***
Но дел было невпроворот. Так прошло два дня и начался третий. Словно в ожидании чего-то сидели десятеро из разных миров в одноэтажном доме, фактически не выходя на улицу, пугаясь и сражаясь с этим страхом перед тем, как все они закроют глаза, потеряв бдительность, и умрут, заколотые во сне. После первого дня, проведенного в ненадежном укрытии, они почти не говорили. Меньше слов, больше дела — и они оттачивали свои боевые навыки, излечивали травмы и приходили в себя, потихоньку, капля за каплей, выдавливая наполнивший их яд. Вечная ночь, остановленное время, меняло сознание, и миги тянулись, как струны мёда, стекающие с улья. Поэтому говорить, что прошло почти три дня, было бы не совсем корректно. Возможно, прошло больше. Возможно, целая неделя. И этого хватило, чтобы наши десятеро из ганзы проснулись. Вампиры, убийцы, висельники, черная и красная крови, все это теряло очертания, становилось прошлым, и жизнь налаживалась, идя в ногу с настоящим. Одри делала все, что было в её силах, и чувствовала, как крепнет в ней новый, собственноручно выкованный, стержень. Она обходила всех своих друзей, пыталась говорить с каждым и бралась за любую работу, какой бы она ни была: мыла посуду, делала вместе с Генри стол, приносила Рэн еду, стирала и, самое для неё приятное, — каждый вечер поднималась на чердак и безмолвно помогала Джейку с его обустройством. Она ощущала, как вина, стыд, ненависть и скорбь становятся только словами, а её саму наполняют покой и стойкая уверенность. Это было хорошо. Хорошо полно дышать, хорошо смеяться с шуток Фриск, хорошо видеть, как Марк и Захарра, пребывающие в некого рода конфликте, вместе выбивали пыль из ковра, хорошо помогать другу. Вот бы это было и у Харви! Они поняли, что при побеге от черных потеряли почти все, что у них было, включая ворлдпад, благодаря которому они бы выбрались из студии. Одри же заметила, что потеряла и «Иллюзию жизни», и «Евгения Онегина», и… сначала, конечно, она взгрустнула, в сердце больно кольнуло от мысли, сколько на их страницах отпечаталось важных воспоминаний и что они, прошедшие с ней столько приключений, стали значить для неё. Захотелось заплакать, помянуть. Но она не позволила себе это сделать и, укрепив стены, отмахнулась от грусти. Что потеряно, то потеряно, все. Отныне из всех вещей, с которыми она не расставалась на этом пути, у неё остался только ключ от Кевина да сломанный «гент». Не печалились и остальные, даже когда выяснили, что «ворлдпады» остались у черных. У них не осталось сил на грусть. На второй день изрядно исхудавшая Рэн, которая ела лишь потому что Эллисон подбирала нужные слова, сама присоединилась к столу и попросила хриплым, тихим голосом беконный суп. Том, который жаловался, что на беконный суп уже смотреть не может, подавился, но выполнил её просьбу. В тот раз никто ничего не рассказывал и не спрашивал. Скудный обед принёс ещё более странный сюрприз, и тогда Одри впервые познакомилась со Стивеном, потому что именно он был вместо Марка. Тот выглядел как Марк, но это был не Марк — настолько их одно лицо на двоих менялось, когда появлялся этот милейшей души англичанин. Он сел за стол, помахал рукой шокированному Генри, и все сразу поняли — ага, это второй. — Стивен? — улыбка расцвела на лице Рэн. — Какого… — Ты как, приятель? — перебила её Гетти. — Мы же только у костра успели парой фраз переброситься, а потом ты взял — и пропал. — О, — даже в этом «о» звучал акцент. Он, тронутый вниманием компании, прижал руку к сердцу. — Все в порядке, ребятки. Если честно, в последнее время мы с Марком были не в ладах, но сегодня, пока вы все ещё спали, он пошёл на уступки и в знак примирения перестал сопротивляться. Ну и вот я здесь, — с этими словами он распахнул руки для объятий, случайно ударил Эллисон и, обернувшись к ней, виновато затараторил: — Ох, простите, простите, извините, вы не ушиблись?.. — Это не Марк, — только тогда заговорила Одри, наблюдая за попытками Стивена добиться прощения Эллисон, которая, впрочем, уже трижды это сделала. — Ага, — кивнула Фриск. — Это лучшая его часть. Хоть и местами очень нудная. — Нуднее Марка? — У Стивена бзик на египетской мифологии. Делай выводы. Стивен Грант оказался интересным собеседником, хотя, на самом деле, он больше говорил, чем слушал, поэтому — он оказался интересным рассказчиком. И Одри нравилось слушать о его любви к мифологии, и она думала, что Фриск, которой принадлежал потерянный глаз Ра, тоже будет увлечена, но ей больше было интересно услышать об их с Марком истории (впрочем, Одри тоже интересовалась их прошлым, но не считала это таким уж важным). Разговор, правда, закончился также неожиданно, как и начался — Генри прервал всех, сказав, что пора бы перестать трепать языком и заняться чем-нибудь. Он так говорил каждый день, едва друзья засиживались, разговаривая обо всем подряд. Одри думала, так он не позволяет надолго погружаться в себя, бездействуя, ставя мысли и чувства выше тела. — …так почему они так любили бороды? — спрашивал при том Генри. — Ведь там, в Древнем Египте, стояла жара… — Понимаешь, — увлеченно рассказывал, словно пел, Стивен. — Они пытались уподобиться Осирису, богу из девятки Эннеады — таковому зеленому и бородатому парню с фресок. Бог Возрождения, царь загробного мира. Египтяне вообще много думали о загробном мире. Смерть для них — важнейшая часть жизненного пути. Вот поэтому многие мужчины носили бороды. Они хотели быть похожими на зеленокожего бога. Доходило даже до того, что они красили брови золотом, что тоже было отличительной чертой Осириса… — А ведь он так долго может, — хмыкнула Гетти. Впервые за эти дни на её лице появилась истинная радость: заиграл румянец, в глазах вспыхнул свет. — Как я по нему скучала!.. Одри не сдержала улыбки. Что-то щелкнуло в голове с появлением Стивена, и она набралась решимости сделать задуманное: освободить свое второе «я» (пускай таким определением Харви был бы недоволен). Она хотела поймать Захарру, узнать, как она себя чувствует и может ли она, в конце концов, ей помочь. Но уже какой день часовщица, если и попадалась на глаза, то была занята и местами вымотана. У Одри не хватало наглости что-то требовать от неё, и сначала она решила сама разобраться, как ей быть — правда, не понимала, с чего начать. То есть… Как? Если Захарра права, получается, используя Силу на студии, Одри тем самым дает понять мертвецам, где она находится, как бы это ни работало. Одри боялась взять и начать, как она сказала, экспериментировать, пытаясь трансформировать желание не только в открытие дверей, но и, к примеру, в управление чернилами, из которых можно было бы создать новое тело для Харви. Других путей, кроме как создания плоти при помощи Силы, она не видела. И машины. Но она — другое дело. Отец изменил уже имеющееся тело Харви с помощью чернильной машины и лишь затем создал Одри, полностью чернильное существо. Только до огромной машины, возле которой она боролась с Шипахоем, будет почти невозможно добраться, ведь придется идти сотни, а может и тысячи километров через спутанный мир, полный опасностей. Да и если бы она добралась до машины, как бы ею воспользовалась? Информация о ней наверняка была в отцовской «Иллюзии жизни», которую они потеряли. И вряд ли Одри что-то вспомнит, а если вспомнит — не испортит ли все? Нет. Вариант с чернильной машиной отметается. И с воздействием на студию тоже не катит. Нужна Захарра, она-то точно поможет! Когда же часовщица оказалась свободна, на улице, должно быть, наступили бы сумерки. Захарра, будто занимая мысли всевозможной работой, услышала шаги за своей спиной и обернулась. Увидев Одри, взгляд у неё потемнел, только девушка этого не заметила. Одри сначала замешкалась, не желая мешать, но при мысли о Харви вернула себе смелость и вошла к Захарре, которую искала столько времени. — Мне нужна твоя помощь, — без прелюдий начала она, прикрывая дверь. — Чертовски важное дело. Поможешь? Часовщица перестала водить шваброй по полу, застыв, и её глаза сверкнули в свете желтой луны. Что-то было не так. Взгляд не просто серьезный, он разгорающийся злой, черты лица ужесточились, подчеркнутые шрамом, который оставила ей Василиса. Захарра развернулась к Одри, держа швабру, как перевернутый лезвием вниз меч, готовая к битве и злая. И это совсем Одри не понравилось. — Ладно… — в животе похолодело, колени задрожали, и она уже потянулась к ручке двери. — Я зайду в следующий раз, если хочешь. — Стой, — до того, как она уже собралась уйти, Захарра, с минуту глядевшая на неё этим темным тяжелым взглядом, глубоко вздохнула, убрав со лба налипшие волосы. — Извини… я просто… не в духе. Что-то действительно важное? — Э… да, — неуверенно произнесла Одри и вкратце описала свою ситуацию.***
Ты серьезно? Да, я серьезно. А теперь просто помолчи, или я точно ни с чем не смогу помочь. Она обнаружила Фриск на чердаке, пытающуюся сдвинуть шкаф, который мог сдвинуть только Джейк, но тот был сейчас занят струганием стрел и починкой своего многострадального лука. Девушка с ножом то утыкалась в него спиной, отталкиваясь ногами от пола, то пыталась сдвинуть его руками, и он даже поддавался. Медленно, нехотя он двигался миллиметр за миллиметром каждые несколько минут, которые Фриск здесь провела, и под ней уже образовалась трёхсантиметровые белые линии. Должно быть, решив узнать, что находится на чердаке, она поняла, что кто-то здесь уже убирается, и решила помочь. И Одри почему-то замерла, как будто все внутри у неё стало каменным, и, широко раскрыв глаза, она залюбовалась жалкими, только не кончающимися, попытками этой дуры отодвинуть гребанный шкаф. Скопившая под ним пыль только-только выглянула из-под его дна. Харви глубоко вздохнул, уже смиряясь с, бывает, странными мыслями своей сестры, и просто стал ждать. А у Одри возникли те самые тупые мысли, причем резко, совсем как-то не к месту. Ну да, силой, конечно, Фриск не отличалась — не то что Марк, который, должно быть, запросто поднимал и свою жену, и диван, когда ей требовалось пропылесосить под ним. Она и не Джейк, который был способен запросто поднять трех самых тяжелых людей из компании. И шкаф двигался со скрипом, плача и требуя, чтобы его поставили на законное место. Но все равно Одри застыла, покрывшись горячими мурашками, и в животе что-то стянуло узлом. Чуть ниже все налилось ползабутымым теплом, заставляющим смущённо сжать колени. Дыхание перехватило, нет — оно яростно забилось в размякшем и не работающем, как все остальное тело, горле. Она не хотела даже с самой собой об этом говорить, хотя, черт возьми, до последних страшных событий в её жизни, Одри казалось, что она давно принять ту часть себя, которая давно желала перейти за рамки дозволенного. Её пугала и смущала эта мысль, потому что их с Фриск отношения, самое близкое, доходили до так называемых «французских» поцелуев и были настолько просты и чувственны, что в них попросту не осталось места смущению. Но у них не было того, о чем мечтала Одри до того, как все, начиная от возвращения прихвостней Василисы из плена, не выжгло в ней, не выкорчевало в её теле «то самое». Фантазию. Желание. Страсть, пробуждающую в такие вот моменты — когда есть только они, и Фриск делает вещи, от которых Одри тает. Господи, почему ты, почему ты? Извини. Она заморгала, отводя взгляд, но ей это не помогло. Девушка с ножом к тому моменту уже грохнулась на пол, бессмысленным взглядом глядя в потолок, затем обратила внимание на Одри и, глупо улыбнувшись, показала ей большой палец. Кажется, она была безмерно рада тому, что смогла сама, без чьей либо помощи, сдвинуть шкаф, и набирала силы для второго захода. И Одри тоже ей улыбнулась и помахала рукой, все ещё пылая. Ей не должно быть стыдно за то, что она хочет любимого человека, ведь ей не было стыдно во сне о Ничто, не было стыдно и когда Фриск поцеловала её, и все внутри словно пронзило плавящимися восковыми иглами. Она сама стала воском, плавящимся, горячим, мягким, податливым, и ей хотелось просто лежать в родных руках, зная, что они, в отличии от всех остальных рук, не причинят ей вреда. Возможно, это было неправильно — чувствовать такое теперь, когда всем плохо и когда будущее, ими же придуманное, ещё туманно и может принести массу сюрпризов. Неправильно быть счастливыми и в то же время естественно, ведь они могут не успеть, ведь Смерть придет за всеми. Одри подошла к Фриск, которая, прерывисто дыша, встала с пола и лбом уперлась в шкаф. Она подошла к ней, лукаво взглянула на неё, и та улыбка не сползала с лица. — Ты можешь его открыть? — Зачем? — Мне кажется, там слон. Она усмехнулась. Ей нравились эти шутки. Нравилось, как Фриск встает после поражений и продолжает что-то делать, как берет на себя непосильную работу и не спеша, шажок за шажком, выполняет её. Как дотрагивается до Одри — это ведь самые обычные касания, но и они будто бы пропитаны ласковостью. Как сохраняет лицо, когда на неё орут, когда угрожают ей, когда все сыплется в прах — казалось бы, Марк сейчас прибьёт Фриск, у Захарры случится паника, Одри умрет от переутомления и страха, а она, не повышая голоса, не выходя из себя, всем все объясняет и помогает так, как может. Она открыла дверцы шкафа, но ничего, кроме вешалок, в нём не было. И все же, поддерживая шутку, Одри сказала: — Ого! Что это такое тяжеленное? — Что там? — глаза Фриск вспыхнули. — Наша жизнь. Она не придумала ничего лучше — и чтобы было не обидно, и чтобы было смешно и подходило ситуации. И, похоже, Фриск усмехнулась как раз на злобу дня, потому что ответ Одри был в неком смысле очень точен. Это не делало шутку смешной. И она это знала. — Лучше бы там был слон, — сказала Фриск немного печально. Она села в шкаф, и Одри присоединилась к ней. И они уставились в голую стену, разрисованную голубыми мелками, будто здесь когда-то жили дети. Одри смотрела на эту стену, пытаясь справиться с теплой волной, которая до краев наполнила её огнём. Ей нравилось, что они сейчас одни, на чердаке, в узком пространстве шкафа, что здесь не холодно и что здесь даже немного страшно, таинственно. Все это, как части одного целого, присоединялись к неуправляемому сильному чувству, от которого все горело. Вот ещё одна причина, по которой Харви должен покинуть её — она бы не хотела, и он бы не хотел, присутствовать в столь важный для неё одной интимный момент, если он когда-то произойдет. Раньше он прятался, стараясь не смущать Одри, но это было то, другое, ещё невинное и чистое. Неправильно будет, если их первый раз каким бы то ни было образом разделит третий, тем более, такой во всех аспектах странный третий. Неправильно по отношению к Харви, по отношению к Фриск, по отношению к ней самой. «Ты говоришь так, будто оно в самом деле будет». А почему нет? Разве они друг друга не любят, разве девушка с ножом говорила что-то против? Нет. Но и внимания в этом плане как-то не проявляла. Может, слишком дисциплинированна и вежлива, может, слишком нерешительна, может, просто не хочет, не готова. Только вот сейчас Одри со всей ясностью поняла, что сама она готова. После всех ужасов и лишений, со всеми надеждами на светлое будущее, к которому она так стремится, после того, как стала крепче и лучше, она поняла — готова. Созрела. Хочет любить и быть любимой. — Ты в порядке? — услышала она голос Фриск и поняла, что дрожит. Она глубоко вдохнула и решила: позже. Сейчас нужно с этим справиться и сказать то, что должно, а обсудят они это потом, обязательно обсудят. Поэтому Одри, подавив ком в животе, вынырнула, и мир снова обрел очертания. И сказала: — Да. И… короче, мне нужен твой совет. — Ну-ка, ну-ка? — она сразу посерьезнела, будто готовилась снова превратиться во внимательного психолога и советчика, и Одри не смогла сдержать ухмылки. Правда, она тут же пропала. Ведь Одри знала, что, возможно, Фриск нечего предложить: как и все остальные, она понятия не имела, как вообще создать человеческое тело из нечего и как в него поместить чей-то разум. И когда Одри рассказала ей обо всем, само собой, та впала в ступор и задумалась. Глаза задумчиво блеснули, губы сжались, рука подперла подбородок — в общем, в точности повторила позу Мыслителя. И Одри застыла чуть ли ни в том же положении, думая над разрешением задачи и надеялась, что на её личного гения снизойдет вдохновение и Фриск выложит ей своей безумный план. — Хм… Хммм… — Угу. Хм. — А ты уже пробовала что-то делать из чернил? — Нет. — Да, тупой вопрос, — она вздохнула и продолжила думать. Если вам интересно, что я думаю, то я думаю, нам нужно вернуться в Монтаук и благодаря Захарре развернуть время назад. Авось сработает. Ворлдпад потерян. Бобина? Слишком долго. Слишком рискованно. Эллисон и Том все забудут. Нас выбросит в реальный мир, и сюда мы уже не вернёмся. И ещё я не уверена, что, выстрелив себе в лицо, я сделаю перезапуск. Фриск пару раз приподнималась, готовая что-то сказать, и снова опускалась на место, хмурясь пуще прежнего. — А можно ли ему дать уже имеющееся тело? — предложила она. — Хотя, даже если получится, это будет… тьфу, забудь. — Это будет аморально, — кивнула Одри. — Поэтому нет. Ничего. Пустота. У неё не было никаких идей. Харви ничего больше не предлагал, Фриск продолжала молчаливо думать, и Одри вдруг почувствовала, что снова все делает не так, почувствовала беспомощность и вес невыполнимых обещаний, но не дала им стать мыслями, которые, как вирус, поразили бы её мозг. Она стала думать дальше, как мотылек, бьющийся в окно, к племени свечи. Надежда оставалась на Захарру, если та снова не разозлится на Одри черт знает почему. Наверное, просто встала не с той ноги, или она чувствовала себя плохо, а тут ещё она — горе-подруга, которая приходит и уходит только когда ей нужно. Поэтому я стараюсь не привязываться. С людьми общаться — дело тонкое для тонких натур. Ведь этой нужно внимание, вот этому подтверждение дружбы, этому, чтобы все отстали и ты отстал в частности! И как жить-то, чтобы всем быть удобным? — Можно вопрос? — Конечно, — вздохнула Одри, у которой совсем испортилось настроение. Харви был прав: дружить было трудно. Потому что, судя по всему, Захарра считала Одри подругой, и поэтому начала обижаться от того, что та приходит только когда ей что-то нужно (хотя Дрю могла перечислить тысячи случаев, когда отдавала что либо безвозмездно и помогала ей). Потому что она то и дело забывала о существовании Генри, который вроде как был, а вроде всегда куда-то пропадал. Потому что ей казалось, что она не достаточно много говорит с «Плащами», тем более с Рэн. — А ты не могла бы… позвать своего отца? — слова девушки с ножом вызвали неоднозначную реакцию: с одной стороны, Одри задумалась, почему не может это сделать, а с другой — подумала, что, даже если это возможно и отец придет к ней на выручку, чего раньше никогда не случалось, это не поможет. Им все равно придется долго топать к чернильной машине, потому что отец предложит воспользоваться именно ей. Поэтому Одри только отрицательно покачала головой. И тут глаза Фриск ярко загорелись, но она не встала, волнуясь, что, встав и выкрикнув свою идею, будет выглядеть смешно. — Особняк Уилсона. Подвал. Что ты там рассказывала? — Он хотел поместить мою душу в Шипахоя, — сказала Одри. — А Шип… — она не смогла договорить — её словно парализовало. Только одним глазом она смогла взглянуть на девушку с ножом, которая упорно сражалась с улыбкой. У Уилсона было устройство, присоединенное к чернильной машине, благодаря которому он создал нарисованного им морячка Шипахоя. И на миг между ударами сердца, когда Одри была готова вскочить, опьяненная надеждой, ей показалось, что это гениально и просто: вернуться в ту часть города и найти кабину, напичканную циркулярными пилами. А потом, потом нарисовать тело Харви и вытолкнуть его разум из себя. Но это слишком просто. — Для переселения нужна ещё и душа, — от досады Одри больно ударила себя по колену. — А душа у нас одна на двоих. — И вот тут в игру вступит Захи, — подмигнула ей Фриск, до чёртиков довольная тем, что ей пришла эта идея. — Поколдует там, создаст между вами некую связь, которая будет его поддерживать твоей душой, и вуаля. Прости, выглядит как попытка сшить тонкие черные колготки белой ниткой, но это единственное, что хоть как-то катит на план. Я с часодейством даже не на «вы», но что-то мне подсказывает, что переселить разум в другое тело — сложно даже для величайших мастеров часодейного дела, что уж тут говорить о создании такого тела. А если лаборатории нет… — А если там все кишит мертвецами? — Я вооружусь как следует, надену плащ-невидимку и буду ходить тихо-тихо, как мышка. Я в жизни не дам им себя поймать. Если они вообще там. Если эта лаборатория есть. А я верю, что есть, потому что нам не может вечно не вести, — она встретилась с глазами Одри, горящими, как грозовое небо в разгаре непогоды, и осталась, как всегда, поразительно спокойной и невозмутимой. — Ты подумай. От тебя зависит судьба твоего брата. Умрешь ты — умрет он. И не сможешь ты выполнить свое обещание, а он — полноценно ожить. Поэтому, если мертвецы там или где-то неподалеку, пойду я. А вы с Захаррой будете сидеть здесь и ждать моих показаний. Я вернусь и обо всем расскажу, и дальше мы решим, что делать. Она говорила нарочито просто, с юмором, от которого у Одри напрочь перестала работать голова и похолодела кровь в жилах. Она в ужасе смотрела на Фриск, притворяющуюся дурочкой после того, как заметила вполне логичную вещь: если лаборатория ещё есть, если все оборудование на месте, а не пропало в Путанице. Если, с их уровнем везения — маловероятное «если». — Фриск. Ты сейчас несешь какой-то бред. Это мой брат, ты в курсе? И я сама должна с этим разобраться. И не нужно просто брать и идти туда, ничего не зная и… Черт! Пойдем вместе. Уж поверь, я могу за себя постоять, — в голосе Одри звучала сталь. Она понимала, что имела ввиду Фриск, но отказывалась принимать её суждения: уж лучше пойдет ни на что не влияющий человек, чем тот, чья смерть очень нужна мертвецам, предполагаемо устроивших в Городе Разбитых Мечт штаб-квартиру, так как Уилсон не просто знал эти места, но и обжил их в несуществующем будущем. Понимала, что снова должна уступить, потому что против логики не попрешь, идти против логики и здравого смысла — идти против шанса прожить подольше. Только Одри не могла позволить Фриск, которая совсем не имела отношения к их с Харви договору, выполнять её долг за неё. Одри бы обошлась бы и без Захарры, додумайся она раньше до Уилсона и знай она другой способ сохранить Харви её душу. — Тут дело даже не в том, можешь ли ты или нет, — терпеливо продолжила Фриск. — Проблема в том, что, если они там есть — их будет много. И если они тебя увидят, если нам придется вступить в бой… не буду ударяться в сентименты, они лишние, поэтому разложу по фактам: умрешь ты — умрет Харви — умрет Пророчество. — Умрешь ты — и я достану тебя с того света и убью повторно, — выдавила из себя Одри и больше ей не удалось произнести ни слова. Это было глупо, просто бесконечно глупо: выполнять невыполнимые просьбы своего брата, когда вокруг бушует война, и самое важное — скрыться, выжить и найти Ключи. Глупо говорить с Фриск о том, кто пойдет проверять Город Разбитых Мечт, когда у обеих за порогом одинаковые шансы умереть. Глупо то, что эта тупица вообще предлагает подобное: будто без неё ни в каком деле не обойтись, будто ей и только ей предначертано рисковать своей жизнью. Ах, а самое глупое, самое отвратительное: недавно испытанное чувство и недавние обещания не умирать и что все будет хорошо. И Одри не выдержала. — Пророчество уже мертво. Мы говорили об этом. Все «Плащи» в нём были. И теперь одного нет, соответственно, нет и Пророчества, — пытаясь отговорить Фриск, она произнесла ужасное, прикусила язык и поняла, что переборщила, слишком поздно — сказанное повисло в воздухе и растаяло, не причинив никому вреда, но разбудив дремавшие печаль и тоску. Глаза Одри потемнели и она отвернулась от любимой, с которой они во время спора чуть не соприкоснулись лицами. Наступила тишина. И в ней, думая о том, как поступать теперь, девушка слышала пронзительный писк. — Это мой брат. Моя миссия. Прошу, не лезь. Я… я не хрупкая нежная девушка, которой требуется защита. Я должна быть сильной. Потому что Харви — её жизнь, её личное дело. Потому что Одри обещала себе, что Фриск не умрет, что она не позволит этому случится, и если есть даже малая вероятность потерять её, она это предотвратит. Девушка с ножом не отступит, но Одри будет стараться отговорить её, а если не получится — с тяжелым сердцем пойдет вместе с ней. Фриск со вздохом прижалась лбом к её плечу и понимающе кивнула. — Прости, — сказала она. — Я знаю, что ты боец. Но и ты не думай, будто я не сумею помочь себе и умру, потому что умерла Тэмсин, в остальные были на грани. Я тоже могу постоять за себя. И ещё я хочу помочь, ведь ты и Харви мне не чужие люди. И говорю я это вовсе не потому что мне Пророчество сколько-то важно. Я хочу позаботиться о тебе. Ну хочешь… хочешь вместе? Давай вместе. Ночью, когда все будут спать, возьмем по ножу — и в путь-дорогу. Одри поняла, как ей нехорошо: в животе и ниже все снова стало чересчур мягким и чувствительным, точно превратившись в находящийся над огнём металл или набитые пухом теплые пледы. Она едва не срывалась в пропасть, в чан с этими приятными, голодными ощущениями. Хочет позаботится. Хочет спасти. Хочет сделать все сама. Не понимая, как ранит, что и компромисс уже не поможет, не умилостивит. А хотелось совсем не много — чтобы все разрешилось, выровнялось, и Одри с Фриск могли бы сидеть здесь хоть целую вечность или нашли бы тот дом на затопленных этажах студии и осели там. Чтобы Одри могла не бояться, не стыдиться собственных нужд. Она разозлилась. Разозлилась от того, что возлюбленная не видит очевидного, от того, как она не может перестать лезть на рожон. У неё теперь не выходило из головы это самоубийственное предложение: давай я сама все сделаю, а ты тут посидишь, меня подождешь? Может, доводы Фриск выглядели обоснованно. Может, Одри не стоит злиться из-за такого пустяка, бывали ситуации и похуже, конфликты поострее, и все их они преодолевали. Но Одри хотела разозлиться, просто хотела: чтобы её услышали и даже не думали задвигать на второй план. Это — не то же самое, что когда Одри держала дверь. Это бездельное ожидание продолжения её собственной миссии, отданной в чужие лапы. — Нет, — с этими словами она вскочила и быстро пошла к выходу с чердака. Она не заметила, как из люка на них некоторое время взирало лицо Генри, который, кажется, хотел что-то им сообщить, да побоялся. Попыталась не замечать, как Фриск быстрым шагом идет за ней, спрашивая, что она сделала не так и может ли как-то загладить вину. Она тут же замолчала, когда все трое спустились, причем, Одри чуть не поскользнувшись на перекладине. Они прошли в коридоре с выходом на кухню, где Стивен ворошил их запасы, споря со своим отражением в осколке зеркала, в ванную, где кто-то мылся, и в гостиную, которую оккупировали играющие в шахматы Эллисон и Том. Прошли между тремя комнатами, в одной из которых что-то гремело. Генри шел вровень с Одри и думал: говорить или нет. Уж слишком вид у неё был свирепый. Затем она ветром ворвалась в третью, открытую, и стремительно развернулась. — Но, Од, это наша ком… — Теперь это моя комната, — и она хлопнула дверью перед шокированным Генри и несчастной Фриск, которая все пыталась понять, в чем причина такого поведения. Для верности Одри подперла дверь собой, ведь ничего тяжелее в комнате не было, и свернулась калачиком. Обнаружила на полу Захарру, которая, записывая что-то в маленькую книжку с кожаной мягкой обложкой, на которой тикал циферблат, смотрела на неё. Некоторое время девушка с ножом вежливо стучалась, потом послышался её усталый голос: — Слушай, я правда не знаю, что я сделала не так, но я прошу прощения, если обидела. Пожалуйста, перестань держать дверь — не хочется, чтобы ты извалялась в пыли. Просто… просто давай сделаем это, окей? Как команда, как в лучшие деньки! — затем, прождав ответа примерно пять минут, она вздохнула и спросила уже Генри: — А ты что тут делаешь?.. — Да вот, меня Захарра попросила её найти, — ответил Штейн. — Но, похоже, Одри сама её нашла. А вы что? Поссорились? Одри закрыла голову руками. Ощущений в животе больше не было, однако то, что они вообще имели место быть, раздражало. Она отбросила Харви, который уже хотел спросить, в чем проблема, собиралась криком послать Фриск к черту — лишь бы оставила в покое и не пыталась разобраться в причинах такого поведения. Одри не хотела, чтобы кто-то, даже она, рылась в бардаке, который творился в её душе и горел, как самый большой костер в истории. Она, давайте так, вообще не понимала, чего хочет: собраться с мыслями и разобраться в причинах этого психоза (причины были ясны, но их Одри было не достаточно) или наорать на всех и, не думая и ни перед кем не извиняясь, отправился в «путь-дорогу». У Захарры были новости, одного взгляда хватало, чтобы это понять. У Одри тоже были новости, очень хорошие новости: у них наконец появилась идея. Только делиться радостью, омраченной этой глупой ссорой, пока не хотелось. Вообще с кем либо говорить казалось равносильно смертной казни: ведь тогда начнутся вопросы, от неё будут требовать ответственности. А Одри только и хотела, что набраться сил, вернуться в строй и вместе с тем — вернуть жизнь в привычное русло. Но у судьбы были свои планы, и она разожгла злость в её сердце, запутала и без того запутанные мысли и ранила тупым, как палец, ножом. И как этой дуре объяснишь: слушай, извини, что я на взводе, я просто сразу думаю и о желании заняться с тобой сексом, к которому ты, похоже, не готова, и о том, как ты меня задолбала со своей помощью. Как? Она закрыла глаза. Захарра кивнула и продолжила писать, будто все поняла и решила не вмешиваться.