***
Это было странно: проснуться в теплом, почти уютном доме, в приятном сумраке которого тихо храпят друзья, и только хозяин стоит у окна, наблюдая за тьмой снаружи. Странно было проснуться после очередного кошмара, после того свиста. Чувствовать шею целой, легкие — наполненными воздухом… это было странно. И удивительно. Она убрала руку с тела любимой, наверняка переживающей свои кошмары, осторожно приподнялась и накинула на себя куртку, подаренную владельцем дома, и поднялась. Через пару мгновений, поцеловав любимую в щеку, она стала пробираться к псу, стоявшему к ней спиной. А когда поравнялась с ним и тоже взглянула в окно, вздохнула. Там было темно и очень красиво. Желтые светлячки парили над густыми зарослями с черно-синими цветами, вокруг маленьких хилых деревец с зелеными листьями. Мгла обступала дома, безмолвные, хранящие некие свои тайны. Вдали горела звезда — фонарь. «Не спится?», — написал Борис в своем блокноте, и Одри кивнула. — Не сочти меня глупой, — она обняла себя за плечи. — Но трудно заснуть в доме у незнакомца. «Твой отец оставил меня здесь, чтобы я помог тебе, — он осуждающе взглянул на неё, и Одри была вынуждена улыбнуться, сбавляя градус напряжения. — Вы можете остаться здесь на столько, на сколько захотите, я не стану вас прогонять. И вредить вам я тоже не хочу. Это не в моих планах». Уже день они гостили у доброго пса, единственного жителя города, которого нет. У него был маленький приземистый домик на окраине, наполовину, казалось, утопленной во влажной чернильной почве с серебряными осколками в ней. Его дом окружала молодая полынь, вокруг же росла всевозможная растительность, пахнущая, как волшебный, нереальный сад. Борис увел их из обдуваемой прачечной, помог расстелить спальные места, а потом накормил беконным супом и развлек своей историей. И вот Одри вновь заснула здесь и проснулась, понимая, что боится. И боится не только радушного хозяина, но и свои сны. — Нет, — сказала она. — Думаю, как они все проснутся, мы уйдем. Поэтому, если тебе есть что рассказать, выкладывай сейчас. Вместо ответа Борис отложил блокнот на подоконник и, сделав один аккуратный шаг вперед, к ней, протянул руку, как будто приглашал на танец. Одри не вложила в неё свою. Она привыкла доверять тем, кого знала лично, научилась распознавать ложь и преуспела в видении будущего. Того, что смог бы предсказать человек, лишенный пророческого дара, который присущ всем путникам между мирами. И Одри видела: это не сулит ничего хорошего. Борис жалобно и печально смотрел на неё, ожидая, когда та решится, и Одри нашла новое будущее, в котором этот пес, друг Генри из другого времени, правда желает им помочь. Затем она положила свою тонкую руку на его широкую, с толстыми пальцами под белыми мягкими перчатками, ладонь. Струя силы жидким чуть теплым золотом влилась в её вены, и Одри испугалась, что задохнётся: подарок оказался неожиданным и очень приятным. Заметивший её реакцию Борис улыбнулся уголками рук, разжал пальцы, выпуская Одри, и быстро, как мог, написал на тетради: «Джоуи Дрю создал этот город не просто так и я в нём живу не просто так. Да, я рассказал вам о многом. О том, что питаюсь плодами местных растений, о том, что никого, кроме меня, здесь нет, о том, что раньше я был человеком и даже знал Тома. Я не соврал и о том, что знаю об испытаниях, проложенных твоим отцом. Но кое-что я утаил. Я здесь, ведь Джоуи Дрю захотел, чтобы на пути ты повстречала старых знакомых. Только ты и, если захочешь, еще один человек. Здесь неподалеку живут Портер, он, в отличии от меня, может выходить в основную студию и в курсе последних новостей. Он даст тебе ещё одну способность. Все ради того, чтобы у тебя было время, спокойное время, когда можно подготовиться перед концом пути. Все как в сказке, понимаешь?». Одри замерла. Она медленно опустила руку с блокнотом, на котором он мелким неразборчивым почерком поведал обо всем, и теперь она совершенно не знала, как реагировать и что делать. Она просто стояла, тихо дыша, окутанная тьмой и безмолвием. И хотелось одного — лечь обратно. И дослушать. Узнать все, все, все до последней капли. «Грядет буря, — взяв блокнот, продолжил писать Борис. — Ты должна быть готова». — Буря? — хмыкнула она и удивилась улыбке на своем лице. Этой жалкой, грустной улыбке. — Конечно. Везение не длится вечно. Рано или поздно оно… — подавившись словами, которые встали костью в горле, она обернулась к друзьям. Они спали, ни о чем не беспокоясь, сморенные приятной усталостью столь тихого путешествия. Дольше всего она смотрела на Фриск, умиротворенную и, кажется, все же лишенную кошмаров. Вот бы, подумалось ей, можно было все же лечь рядом и спать с ней в обнимку вечность. Без троп, ведущих во тьму, без крови и металла, без убийц, заговоров и пророчеств. «Она ждёт в конце», — написал пес. — Что в конце? — недоуменно спросила Одри. «Мгла, — он стал писать коротко, резко, как будто боялся выдать чего лишнего. — Там, в конце, ждёт мгла. Будет опасно и страшно. Но ты справишься. Главное, не забудь про Портера». Она все ещё ничего не понимала и знала, что не поймёт. Борис выглядел усталым и одиноким старым псом, которого потрепала жизнь. Он жил здесь один, ни с кем не общаясь и не видя света. Все, чего хотел бы Борис, наверное, чтобы все это кончилось, и дочь Джоуи Дрю закончила начатое. И та сама взяла его за руку, сжимающую блокнот, и внимательно заглянула ему в глаза своими желтыми, наполненными сиянием солнц. И кивнула, шепнув: — Я справлюсь. И… спасибо за все. Они знали друг друга всего день, но оба обнялись, как друзья, прошедшие через годы дружбы. После чего Одри вернулась к Фриск и, прильнув к её спине, позволила себе наконец поспать. О камне она снова забыла.***
У Одри в последнее время было слишком много дел, и за какое взяться первым она не знала и тут же забывала о половине из них. Но сейчас, завтракая в компании «Белых плащей» вместе с Харви, от чего-то сильно заинтересованном в ожесточенном споре Рэн и Тэмсин, она думала об одном из дел: о том, как бы улизнуть к Портеру. Она то и дело кидала вопросительные и просящие взгляды на Бориса, а тот уделял время каждому своему гостю и сидел с каждым из них. Она грызла ноготь на большом пальце, панически размышляя, что ей делать теперь. Рассказать? Вроде можно, но Одри казалось, что, попытавшись объяснить ситуацию команде, лишь сильнее все запутает. Был только один человек, которому ей удалось все рассказать, и этот единственный человек понимающе кивнул и, осмотревшись по сторонам, тихим голосом ответил Одри: — Твое безрассудство тебя убьет. Но я знаю это чувство, когда тебе кажется, что, если ты никому ничего не скажешь — не накаркаешь. А дел и вправду невпроворот, поэтому… — Фриск пожала плечами. — Если хочешь, я пойду с тобой. Одри хотела без раздумий предложить ей пойти вместе с собой. Они бы вдвоем прошли через тьму, как в старые добрые времена, и Одри было бы не так страшно. Но она знала, что кто-то должен помочь ей либо выбраться прямо сейчас, либо, теряя время, когда все уснут — и неизвестно ещё, уснут ли все снова здесь или двинутся в путь. Генри был сам не свой, Марк же предпочитал ни о чем не спрашивать, словно и ему самому было необходимо достать Ключи. Она подумала о том, что ей снова снились висельники: снова песня, снова желтоглазая женщина… и снова безжизненные взгляды, направленные в пустоту. Нужно было не спать, разобраться со всем раньше. Но раз не вышло — нужно сейчас, иначе будет поздно, и мертвые доберутся до Ключей, а женщина с шрамом повесит молящих о помиловании воинов. Все больше поддаваясь панике, Одри стала мять края своей толстовски и оборачиваться. На Захарру, которая пыталась кормить Василису, как ребенка, пока та, безвольно опустив голову на грудь, пыталась снова уснуть. На Генри, которого видела в сюрреалистическом и от чего-то очень страшном сне. Она бы вскочила, бросилась к двери и растворилась в темноте, она бы бежала, пока не нашла бы Портера, а потом — выход в основную студию. Почему она простой человек? Почему она должна отдыхать, почему должна чувствовать себя в безопасности, пока происходят такие дела? Она действительно собиралась резко встать, но пододвинувшаяся ближе к ней Фриск порывисто её обняла. Не из нежности или жалости, а чтобы просто не дать сделать ещё один необдуманный тупой поступок. Одри показалось, что её зажали между молотом и наковальней, когда девушка чуть ли не прыгнула к ней, стиснув руки на спине и до хруста сжав ребра. И очень-очень удивилась, хотя давно должна была перестать, что Фриск поняла её намерения без всяких слов. Не знающая, что сказать, ставшая похожей на гладкий вылизанный берег моря, Одри застыла. А потом сотни мыслей вихрем промчались сквозь неё: о том, как было бы трудно объяснить друзьям, почему она сбежала, как бы было неловко вступить с ними в схватку, как бы она пошла, не взяв с собой ни «гент», ни плащ. И осторожно обняла в ответ. — Дождись ночи, — посоветовала Фриск. — Знаю, ты бы хотела как можно раньше, но шум тебе не нужен. Город большой, путь не близкий, и при всем желании Борису не удастся нас удержать. Поэтому жди, когда мы двинемся в путь и когда все уснут. Может, повезёт, и идти будет не далеко. Одри кивнула. Похлопала её по спине и тихо ответила: — Хорошо. Как… Как скажешь, — с этими словами она прикрыла глаза и попыталась унять колотящую её дрожь от осознания того, что к этому моменту все может пойти не так. И почему Одри раньше не решилась искать дорогу к висельникам? И почему только сейчас, когда времени, казалось, уже не осталось, нужно искать Портера, чтобы себе утраченные силы? Почувствовала, как объятия, напротив, становятся ласковей, а рука, до этого стискивающая ребро, оказалась на затылке. Одри позволила обнять себе в ответ и прикрыла глаза, прислушиваясь к голосу извне: — Никто ничего ещё не успел сделать. Ты справишься. Только сейчас не делай никаких глупостей, потому что, если сделаешь, плохо будет… Одри стала глубоко дышать и, как и всегда, это помогло, и она даже услышала Харви, облегченно переведшего дух, словно тоже испугался, как бы сестра не натворила чего.***
До самой ночи она не знала, чем себя занять. Начались сборы, и Одри сперва помогала друзьям найти их вещи, а потом начищала оружие, желая хоть сколько-то нибудь побыть полезной. И только Генри, Том и Гетти ничего не делали: оба пса играли в шахматы, молчаливые, как изваяния из камня, а Генри и Гетти стали зрителями. Генри тихо помечал особенности игры обоих участников, у Гетти был более простой вопрос, откуда они вообще знают, как играть в шахматы. Но такими вопросами в таком месте задаваться точно не следовало, потому что играющие в шахматы собаки — самое обыкновенное, что могло бы встретиться на их пути. Затем она услышала, как Генри рассказывает Борису о том, что с ним случилось в прошлых временных линиях, и Борис что-то ему ответил, от чего мужчина на секунду потерял дар речи. Одри хотела уже подойти и заглянуть в блокнот, но в этот момент поймала на себе взгляд Василисы. Волосы её потеряли рыжий блеск, потемнели, свалялись, и черты белого лица заострились, под покрасневшими глазами ясно вырисовывались синяки. Как вампир, подумалось ей. И смотрела она также — как вампир, как хищник на добычу. Василиса перемотала злиться на Захарру и бросаться на остальных, а вот Одри… Одри все ещё вызывала в ней ненависть. Будто это она виновата в скорой смерти её товарищей. Будто она виновата в том, что у неё не было семьи. Будто Одри стала для неё олицетворением всех поражений и трагедий. И она отвернулась. Дикое желание подойти поближе и рассмотреть, есть ли у неё что на шее, или все оказалось сном, смыло. Она понимала — если подойдет, Василиса и связанная найдут способ её убить. Нет, Одри уже не боялась. Но умереть вот так? Извините. У неё было много дел. И все, когда Одри вернулась к чистке оружия, мысли о Василисе Огневой не отпускали её, как если бы она запуталась в зарослях терновника. Когда с оружием было покончено, Одри вновь почувствовала себя медлительной и ненужной. И, чтобы оказаться подальше от всеобщей суматохи, она приняла решение сбежать, пока никто не видит, и спряталась на заднем дворе, заросшем полынью. Горький и сладковатый, как цитрус, запах защекотал нос, лёгкое наполнило чистым, насыщенным воздухом, от которого закружилась голова, когда девушка обошла дом. Она села и, спокойно вздохнув, уткнулась затылком в голую стену, путаясь волосами в занозах. Уже в сотый раз она перечитала комикс «Ночной оборотень», который наверняка был нарисован в каком-то другом мире, потому что, мало того, что год публикации значился как семьдесят пятый, так ещё здесь фигурировал Лунный Рыцарь — то есть, Марк Спектор. Как герой комикса, герой, которого в том мире считали просто нарисованным персонажем. Комикс был незамысловатый, тоненький, с яркими иллюстрациями и выделялся разве что тем, что сначала Лунный Рыцарь был врагом главного героя, Ночного Оборотня. И вскоре Одри привела душу в порядок и обратилась к Харви: Готов к ночной вылазке? Вопрос состоит в том, готова ли ты, ворчливо ответил ей брат. Но ты не готова. Ты опять хочешь мчаться сломя голову или оказаться как можно дальше от опасности. Упрек был справедливым. Страх гнал её прочь и в то же время тянул вперед, чтобы поскорее покончить со всем и наконец подойти к финалу путешествия. Финалу, в котором ждут её мгла и буря, обещанные Борисом. Страх… Казалось, Одри перестала бояться. Но слова Бориса взволновали её решимость, и она снова тряслась, не зная, как ей быть, и ища поддержку в людях, которые могут погибнуть из-за неё. Одри сорвала один пучок полыни, прижала к лицу, вобрала в себя её запах. Запах знакомый и совсем другой, необычный, сказочный. То, что это была вовсе не полынь, она давно поняла, но не знала, как называть это растение иначе. В любом случае, она успокаивала, даруя покой и ясность мысли, вдохновение и тепло в груди. Так она не сразу услышала шаги и, обернувшись, изумилась, увидев хозяина дома, что-то пишущего на ходу в своем блокноте. «Это сухольдаль, — словно услышав её мысли, написал Борис. — Так его называл бледнолицый человек, который всегда таскался рядом с Джоуи. Это необычная трава. Я не знаю всех её свойств, но знаю, что она растет на черноземе, усыпанном Серебром — тем веществом, что течет в твоих жилах». — Сухольдаль, — повторила Одри. На вкус — также горько, терпко. И она улыбнулась. — Красиво звучит. А ты… чего не в доме? Борис беззвучно рассмеялся и написал: «Эллисон и какой-то рыжей дурехе пришла идея отмыть мой дом до блеска, и Генри был с ними согласен. В общем, сейчас они отплачивают мне за гостеприимство. И я решил не мешаться, тебя поискать. Ты уже раскрыла суть своей новой способности?». Одри прислушалась. Дома действительно шла уборка: двигалась мебель, звенела посуда, шлепала швабра по полу, что-то разбилось и кто-то пронзительно закричал. И они пели, как одно целое, и все их голоса сплелись, как лоза в лозу в незнакомой, точно переведенной с другого языка песне: «Ну-ка мечи стаканы на стол! Ну-ка мечи стаканы на стол и прочую посуду!». — Пока нет, — с этими словами она заставила ток потечь по своим венам, и спираль на руке налилась золотым светом. Она встала, потопталась на месте, огляделась, думая, на чем бы поэкспериментировать. — А что, это один из сотен секретов, которыми меня уже завалили? «Верно, — написал Борис. — И ты сама должна разгадать эту тайну. Она простая и она откроется когда ты будешь готова. А теперь к делу». — Я слушаю. Смотрю, вернее. Харви довольно фыркнул. До вмешательства, как назвал их Борис, ганзы, дом был в не самом лучшем состоянии. Было видно, что хозяин вытирает пыль максимум один раз в месяц, пренебрегает полом и моет посуду только когда чистая заканчивается. Оказавшись внутри после уборки, Одри решила, что оказалась в другом месте: пол был выметен и вымыт, поверхности блестели, паутина пропала, единственное окно стало идеально прозрачным. Горы посуды в раковине пропали, а сама раковина лишилась ржавчины и прилипших к ней кусочков еды. Компания была готова — сумки собраны, обувь перевязана скотчем и подшита, никто не заваливался сонно на бок и не ворчал о том, что могло было бы на подольше остаться. И Одри, знавшая, куда идти, с коробкой, набитой полынью, под мышкой, заразилась их боевым духом. Она даже не заметила, что Василисе теперь связали только руки, и то спереди, и сняли с её рта скотч, настолько была воодушевлена.***
Прощание было сухим, коротким. Борис пожал Генри руку, и они кивнули друг другу, будто обещая выжить, найтись и снова стать друзьями. По крайней мере, это Генри увидел в его трусливом взгляде, уходя в сторону, чтобы дать Борису обнять Одри — куда крепче, нежнее, дружественнее, чем досталось мужчине, и, признаться, он чуть не заревновал. Каждый из отряда отдал ему какую-то вещь, будь то поварешка, бинт, пустая бутылка, бумага или карандаш. Последнее отдала Одри, и Генри не мог понять — знала ли она что-то, чего не знали другие, или всего лишь отрывала от сердца нечто столь ценное. — Да не грусти ты, — заметила его хмурость Захарра. — Уверена, вы ещё встретитесь. Прибухнете, посмеетесь с тупых шуток друг друга и забудете обо всем случившемся, как о страшном сне. Генри не посмел взглянуть на неё. Он сжал пальцы руки, которую постоянно жгло, как будто кровь в его жилах стала огнём, и сжал губы. А потом, чтобы не расстраивать девушку, по-отечески обнял за плечи. Он смотрел вдаль, клубящуюся и черную, как глубокое чернильное озеро, его порванные ботинки ступали по хлюпающему от влаги мху и скользкому камню. Он шел туда, в неизвестность. И не знал, повезет ли ему в этот раз. — Хочу надеяться. И все равно сердце его ныло. Он вдруг с пугающей ясностью понял, что ни Эллисон, ни Том, ни Борис его не помнят. И что он в студии, по сути, теперь никто. С другой стороны, разве это важно? Они пожали друг другу руки. Эллисон и Том уважают его и помогают, потому что они друзья, пусть у всех отныне разные воспоминания. И увидел, как Одри, идущая во главе отряда, обернулась к исчезающему домику, неуклюже споткнувшись на ровном месте, замахала рукой и крикнула: — До встречи, Бадди!