***
Женщина выглядела до того нереально в этом месте, до того ухожено, если не считать крови, до того неправильно от того, что держала этот нож, что ледяная вода пробежала по жилам, сковывая движения, покрывая кожу мурашками. Каждая клетка Одри сжалась и свернулась, напрягшись и онемев. Женщина улыбнулась. Подняла голову. Глаза больше не горели, но от этого живее и естественнее не стали. — Привет, милая, — с усмешкой сказала она, и Одри не сразу, но вытащила трясущейся рукой меч и отошла назад. Видя её реакцию, мертвячка деланно изумилась, собрав брови домиком. — Что такое? Ты боишься меня? — Нет, — ей вдруг показалось, что все встает на свои места. Болезненно, с натугой образует общую картину. Сгибаясь от веса меча, который стал на сотни тон тяжелее, Одри выставила лезвие перед собой. Конец его поймал огонек сухого, надломленного света. Язык двигался с трудом, губы будто бы слиплись. И она поняла, что впервые заговорила с тех пор, как рассталась с Эллисон. — Я собираюсь убить тебя. Боишься, боишься… Это была мысль Одри. Возможно, её мысль, мысль, в которой сквозил ужас перед зимней ночью, когда нет источников яркого огня и еды, которая могла бы заглушить нестерпимый болезненный голод. Женщина в цилиндре не испугалась. Напротив, закусив нижнюю налитую кровью губу зубом, она улыбнулась: белые с серыми венами щеки натянулись, образуя в уголках рта морщины. Она изучающе осмотрела позу девушки и пожала плечами, растеряв всякую веселость. Она боялась и очень, очень устала, устала и физически, и морально. Но не показывала ни то, ни другое, используя остатки своей отваги. Победить врага. Убить врага. И пройти дальше. — Обидно, — голос звучал сухо, незаинтересованно и грустно, будто она ожидала услышать совсем другое. — Я живу уже много веков и, будь уверена, слышала сотни таких «Я убью тебя». После этого умирали все, кроме меня, — и женщина двинулась на неё. Медленно, растягивая момент, как перед прыжком, и эта мысль, что сейчас она может прыгнуть, подобно тигру, заставила Одри попятиться. А когда нож, разорвав воздух, прочертил дугу перед ней, в порыве трусости, а не храбрости, она выбросила перед собой меч. Затем все вспыхнуло: в голове Одри будто взорвался ящик световых гранат, превратив её Серебро в труху, её разум в чужой — кто-то вторгся в него, присвоил себе, выдавил из него Одри этим мощным, громким, не похожим ни на один из слышанных ею звуков голосом — и она поняла, поняла, будто упав в прорубь, что он не её, настолько, насколько произрастающий в организме паразит может быть чужеродным: ЗРЯ ТЫ ПРИШЛА СЮДА. ЗРЯ ТЫ ЯВИЛАСЬ В МОЙ ДОМ, УБИЛА МОИХ СОБРАТЬЕВ И УГРОЖАЕШЬ МНЕ СМЕРТЬЮ, МЕРЗКАЯ ТВАРЬ! Нож угрожающе забликовал, скрежеща по лезвию меча. Один-единственный желтый клык вылез из-под губы, хищный блеск родился в глазах, как огонь перед извержением вулкана, и нечеловеческая мощь вдавила нож в меч, и холодный металл стал приближаться к лицу. В приступе ярости и страха Одри приложила все силы, чтобы отбить маленький нож, и это оказалось трудно: в тот момент она будто попыталась срезать каменный столб. Тело резко вильнуло в сторону, меч проехался по ковру, спина, подставленная для удара, запылала, и Одри обернулась как раз в тот момент, когда противница взмахнула рукой для того, чтобы пырнуть её. Женщина рассмеялась, визгливо и нервно. Снова удар, снова взмах — меч, не достигнув женщины, всем своим весом завалился назад — запястье, которым Одри пыталась удержать его, ослабло и заболело. От резкого выпада ногу парализовало, и из глотки вырвался слабый, тихий вздох. Она упала на колени, и носок ботинка врезался ей в челюсть, со всей силы вдавив зубы в язык. Но Одри, вопреки боли, успела перекатиться, подтянув кончиками пальцев меч к себе, и отразить следующий удар. Твой страх прямо заводит, голос, вновь ворвавшийся в её голову, как мог бы ворваться незнакомый вооруженный мужчина в её квартиру, заставил мурашки рассыпаться по коже. Нож хлестнул по щеке, когда не удалось поднять меч рукой, которая, казалось, стала ватной и бескостной. Одри отлетела назад, ударилась спиной о стену, отпрыгнула, не давая противнице зажать себя в угол, и, пока та не успела опомниться, рассекла ей бедро. Женщина в цилиндре вскрикнула, схватившись за рану, что налилась красным соком, подняла глаза, спрятанные под спутавшимися длинными волосами, и вдруг улыбнулась, улыбнулась, будто была рада такой неожиданности. Ты же понимаешь, что я просто играю с тобой, да? Она понимала. Большей частью себя она знала это, меньшей — отрицала. — Не подходи ко мне! Цель твоего прихода сюда — личная и особая, верно? Характер её требует, чтобы ты реализовала её сама, в одиночку. Риск, опасность, труд, борьба с сомнениями должны лечь на тебя. Ведь все это элементы покаяния, искупления вины, которые ты стремишься вершить. Этакое испытание, крещение огнём. Ты пройдешь сквозь опаляющее, но и очищающее пламя. И если кто-нибудь тебе в этом поможет, возьмет на себя хотя бы искорку этого огненного крещения, то тем самым урвет у тебя ту часть искупления, которая достанется ему. Поэтому ты сейчас одна, такая слабая, беззащитная, я угадала? Одри бросилась прочь, споткнулась на ковре и упала прямо на плоскую сторону своего меча — хрустнуло плечо, ледяная боль разлилась по шее, вырвав из рта протяжный вопль. Она снова, не теряя ни секунды, поднялась, хотя, возможно, поднялась не она, думала не она, а нечто глубокое, звериное, пробуждающееся в моменты смертельной опасности. Она достала кинжал и взмахнула им, прежде чем женщина успела приблизиться, но тот вдруг сильно и очень больно врезался в стену и увяз в ней — его будто что-то бросило вместе с её, казалось, вылетевшей из кости кистью. Крича, зло и испуганно, Одри вырвала его вместе с щебнем, сердце защемило, и лезвие полетело врагу в голову — и в этот момент что-то ударило её в живот, сам воздух, ставший крепче стали, врезался в неё, смяв органы и мысли, и отбросил. Кинжал выпал, сверкнул рядом с рукой, упавшей вместе со всем телом на твердый пол — и тут же чье-то колено надавило на живот, а холодная ладонь перехватила запястье и больно увела его за голову, и лицо, прекрасное, но ужасное из-за смерти, оказалось в миллиметрах от неё. Нож неглубоко, где-то наполовину, вошел ей в грудь. Одри не закричала — она подавилась сдержанным ею же криком, выблевывая из себя густые горячие капли крови вперемешку со слюной. Она не собиралась кричать. Ни за что на свете. — Но существует лишь одно настоящее крещение — крещение смертью! — нож с чавканьем вышел из раны и вошел снова, и вот тогда перед глазами загорелись огни удивительно близких, выжигающих внутренности звезд. Нож вошел в рану, сделав её шире и глубже, заставив кровь брызнуть двумя шипящими горячими ручьями, выдавив из Одри нечеловеческий крик. Он, разрывая легкие и горло, потоком ветра Силы разлетелся по миру, по маленькому, сжавшемуся до размеров этого проклятого коридора, миру, и с ним вылетело облако желанного пара что, коснувшись губ женщины, наполнил её вены. Слезы непроизвольно брызнули из глаз, свободная рука потянулась к лицу мертвой твари, и именно туда, на отмеченную золотом руку, обрушился новый удар, с корнем вырвав этот крик — он оборвался и превратился в хрип. — Не бойся, милая, не бойся, — задыхаясь в паре и наслаждаясь каждым вдохом, произнесла Роуз-в-Шляпе. — Ты проживешь ещё очень долго, если не будешь дергаться!***
Мертвецы дрались ожесточено. На их стороне было количественное преимущество. Но шансов не было никаких. На глазах Эллисон, широко раскрытых от боли, которая пульсировала в руке и плече, отдаваясь даже в сердце и спину, свершилась бойня. В тот момент подруга, обычно не отличавшаяся некими бойцовскими навыками, если не считать превосходной работы с ножом и ловкости в массовых сражениях, была похожа на чудовище. То, что влетело между мертвецами, не замечая ни ран, ни стрел, иглами усеявшими её тело, было очень голодным, разъяренным тигром, которому уже продолжительное время нарочно наступали на хвост. Но хуже того было другое. Хуже того что, пока другие теряли голову в бою, рассекая верными клинками податливую плоть, входя в унисон с криками боли и смерти, это чудовище не становилось сумасшедшим. Оно было спокойным и холодным. Оно убивало спокойно и холодно. У мертвецов не было никаких шансов пережить эту встречу. Один за другим они валились на плиты, но не отступали, не убегали и вновь и вновь нападали на чудище. На глазах Эллисон она одному отрубила руку повыше локтя, другого как бы лишь мимолетно коснулась, однако этот почти незаметный удар отбросил воина назад, в стену, перекинул через раму и повалил со второго этажа — послышался лишь короткий вскрик и блеснул при луне короткий фонтанчик, карминной волной вырвавшийся из красной полосы на глотке. Под головой третьего, в шее, тотчас засел тот же клинок — воительница умудрилась на ходу, отрубая руку первому, развернуться, встретив болт арбалета грудью, и рубящим ударом отсечь голову от тела нападавшего. Из сонной артерии беспорядочно и обильно забилась кровь, и второй удар, вышедший и вошедший вновь, резко остановил её, расхлестав наподобие тоненьких хилых лепестков распустившегося цветка — и голова покатилась по полу. Одна стрела за другой падала возле неё и вонзалась в спину, так, будто раскалённый нож входил в мягкий пластилин, и наблюдавшие за мгновенной расправой над своими товарищами стрелки вдруг откинули разрядившиеся арбалеты, достали клинки и пистолет, находившийся за пазухой у одного из них. Началась пальба — первый отвлекал на себя, пока второй, зашедшийся в искусном пируэте, напёр на противницу. Яркая вспышка врезалась возле её ног, Фриск подбежала к четвертому — и встретилась в бою с пятым, каждый удар которого был подобен удару молота о наковальню. Пуля пробила ребро, сбивая с ног, но, прежде чем упасть, Фриск сделала подсечку своему врагу, повалила наземь, оседлала и насадила на меч. А потом побежала, побежала быстрее, чем четвертый понял, что она уже рядом и нужно развернуться для следующей серии выстрелов, и меч взвился в воздух, скользнув по её клинку. Он закричал. Меч зазвенел над головой, стукнувшись с мечом Фриск, стукнувшись так, будто мог сломаться. Четвертый воин — до смерти перепуганный и злой, — стал последним из шести. Он выставил пистолет для выстрела в прильнувшее к нему тело, и Фриск, перехватив его запястье, в последний момент увела пистолет, так что крошка полетела от пола, а потом она позволила ударить себя в живот, чтобы на расстоянии пары сантиметров воткнуть наклоненный меч в грудь. Он раскрыл рот в немом крике и медленно сполз по стене. Мертвец с отрубленной рукой стоял на коленях, глядя на истекающую кровью культю. Фриск схватила его за волосы и быстрым движением вонзила меч по центру его ребер и резко и криво вытащила. Когда Эллисон моргнула, все было кончено — только стояла с порядка пятью стрелами в теле девушка и размазывала кровь по лицу. И тогда она поверила.***
Одри подумала, что сейчас сойдёт с ума. Ловкие сильные пальцы сжали её горло, чужие губы нависали над ней, ловя выходящие из её распахнутого в вопле рта серебристо-белый, искрящийся, как снег, пар. Она кричала. Она рыдала, рыдала, когда эта сука снова и снова резала её, когда надавливала на раны, чтобы яд боли проникал глубже. Одри устала. Она не могла больше бороться, больше нет — после всего пережитого она не могла заставить себя хотеть чего-то, только исчезнуть отсюда и уснуть, не чувствуя, не помня. Силы покидали её с сияющим Серебром, которое втягивала в себя Роуз (теперь она знала, невесть откуда она знала, что её зовут Роуз-В-Шляпе). Блекли воспоминания, исчезали в небытие стремления и убеждения. Жить ради себя. Ради будущего. Ради ветра в волосах и жара солнца на щеках. Мир словно закрыло за толстым стеклом или толщей воды. Дыхание стало вязким, невыносимо чувствительным, пространство замедлилось, как будто полет бабочки, увязший в паучьей паутине. Не слышно было рвущейся плоти и льющейся наружу крови, перестало ощущаться собственное тело. А Роуз откровенно веселилась, поглощая каплю за каплей воспоминания и Силу. Глаза её блестели, украденный нож блуждал по телу, вспарывая кожу, выдавливая крики, будто для них что-то осталось. Затем она сделала новую затяжку — и тогда она увидела что-то, что-то непонятное и новое. Одри увидела то же самое: увидела два ящика, запрятанных в глубинах её разума. Воспоминания, которые ей не принадлежали — одно важное, дающее силы, другое ужасное, пугающее. — Что это? — она схватила Одри за голову, оскалившись, как животное. — Что ты там прячешь?! Что-то особенное? Она надавила, продираясь сквозь рассыпающуюся, как замок из песка, защиту. Это усилие причинило новую и неожиданную боль, и Одри, будто выблевывая из себя пар, слабо закричала. Тонкий звон сирен или переливчатой мелодии дешевых колокольчиков из позолоченного железа накрыл её. И в центре звона — учащенное сердцебиение. Они даровали тишину, очищение, свободу — важность этого события пропала, осталось ровное, гладкое ничего. Роуз вторглась в ту часть сознания, как шквальный ветер, разбив все преграды, и устремилась к ящикам. Одри удалось рукой, из которой сочилась кровь и с которой бесконтрольно сыпались электрические крохотные жгуты, дотянуться до оброненного меча. Огромный, истончающийся на острие, покрытый несколькими слоями крови, он оказался для обессиленной до того тяжелым, что она чуть не выхаркала легкие. Но вот, глядя на Роуз, Одри подумала, что именно эта женщина, которая знает толк в пытках, которая достала откуда-то этот нож, убила Фриск. Это она держала её привязанной к стулу, выдирала ей зубы и срезала куски кожи, это она вбивала в неё сранные гвозди. Подумала, что это Роуз вырвала из неё знания и послала воинов в их дом на отшибе, чтобы убить, убить слабых и беззащитных — больных внутренне и внешне, сломанных, жаждущих мести. Это Роуз послала тогда Уилсона. Потому что она охотилась. И она всегда знала, где Одри и когда. Восприятие обрело четкость, время потекло так, как ему нужно, и ярость, вызванная болью и желанием просто исчезнуть отсюда, разрыдаться и перестать что либо чувствовать, затопила её. Она поняла, что должна сделать. Страх умер. Осталась только она сама, убившая этот самый страх своей бесконечной яростью, вызванной тем, что эта ошибка мироздания, живая мертвячка, насильно заставляла её бояться и жалко хныкать, мечтая о смерти — и это после её героического сражения за свою жизнь, когда она оттолкнулась от далёкого дна и подчинила себе чернила, дабы возродить своего брата. Разве ради этого она совершила подобное? Чтобы трусливо кричать и плакать, глядя в лицо какой-то там Роуз-В-Шляпе? Роуз нашла чужие воспоминания, посмотрела на них, хорошенько спрятанных в другом воспоминании — кухне их отцом дома в Стовингтоне. Посмотрела и замерла, обомлев. — Он не особенный, — прорычала Одри сквозь стиснутые зубы. — Он голодный. Ящик со щелчком открылся, и из его темного зёва выпрыгнуло огромное, серебристое существо, похожее на скелет с алыми, наполненными злом глазами в огромных глазницах. Жизни нет, нет души и боли, сознания, ни собственной воли: ни капли сомнения, ни сожаления, ни усталости — он не нуждался в дыхание. Это и было тем фактором, что по-настоящему пугал. Конечно, существо из металла не может быть голодным. Но само воспоминание, некогда терзавшее Сару Коннор, а после и Одри Дрю, питалось ими, их настоящим, прошлым и будущим. Прав был Харви: страх делал её слабой, страх, спрятанный в других ящиках, в другом отделении сознания — страх смерти, страх перед рыжей волчицей, маленький иррациональный страх, связанный с месячными, страх потерять все, что она обрела. Но сейчас требовался только один, не принадлежащий ей, и она его открыла, как мифическая Пандора. Когда тварь перелетала пропасть между двумя разумами и вцепилась в мысли женщины в цилиндре, Одри почувствовала, как страх окончательно покинул её. Роуз закричала, отпуская шею, пытаясь избавиться от ужасающего воспоминания. Одри направила Силу, которая ещё осталась, в уязвимое место, как пулю в открытую рану, и её голос (ТЫ СДОХНЕШЬ СДОХНЕШЬ СДОХНЕШЬ!) лавиной обрушился на Роуз, прижав ко дну сознания, вбив, как тот же гвоздь, разум в тело. Одри оттолкнула её, ударив рукоятью по голове, со всей силы заехала кулаком в челюсть, навалилась на Роуз и принялась кромсать её мечом. Сперва кровь созвездием красных точек усыпала правую сторону её лицам, затем тонкой струей врезалась в щеку, и обе пронзительно закричали. Одри кричала от того, как наружу вырывается душащая её пламенная ненависть и ужас, ужас от близости смерти, ужас от того, что Роуз хотела убить её так отвратительно и извращенно. Лезвие опускалось на лицо, тело сотрясалось, то резко приподнимаясь вместе с новыми фонтанами крови, то дрожа в конвульсиях. Роуз кричала, и крик этот напоминал боевой клич разъярённой фурии, но та не могла подняться, не могла ничего сделать. Только чувствовать, как тяжелый металлический меч вновь опускается на неё, раскалывая кости и выпуская кровь. Она била. И била. И била. А когда перестала, увидела, что тело извивающейся, стонущей в попытках вобрать в себя воздух Роуз-В-Шляпе обращается в серебристый пар, и последним, что исчезло, были сжатые зубы на полупрозрачном черепе. Через секунду в коридоре остались Одри, кровь, очень, очень много крови и испачканный в ней черный цилиндр.***
Ноги подогнулись, перестали держать. Фриск рухнула на колени под тяжестью засевших в ней стрел — примерно трех спереди и двух сзади. Раннее отмеченное клинком бедро отозвалось, резонируя с другими очагами боли. Рукоять выпала из руки, с губ покапала кровь, и, качаясь и утопая в спутавшихся мыслях вперемешку с огнём и холодом, которые текли по жилам, она села, утыкаясь коленям в плитку. Все это время на запястье висел глаз Ра, и сейчас он был весь покрыт красным, и свет от камня в центре будто бы стал ярче и гуще. Но так только казалось замедлявшемуся, рассыпающемуся в пепел мозгу. Скольких она убила? Человек сорок? За сколько? За полчаса или чуть больше, а до этого, покинув подсобку, ещё семерых. Слишком много. И это не предел — нужно убить ещё и ещё, пока это гнездовье не опустеет. К ней, опираясь на плечо низкого потерянного с осколком стекла вместо орудия, подошла Эллисон. Она опустилась перед ней на колени, тяжело дыша, все ещё держась за обломок стрелы, и кивнула. — Бой ещё не кончился, — прошептала она. — Чтобы это случилось, нужно… я собиралась… взорвать бойлер. Мне… я, то есть… — Ага, да, — поторопила её Фриск. — Тебе жаль, все дела. Если что, я тебя прощаю, просто… у меня тут стрела в сердце застряла, кровь к мозгу не поступает. — Но ты можешь сражаться? — А как иначе, босс? Они отлично друг друга поняли. — Где Одри может быть? — спросила девушка самое главное, самое её волнующее. — На первом, — смогла произнести Эллисон, часто моргая, как бы отгоняя сон. Невыносимое желание наплевать на все и бросится на поиски Одри усилило боль, и, чтобы избавиться от неё, она стала вытаскивать из себя стрелы. Найти Одри. Схватить и больше никогда не отпускать. Убежать с ней от войны, вернуться в тот гараж, из отверстия в крыше которого красиво лился лунный свет. Женщина прочитала её мысли по одному решительному взгляду. — Спасибо за помощь, — поблагодарила она. — Без тебя бы мы все уже стояли в очереди в Рай. — Сомневаюсь, что кто-то из нас достоин дороги туда, но пожалуйста, — Фриск выдавила из себя улыбку, легонько похлопала Эллисон по здоровому плечу и помогла ей встать. Затем огляделась, потихоньку понимая, что дом погрузился в гробовую тишину, что в горле першит, что помимо боли телесной началась и другая, внутренняя: вымотанная, Фриск думала только о том, как, покончив со всем, забудется в крепком здоровом сне. Однако сильнее всего было, конечно, желание увидеть Одри. Найти, прижаться к ней, объединить с ней силы и выбраться из этого гадкого места. Ведь не только для того, чтобы помочь Эллисон, она выбралась из той подсобки и поговорила с сестрой, верно? Тишина была такой абсолютной, что сознание само дорисовало ветер, гуляющий по комнатам и подвывающий не то от скуки, не то от невыразимого горя. Груды трупом усеяли путь к лестнице, лестницу и начало второго этажа, и в бликах ламп и уличного освещения они казались угольными горстками. Эта картина, картина того, что они сделали, сколько убили и потеряли, вселило некое неприятное ледяное чувство, и необъяснимо захотелось расплакаться, уткнувшись в родное плечо. Благо, Фриск удалось сдержаться, запечатать разрастающийся внутри ураган под кромкой льда с мыслью: «Все станет хорошо, когда я найду Одри». И решимость вновь окрепла, стала тверже базальта. Фриск подняла меч и пожала протянутую Эллисон руку. — Я пошла, — сообщила она. — Девушку свою спасать? — усмехнулась Эллисон. — Если кого-то спасать, то только мертвецов, которым не посчастливилось с ней встретиться, — Фриск верила в это всегда, только не сейчас, когда она сама выжила лишь благодаря своим силам и кучке вооруженных отчаявшихся доходяг во главе с умелой выживальщицей. Беспокойство, страх диктовали ей свои правила, уводя мысли в одно русло — о том, как Одри могла погибнуть или лежит где-то раненная или окружённая врагами, её превосходящими в количестве. Но иная сторона, рациональная, повторяла: «Да все с ней в порядке! Вот увидишь, она ещё тебе трепку задаст!». И поковыляла, обходя трупы, покрывшие собой почти все, на что можно было ступить. Отряд пошёл в другую сторону и вскоре, спустя примерно минуты три поисков, они наткнулись на след недавней бойни, устроенной Марком и Томом. Никому не нравилась повисшая тишина. Всем Рыцарям, заставшим Долгую Ночь, эта тишина навевала кошмары — ещё не обретшие форму, но понятные, пугающие на интуитивном уровне.***
Каждое движение сопровождалось болью и усталостью. Тело налилось тяжелым жидким металлом. С трудом перекатываясь в луже натекшей крови, закрывая раны, Одри Дрю думала, как долго ещё проживет. Она пыталась встать с минимумом потерь, но все повреждения дали о себе знать в одночасье. Поборов боль, она, взяв под мышку лохмотья, оставшиеся от «крыла бабочки», и в руку нож, решила уйти хоть куда-нибудь. Когда ей удалось подняться, хватаясь то за грудь, то за живот, она будто зависла. Она озиралась по сторонам, медленно соображая, что она сделала, неужели победила, неужели спаслась. Или мысли были не о том? Были ли мысли вообще? Одри затруднялась ответить: в голове точно вата, в остальном теле определенно боль. Решив, что это лучше, чем ничего, она отряхнула плащ и повязала на груди, так что, должно быть, затрещали ребра. На животе же была масса с виду маленьких, но приносящих море страданий порезов, на руках, тем более на электрической (уже перевязанной отрубленным лоскутом «крыла»), с которой все ещё то и дело сыпался ток, можно было разглядеть длинные и короткие волнистые линии, из которых каплей за каплей, выдавливая из девушки слезы, выходила кровь. Даже на шее что-то было помимо старого следа от укуса — ранка, будто Роуз было интересно, сколько может потерять человек, если лишь слегка надавить на шею вблизи сонной артерии. Думая об этом, Одри обняла себя за плечи, поборола слезы и пошла прочь. Основную свою миссию она не выполнила. Теперь отсюда нужно убраться. Поразительно глубокая, будто существовавшая здесь всегда, тишина накрыла дом. Лежали только молчаливые тела да из ночи доносился сквозняк, и тот осторожно, почти бесшумно, шуршал шторами и скрипел приоткрытыми дверьми. Казалось, именно в этот момент вязкое, пропахшее смертью и Серебром темное пространство должен рассечь спасительный алый луч рассвета, сделав коридор хоть немного светлее. Само собой, рассвета не будет. Никогда не будет. Зная это, Одри пошла прочь. Шажок за шажком, сквозь боль, тернистыми хвостами связавшей её тело, сквозь усталость, которую Одри испытывала и прежде, но все не могла к ней привыкнуть. Нож выскальзывал из руки, на нём же вновь и вновь останавливался взгляд. Не успев прочти и пары метров, девушка уперлась лбом в стену и взглянула на нож — тот самый, которым Фриск сражалась. Который у неё украли, возможно, сразу после долгих часов садизма и такой же долгой, мучительной смерти. «Как хорошо, что Роуз мертва, — затухающим сознанием подумала Одри. — Как хорошо, что все они мертвы. Осталось докончить дело бойлером». Как у вас обстановка? Тихо, коротко и от чего-то напряженно ответил Харви. Его тон заставил резко остановиться, и тогда Харви вдруг оборвал связь, оставив сестру в одиночестве. Передернув плечами, Одри поковыляла дальше. Она приближалась к кровавому следу на стене и только теперь заметила за приоткрывшейся от сквозняка дверью изуродованный труп — с фактически черной лужей под спиной и неестественно отошедшей в сторону нижней челюстью. Затем Одри стала заглядывать в комнаты, убеждаясь, что Марк и Том здесь уже проходили — причины смерти всех этих людей были налицо. Наконец она доковыляла до мужчины с топором и, остановившись, плечом ударившись о дверь, из-за которой тот вышел, ненадолго уставилась на него. Даже после смерти взгляд у него был безумный, а улыбка, эта широкая и зловещая, как у Джокера, улыбка, застывшая на губах, навевала жуть.***
То же самое чувство испытывали сейчас и все остальные. Дома, где легли почти все мертвецы, но парочка ещё осталась жива и смотрела прямо на Чернильного Демона, усталого и измученного, но готового так драться хоть весь день, Генри не мог справиться с напоминающим жирного червяка, страхом в груди. — Что-то происходит, — именно Харви, стоя на четырех своих могучих лапах и сгорбивший спину из-за тяжести ноши ответственности, поднял залитую черной кровью зубастую морду, и на миг в свете луны показалось, что его нечеловеческое лицо оплавилось от жара битвы. Но теперь стало холодно. Чертовски холодно. И тихо. И пусто. — Что-то плохое… — Держимся вместе, — Генри глянул на Гетти, и та поняла его без слов — девочка кивнула и побежала в дом. Затем он дал сигнал Джейку, который продолжал стоять у окна с вложенной в лук стрелой. Последней их стрелой, как он сам сообщил примерно час назад. Генри покрепче уцепился за коготь Чернильного Демона, силясь не упасть от поражающей изможденности, которая подобно гирям обвесила его ноющие мышцы и сломанные ребра. Второй рукой он опирался на топор, лезвие которого было густо покрыто темными красными пятнами и неровными ручьями. Он поднял голову кверху, и луна выловила кровь на его разбитых губах и синяки под широко вытаращенными, прикрытыми растрепанными волосами глазами. Ему показалось, он тоже это чувствует. Марк, тащивший Тома на себе до тех пор, пока тот не рухнул в сильные объятия Эллисон, жалуясь на то, как у него болит спина, будто «тот ублюдок» переломил ему позвоночник, чувствовал невысказанное напряжение, напряжение до того сильное, что всякие слова в нём попросту тонули. Сама Эллисон, вроде прижимающаяся к Тому, чувствуя, что рядом с ним она теперь точно непобедима, ощущала в воздухе неуловимые, однако все же существующие слабые вибрации, которые потихоньку набирали силу. «Что-то не так?», — ослабевшими пальцами держа карандаш, начертил на собственной руке Том. Эллисон кивнула, ничего не сказав, и в этом кивке читался ужас — холод, сковывающий движения и леденящий душу, паника, накатывающие, но сдерживаемые слезы. Марк встал рядом с ними, достав оба окровавленных полумесяца, вздохнул, глянул белыми мутными глазами на сбившееся в кучу жалкое войско. — У кого-нибудь есть зеркало? Хотя бы осколок? — потерянный, представившийся Сфинксом, отдал ему свой маленький, покрытый кровью осколок, и, очистив его, Марк уставился на свое отражение — правда, то было без маски и до чёртиков взволнованным. Стивен понимал, что что-то происходит. У всех воинов со стороны живых дыхание сбивалось в груди и учащалось сердцебиение. Неизвестной природы паника охватывала их, сам неподвижный и стылый воздух повторял: «Бегите!».***
Одри чувствовала, как изнутри все рвётся от натяжения, ещё немного, казалось, и сосуды во всем организме попросту лопнут. Ком в горле стал тяжелым, острым со всех сторон камнем, и он продолжал расти, вызывая желание упасть и вырвать из себя накопившийся гной… Или убежать. Убежать отсюда нахрен. Навсегда. Не оглядываясь. Дыша, как только могла, идя быстрее, хотя больше прыгая на более менее здоровой ноге, она направилась к следующему повороту. Она не могла видеть, но чувствовала, как сильное Серебро насыщает воздух, кристаллизуя его, превращая в стеклянную смолу, пахнущей холодом и ощущаемой на вкус, как мертвечина. Темное, отравленное Сияние щупальцами распространялось по этому гнезду Зла, тянулась ростками паразитического растения к своим слугам… «Нет, нет, нет, нет, НЕТ, НЕТ, НЕТ!!!». За спиной, по бокам послышалось копошение, краем зрения она заметила похожее на плод фантазии воспалённого разума, движение. Движение мертвых тел. Глаза их с едва слышным звуком, похожим на шлепанье по лужам, открывались. Пальцы шевелились, подползая к опрокинутым лицом вниз головам, ноги задергались. Они просыпались. Просыпались позади, далеко впереди, в спасительном конце коридора. Вот уже зашевелились посеревшие руки, вот зачмокала пролитая кровь под ними, и трупы, пронзенные насквозь, покореженные, со вскрытыми черепами и отсеченными конечностями, стали медленно вставать, как удлиняющиеся перед закатом тени. Тогда Одри с парализующей животной паникой в сердце поняла: если она не успеет скрыться, они окружат её и убьют. И она побежала, слыша и чувствуя на щеках их дыхание, носом вдыхая их запах, иногда дотрагиваясь до них кожей, путающимися ногами переступая трупы и при спотыкание касаясь ими одежды и окоченевшей плоти. Они вырастали рядом с ней. Они оживали, медленно, точно нарочно растягивая момент расправы. Одри продиралась сквозь них, как сквозь стремительно растущий на пути ядовитый терновник. А спасение было ещё так далеко… И вдруг все остановилось — остановилась она, они, какие-то неестественные, более мертвые, чем раньше. Одри застыла, и душа, и кровь в ней замёрзли. Затем десятки трупов, двигаясь, как марионетки, повернулись и уставились на неё невидящими одинаковыми серыми глазами. Выход был перекрыт.***
Марк резко поднял голову, когда лязг мечей одновременно раздался со всех сторон, и ужасающее хрипение, подобие дыхания, обдало его волной удушающего запаха. Те груды тел, недавно усеявшие помещение, стали вставать, а встав — бессмысленно уставились на Марка, Эллисон и Тома, опирающегося на её плечо. Наверное, было ошибочным полагать, что существует некий предел ужаса, который способен испытать человек. Наоборот, создаётся стойкое впечатление, что кошмар нарастает в геометрической прогрессии, когда тьма все сгущается, ужасы множатся, одно несчастье влечёт за собой другое, еще более страшное и безысходное, пока тебе не начинает казаться, что весь мир погрузился во мрак. И, может быть, самый страшный вопрос в данном случае таков: сколько ужаса может выдержать человеческий рассудок, оставаясь при этом здоровым и твёрдым?***
Пространство вокруг дома, некогда только заваленное трупами, сейчас напоминало посыпанное пеплом и красными искрами костра, будто после страшного пожарища, выжженное поле. Мертвецы были тем пеплом и огнём, смертоносным, пахнущим гарью. Они стояли неподвижно, своими серыми и выпученными, как у дохлых рыб, глазами глядя как бы сквозь Генри и Харви. В них Генри отчетливо видел пустоту — личность мертвых была тогда стёрта или выброшена из ненадобности, как нечто не имеющее ценности, несущественное. Эти жалкие, несчастные, бессмертные ублюдки были не более чем инструментом в руках хитрого, жестокого кукловода, и теперь он это понял. В пустоте этих чужих глаз он видел того самого человека, то существо, что до последних событий оставалось в тени. Он знал всеми своими фибрами, быть может, скрытым, пробудившимся только сейчас даром — он смотрит на Астрагора, а Астрагор смотрит на них. — Иди внутрь, — не отрывая взгляда от мертвецов, сказал Чернильный Демон, и мышцы его израненного тела напряглись, превратившись в сталь, как перед смертельным боем. — Либо собирайте пожитки и бегите, либо приготовьтесь умереть, потому что вряд ли кто-то из нас переживет то, что сейчас начнётся. Генри уже все решил: он не побежит. Он знал, не побегут и остальные. Также он знал, что это тот момент, когда должно наконец поговорить, как человек с человеком, который, вопреки их, казалось бы, вражде, пришел ему помочь и сейчас готовился продлить минуты подходящей к финалу жизни. — Я рад, что ты вернулся, — обернувшись, сказал он и, не став ждать ответа Харви, зашел ему за спину, открыл дверь и остановился в гостиной. Все уже были здесь. Раненая Захарра с запекшейся на голове кровью и то мутнеющим, то ясным взглядом, Рэн сразу с двумя клинками, по рукоять облитые уже кровью мертвецов, Джейк, убравший лук и доставший короткий чуть изогнутый, как клык, костяной нож, и Гетти со своим острым рыболовным ножом. И в довесок к нему — метательным полумесяцем. Трое были в белой египетской броне. Безжизненным уставшим голосом Генри сообщил, усилием воли положив топор на плечо: — Они встали, ну вы, видно, и сами уже увидели. Поэтому… самое страшное ещё впереди. Готовы? Вопрос был лишним. Даже в глазах Захарры, которой по голове прилетела плоская сторона меча и магический заряд, простреливший груди насквозь, была решимость отправить мертвецов из Ордена Непростых туда, откуда они пришли, что уж говорить об оставшихся в строю членах «Белых плащей». Глубоко, с любовью к жизни вздохнув, Генри сжал топор обеими руками и обернулся к двери. Как-то он понял, что Чернильный Демон прижался к ней спиной и по-звериному оскалил свои тупые крепкие зубы, а его длиннющие когти взрыхлили влажную из-за крови землю. И Генри приготовился драться, пока его сердце не перестанет биться.***
Ужаса перед смертью, что всегда возвращалась вернуть свое, смерти, которая ни перед чем не останавливалась, не случилось — вместо этого появился более глубокий, терзающий прозрачные хрупкие струны души, которые, порвавшись, могли навсегда лишить человека самой важной его составляющей, даже если важным он считал совсем другое. С этим страхом, который был обращен вовсе не во внутрь, а во вне, устремлен вперед, в конец пути, девушка, потерявшая свой нож мчалась вперед. Мертвецы вставали, и запах гнили со вкусом яда, образующегося в разлагающихся трупах, поднимался ввысь вместо боевых знамен. Бег был похож на плаванье в воздушных реках, в которых, рассыпаясь из-за высокой скорости, растворялись мысли и личность. И Фриск резко затормозила, и горящие от бега ноги будто приклеились к земле, а в груди умерло, сжавшись между ребер, сердце. Дыша болезненными рывками, чувствуя, как воздух дерёт глотку и грудь, она замерла, хватаясь за живот. Путь в заветный коридор был заполнен десятками оживших мертвецов, что неподвижно, возможно, слепо, смотрели на неё. Прямо на неё. В её живое, выразившее все доступные ей чувства лицо — правильное отражение того мертвого, бледно-серого ужаса на их лицах. Она развернулась. И поняла, что окружена — плотная, непробиваемая стена из покореженных, сломанных и искромсанных тел преградила путь к отступлению. Она было бросилась к окну — и увидела, что десятки, если не сотни, лиц обращены к ней. Серые мутные глаза, в которых пропала всякая индивидуальность. Истинное Зло в этих безжизненных взглядах. Она опустила взгляд. Он был уставлен куда-то глубже, в саму Фриск, в те дебри, куда она и сама редко забиралась. Все переворачивалось в ней, умирало, чтобы воскреснуть, как цветы весной и птица феникс на эмблемах её собратьев. Она искала. Искала и нашла. Все просто — нужно идти напролом. Ради всего и сразу, ради самых родных, ради себя самой, ради любимого чернильного пятнышка, оказавшегося среди мертвых, как в ловушке, а может, дерущегося, как воплощение хаоса и разрушения. Это был самый просто вздох перед трудным боем. Решимость была такой мощи, что сейчас усилием воли Фриск могла бы свернуть горы. Отравляющий страх навсегда ушел, и сейчас она ощутила свободу. Один вздох, подавленная дрожь. Взмах меча, стального зверя, жаждущего крови мертвецов, родил и разнес, как почтовая голубка, живой хрустальный звон. Вся она стала чистым проявлением решимости, и отражение света загоревшейся на груди красной яркой души, запылало в карих глазах. Окропленный кровью амулет на шее закачался. Меч с визгом рассек воздух, оказавшись на уровне лица, острие его блеснуло, устремленное на монстров, загораживающих дорогу к заветной цели. С момента, как она остановилась, прошло несколько секунд. После этого Фриск с криком кинулась в ледяную органическую тьму.***
Оба лезвия легли в её ладони, и Одри, на миг опустив веки, предоставила себе картину, но картину не будущего, а настоящего, которое могло наступить, не случись все так, как случилось. Сейчас бы они бились над тем, как вернуть прежний облик Харви, не принимая тот факт, что это невозможно, что Харви давно не человек. Сейчас бы она лежала, уже, должно быть, кутаясь в свой теплый спальный мешок, и пыталась справиться со скорбью. Возможно, она бы стала как Рэн. Или не дала бы травме управлять собой. Важно, что сегодня она могла бы обнять Генри, по душам поговорить с Эллисон и Рэн, убрать чердак вместе с Джейком и улыбнуться пошлым анекдотам Тома. Но она здесь, и это не исправить. Поэтому, печально улыбнувшись, Одри вгляделась в пустоту глаз того самого Темного Господина и сказала: Ты следующий. Просто знай это. И, нырнув в поток, влилась в нестройные ряды десятков плотно к друг другу прилегающих мертвецов и вступила в схватку.