Тройная доза красных чернил

      Мох пружинил под ногами, хлюпая и сочась впитавшимися в него чернилами. Свежий воздух, которого здесь, в этом мире, быть не должно, набирался в легкие неглубокими, спокойными вдохами и растекался по жилам. Чернила шумели, заглушая шорох разваливаемой и случайно задеваемой растительности, круто уходя в иные русла и огибая преграды, вроде торчащих со дна обломков, и в них плавали, перекатываясь, сгнившие ящики. Течение уносило их туда, в нутро студии, куда держали путь странники. Второй день путешествия был тихим, без ссор и разговоров, точно каждый из путников предчувствовал нечто злое или упивался тихой красотой столь причудливого места. Они шли, и их ни что не тревожило.       Впереди шел мужчина, облаченный в лунно-белые доспехи, только с непокрытой темноволосой головой. Замыкала шествие высокая черная фигура, бредущая медленно, с опаской, как будто пол под её копытами мог провалиться, как размоченный дождем высокий берег. Где-то в середине была девушка, которая несла на себе свой тяжелый рюкзак и задумчиво водила глазами по желтым и смятым страницам книги, лежащей в её руках. Немного прочитав, она закрыла её и, не сбавляя хода, достала свою тетрадь, на которой уже кончались чистые листы — все было разрисовано, занято самыми причудливыми образами. Девушка чувствовала радость, но ту, что уже притупляется, не ощущается также, как до этого. Она угасала, на смену ей приходили не то тревога, не то уверенность в чем-то — в том, что будет потом.       Этот мир был прекрасен, прекрасен сегодняшний день, прекрасны лица, редкий смех, каждая остановка на перекус и недолгий отдых. Только Одри больше не чувствовала себя так, словно самое трудное позади. Она не могла перестать думать о будущем, в котором есть Предел и в котором может случиться все, что угодно. На этой тропе, подсвеченной звездами, в шуме гигантского сердца, ганза чувствовала себя неполноценной, и пусть никто ни разу об этом не заговорил, каждый знал — с ними должна быть ведьма. А её не было, и эта пустота ощущалась как плечо без руки.       И Одри рисовала, рисовала и рисовала…       Марк резко остановился, и взмах его ладони, спрятанной в белой скрипящей перчатке с шипами, остановил всех остальных. Одри, ничего не заметившая, врезалась в спину Тома, почувствовав во рту его шерсть, и сплюнула. Том фыркнул, но не обернулся к ней. Все замерли, замер Марк Спектор, их лидер — кажется, к чему-то прислушивался.       — Слышите? — спросил он. — Шуршание. Или…       — Если кто-то ест шоколадку, выйдите вперед, вас отлично слышно, — едва Фриск договорила, Захарра, которая в самом деле недавно съела шоколадный батончик, больно ткнула её в бок. И все тоже прислушались, прислушалась Одри. К этому тихому, неслышному из-за собственного дыхания звуку вдалеке… и все затихло. Затих ветер, шорох мха и мягкой черной травы, бурление реки, от которой они отдалились, чтобы лучше слышать друг друга.       Харви задрал голову, выпрямился по мере сил и пророкотал:       — Дальше водопад. Чернильный водопад.       — Примерно часов пять пути, — кивнул Марк. — Если, Дрю, твоя теория о том, что все реки текут из сердца студии, верна, то мы немножко заблудились.       — Мы все время шли против течения, — заспорил Генри. — Невозможно, чтобы тут взялся водопад. Одри, что там с этой нитью?       — Мы идем точно по ней. Значит, мы либо ниже, чем должны быть, либо водопад принадлежит другой реке, со своим маршрутом, — пожала плечами она.       — Ладно, — Спектор судорожно вздохнул, обернулся, точно ища кого-то конкретного своими усталыми темно-карими глазами, а потом произнёс: — Погнали дальше.

***

      Путь… что такое путь? Это извивающаяся, петляющая, как вены на запястье, дорога, или прямая, как рухнувший на стекло солнечный луч? И почему он вообще нужен, этот путь? Ведь всем понятно, что он несёт в себе куда больше смысла, чем просто дорога, ведущая от точки А в точку Б? Одри, когда ещё хотела стать кинорежиссером (да, был за ней такой грешок в середине пятидесятых) до дыр зачитывала «Тысячеликого героя», в которой подробно описывался весь путь персонажа от привычного мира до вознаграждения, от вознаграждения — до возвращения с эликсиром. И ей казалось, она знает, что такое путь героя, каким герой должен быть, какие испытания он должен встретить, чтобы измениться…       Но в её случае все, казалось, было совсем по-другому. Её насильно вытолкнули из привычного мира, не дав возразить и не позволив найти себе наставника. Она не переступала никакую черту, её попросту бросили в чернильный пугающий хаос, в котором жили Уилсон Арч и Харви Дрю, а потом — в хаос рыцарский, красный, как кровь и крылья феникса. И она никак не могла приблизиться к самому важному, ведь до последнего не знала, чем оно, это важное, является, а может, достигала его множество раз, чего в нормальных структурированных сценариях быть не должно. Она находила бобину, потом добро в сердце брата, и только теперь — шла к Ключам. И она не знала, вернётся ли домой, или тяжелое испытание она не пройдёт?       Одри захлопнула тетрадь, сжалась. Ей от чего-то стало не по себе, словно ледяные лапы с длинными острыми когтями опустились на её плечи. Водопад уже во всю ревел, и по звуку, сотрясающему землю, было понятно, что они в его низовьях. Почти всякая растительность пропала, остались лишь щепки, да иногда попадающие в поле зрения сооружения, напоминающие аттракционы и прилавки с товаром. Точно со склада, на котором пылилась незавершенная мечта одного инженера, перенесли несколько механизмов и построек и хорошо спрятали в тени и под грудами брезента. Иногда девушка отставала от группы, зажигая желтые чернила на руке и поближе разглядывая аттракционы, но длилось это не долго — вскоре её окликали, и она стремглав неслась к друзьям. Ей было неуютно. Ей было даже страшно, и не спасали ни мысли о Чернильном Демоне, ступившем на их сторону, ни мысли о том, что на этой стороне также столько отважных и сильных воинов.       Она не сразу поняла, что сжимает пальцами «гент». Когда же до неё дошло, то она быстро убрала его, ведь мозгом понимала, что никаких сюрпризов в ближайшее время ждать не стоит. Василиса Огнева и её шайка не знают, что они вернулись, и если не попадаться им на глаза — ничего не случится. А других опасностей здесь быть не должно. Путь милосердия был создан людьми, которым было важно не только то, что его Одри должна пройти, но и безопасность путницы и её соратников. Когда девушка снова взяла тетрадь и продолжила рисовать легкими, скромными стрижками, она стала улавливать приглушённые разговоры друзей. Одни говорили о том, как этот Предел вообще выглядит, другие рассказывали какие-то глупые истории из жизни. Только Одри и Фриск знали, что от Предела ничего хорошего ждать не стоит. Едва они бросились в путь, в сознании сразу возродились слова Портера: «…место, куда вы направляетесь, очень опасно. Опаснее всего, встречавшегося вам раннее».       Услышав её опасения, Фриск, однако, проявила свойственное одной ей хладнокровие, не превращающееся в полное безразличие. То бишь, не стала убеждать, что Одри зря себя накручивает, но и не сделала вид, будто ей все равно, и это просто Одри снова сходит с ума. Задумчиво листая её тетрадь, рассматривая недавние рисунки, она говорила размеренно, спокойно и твердо, словно знала весь их путь наперед:       — Мы никогда не знаем, чего ждать. Мы можем, как всегда и делали, готовиться к неожиданностям так, чтобы они и неожиданностью не ощущались. Конечно, с нами всегда происходило нечто странное, дикое, внезапное и страшное, но происходило же это все потому что мы были не готовы. А теперь, смотри, мы снова сильны, с нами Харв, а как ты дверь нам открыла — ты такая была уверенная в себе! Скажи, почему?       — Потому что я тогда подумала, что, что бы ни случилось, мы друг друга поддержим, — сказала Одри. — Я подумала, что готова ко всему.       — Вот это правильный настрой. И уже пофиг, что там за бурю пророчил тебе Борис и какое зло — Портер. Мы прорвемся. Прорвались через все, что было ранее, прорвемся и через все остальное! Выше нос!       Слова Фриск помогли, и Одри успокоилась.       Ганза подошла к водопаду, окруженному круглыми стенами, обклеенными потускневшими от времени занавесами и огромными, идущими высокого вверх, мокрыми от чернил полотнами, изображающими Бенди с тростью в одной руке и с котелком в другой. Чернильный водопад — летящая вниз черная, похожая на нескончаемый густой деготь, масса, которая при падении гремела так, что при близком контакте с ней можно было не только испачкаться с ног до головы, но и оглохнуть. Она каскадом рушилась вниз, в продолговатый водоем, растекающийся столь же быстрыми и громкими ручьями в обе стороны от бассейна. Они находились на расстоянии более двадцати метров, и все равно Одри едва могла расслышать, что кричат Марк и Генри, поэтому Тому, стоявшему к ним вплотную, пришлось быстро записывать их речь и показывать друзьям (которые жаловались, что ничего не слышат и спрашивали, зачем они вообще сюда пришли).       Но Одри понимала, зачем: она единственная точно знала, что нить ведет их точно туда, куда нужно — сквозь рычащую чернильную завесу, что, бросаясь в бассейн, разлетелась напоминающими раскрывшиеся драконьи крылья брызгами.       «Нужно в обход!», «Может, для начала проводника спросим?», «Ты меня не слышишь?», «А ты меня?».       А нужно напрямик, причем напрямик — всем, в том числе Эллисон и Тому. Но это может оказаться для них фатально, ведь они, как поняла Одри, не выносят ни большого количества воды, ни долгого нахождения в чернилах: они могут продержаться в них, судя по их же рассказам, всего пару секунд, после чего они, вероятно, умрут. Однако звездная нить ведет туда и только туда. Значит, нужно, во-первых, обратить всеобщее внимание на себя, во-вторых, обеспечить всем безопасный путь. Напрягшись, Одри стала думать как бы выполнить последнее, ведь с первым она уж точно разберется — и стала, продолжая размышлять, кричать, толкая Марка в плечо. Объяснив ему ситуацию (крича в ухо), она отошла, морщась от того, как першит в горле.       И ганза покинула эту зону. Так они вернулись к берегу реки, уже менее шумной, чем водопад, и стали думать, как быть. Только Харви, Одри да Джейк, у которого в пятке застряла заноза, сидели, ничего не делая. Одри — читала. Харви — смотрел вдаль. Джейк — с охами и ахами пытался вытащить глубоко засевшую, как кошачья шерстинка, занозу.       Что читаешь? голос демона завибрировал в стенках черепа, как трясущееся стекло, и Одри подняла глаза на брата. Тот давно смотрел на неё.       Дневник Фриск, честно ответила Одри. Она оставила мне его… Как подарок. Если честно, мне казалось, здесь будет одна грязная тайна на другой. А тут пока чистенько.       Слова становятся истинными, когда написаны в порыве сильного чувства. Обычно это чувство — боль. Так что подожди немного, скоро там либо появится крайне болезненное воспоминание, либо сокрушение человеческим пороком.       Одри кивнула. Кивок получился вялым и печальным. Она смотрела на этот дневник, на спокойного, не стремящегося её убить Чернильного Демона, реку и сидящего рядом с ними синего гиганта, и её прошибло, как ток, осознание: как же далеко они зашли. А ведь недавно их было только четверо, и они разрезали Нью-Йорк на взятом напрокат грузовичке, ища кладбище, на котором похоронили Линду Штейн. Недавно их было только двое… и повелитель чернил, жаждущий их смерти. Только тьма, обреченность, страх перед неизвестностью и терзающая изнутри душевная болезнь. Теперь их так много, и все так хорошо складывается… Они вместе находят решения проблем, вместе идут к финалу этой долгой, пережившей взлеты и падения истории. И она — героиня этой истории, странная, далекая от идеала древних греков, придумавших Геракла, и двух американских евреев, придумавших Супермена.       Удивительно. Она вспоминала те времена с ностальгией и знала — нынешнее сегодня она будет вспоминать также с теплом между ребер.       Ты как?       Хм… нормально.       А Одри чувствовала себя не нормально. Тревога расширялась, и область, в которой она росла, становилась тесной для неё. Действие лекарства, коим для Одри всегда были уверения Фриск, проходило, и она снова беспокоилась не понятно от чего и ждала черт знает что. Ждала проигрыш, неожиданность, смерть. Поэтому она совсем не удивилась, увидев вместо дневника на своих коленях тетрадь. Тогда Генри позвал её, попросил помочь, и Одри, будто немного заторможенная, медленно и осторожно встала, положив тетрадку на книжку, и направилась к друзьям. Джейк, вынувший наконец занозу из пятки, остановил взгляд на раскрытых листах, даже дотронулся своими длинными синими пальцами до грифельных бледных линий, словно намереваясь без спроса взять её и рассмотреть. Но потом отвернулся, крайне смятенный.       Одри не пыталась сделать что-то с этими чернилами. Если у неё получилось однажды, у неё бы вряд ли получилось сейчас, а если бы и попыталась — то без свидетелей, чтобы не позориться. И все же, увидев, как они вместе из говна и палок, найденных на берегу, соорудили плот, накрытый выловленным из реки брезентом, ей захотелось попробовать, хотя бы узнать, был ли тот фокус с возвращением тела Чернильного Демона стечением обстоятельств или результатом совместном и, главное, осознанной работы способностей Одри и её желания, смогла бы она, также как открывала двери в это дивное место, построенное отцом, повелевать чернилами. Наверное, нет. Наверное, для неё, не самого удачливого человека и достаточно слабого недо-героя, это было бы слишком.       Харви толкнул плотик, едва Эллисон перекинула вторую ногу на борт, и она чуть не упала в неспокойную ревущую черноту, но её вовремя поймал Том и втянул под навес — и тогда их поглотили чернила.       — Теперь прыгаем по двое и стараемся не захлебнуться! — скомандовал Марк.       Одри прыгнула вместе с Генри, и чернила, парализующе холодные, как вязкая вода, скованная зимним льдом, отняли чувствительность у всего тела ниже живота. Держась с Генри за руки, дрожа и морщась, стараясь устоять на ногах в этом движущемся, яростном потоке, скрывающем скользкое, как будто залитое маслом, дно, она шла к срывающейся вниз тяжелой завесе чернил, и задержала дыхание перед последним шагом перед переходом. Все звуки, что ещё можно было расслышать, в одночасье умерли. Заложило уши, нос, чернила потекли по плотно закрытым векам по всему лицу, облепили волосы, и её будто отволокло быстро стынущим расплавленным металлом. Ещё шаг — и тяжесть, рухнувшая на её плечи, резко исчезла, и воздух наполнил распахнувшийся рот. Одри выволокло к берегу, как мертвую рыбу, и они вместе с Генри фактически врезались в высокий, по грудь, каменный помост, под которым располагался поглощающий чернила голодный водосток.       Эллисон и Том, не замечая того, что друзья с ног до головы грязные, поймали их за мокрую скользящую в руках одежду и вытянули наверх, на сушу, и уже после этого, врезавшись плечом во что-то твердое, Одри распахнула глаза. Перевернувшись на спину, она увидела спираль — бегущую вверх и кольцами закручивающуюся серую ленту, в которой не сразу угадывалась лестница. Лестница, убегающая в темнеющий высоко провал, и если бы земля и небо резко поменялись местами, в него можно было бы упасть, и лететь, казалось, пришлось бы вечность. Одри мысленно прокляла весь свет, тем более Шута, застонала и встала на скользких плитах. Рядом с ней уже вылезали остальные, и каждый что-то ворчливо говорил.       И хуже всего оказалось то, что по лестнице, светясь, некто уже прошелся, оставляя за собой след из тонкой звездной нитки.       — О, нет! — Фриск схватилась за голову. — Харви, вот мы и нашли твоего злейшего врага!       — Заткнись.       — Нет, серьезно, — Генри задумчиво смотрел наверх. — Мы, может, и поднимемся так высоко, но как ты, черт подери, взберешься наверх со своими копытами? И не думай прыгать, эти ступеньки наверняка очень ветхие, вцепишься — и уже никто не продвинется вперед!       — А нам точно туда? — Джейк нервно помялся на месте.       — А ты как думаешь, олух? — закатила глаза Гетти. — Ты видишь ещё один проход?       — Давайте надеяться, что тут не высоко, ладно? — Фриск, словно вид бесконечной лестницы, напротив, придал ей сил, прыгнула на первую ступеньку и на носочке развернулась к собравшимся. — Ну, потратим мы тридцать минут на подъем, потратим часик…       — Или двадцать четыре часика… — вторил ей Марк, издевательски ухмыльнувшись.       — Ну, у нас нет другого пути, — заспорила она. — Одри, ты видишь, куда нам ещё можно пойти?       — Нет, — она ответила не сразу, а ответив — скрипнула зубами. Ей показалось, сейчас на неё смотрят абсолютно все. — Нить идет наверх. Значит, нам туда.       — Вот, — Фриск сделала ещё шаг и ступила на вторую ступеньку. — Нам придется забраться туда, потому что обойти не получится. Ну, разве что Захарра может взлететь. К слову, хочу заметить, что Генри все ещё хромает, а Джейк слишком тяжелый, так что у нас уже целых трое, кто не сможет преодолеть подъем. И поэтому в предлагаю, чтобы мы выстроились в шеренгу, шли точно друг за другом, а Захарра летела рядом, чтобы поддержать, если кто-то вдруг начнёт падать. Когда все пройдут, Джейк и Харви с Генри на спине взберутся наверх, и уже не будет иметь значения, развалится лестница или нет…       Глаза его вспыхнули от ярости, и Одри глубоко вздохнула, уже зная, что начнётся. И они, конечно же, стали ругаться.       — Да я нормально пройду!       — Извини, брат, но я вешу пятьдесят килограмм, та же Гетти около сорока двух, ты — две тонны. Лестница не выдержит тебя, и ты должен это принять.       — Да откуда ты знаешь, что я вешу столько?       — Потому что когда ты ходишь, это отлично слышно и даже более того — когда ты ходишь, пол под тобой гнется, вот как когда ты провалился, помнишь? — она осталась невозмутима.       Сдерживая глубокий, полный раздражения вздох, Одри осторожно протиснулась между друзьями, скользнула под мышкой Джейка и прошла мимо Фриск. С минуту все молча смотрели, как та уходит, не оборачиваясь, и в это время Одри терзали сложные для описания чувства — высшая степень раздражения и внезапно нахлынувшая усталость, словно сжавшая окоченевшую, грязную от чернил кожу. Она знала, там, наверху, продолжится их путешествие, там ждёт их скорый конец — Предел, Последнее Испытание, Ключи. Но они никогда не дойдут, если друзья продолжат спорить. Затем она остановилась, взглянула на оставшихся позади.       — Вы закончили? Отлично. Харв, Джейк, начнёте подниматься только после того, как мы сбросим что-нибудь вниз, и ты, Харви, сообщишь мне.       — Я тогда останусь с ними, — уголки губ на лице Генри поползли вверх. — Ты же меня поднимешь, да, старик?..       Делать было нечего — Фриск полетела за Одри, перескакивая несколько ступенек за раз, Марк поплелся следующим. Захарра раскрыла свои бело-черные прекрасные крылья и взмыла в воздух, осторожными взмахами поднимая не сильные, но ощутимые струи ветра. И они устремились вверх, в черноту, и между ними натянулось, как несказанное важное слово, непроизнесенное правило: не смотреть вниз, смотреть вверх, смотреть в стену, смотреть в спину идущему впереди тебя, только не вниз. Они шли долго, и всё это в молчании, от которого сквозило холодом и напряженностью. Одри старалась читать, потом писать, но ни что не спасало от мыслей о том дне, удаляющемся от них все дальше и дальше, той уменьшающейся точке под ними. Она старалась побороть страх, совершенно иррациональный, ведь при падении её подхватит Захарра, ведь упасть здесь ещё нужно постараться, и она ни на миг не задумалась о том, что страх этот может быть вызван вовсе не высотой.       За стенами гремели чернила, и их разрывающий пространство, как барабанный рыкающий звук, рев играл на струнах души не хуже пальцев на струнах гитары. Одри смотрела вверх, такой же далёкий, как и низ, и она понимала, что со всех сторон её окружают падающие в чернильные глубокие озера холодные черные водопады. Заглушая стук сердца и её мысли. Не давая услышать, о чем за спиной говорят друзья.       «Спокойно… спокойно», — она сжала кулаки и выдохнула. Главное, сказала она себе — не нервничать. Помнишь, ты обещала себе не нервничать, быть уверенной и сильной? И все из-за того сна, в котором Шут бежит за умершим маленьким песиком, все из-за уверенности, вбитой Фриск в её душу, как необходимый для баланса стержень. В рюкзаке лежал ключ от Ключей, и он поможет им покончить со всем этим.       Когда они добрались до верха, то обнаружили абсолютно пустое серо-белое помещение, в конце котором располагалась новая дверь, но в этот раз — настежь открытая. Один за другим друзья встали перед Одри, и она бросила вниз единственное, что не имело для неё больше никакой ценности — кусочек карандаша, которому бы уже не помогла никакая заточка. Харви не сразу послал зов — судя по всему, кусочек карандаша падал по меньше мере минуты четыре, прежде чем рухнул перед их ногами. Но это произошло, и Одри, нервно хрустнув костяшками пальцев, ответила, и вскоре оставшаяся внизу троица присоединилась к ганзе. А потом они двинулись в путь, по этому длинному широкому помещению, остановленном разве что сливающимися с окружением колоннами. Те были без черного плюща.       — Ты большой синий упрямый засранец, Джейк, ты это хотел услышать? — донесся до Одри голос Фриск, и она цокнула языком, уже представляя, чем это кончится. Джейк опешил. Он повернулся к Марку и тихо произнёс, видимо, удивленный тем, что не услышал ничего от него:       — Она назвала меня синим упрямым засранцем.       — Да, назвала.       — Это расизм, чувак, ты в курсе? Так нельзя.       — Ну ты синий и ты упрямый засранец, Джейк, — стал разъяснять Марк. — Это факты. Я думаю, Фриск вообще наплевать какой ты расы, хоть быко-муравей с кожей всех цветов радуги.       — А что с того, что я синий, это значит, что я засранец?       — Она не имела ввиду, что все синие засранцы, она сказала, что ты засранец, Джейк. Это никак не связано. Рискну предположить, что так она хотела показать тебе свое дружелюбие, в конце концов, потому что когда вчера ты чуть не сел на неё, она даже не вякнула.       — Но она человеческая латиноамериканка из другого мира, я же не говорю, что она засранка.       — Почему? Может ей понравится?       — Я не латиноамериканка, — вклинилась Фриск в их разговор.       — А кто тогда?       — Да понятия не имею, нос не еврейский, глаза не монгольские, рожа не цыганская, да кожа вообще чуть-чуть смуглая, так что хуй знает, Марк, хуй знает.       — Какой интеллектуальный разговор, — произнесла Гетти. — Вы, ребята, способны поднять ай-кью целой улицы, лишь поговорив с друг другом.       — Она хочет сказать, что вы очаровательные идиоты, — перевела Рэн, и Одри тихо рассмеялась.       Больше темные мысли её не мучили. Она больше не задумывалась ни о тысячеликом герое, чьим воплощением может являться или является, перестала пытаться вникнуть в написанное в дневнике и рисовать то, чего сама не понимала и не видела. И потому ей было невдомек, что тьма, предсказанная посланниками её отца, совсем близко.