Тройная доза красных чернил

      После пробуждения не ощущалось ничего, кроме спокойствия и тихой радости, будто сердце покрыл камень, но не грубый, а гладкий и аккуратный. Одри лежала, завернутая в свой спальный мешок, глядя в потолок и прислушиваясь к тишине. То ли все ещё спали, и это она просто ранняя пташка, которой стоило бы ещё поспать, ни о чем не тревожась, то ли её сознание не позволяло услышать что либо, пока она не примет некое решение. А ей просто хотелось лежать, всматриваясь в игру света и тени, чувствуя дыхание рядом и улыбаясь. То чувство, пришедшее перед сном, осталось и проросло в ней. Безопасность. Спокойствие. Радость от того, что, что бы плохого ни случилось, их ганза не сломается.       Одри потянулась. Каждая кость заныла, какие-то с хрустом и неприятно, другие наоборот, кожа натянулась, стряхивая с себя онемение и холодок. Шурша юбкой и думая, какое это наслаждение — надеть просторную юбку, вместо штанов, которые вжимаются в ляжки и сильно пекут, особенно во время боя, — она осторожно перевернулась на другой бок. Сперва было больно, но потом боль улеглась, и наступило умиротворение.       Доброй ночи, бабочка!       Доброй ночи, старик. Ты чего такой довольный? Очень удивилась Одри, услышав в ухе голос Харви, и он как бы вернул её в реальность: из приглушенно-серой с бледным сиянием она стала желтой, даже немного оранжевой, напоенной тихими звуками с улицы, запахами и воспоминаниями. Харви ворвался в поток её сознания, дал вспомнить о себе много того, о чем Одри, не желающая как либо тревожиться в ближайшее время, то бишь в ближайшие несколько минут, забыла бы без зазрения совести. Что он, вероятно, снова перейдет на мясо потерянных. Что его надо нормально представить друзьям. Что между ним и Фриск, мягко выражаясь, звенит и трещит, как электричество, напряжение. Что он вернулся в демоническую форму.       Хорошо поел. А ты как? Не потревожил?       Она сочла его беспокойство хорошим знаком. Значит, в их отношениях ещё не все потеряно. И Одри ответила:       Только проснулась. Как раз собиралась вставать.       И ей пришлось так поступить. Она обрубила связь, на прощание бросив «Приятного аппетита, видимо», и медленно, наслаждаясь каждым движением внутри себя, встала. Зажмурила глаза и снова открыла, расправила плечи, растопырила пальцы, подвигала шеей, удовлетворенно вздохнула. Встала, вдев ноги в ботинки, тихо, радуясь тому, что ещё и ходить способна, подошла к Захарре и как-то на автомате поправила её капюшон, стараясь не касаться бинтов на голове, разогнулась и вздохнула. Воздух был холодный и сладковатый. После она развернулась и вернулась к своему спальному месту, к тому пустому пространству, образовавшемуся рядом с Фриск, которая, судя по всему, во сне жалась к Одри всем телом. Девушка улыбнулась, наблюдая за её лицом: умиротворенным, довольным, словно Роуз никогда не существовало.       Роуз… Она отмела эти мысли. Они обо всем поговорят, но позже, когда будут готовы. Придя к этому выводу, Одри села на колени. Большая желтая луна, идеально круглым диском света зависшая над городом, парой косых холодных лучей легла на её смолистые волосы и бледные щеки под глазами, в которых поблескивало жидкое золото. Вот Одри убрала выпавшую прядь с лица любимой, вот, наклонившись, зависла в считанных миллиметрах от неё и дотронулась губам до её брови — как бы говоря «Доброе утро, извини, что встала так рано». Вот тихо встала и направилась к выходу из комнаты. В коридоре оказалось на диво тепло, пусть и шумно: Генри на диване храпел со страшной силой, кто-то, судя по звукам, через открытое окно пробрался на улицу и спускал нужду. Звуки, на первый взгляд, не романтичные, не вызывающие у большинства чувств больше раздражения. Но Одри была рада и этому. Ведь все это такое… домашнее. Обыкновенное.       Так, стараясь поменьше шуметь, она добралась до чердака: просунула голову в люк с крыльями ангела и осмотрелась, прислушиваясь к запаху, который не ожидала здесь встретить — запаху яблок. Подгнивших, однако ещё вкусных и пахнущих набирающим силы теплым золотым июнем. Одри увидела, как Том кормил Эллисон с ложечки, и та, с трудом двигая уцелевшей частью лица, жадно жевала, то и дало бурча о том, что даже это пюре пахнет дымом. Одри собиралась пожелать им доброго утра, если утро в их ситуации термин употребимый, но не стала мешать двум друзьям — они определенно хотели провести время вдвоем, Том хотел поухаживать за Эллисон, которая ещё недавно просила, чтобы он был рядом. Возможно, даже на смертном одре.       Так она добралась до кухни и долгим, изучающим взглядом оглядела все имеющееся. Запасы были на исходе. Вода, немного кофе, горбушка хлеба, полупустая бутылка подсолнечного масла, пара уже подгнивших помидоров и четыре яйца. Было что-то ещё, но Одри решила не искать все, чтобы в итоге этим воспользоваться. И она поняла кое-что ещё — кому-то придется отправиться в Город Разбитых Мечт за новыми запасами провизии. Грустная была мысль. Она стиснула грудь лучше любых повязок, фиксирующих ребра. Затем она пропала, и осталось другое — печальное, но печальное по-светлому, тихое. Будущее было ясно: сегодня они поедят и будут отдыхать. Завтра, наверное, уже пойдут на поправку и задумаются о том, чтобы покинуть Город. Послезавтра… послезавтра в путь-дорогу. Или нет? Сколько же времени потребуется Эллисон на восстановление?       Немного, если ты сама восстановишь силы и направишь часть из них в её тело. Главное, не переусердствуй.       Когда это ты успел поменять свое мнение?       А я не менял. Я думал, что выразился предельно ясно: если хочешь помочь подруге, помоги себе.       Одри приняла его слова к сведению, поставила жуткого вида сковородку на печь, в которую подкинула пару набранных со всех гаражей бревнышек. На одном засохла кровь, но девушка решила, что это не критично, и бросила его к остальным. Пытаясь что-то приготовить, она, однако, то и дело отвлекалась на размышления о случившемся. Ей нужно было порефлексировать, осознать. Она одолела Роуз-В-Шляпе, и её цилиндр измазался в крови своей хозяйки, на чье лицо порядка пяти раз опустился тяжелый меч. Она это сделала. Она использовала свою Силу, это Сияние, чтобы победить, по сути, такого же мага, как и она сама. Но какой ценой далась ей эта победа? Ценой сначала победы над собой. Одри перестала бояться — она заставила Роуз бояться чужого страха. И Одри не могла не гордиться собой.       Помимо Роуз было и много другого. Короткая драка с Хэрроу, закончившаяся переломами. Сражение вдвоем против целой армии. Управление маленьким войском вместе с Эллисон, которая в ту ночь отличилась особенно сильно — она показала себя и воеводой, и героем, готовым пожертвовать собой, и человеком, способным встать и продолжить драться, когда сил не осталось. Одри усмехнулась. Думать об Эллисон и её подвиге было легче, чем об испытанном ужасе. Легче видеть в чьей-то безоговорочной победе свой немалый вклад и гордиться человеком, с которым вы хорошие подруги, нежели погружаться в свое отчаяние.       А Одри в какой-то момент сдалась. Она думала спрыгнуть с мостика, как те самые типичные самоубийцы из фильмов. Её пугающая вторая сущность взяла тогда верх, и Одри хотела умереть, но стала трепыхаться — отказалась. Потом встретилась с Уилсоном, и вновь смерть нашептала на ухо, что жизнь больше ничего не стоит, тем более теперь, когда свой шанс спасти любимую она потратила на трусливый побег от реальности и попытку покончить с собой. Но она в последний момент воспротивилась… и проиграла. Не успела увернуться, и разделочный нож вошел в её грудь до самой рукояти, переломав все, что было внутри, и Одри только смогла схватить своего заклятого врага и утащить с собой на чернильную глубину. И там она снова перестала бороться, и снова нечто — Харви, — не дало сдаться окончательно.       Теперь Генри едва может ходить. У Захарры сотрясение мозга. Рэн с трудом шевелит рукой. Эллисон вся в ожогах. Джейк при всей своей вчерашней веселости постоянно морщился, хватаясь за бок. Том тоже едва ходит и вчера, пусть и не жаловался, всем своим видом показывал, что у него невыносимо болит спина. Не стоило их так загружать. Эллисон перенести на чердак, приготовить ужин, все должна была сделать Одри, а после заняться уборкой. Но она была так раздавлена, так устала… и вот — единственное, чем она могла их всех отблагодарить, это завтрак, включающий в себя чуть подгоревший омлет, крепкий кофе, кусочки поджаренного оставшегося хлеба, ломтики фруктов — яблок, потемневших бананов, — и овощей — помидоров. На такую ораву, само собой, ничего не хватит, значит, Одри просто поест меньше остальных.       Это естественно после битвы, напомнил Чернильный Демон. Так что давай не ныть. Мы живы? Отлично, и добавил совсем другим тоном, точно эта идея только что пришла ему в голову. Может, мне что-нибудь украсть?       Одри удивлённо замерла с занесенной над шипящими гренками вилкой и произнесла спустя секунду:       Подсолнечное масло, кофе, молоко, воду, хлеб, сахар и шоколад, если найдется. Если шоколада нет, то можно без него.       «Я отправляю всемогущего демона в магазин за продуктами. Вау», — она упустила тот момент, что за продукты он не заплатит.       Она скотчем склеила ножку стола, судя по всему, сломанную, когда кто-то со всей дури влетел в него, протерла его поверхность, поставила на него тарелки и уставилась на получившийся результат. Скудненько, не богато, зато, подумалось ей, очень по-домашнему. Будто Одри оказалась в прошлом, когда на кухне орудовали только они с отцом: она готовила кофе, пока тот жарил сосиски, попутно смотря новую серию долгоиграющего сериала о полицейских. И сейчас, вспомнив об этом, Одри впервые увидела странную закономерность. Она всегда сравнивает настоящее с прошлым или уходит из настоящего в будущее, но устоять на месте и просто наслаждаться сегодняшним днем не может. Или не хочет. Говорила себе, что рада, все кругом твердили о важности неуловимого «сейчас», а сама… искала силы в ушедшем и ненаступившем.       И она попробовала отсечь мысли о прошлом и будущем. Не мечтать, не вспоминать — мыслить в настоящем времени, жить только им, ведь лишь здесь, в настоящем, есть этот завтрак и эти люди, для которых он приготовлен.       Скрипнула половица. Одри встрепенулась, подняла глаза к дверному проему и увидела в нём Фриск, которая, упираясь плечом в косяк, улыбалась.       — Доброе утро, Вьетнам, — поздоровалась она.       — Ты давно здесь стоишь?       — Минут пять. Мой чуткий нюх уловил в воздухе волшебный запах вкусной еды и привел меня сюда.       — Пришла на все готовенькое?       — Отчасти да, а отчасти чтобы помочь накормить нашу ораву. Если пустишь, само собой.       — Пускаю.       Тогда Фриск подошла к ней, поцеловала её: мягкие губы коснулись щеки, заставив трепетать сердце, и Одри, закрыв глаза, расплылась в улыбке. Затем, не переставая улыбаться, она поцеловала девушку в ответ, носом вжавшись в висок, и одна забавная милая мысль пришла на ум: как это по-семейному. Будто две жены, проснувшиеся в разное время, встречают друг друга на политой золотым солнцем кухне.       Ничего не спрашивая, Фриск поставила стул возле плиты, встала на него и стала рыться на верхних полках. Такой трюк Одри в силу своих возможностей проделать не смогла бы — сто пудов ребра протестующе взвыли бы. Девушка с ножом нашла пачку кукурузных хлопьев и мешочек с чем-то сладким, курагой или сушенной клубникой, и поставила перед Одри. Затем слезла и сообщила:       — Я пометила этот стул.       — Спасибо что не как собака.       Фриск издала смешок.       — Чем ещё могу быть полезна?       — Если бы ты встала на пару минут раньше, может, и была бы, — проворчала Одри. — Но за то, что выпотрошила верхние полки, спасибо. Там больше ничего не нашлось?       — Заплесневелый хлеб. Хотя сомневаюсь, что кто-то его стал бы есть. Так… мне уйти, позвать остальных?       — Нет, останься. Скоро вернётся Харви с продуктами.       — С учетом, как он сейчас выглядит, это звучит очень странно. Сразу представляю демона с целлофановыми пакетами, в клетчатом платье с пояском. Ах да, и в панамке.       — Господи, — она покачала головой, широко улыбаясь, представляя то же, что представляла девушка с ножом: своего брата в платье и с огромными пакетами в обеих когтистых лапах.       Одри положила руки на столешницу, взглянула на горящее в лунном янтарном пламени окно, в котором чернела вечная ночь, и вздохнула. Радость и тепло расцветали в её сердце снова, унося прочь ужасы прошлого и далёкие от осуществления мечты будущего. Оставалось здесь и сейчас, и сейчас она ждала брата-людоеда из магазина и слушала, как любимая девушка обходит кухню, слишком часто дотрагиваясь то до стола, то до стены. Затем почувствовала, как Фриск подошла к ней, услышала громкий долгий зевок, и обернулась. Девушка, растрепанная после сна, выглядела неряшливо, но довольно.       — Хорошо поспала? — поинтересовалась Одри.       — Не помню, когда в последний раз так хорошо дрыхла. А ты?       — Отлично, — заметила, что Фриск пялится в одну точку, и неуверенно добавила: — Если ты голодна, то можешь уже сейчас…       — А? Не-не, — она покачала головой. — Я подожду, когда все проснутся. Поедим вместе, пообщаемся. Как… — она не договорила, фыркнув из-за глупости некой своей мысли. И тут её лицо изменилось, и она серьезно кивнула. — Хотя… От кофе я бы не отказалась.       — На голодный желудок?       — Да, мэм. Попьешь со мной?       — Давай.       Одри поставила перед ними чашки с дымящимся густым кофе, они чокнулись и отпили.       Шершавая деревянная столешница. Горячий горький кофе со сладким запахом. В окне красиво, так мучительно прекрасно — гаражи, пыльная земля, мусор, далёкий город, кажущийся со стороны усыпанным звездами берегом на другой стороне озера, — что Одри вдруг стало легко-легко. Случилось много плохого, но ведь люди живут и так. Рука на столешнице лениво двигалась, разбирая в сумраке контуры дерева и рассыпанных крошек. Ночь была сегодня холодной и особенно темной, но дома царили тепло и свет, и вместе четыре противопоставленных друг другу элемента создавали в душе уют и чувство безопасности.       Она не заметила, как возлюбленная ушла и вернулась: та уже оказалась на кухне с пустой кружкой в руке, протерла её тряпицей и поставила рядом со своей наполовину наполненной чашкой. Та же кружка, что была у Тома, поняла Одри.       — Том написал, что он вряд ли встанет — спина болит, — рассказала Фриск. — Эллисон тоже проснулась. Я с трудом разобрала слова, но она сказала что-то вроде «Хочу пить». Вода у нас ещё осталась?       — Немножко, — Одри забыла, что ей лучше не делать резких движений, тем более поднимать тяжести — а бидон с водой был стеклянным и тяжелым, на четверть заполненным. Поэтому, когда она уже подошла к нему, стоявшему за шторой (порванной чьими-то когтями), Фриск приостановила её и ласково произнесла:       — Давай-ка я сама. А ты посиди, отдохни.       Пока она отсутствовала, Харви как раз вернулся. Одри решила ему не говорить, какие смешные картины представляла, сдержала рвущийся наружу смех и просто поблагодарила брата: тот со всей дури опустил на пол рвущуюся по бокам сумку, нагруженную продуктами. Чья это сумка, она решила не спрашивать, и также вовремя пресекла мысли о том, насколько дико выглядит происходящее: Чернильный Демон не просто пошёл за покупками для сестры, он ещё и украл сумку, чтобы такие же украденные продукты донести.       Одри спросила, войдет ли он, но потом вспомнила, что демон вряд ли поместится. То же самое подтвердил Харви, недвусмысленно рыкнув и напомнив, что в этом домике места и так мало. На самом деле Одри хотела бы, чтобы Харви присоединился. Сел вместе со всеми, вступив с кем-нибудь в диалог — социализировался, в общем. И, конечно, тому не суждено было сбыться, как бы девушка ни желала обратного. Он не человек. Он демон. Он другой. Ему нужна охота, а не друзья, понимание, а не попытка переделать в нём то, что переделывать он не захотел бы.       Поэтому он ушел, не попрощавшись: черным пятном взмыл в чистое ночное небо, подхваченный ветром, и скрылся. И Одри стала разбирать продукты. Наворовал Харви даже больше положенного: сырные макароны, на пакете с которыми красовалась улыбающаяся мордочка Бенди, семечки и кость, которая все же была больше похожа на свиную, а не человеческую, и это успокоило девушку. Как в чернильном мире оказалась свинья, она тоже предпочла не знать.       — Вижу, Харви приходил? — Фриск подошла к ней.       Она ничего не ответила. Только легонько оттолкнула свою придурушную, взяла все самое лёгкое и быстро расставила по местам. Цели у них больше не было, ничего больше не было, но маленькая радость, такая как сейчас, разливала тепло по венам. На стуле сидеть было жестко, но тепло и сухо, ходить по полу босиком колко, и все это хорошо. Глядеть, чувствуя, как вместо бодрости приходит невесомая сонливость, на человека рядом — приятно. Ночное утро сегодня действительно было очень лунным и очень темным. В самый раз было бы потом сходить погулять, подышать воздухом, свежим, чистым, с тонким ароматом роз. Но вот завтрак был полностью готов, кофе допит, и, так как цель все ещё не появилась, Одри стала медленно думать, что делать. Да. Наверное, стоило бы позвать друзей на завтрак. Затем… что затем?       — Зови наших, что ли, — прервала молчание Одри.       — Океюшки. К слову, я люблю тебя.       — Я тоже тебя люблю. А теперь, бога ради, вали с моей кухни.       — Она общая, ну да ладно.       Но мало кто пришел. Том, Эллисон, Захарра и Генри не смогли встать, и Фриск пришлось относить им еду. Заняло это достаточно много времени, так как она успела пролить кофе, предназначенный для Генри, и той пришлось экстренно делать новый — задерживаться не хотелось, не желая как либо обидеть друга. Генри жаловался на то, что повязка на бедре стискивает его движения, и под ней все, казалось, онемело и облипло от крови. Когда Стивен, не Марк, пришел на зов, то понял, что Генри требуется перевязка и, более того, ему лучше не вставать в течении нескольких дней. Поэтому на кухне сидело куда меньше народа, да и те что-то почти не ели: Гетти ковыряла свою часть омлета, Рэн без аппетита грызла гренку, на которую положила помидор, полусонный Джейк хлебал вторую кружку подряд и не собирался останавливаться и поесть нормально, потому что до сих пор не проснулся, Марк и Стивен, то и дело обмениваясь контролем, тыкали вилкой в макароны.       В общем, ела только Фриск, но и это не спасло Одри от желания извиниться, если им что-то не понравилось. Доев свою порцию, она положила посуду в раковину, сказала, что сама все помоет, и направилась проведать остальных. Её очень расстраивало, что зерно света, посеянное готовкой, не проросло, что радость от совместного времяпрепровождения с друзьями не вернулась.       Эллисон и Том матерились. Точнее, словесно материлась только Эллисон, и то потому что Том пролил на неё воду, а Том матерился мысленно — вероятно, ругательства были обращены к нему самому, и Одри стало до боли его жаль. Он пытался как лучше, в точности как она, но у него ничего не получалось. Не лучше дела обстояли у Захарры, которая пыталась есть, но рука у неё тряслась и взгляд туманился. Если бы все было плохо, если бы удар был такой силы, что повредил череп и пронзил его осколками мозг, то было бы все хуже, то она бы вряд ли прожила долго — но вмятин не было, как не было проблем с дыханием постоянной нестерпимой боли, поэтому как-то Одри уже научилась называть этот «перелом» своим именем — сотрясением. Она хотела подойти и помочь и тут же вспомнила, что ещё не проверила Генри. А Генри… что ж, он ел с аппетитом. Однако был мрачен, словно вчера кто-то умер, и когда девушка подсела к нему, чтобы выяснить, как дела, он неодобрительно на неё уставился.       — Все хорошо? — спросила она, увидев, как Генри кладет свою тарелку на пол и отворачивается к спинке дивана. Она положила ладонь на его плечо и сжала. И удивилась — удивилась, потому что почувствовала, как он весь напряжен.       — Нет, — честно ответил он. — Не хорошо.       — Хочешь об этом поговорить?       — Я как-нибудь сам разберусь со своими проблемами, — достаточно грубо сказал Генри и не извинился: и ладно бы не извинился любой другой человек, Одри нисколечко не обиделась, но не извинился именно Генри, который со своими «простите», «извините» и доходящей до крайности вежливостью мог бы заделаться прислугой в Букингемский дворец. Его слова резанули по сердцу по-другому, своей интонацией, и подумалось — вот что, быть может, испытывал отец, когда она отвечала ему грубее нужного — колючку в груди. Тут она увидела, как Генри морщится, хватаясь за бедро, и шипит сквозь стиснутые зубы, и, пусть обида не прошла, Одри поняла, почему он сегодня такой. Перевязку ещё не сделали.       — Потерпи, приятель. Скоро Стивен поест и займётся тобой, — с этими словами она взяла тарелку и чашку и направилась на кухню.       За столом почти никого не осталось. Только Гетти сидела, пустым безжизненным взглядом наблюдая за ходом жизни за окном: то птица полетит, то мигнет огонек города, то, должно быть, промчится от бака к баку чернильная крыса. Одри положила грязную посуду в раковину и, напрочь забыв о том, что собиралась помыть её, направилась на чердак. Ей хотелось помочь чем-нибудь Эллисон, уже сейчас воспользоваться хотя бы крупицей Силы, чтобы направить её плоть на восстановление. На лестнице с чердака она встретила Тома: тот осторожно переступал с перекладины на перекладину, и было видно, как тяжело, трудно даются ему эти движения. Он и боялся упасть, и чувствовал жуткую боль, на которую жаловался ещё вчера. Тихо ругнувшись, она бросила то, что несла, подбежала к Тому и обхватила руками за талию.       — Тебе лучше вообще не ходить, придурок! — процедила она, поразив саму себя: она ощутила не столько страх, сколько злость на твердолобость этого болвана, который при всех своих физических проблемах продолжал притворяться здоровым. Том замер, крепче ухватившись за перекладины, и Одри вздохнула. — Так. Я тебя держу. Если будешь падать — упадешь на меня. И…       — Стой, — звенящий, напряженный голос Марка прозвучал за спиной. Она обернулась. Он пошевелил пальцами, как бы приманивая к себе животное, и своим всегда хмурым взглядом уставился на друзей. — Давай я, не до конца понимая, что тот задумал, девушка выпустила Тома из своей хватки, и тот вдруг сжался. Марк подошел, обхватил его за талию, что-то пробубнил, кажется, «Отпускай», и пес разжал пальцы. Тогда Марк с лёгкостью поднял пса и опустил на землю, точно он ничего не весил. — Порядок.       Он уставился на Тома. Тот уставился сначала на него, потом на Одри — и взгляд его еле заметно потемнел, из пера стал похож на клинок. Этот взгляд покрыл её затылок мурашками и облил щеки пламенем. Внутри все как-то неуютно сжалось, и Одри стыдливо проглотила слюну. Он все понял. Он все знал про то, почему вчера резко отрубился, что его опоили и кто это сделал. Поймав его взгляд, Марк, однако, его расценил как взгляд простого недовольства, и потому в крайне жесткой форме заметил:       — Если тебе не нравится, что тебе кто-то помогает, болван, мы больше не будем, — и тут же смягчился. — Как там Эллисон?       «Тазик, который вы ей дали, немного наполнился. Она поела и назвала меня олухом, — написал он. И добавил, видно, нехотя, более мелким и кривым шрифтом: — Спина болит».       — Вот поэтому тебе лучше не двигаться. Марш к себе, а я проведаю Эллисон. Тебя проводить?       «Нет», — сдержанно написал Том и, хмурый и глубоко чем-то расстроенный, поплелся прочь. Именно поплелся: ноги его едва шевелились, и Одри поняла, что его стоило бы внимательно осмотреть. Но, видимо, этим займётся не она, а кто-то другой.       — Спасибо, — сказала она. — Я думала, этот упрямец сейчас сломает лестницу, но спустится сам.       — Не благодари, — мужчина улыбнулся, продолжая традицию сегодня удивлять Одри самыми разными способами. Он улыбнулся, тепло, по-дружески, глянул наверх и произнёс: — Тебе стоило бы почаще показывать зубы. Они у тебя есть, ещё какие — уж я-то видел. Отвечай, когда тебя просто так обижают.       — Забавно слышать это от тебя, — сказала она.       — Я знаю, — Марк, продолжая ухмыляться, наклонил голову и пожал плечами. — Но, признаться, мне как-то не хочется издеваться над человеком, который дрался со мной бок о бок и был мне как брат — то есть, прости, сестра, — по оружию, — с этими словами он взглянул на Одри, и та почувствовала, что внутри у неё тает замёрзший из-за Генри и Тома лёд. Она пожала протянутую им руку и сказала:       — Значит, я больше не пустоголовая барышня?       — Нет, — в следующий момент Марк легко забрался на чердак и свесился вниз, как паук — темные волосы рассыпались, глаза на угловатом лице со впалыми щеками под четко очерченными скулами, блеснули, как огоньки звезд в космосе. — Поэтому даю совет: не давай себя обижать даже друзьям. Все сейчас на взводе, всем плохо, но это не повод ссориться.       — Если мы не хотим ссориться, значит, должен быть человек, который злость не доводит до этих ссор, — заметила она, сложив руки на груди.       — Вовсе нет. О, привет, Элис. Скоро принесу новый. И это он говорит «немного»… — он тут же вернулся и протянул Одри тазик, и та, встав на носочки, приняла его, боясь разлить содержимое на себя. Было бы неловко, смешно и грустно сегодня помыться в чьей-то моче. — Вовсе нет… иногда нужно отвечать. Тогда тебя будут считать сильной, отстанут и застыдятся: ведь они срывают злость на тебе, человеке, который ничего им лично не сделал.       — Спасибо за совет, видимо, — сказала Одри, не зная, как ещё ответить. Она поставила тазик, взглянула на Марка. — Ммм… Генри нужен Стивен. Он поможет?       — Скоро ему сообщу, — он стал спускаться, и Одри уступила ему место. Когда тот спустился, то без вопросов пропустил её вперед, видно, понял, что девушка направлялась к подруге. Правда, когда она начала подниматься, то вспомнила с сильной досадой, что ещё не помыта посуда и стоило бы навестить Захарру — ведь она тоже друг, и ей требовалось забота и внимание, и кто, как не человек, чью жизнь она некогда спасла, должен проявить их к ней? — Слушай, а… ты мог бы попросить кого-нибудь помыть посуду? Я знаю, плохо просить, дел у всех невпроворот, а тут ещё Захи…       — Фриск уже домывает, не беспокойся, — сказал он, усмехнувшись. — А к Захарре сразу зашла Рэн, само добро на ножках. Уверен, они уже друг другу косички плетут, или что там девчонки делают, когда один на один остаются…       — Учатся убивать, — не выдержала Одри и улыбнулась. Ей сделалось до боли приятно, что Фриск не бросила её (да разве когда-то бросала?) и сама помыла всю посуду, а Рэн отправилась коротать досуг несчастной больной. Марк довольно фыркнул, взял тазик, махнул рукой и скрылся. После чего Одри закрыла люк.