***
Мы не будем говорить обо всем, что случилось в этот раз. Мы начнём повествование с того момента, когда наши герои быстрым шагом шли сквозь тьму, прекрасно зная, что их преследуют. Тележка, нагруженная трехлитровыми бутылками воды (которые накрыли плащом), и джинсовый потертый рюкзак, до отказа забитый чудесами — шампунем, гелем для душа, яблоками, картошкой, монетами, которых едва ли хватило на нормальные номера в нормальном отеле, пусть хотя бы трехзвездочном, — колыхались, врезаясь в спину и рытвины, которыми была изрыта дорога. Они шли быстро, думая, что человек в черном их все ещё преследует, и только когда они пробежали двадцать с лишним гранитных лестниц и вошли в подъезд, номер которого они даже не увидели, то смогли облегченно вздохнуть. Они просидели так около часа, а потом снова пошли, беспокоясь о друзьях. Но, когда они вернулись к месту встречи, заднему двору вокзала, в котором, как и в остальном городе, ни на секунду не останавливалась жизнь, то не обнаружили ничего подозрительного. Поразительная тишина, которой ночь окутывала Город Разбитых Мечт, взорвалась, когда из горы мусора вылетела широкоплечая кобальтовая тень с луком, а из густого мрака — вооруженные кто как люди. Однако, стоило им разглядеть друг друга, все встало на свои места, и Одри чуть не упала, когда Фриск бросилась на неё с объятиями. — За нами была погоня, — сообщил Спектор. — Подозреваю, мертвяки действительно здесь. Шпионили за нами все это время! — Как они вообще поняли, что мы в городе? — недоуменно спросил Генри, разминая затекшую поясницу. — Понятия не имею, но нам лучше валить отсюда нахрен. Эллисон не слушала их. Растолкав людей, она бросилась к Тому, которого они устроили на ровной дощечке, со всех сторон закрытой металлическими баками с углями внутри. Фриск, кажется, хотела сообщить, что он проснулся, но не успела — Эллисон поняла все раньше и, упав перед ним на колени, взяла друга за руку. Тот был так слаб, что вряд ли смог бы писать, не то что искать укрытие как можно дальше от города. Его улыбка расчертила исхудавшую морду, в черных глазах блеснуло два белых теплых огонька, точно отблески звезд, и он позволил подруге, которая легла ради него на живот, приобнять себя за плечо. И наблюдавшая за ними Одри поняла: он не выдержит. Они не выдержат. А значит, придется осесть здесь, неподалеку. И сражаться, если придется, сражаться до последней капли крови. Эллисон напоила его из единственной жестяной кружки, которую им удалось раздобыть, и Том выпил порядка трех таких кружек, когда смог издать слабый, похожий на высокий визг, звук. Друзья ходили из стороны в сторону, соображая, что делать дальше, и в конце Марк, к удивлению многих, согласился с доводами Генри и Гетти: лучше снова сесть в метро и умчаться. Но этого было бы недостаточно. Если орден снова вышел на охоту, они так просто не отступят, если ненадолго потеряют след. Рано или поздно они их все равно найдут. Нашли же здесь, едва ганза оказалась в городе! Мертвым нужна смерть избранников. И, кажется, Ключи. А может, нет? Одри уже запуталась, что кому нужно и когда кто намерен её убить. — Значит, так, — Захарра вдруг ворвалась в спор. — Мы не знаем, как нас нашли в прошлый раз и как нашли в этот. Подозреваю, если они следовали исключительно за вами, а к нам — рядом с которыми были, на минуточку, все твои друзья, Марк, — дело либо в одном тебе, либо в одной Одри. Ставлю на второе, потому что они, должно быть, чувствуют, когда она открывает двери. — Откуда ты это вообще знаешь? — Не знаю. Я думаю, потому что другого объяснения у меня нет. Не знаю, как они перемещаются по студии. Не знаю, почему они не атаковали в прошлые разы. Не знаю, как их убить, потому что, насколько я поняла по вашим рассказам, один подонок таки встал после того, как Тэмсин свернула ему шею. Но я знаю, что впредь нужно быть чертовски осторожными. Одри лучше не пользоваться Серебром. Нам же — скрыться, предварительно сбив след или, рискуя всем, первыми пойти в атаку и попытаться убить их, что, само собой, звучит как план совместного самоубийства, — когда Захарра договорила, Одри услышала только тишину: все замерли, не зная, что сказать. Им действительно мало чего было известно о своих врагах, и Захарра была права: лучше не рисковать. Но и убегать, как от рыжей волчицы, было нельзя, иначе это никогда не закончится. Одри бы приняла бой. Или открыла дверь и завела бы мертвяков в ловушку. Будь у неё силы, будь в ней достаточно смелости. Но сейчас она была истощена, она почти не стояла на ногах, и хотелось только одного: поесть и завалиться спать. — Даже если мы найдем способ, как их отвлечь от себя… — Давайте лучше решать проблемы по мере поступления? — вмешалась Фриск. — Знаю, я такое обычно не говорю, я вообще «за», чтобы придумать план и, следуя этому плану, обмануть зомби, но… мы больше не можем. Ты, Марк, можешь ещё хоть сто лет бежать без отдыха, а Том? Тому нужны постель, еда и сон, и все это нужно ему сейчас. Поэтому давайте мы перестанем спорить, все сядем на поезд и выйдем там, где этим дохлякам не сразу придет в голову нас искать? Или вовсе покинем Город Разбитых Мечт… — Но рано или поздно нам придется вернуться на путь к Ключам, — добавила Одри. — Мы же не можем так просто… — Тайм-аут! Вернемся. Только, похоже, не сегодня и не завтра, — покачала головой Рэн и, улыбнувшись, подняла вверх руку. — Давайте так: мы сделаем круг. Они знают, что мы где-то здесь, так давайте вернёмся к тому захолустью, где вы были в начале и где выход к Бертруму. Одри использует свои силы, я с ней, если получится, с превеликим удовольствием поделюсь, и так нам удастся их обмануть. Тогда мы быстро садимся на поезд и снова уезжаем, на сей раз — куда укажет Эллисон, и там вы нас будете ждать. — Стой, стой! — Генри потер глаза. — Ты предлагаешь, чтобы ты и Одри и отправились в другой конец города, использовали силы, которые у неё на исходе, и вновь сиганули через половину города к некому месту встречи, где мы будем вас ждать? Я правильно понял? — Да я бы только за, — выдавила Одри. — Но не уверена, что… смогу. — Ты бы смогла, но… — Фриск встала между Одри и Рэн. — Слушай, я знаю, ты хочешь помочь, даже рискнув своей жизнью. Но каждая секунда, что мы здесь проводим, пытаясь придумать план, неизменно подводит нас к крайне неожиданной встрече с нашим врагом, и вот когда она случится — рисковать будем мы все. Поэтому предлагаю самый простой вариант, мой вариант, при котором никто точно не умрет, и это: бежать сейчас, без оглядки. — Мы умрем, если ничего не предпримем! Захарра, я знаю, ты согласна со мной, так скажи этой тупице!.. — Я с тобой не согласна, ты вообще меня слушала?! Они спорили, и в поднятом шуме — густом, громком, трезвонящем в ушах, как падающие с небес осколки стекла, — была только Одри, будто она — актриса на сцене, дошедшая до момента, который она не учила. Она стояла, подавляя дрожь в руках и коленях, слушая стоны желудка и резь, вызванную жаждой, в горле. Поняла, что вот-вот — и обмочится в штаны. Что потеряет сознание у всех на виду и станет ещё одной обузой. Они снова ссорились, точно не было тех битв и ожиданий ушедших в бой товарищей, будто не было мирных посиделок в тесном кругу друзей и дорог, на которых они вместе преодолевали все препятствия. Ссорились, ведь хотели спасти свои жизни и не подвергать опасности жизни друг друга, потому что, как ни крути, не смогли жить с мыслью, что кого-то они отпустили на верную смерть и потеряли по пути. Не спорила только Одри. Мы сможем открыть ещё одну дверь? Я сомневаюсь. Поэтому предлагаю просто бежать. Черт знает куда, лишь бы подальше. Но мертвые могут последовать за нами, и ни что нас не спасет. Одри! Ты сделала достаточно. Больше от тебя ничего не зависит, как в тот раз, в Черном Вигваме. А если ничего не получится? А если ты откроешь дверь, и это отберет у тебя что-то больше, чем силы? Ты можешь не думать о том, как скажется это на тебе, но подумай обо мне! Его слова отрезвили девушку, как волна холодной морской воды в лицо: она нашла в себе силы вынырнуть из этого нефте вязкого омута, собраться и принять решение. Звуки снова наполнили мир, ощущения вернулись, и Одри вспомнила, ради чего вообще идет. Ради своего будущего, ради друзей, ради мира. С ней в одном теле есть её брат, который ей стал также дорог, как любой другой стоящий здесь. И он умрет вместе с ней, если Одри решит снова пойти на риск. Снова — страшно представить, какой раз за последние шесть часов. — Я готова рискнуть! — А почему мы должны рисковать? — Послушайте меня! Я с ней поделюсь, да я готова хоть руку себе отгрызть, если потребуется, только нам нужно уже… Из себя не вышли только Джейк, который не участвовал в споре и нашел душевное равновесие после случая с «Синехвостом», и Фриск, в своей манере сохраняющая спокойствие в самых стрессовых ситуациях. Рэн и Эллисон кричали на неё и Захарру, которую девушка с ножом умудрялась держать на расстоянии от готовых её разорвать воительниц. Голос Фриск тонул в гвалте — она не смела или не могла его повысить, продолжая говорить ненужные Рэн доводы, почему лучше не подставлять спину и уже придти к единому решению. Но никто не хотел отступать. Потому что кому-то хотелось сделать нечто героическое и избавиться от преследователей, а другим — чтобы все выжили, и от их победы зависели жизни тех, кто хотел умереть смертью храбрых. Том лежал, всеми брошенный, и пытался закрыться от шума. Он затыкал уши, прятался под плащ Захарры, тихо повизгивал. Это стало последней каплей. — Хватит! — она скорее упала, нежели толкнула Рэн, которая, не скрывая слез, кричала на Фриск, и Захарру, которая уже кричала на Эллисон, готовую бросить Тома ради возможности увести погоню и спасти его. И все затихло. Дыша рывками, как при беге, Одри пылающим взглядом уставилась на Рэн и прошептала, боясь, что кто-то услышит её дрожащий голос: — Они идут за нами. Но им нужна не только я. Им нужна и ты, и Тэмсин, и Джейк, и даже Василиса, за которой, подозреваю, они тоже не переставали охотиться. К черту геройства. Давайте просто попытаемся не сдохнуть. — Верно, — сердце ушло в пятки, когда она услышала Марка, все это время молчаливо наблюдавшего за спором. Он окинул всех взглядом, от которого, должно быть, у многих чуть не случился инфаркт, и подошел к Одри. И она увидела в его глазах что-то, похожее на извинение и благодарность: — Пока мы тут спорим — что подтвердила ты, — они идут за нами. Мы устали. Многие не смогут сражаться, даже ты, дубина, — обратился он к своей подруге. — Поэтому просто попытаемся скрыться. Мы и так много времени потеряли. С этими словами он, плечом толкнув Одри, направился к вокзалу. Ничего никому не говоря, не зовя за собой. Они смотрели ему вслед, ещё разгоряченные после спора, стали переговариваться, а потом один за другим медленным шагом, как бы не до конца смиряясь, пошли за ним. Ведь, если он идет, все должны идти, даже Рэн, которую Тэмсин потащила за собой, как непослушного ребенка. Одри стояла, не шевелись. Затем подняла голову, и увидела на одном из близлежащих зданий фигуру в белом летнем платье. Она будто парила в воздухе и холодные и призрачно-бледные черты лица лишь подчеркивали всю странность происходящего. И эта странность навела на Одри такой ужас, что она была готова умереть там, не сходя с места, но поморгала — и видение пропало. — Ну, вперед! Быстрее! — обернувшись к ним, крикнул Марк, и Одри, поправив на себе рюкзак, поплелась за ними. — А если мы остановимся? — крикнула ему вдогонку Рэн. — Тогда мы умрем по одиночке! Бегом!***
Вокзал казался пустым. Даже уборщик бросил ведро с грязной водой и швабру, которая без надобности с громким гулом упала на пол. Под ней расставалась внушительная лужа смешанной с чернилами воды. Пол под ногами издавал тупые звуки, будто стук кулака в прочную стену, и он взвивался к низкому металлическую потолку, под которым выл ветер. Мимо них проехал поезд-призрак, и никого это не удивило. Затем перед ними замер поезд, но никто не торопился: все ждали, выглядывали, не сядет ли кто ещё, но Марк всех толкнул внутрь. Они первыми сели в поезд, заняли весь вагон и умудрились ко всему прочему поместить внутрь тележку. Здесь было попросторнее, и поэтому удалось и припарковать краденные вещи, и положить Тома, закутанного в шелковистый плащ-бабочку, на свободные места. И вошедшие стали ждать, когда придут остальные пассажиры, кому также, как и им, нужно покинуть этот район, и двери были широко раскрыты, как рты, ждущие, когда в них упадёт кусок мяса. Одри ждала, высматривала. И не знала, что хуже: что кто-то когда-нибудь войдет или что никто, кроме них, не вошел. Она ерзала на месте, сминала штаны и края худи, боролась с растущим, будто опухоль, комом в горле. Паника, как охотящийся зверь, кралась медленно, осторожно, не издавая звуков и не отбрасывая тень. Она втекала в неё, как отрада через тоненькую трубку. И Одри смотрела, смотрела в сумрак вокзала и видела только пустой просторный зал с парой скамеек и маленькой стеклянной будкой, через которую они и пришли. Друзья ругались, кто с кем — не поймёшь. Все голоса сливались, нет, их проглатывало. Их проглатывал тревожный шум, слышный ей одной. Кап… кап… Фриск поёжилась. Она взглянула на рану, которую нанесла себе на руку, разрезая бинты для Тома, но ей казалось, что она неглубокая и почти зажила. И вот Одри наблюдала, как по её ладони тянется кровавый след, и странная мысль возникла в её сознании: «Она как красные чернила». Гетти спросила, почему она так и не замотала руку, Фриск ответила, что сейчас замотает, и стала искать бинт и перекись, и дальше Одри завороженно наблюдала за тем, как она лечит себя. Сама она рисовала, но не видела, что рисует и как — все было бесформенным, черным и серым. И это рисование не спасало от страха — она вообще не сможет спастись от него, пока двери не закроются, и поезд не двинется с места. — Как это тупо! — взорвалась Рэн. — Зачем мы здесь вообще сидим, если он не идет?! Мы же здесь у всех на виду и… — Если ты перестанешь визжать, — Марк стиснул зубы. — Может, нас никто и не заметит. Впрочем, я сомневаюсь, что здесь кто-то есть. В здании пусто. Очень многие были недовольны, но, похоже, смирялись с ситуацией: бормотание затихало, никто не дебоширил, расшатывая и без того хрупкое равновесие. Одно резкое движение — и все начнут ссориться, реально ссориться, потому что устали, боятся и не знают, как им быть сейчас. Все они хомяки в колесе, бегущие непонятно куда и непонятно зачем. Только одно ясно было, как вырвавшийся из-за туч луч солнца — им нужен лидер. И Одри знала, что он у них есть, и он оставался сильным вопреки всему. Они друг перед другом так и не извинились, но Одри уже чувствовала, что извинения не нужны: им с Марком просто нужно иногда оказываться на одной стороне, чтобы все те непонимание и взаимная неприязнь сходили на нет. Вдруг двери с неприятным, режущим уши визгом захлопнулись, заставив её подпрыгнуть, и поезд не спеша двинулся вперед. И тогда все забыли о ссорах: наступило важнейшее «сейчас», которое нужно было лишь принять. И Эллисон приняла, что Тому грозит опасность, которая может настигнуть их всех, а также — та, что они все-таки могут остановить. Рэн приняла, что от неё больше ничего не зависит и, может, даже засомневалась в своих суждениях. Генри и Джейк, довольные воцарившейся тишиной, стукнулись кулаками и прикрыли глаза. Ритмичная металлическая мелодия, с которой колеса катились по рельсам, окутала друзей чувством безопасности, будто, оказавшись запертыми в движущейся на полной скорости железной коробке, им больше ничего не грозило, и можно было поддаться усталости. Всем было спокойно, кроме неё. Дыхание сперло, точно её душил наполнивший вагон холодный душный воздух. Одри засунула руки в карманы, обернулась. Уже минуты две, едва поезд тронулся, её не оставляло ощущение чужого взгляда, густо замешенное на страхе, и тревога обдала её ветром, заставив онеметь ноги. Правильнее было бы сейчас мчаться по проспекту, мимо открытых и ярко освещенных магазинов и рядом с припоздавший прохожими. Но существовал один быстрый путь — здесь, сидя в ловушке. Звук, с которым Марк вскочил с места, как пуля влетел в Одри, и грудная клетка у неё чуть в стороны от страха не разошлась. — Эллисон, Генри, Рэн и Гетти, за мной, — скомандовал он. — Обыщем поезд. — Почему ты не возьмешь меня? — спросил Джейк со вздохом, от которого прямо защемило сердце. — Потому что ты все ещё большая и синяя мишень, приятель, — дружески толкнув его кулаком в живот, сказал Марк. — Поэтому сиди и охраняй остальных. И они перешагнули из одного вагона в другой. У Одри не было сил поднять голову и посмотреть на них. Ни на что не было сил. Её мысли вертелись вокруг девушки в белом платье, которая, бесспорно, была той самой тенью, которую она видела. Краем сознания она подумала, какая это хорошая идея — взять на разведку тех, кто жаждал действовать и защищать, занять их делом, и тех, кто до этого сидел сложа руки и ждал. Генри, когда уходил, точно сверкал от счастья. С этой мыслью Одри достала из чехла на спине кинжал, который так и не отмыла, и попыталась оттереть рукавом засохшую кровь. А затем, когда не получилось, она села подле Тома, поправила на нём плащ и прислушалась к его дыханию. Тот снова спал. Он будет жить, сказал Харви и вернулся в глубины её сознания. И тогда Одри, упершаяся рукой в пол, вроде смогла вздохнуть. Вряд ли её друзья найдут кого-то в поезде. И вряд ли с ними в скором времени случится что-то ужасное — по всем законам вселенной им требовался отдых от неожиданностей, боев и тяжелых травм. — Хотите анекдот? — не нужно было думать, чей это голос раздался в шуме поезда, чтобы понять, кто это сказал. На губах Одри возникла улыбка — впервые за последние часы. Все обречено вздохнули, и улыбка стала ещё шире. И тогда Захарра сказала: — Давай. Лицо Фриск снова обрело краски, и она, широко и довольно раскрыв рот, взглянула на Одри, будто только ей посвящался этот анекдот, подмигнула ей, и сказала, обведя всех взглядом: — Черепашки-ниндзя нападают вчетвером на одного, потому что у них тренер крыса. А? А? Через одну долгую секунду Тэмсин произнесла: «Ааа!», а Джейк нервно рассмеялся, и все повторили за ним, возможно, потому что его смех был ещё более смешным, чем сама шутка, которую никто, кроме него и его подруги, не понял шутки. Особенно громко хохотал Харви, прямо истерически, то и дело твердя: «Это очень тупо, но это смешно!». И Одри окончательно расслабилась. От того, как все смеялись, от того, как смеялся брат и как Фриск, расправив руки, будто крылья, кланялась. Она любила этих людей. Всегда недовольного Харви, который на любые слова либо молчал, либо агрессивно щерился, и девушку с ножом, которая, блаженно прикрыв веки, позволяла себя целовать и любить. Пусть ещё так неловко и наивно она её любила, ведь Одри — немытая, сломанная изнутри и все время останавливающаяся на пути к цели, — боялась сделать что-то не так. Пусть так грубо, не особо родственно, она его любила, то бегая за братом хвостом, то отвечая ему той же монетой, то смеясь и издеваясь над ним, как он над ней. И её сердце билось от мыслей о них. А потом поезд тряхнуло, и по всем вагонам промчался душераздирающий крик. Все случилось быстро, как полет сквозь сон: летя, не касаясь ногами пола и не чувствуя, как поднявшийся ветер жалит их лица, друзья влетели в тот вагон, из которого доносился звук. И разверзлась буря, что напоминала панику тысячи сошедших с ума птиц и парад молний в окутанном молниями небе. Одри, Тэмсин, Фриск и Джейк ворвались в бой и успели разглядеть лишь кровь, красным густым маслом растекшуюся по вагону, и нависающую над копной растрепанных рыжих волос девушку, будто кого-то целующую в шею, и распахнувшийся в тонком, как звук клинка о стекло, визге рот. Послышался вопль. Тварь взметнулась вверх, всеми конечностями вцепившись в потолок, черным вихрем бросилась на них и отрикошетила от барьера, в последний момент созданного ведьмой, разбив в щепки стоявшие у стены кресла. Вагон качнуло так, что Одри чуть не врезалась лицом в окно, но вовремя удержала равновесие и откинулась в сторону, когда существо пролетело между ней и Фриск. Острые черные когти вспороли ковровое покрытие, между длинными клыками в широко раскрытой пасти блеснули струнки окровавленной слюны, два огромных янтарных глаза вонзились в душу, как копье. А потом тварь сделала новый бросок, и все, что придумала Одри — это войти в поток и ударить первой, прямо в грудь, оттаскивая её на расстоянии. Кинжал вошел ей между ребер, когда её отбросило на спину, и Одри налету достала «гент». Но удар последовал слишком поздно, и труба с грохотом ударилась о пол, а существо белым ветром в ореоле мглы пролетела мимо… И жгучая боль выдавила из измученного тела пронзительный вопль. Одри упала на бок, хватаясь за талию, из которой горячим ручьем полилась кровь. Она не увидела сквозь пелену слез, как оно отскочило от окна, оставив на нём внушительные трещины, и в прыжке раскрыло клыкастую пасть, и только прилетевший в существо нож сбил её с курса. Оно рухнуло неподалеку от Одри, и та на целое мгновение могла видеть отражение своего ужаса в этих дьявольских глазах. Но тварь, изготовившаяся к новому прыжку, не успела ничего сделать — длинная стрела со сделанными из бумаги перьями вылетела из её горла, подняв фонтанчик крови, а потом некто придавил её собой. Фриск. Она сломанной рукой била существо, била, била, била, не давая встать, и даже когда её с лёгкостью, как перышко, отбросили, она все равно встала, держа кровоточащей рукой вырванный из груди противника нож. Кровь водопадом стекала из разодранного горла на одежду и со рта, обведённого, как сначала показалось Одри, вовсе не насыщенного цвета красной помадой. — О господи, Рэн! Рэн!.. Вампир. И вампир в стремительном прыжке устремился к ним. Фриск успела увернуться, и тогда Одри, с размаху всадив твари кулак в челюсть, не раздумывая, пустила ток. Яркий желтый свет залил поезд, и все вновь затряслось. Вагон снова качнулся, опрокидывая девушку на раненый бок, но к тому моменту, как она подвернула ногу в дверях между двумя вагонами, Фриск оттащила вампиршу за волосы и, наверное, трижды ударила её ножом, пока та не вывернулась, оставив клок в руке противницы. Испачканные в крови клыки щелкнули в миллиметре от девушки, поезд вошел в сумрак — и из мглы вынырнуло белое, худое и искаженное в визге лицо мертвячки. Длинные зубы впились в её ладонь, пригвождая девушку к стене, черные зрачки развело в стороны от дикого, неуправляемого удовольствия, и круглый мешочек на горле бешено задвигался — её рот наполнился брызжущей, как из фонтана, кровью, и весь поезд словно взорвался от болезненного, плаксивого вопля. И тут же — прямо над головой, как пуля, — пролетела стрела и с хрустом прошила череп твари — та упала, как будто в неё врезался таран. Существо хотело прыгнуть на Джейка, и сделала бы это, не окажись Одри на её пути. — Серебро! Она резко дёрнулась, и из её горла вырвался высокий, свистящий звук. В следующее мгновение она метнулась к ней, вскочила на неё, и Одри с ужасом увидела, как хищно изогнулась её голова, сверкнули клыки, как вампирша отвела руку девушки с зажатым в ней кинжалом, — вот она впилась ей в шею, когтями держа за кровоточащей бок. В тот миг было все: и её собственный пронзительный крик обреченной, и хриплое дыхание, похожее на шорох соломы, и отвратительные булькающие звуки с причмокиванием, и, хуже всего прочего — ощущение («Она глотает мою кровь! Она ГЛОТАЕТ мою кровь!»). Мир потух, как старая звезда, и снова вспыхнул, когда некое пятно прыгнуло, больно, словно кожу живьем, отодрав вампиршу от Одри, и уходящее назад тошнотворное могильное дыхание ударило в нос. Даже вместе Джейк и Фриск не могли удержать тварь на месте, и она отбросила их с нечеловеческой силой, заставив вагон перевернуться, и протяжный лязг затопил собой все. За окнами посыпались искры, люди полетели к стене, вампирша — к Джейку, за секунду до столкновения доставшему последнюю стрелу и всадившему её ей прямо в распахнутый окровавленный рот. А потом словно из неоткуда вылетел Лунный Рыцарь, рассыпав вокруг себя миллиарды стеклянных крошек, и топор Генри, свистя, срубил голову вампирши с плеч. А ещё потом, выйдя из туннеля, вагон откололся от остального поезда, перевернулся, вышел из-за рельс и врезался в выложенную плиткой стену, так что все собой накрыла пыль, и ещё тут же, меньше, чем через миг — вагоны, идущие сзади, вонзились в бок своего собрата, разметав его на металлические и стеклянные клочья.