Тройная доза красных чернил

      В сумраке вспыхнул маленький, брыкающийся, как в кандалах, огонек под плотным и мутным от пыли стеклом, и человек, похрамывая, направился в глубь туннеля. Совсем рядом с ним хрипели и кашляли люди, пахло болезнью, как ему казалось — проказой. Темно, хоть глаз выколи, и холодно, настолько холодно, что, должно быть, кровь в жилах, окажись на языке, показалась бы только что вытащенным из холодильника испорченным соусом. Человек подумал, что никогда, даже в юности, ему не было так холодно, ведь раньше у него были и теплая одежда, и крыша над головой.       Девушка, к которой он подошел и до плеча которой дотронулся, взглянула на него пустыми некогда синими, а ныне желтыми, глазами. Рядом с ней, если приглядеться к пляске маслянистых огненных пятен, лежало остывшее тело. Возле него нога девушки, пару раз перебинтованная, напоминала запечатанную в гипс бесполезную гирю, ярмо, от которого легче было избавиться, как от гниющих частей плоти. Но нога, насквозь пронзенная гвоздем и свернутая под неестественным углом, ещё ходила и потихоньку заживала.       — Нам нужно двигаться дальше, — он попытался быть сильным, хотя никогда не считал себя таковым. Всего лишь трус. Всего лишь бездарный мальчишка, возомнивший себя воином, ввязавшийся в войну, которой не понимал и по итогу — потерявший все. Но сейчас понимал: без сильной руки они все быстро умрут, как этот несчастный. Василиса услышала его слова будто издалека, задумчиво кивнув и просмотрев куда-то мимо своего верного солдата. В тот же момент из долгого черного мрака выглянула ещё фигура: приземистая, гибкая девчонка с конским хвостом на голове и с тоненькой рапирой на поясе.       — Мы нашли их следы, — она говорила прямо, ничего не тая, не угадывая нужного момента. Ну умер и умер, думала она. Все умирают, и Василисе, чертовой убийце, стоило бы к этому привыкнуть. Василиса была привычна к смертям, пока они не касались лично неё — к примеру, людей, за которых она была в ответе. — Часов три пути, если двинемся сейчас. Не настигнем, конечно, но будем преследовать, пока не выпадет момент.       — Спасибо, Арья, — голос звучал глухо. — И тебе, Сокка.       Мужчина кивнул. Забывшись, по-рыцарски пару раз не больно побил себя кулаком в грудь, прямо по тому месту, где билось его сердце, и удалился вместе с девчонкой. Двигаться. С больной ногой, с больными легкими, с больными костями. Без ещё одного человека, бок о бок с которым лига черных боролась со смертью и Рыцарями. Василиса слышала, как удаляются шаги следопытов, слышала, как те переговариваются между собой. Но её не интересовало ничего, абсолютно ничего. Только эта буря, сносящая все на своем пути, что, поселившись в душе, не давала покоя. Умер ещё один черный. Они с ним были не особо знакомы до всей заварушки, да и в дороге мало болтали как друг с другом. И все же Василиса чувствовала бездну там, где должна быть жизнь, чувствовала, как умирает, как летит в темноту куда страшнее и глубже той, в которой они прятались, как крысы.       Отец, должно быть, сказал бы, что бессмысленно плакать теперь, когда после продолжительной борьбы кто-то уже умер от голода и холода, заснув — и не проснувшись, как старый-старый пес. Нужно двигаться вперед, за местью тем, кто запер их здесь. Тех, за смертью которых они изначально и пришли (вернее, одной из них, поправила себя Василиса, мы пришли за смертью одной из них, но теперь список заметно вырос). И все же она не могла сдвинуться с места, и мешала не только больная нога, но и усталость, которую больше не подпитывала ни жажда крови, ни страх, стегающий по коже, как хлыст. Хотелось сидеть так вечность, пока сама она не обратится в ничто, не накормит собой ненасытное время. И все же, иногда нечто прорывалось сквозь тернии её израненного рассудка. Как блики сна, мелькали картины прошлого: оскаленная пасть демона, меч, погруженный в плоть, петли на шеях, Ключи, сыпящийся с небес дождь из Ключей.       И видение из будущего, где её убивают бабочка и пес. Нет больше бабочки, обращающегося в демона — только две параллельных друг другу зверюги, которые неожиданно нашли в себе силы побороться и отомстить.       В ветре слышался шепот, только девушка не могла понять, о чем хочет он поведать, ибо собственные мысли все ещё вертелись вокруг трупов под ногами — разбитой, вбитой в доски, как фарш, окровавленной собаки и раздавленной в грязную лужу бабочки. Затем затылок резко заболел, точно её укусила змея, и метка, выжженная на коже, вторила шепоту. Девушка вскрикнула, упала, хватаясь за горящую, дымящуюся шею, и кричала, кричала, кричала, трепыхаясь… и псина резко встала, и наступила тьма — жизнь утонула в её пасти с разбитыми клыками, искривленными челюстями и перегрызенным языком. Она вгрызлась ей в лицо, и из пустых глазниц псины, видела третья, росли грибы.       Василиса дотронулась до метки на затылке. Та была холодной, как лёд. Запах грибов забился в носу, в животе, в котором давно не было ни крошки, ведь она по мере сил пыталась распределять все находимые банки супа между самыми нуждающимися — кашляющими, тяжело ранеными, жалующимися на ломоты в теле и слабость, на тех, у кого была температура и кто выглядел худым, как тростинка, худее остальных. Ей, смотрящей в навеки застывшее белое лицо мужчины по имени Тео, казалось, что сейчас нечто злое и страшное утащит её и всех её подопечных и избавит от мучений. Что сейчас её тело разорвется, из него вылезет какой-нибудь Чужой.       Было страшно. И в этом страхе рождалась непомерная, невозможная для описания ненависть, которая тоже тянет в себя, в бесконечную пропасть, где пылает красный огонь и где громко, так что лопаются барабанные перепонки, кричит её истинное я. Оно требует крови, орет, чтобы Василиса сейчас же дала волю своему внутреннему зверю и с волчьим ревом бросилась на охоту. И с каждой прожитой секундой этот голос понижался, грубел, обретал все новые и новые тона, тем самым теряя человечность. Он превращался в рычание безумного животного: «Убей! Убей!». Она не заметила, как достала из ножен меч, как тряпицей стала водить по острому лезвию, как та упала, и вместо тряпицы на лезвии, остром, как после хорошей заточки, оказалась её покрытая мозолями рука. Кровь потекла по линиям на ладони, по запястью заструилась вниз, к полу, к бездыханному телу. Было не больно, только стало теплее, а ещё — туманней, страннее, будто все это было бредом спящего с высокой температурой человека. Будто Василисе снова двенадцать, и псевдо-бабушка упорно не замечает, как её внучке хреново, как покраснело и зашелушилось её детское личико и как помутнели обычно ясные синие глаза, в которых читались ум и строгость, удивительным образом сочетавшиеся с веселостью и добротой.       «Их нужно кончать, — голос наставника, приемного отца, мучителя. — И выбираться отсюда. Слышишь? Нужно двигаться вперед. Нужно убить этих Рыцарей и Одри Дрю, пока не поздно. Встань. Допроси своих. И убей каждого, кто причинил тебе боль и причинит в будущем».       Снова воспоминание, которого никогда не было, воспоминание о дивном мире: запах шампуня в мягких волосах, в которые «мама» позволяла ей зарываться. Тяжесть металлических рукавиц, которые выбивают дурь не хуже молотка. Нежные прикосновения к её голове, поцелуи, в которых сквозила любовь, такая, такая невыносимо трудная, болезненная, как выворачивающий наизнанку яд, но такая мощная, что была способна уничтожить даже ненависть, глубоко проросшую в Василисе омерзительным сорняком с жалящими шипами и гноем страха в сердцевине. Но этого воспоминания не было, как не было вкуса хорошего завтрака на языке, грязи, оставшейся на кончиках пальцев после рытья в сломанных механизмах, чувства защищенности. Василису никто никогда не любил. А если и любил — то как Захарра, а любить как Захарра было отвратительно до тошноты.       Молоток.       Сжимая потрескавшиеся искусанные губы, чувствуя, как внутри все скукоживается, словно перед страшным взрывом, который убьет в себе все живое, Василиса взяла молоток, который лежал рядом, кровоточащий рукой, и встала. Каждая мышца в теле напряглась, как готова сорваться пружина, каждая кость задрожала. Главное не забывать самое важное, то, без чего каждая последующая жертва окажется напрасной — чернильный монстр, появившийся в результате экспериментов чокнутого старикана Джоуи Дрю, должен умереть. Когда не станет Одри Дрю, Василисе больше ни что не будет угрожать. И тогда она сможет сделать все, что хотела.       Она отомстит.       Но сначала прибьёт чернильную суку.