. Ей хотелось спросить, знает ли девушка с ножом эту песню, когда та появилась и почему. Может, как раз в то же время, при диктатуре Люцифера? Ведь вешали всех Рыцарей, что казались ему неугодными, отлавливали, пытали и подводили к петле. — Спи… — Я пытаюсь. Извини. Послышался вздох. Одри подумала, что со своей бессонницей могла бы пойти в другое место, к примеру, в дальний продуваемый угол, или заныкаться между стиральными машинами. — Обнять? Она прислушалась к своим ощущениям, к кому в горле, к трясущимся коленкам, к тысячи мыслям, что сковывали движения и зарывались все глубже в мозг, лишая сна. И кивнула, после чего развернулась лицом к Фриск и нырнула в её нежные объятия. Оказывается, теплые руки на спине, ровное дыхание спящего человека, биение сердца и мягкая ткань чудесного плаща вместе становились замечательным снотворным, и, чувствуя теменем, как движется грудь любимой, как припекает шею от чужой кожи, Одри стала проваливаться в сон. Отступили и страшные образы, и тревоги о будущем. Настало то самое прекрасное краткое «сейчас». Но она не нашла покой. Ей снова снились висельники, подпевающие за смирившейся со своей участью воительницей, и кровавый туман кутал в себя терзавшие девушку мысли. Ей снились человек-тень, которым оказался Генри, и остужающий кровь, как северный ветер, свист. Она понимала, что должна проснуться и, губами коснувшись камня с серебряными прожилками, прошептать пароль, и тогда перед ней раскроется ещё одна мрачная тайна. Понимала, и не могла. Одри барахталась во сне, как не умеющий плавать тяжелённый слон, и вина волнами чернил захлестывала её. Тогда она твердо решила не дать случиться ужасному. Она не позволит вешать тех, кто опустил оружие и сдался, тех, кто ничего не знает и просто хочет выжить. И она гребла вверх, вверх и вверх, рассекая собой, как стрелой, вязкую черноту. Тьма сна расступилась, и желтые глаза вспыхнули в мире яви. Холод прокрался под одежду, окаменевшие пальцы с трудом задвигались, и ощущение собственного тела вернулось. Одри обнаружила себя одну под плащом-невидимкой, отчасти слезшем с неё и смятом ближе к коленям. Она ещё не до конца проснулась, но страх уже обуял её, вцепившись в каждую клеточку, и дыхание замерло в легких. Никого рядом не было. Сопение и храп прекратились. Время застыло, как смола, и зрение вернулось, слух обострился. Паника родилась и умерла, вместо неё — осознание ненормальности происходящего, точно она все ещё спала. И это осознание придало сил, толкнуло вперед, и в следующий момент Одри схватила «гент» и вскочила. Перед ней стоял пес, а может все-таки волк, в комбинезоне, в черных туфлях и с белыми перчатками на руках, и его добрый взгляд пронзил Одри, будто молния. Рядом уже стоял Генри, за ним — все остальные, вооружённые до зубов. Затем пес оглянулся на Генри, и тот спросил, сам не свой, побледневший, с вытаращенными глазами, и держащий топор в трясущихся слабых руках: — Борис?..