***
Двое стояли возле раздетого трупа. У одной в руке была книга. Другая смотрела на плеер, с которого белыми змеями свисали наушники. Еще двое — рыжий мужчина с мечом и девушка с ножом, — стояли немного в отдалении, наблюдая и за ними, и друг за другом. Одри смотрела на Василису, которая так долго и мучительно молчала, разглядывая своими большими пустыми глазами маленький скелет. Она хотела знать, почему её позвали на разговор, почему здесь, хотя о последнем она догадывалась — здесь ни о кого не действовали силы, соответственно, навредить они друг другу могли только оружием. Но и оружие они не взяли. Лишь двух самых надежных и преданных воинов. — Зачем ты меня спасла? — наконец спросила Василиса, и Одри удивилась, не услышав в её голосе гнева. Там звучала тихая усталость, словно Василиса, задавая этот вопрос, сразу после собиралась умереть. — Потому что ты мне не враг, — она была максимально спокойна и честна. — По крайней мере, не в том смысле, в каком наши общие знакомые. Украдкой Одри подняла глаза и увидела Фриск. Та, как и мужчина, держала свой клинок наготове, и оба не замечали, как к ним идут ещё двое — Том с перевязанной рукой и «гентом» в жестяной и ещё один мужик, которого Одри сразу вспомнила — он сражался под началом Эллисон, когда та освободила пленников из заточения в особняке Уилсона. Видимо, чтобы все было честно, они решили проверить, как обстоят дела у их друзей, вместе. Одри было страшно. Ей казалось, любой такой разговор может закончится новой битвой, в которой кто-то погибнет, и от того голос её звенел, а внутри окаменела, напрягшись до предела, каждая мышца. Приходилось сдерживать дрожь и страх, который тянул руку к пустым ножнам за спиной. Если что-то случится, думала она, я надеюсь, Фриск и Том спасут меня. Лежавшая без сознания Василиса не то же самое, что Василиса, вновь способная стоять на ногах. — Я постоянно пыталась тебя убить или похитить, чтобы убить позже, — слова рыжей волчицы были грубыми, жесткими. — Ты знаешь мое числовое имя. Моя бывшая подруга выдала тебе все мои секреты, — Василиса уставилась в лицо Одри. — Я убила твоего друга. Неужели тебе совсем не хочется отомстить мне? — Моя клятва и мои принципы выше мести и простого инстинкта выживания, — с трудом произнесла она. — Так что ты хочешь сказать? Василиса ответила не сразу. — Мы все устали, чтобы сражаться. Многие мои ребята не станут поднимать на вас оружие, потому что испытывают благодарность, потому что они, в отличии от меня, ещё не превратились в беспринципных ублюдков. Поэтому я предлагаю тебе перемирие. Между мной и тобой, — и снова молчание. Василиса крепче прижала к себе книгу, на которой русской кириллицей напечатали слово. Рисунок на обложке был красивым, похожим на замысловатый часовой механизм. — Мы пройдём к Ключам вместе, как партнеры. А там — будь что будет. — Будь что будет? — она стиснула зубы до боли. Дрожь становилась нестерпимой. Одри думала, она больше не боится Василису. Думала, для этого у неё не осталось страха. Она самый простой человек, не воплощение смерти, не краснокрылая фурия, ищущая единственную свою жертву, сражающуюся за самое ценное, что у неё только есть — за собственную жизнь. — Мы решим вопрос. Только вдвоем, — она странно улыбнулась, словно через силу. Словно… у Василисы Огневой не осталось выбора, и ей пришлось принять это самое сложное и ужасное решение. — В бою насмерть. И никто не пострадает: ни мои, ни твои. И это решит ещё один вопрос: кому жить, а кому умирать… Этого Одри уже не могла вынести. Был ли у них выбор? Она считала, что да. Просто опустить оружие и поверить друг другу. Только доверие поможет Василисе не умереть в урагане их с ней пророчества, только доверие Василисы спасет Одри, которая знает, как никто другой — Василиса боится смерти, также, как её боится Одри, но этот страх убивает в ней все самое светлое. Ради выживания и ради спасения своих миров она пойдёт на все. Почему бы правда не помочь друг другу? Отдать сначала Ключи Василисе, а затем передать Шуту. И не вступать в конфронтацию черт знает ради чего. Сама того не осознавая, Одри осмелела и задала этот вопрос вслух. И Василиса ответила: — Потому что я ненавижу Рыцарей и не доверяю им. Потому что для них я преступница. Я не отдам им Ключи, потому что, что бы Шут ни замышлял, ради этих Ключей он послал человека, безжалостно расправившегося с моими друзьями. Соответсвенно, цели у Шута далеки от мира во всем мире. Сначала Одри хотела возразить. Ведь Рыцари, и Шут в том числе, не были виноваты в случившемся. Один Рыцарь, один предатель, работавший на того, кто нуждался в Ключах. Но побоялась усилить напряжение между ними, и потому просто кивнула. — А если я снова скажу, что не наврежу тебе? Ведь это правда. Я обещала Захарре, и наш уговор так и звучал: я не убиваю тебя, а она помогает перебросить моего брата из этого мира в реальный. И озвучила она мне твое числовое имя, чтобы я могла видеть тебя, когда ты нападаешь исподтишка, все ради защиты, не нападения. Да и я бы не стала. Я, кажется, вообще никого больше никогда не убью. Я видела столько смертей, столько убийств, столько восставших мертвецов, что мне уже тошно думать о том, что я могла бы — или вовсе должна, — убить живого человека, — слова мощным, чистым потоком хлынули из неё и посыпались, как дождь из кристальных капель. — Ведь есть мертвые, которые ожили, став чьими-то марионетками. Они пахнут, как мертвые, они, бывает, холодны, как мертвые, а после очередного возрождения, тем более быстрого, они самые… самые настоящие зомби. И ими управляет тот самый Астрагор, которого ты боишься. Нечто неуловимо изменилось в лице рыжей волчицы. — Мы все на одной стороне, Василиса. — Почему? — Потому что, когда мы умрем, мы умрем по-настоящему и навсегда. А они через время восстанут и продолжат творить злодеяния. Мучить людей и ставить над ними эксперименты. Убивать ради забавы и пропитания. Потому что мы вольны выбирать кем нам быть. А они не могут, ведь за них все решил Астрагор. Он управляет ими. Я видела. Василиса не знала, что сказать. Значит, она не видела другого выхода, кроме как драться, подумала Одри в тот момент. Для неё в этой войне есть больше двух сторон, для неё не стоит вопрос выживания всего сущего, только своей собственной шкуры да двух мирков, находящихся под властью человека, который преследует какие-то своим тайные цели. Но одно о нём можно сказать наверняка — его нужно остановить. Василиса верила своим кошмарным снам и в предначертанное, она знала, что после всех совершенных деяний её будет ждать кара. Месть за месть, кровь за кровь, два человека, желающих прожить на день больше. Сейчас, когда между ними наступила гробовая тишина, ведь не было ни ветра, ни дыхания, вообще ничего, она видела в Одри Дрю не только суку, которую надо убить как можно скорее, но и человека в самом деле похожего на неё. Но чем, Василиса не знала. Дело в словах чернильной, в том, как они говорят с друг другом и смотрят друг на друга? Или в том, что, как бы тяжело не было, Одри все-таки… спасала Василису и не желала ей смерти? Не желает ли? «Мы с тобой похожи. Обе мы бродим по краю между безумием и здравым смыслом, обеим сложно сдерживать свой гнев, обеих вынудили заниматься тем, чем нам бы не хотелось. Тебя сделали убийцей, меня хотят сделать такой же, а ещё обе мы избранницы непонятного пророчества, и обеим нам на него все равно». Они опустили глаза на труп. Они знали, что найденные вещи принадлежали одному и тому же человеку — вот этому. И была это, вероятно, русская девушка не старше двадцати, которая из-за недоношенности была куда ниже сверстников. Одри вдела наушник в ухо, включила плеер, как учила Гетти, и в динамике заиграла последняя песня, которую бедняжка слушала (так тоже сказала Гетти). На русском, само собой. Слова не понятны, но душа, которой были ни по чем языковой барьер и подавленное настроение, откликнулась. Василиса открыла книгу. Её обжег карман, в котором покоилась пустая баночка преднизолона, и Василиса сделала над собой усилие, чтобы не дай бог не достать её и утонуть в этом простом «преднизолон» — широко используемом препарате. — Мы подумаем об этом позже, — Огнева попыталась сделаться как можно тише. Внутри у неё все подпрыгивало, как во время землетрясения и пылало ярким пламенем, а сама она летела в черноту без дна, как небо, но без крупинок белесых осколков. Она хотела убежать. Или броситься на Одри и свернуть ей шею, пока никто не опомнился. Но вот она взглянула на двух собак — одного с трубой, которой преспокойно можно раскрошить череп, другую с острым, как тончайшая струя воды, ножом. И отказалась от этой затеи. Кое в чем Одри Дрю была права: их люди не должны умирать ради главных виновных всего этого представления. Это дело только её и Василисы. Зря она притащила их всех сюда. Черт подери, зря.И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне Когда вы пьете это ваше вино, я нёбом чувствую кровь Ей хватает и серебра, и стали, и соли, и гари огней И наши парни лежат в траншеях под гусеницами облаков…
— Мир? — услышав и поняв слова песни — как знамение, будь оно благое или ужасное, посланное обитателями Прерий, произнесла Василиса. Она протянула Одри руку, и Одри долгое время не решалась пожать её. Она переводила глаза на труп, на людей неподалеку. И в её сердце, разрываясь на части, боролись два начала: надежда и страх, как перед падением в пустоту. Одри Дрю постоянно делала выбор. Идти направо или налево, врать о нити или сказать правду, притворяться, что все хорошо, или сознаться в своем состоянии, наплевать на все и жить своей жизнью или пожертвовать ещё одним кусочком себя во благо мира. Она хотела быть героем и при этом жить непримечательной скучной жизнью вдали от смут. Хотела любить и быть любима, но жаждала одиночества, ведь в одиночестве никто не ранит её. Она не хотела войны и все же жаждала хорошего боя. Она боялась смерти и хотела умереть. И сейчас перед ней встал новый выбор: заключить недолгое, пронизанное недоверием и напряжением перемирие или обречь их всех на неизвестность, которая непременно кончится, как все прошлые встречи — кровью. Почему ей предлагают мир? Почему Василиса вдруг позвала её и решила поговорить с ней? Неужели собирается втереться в доверие, а после вероломно предать? Она увидела, как ей машут рукой, заметив, как Одри подняла голову. Одри сжала губы, и глаза обожгло. Между ребер разверзлась огромная бездонная яма, в которой пропадали, как струи уходящей на улицы пыли, все золотые ниточки радости и счастья. Она чувствовала, что предает всех. Она предаст, если перестанет быть гуманистом, предаст, если не пожмет руку. Предаст, если все же заключит с Василисой сделку, Василисой, которая причинила им всем столько зла. Хуже всего было думать о Фриск. Она заключила сначала сделку с Захаррой, не дав Василисе умереть, а теперь заключала сделку с Василисой, тем самым приравняв её к своей ганзе, будто отныне они все друзья и союзники. И все это после ночного убийства, когда жертва не могла ничего сделать — не проснуться, не отбиться. И ради чего были совершены убийства, случились битвы Рыцарей и Рыцарей-отступников? Из-за убежденности Василисы в справедливости её собственных суждений. И мести. Она может договориться с человеком, готовым пытать, ненавидеть и даже убить Захарру, столько лет приглядывающую за ней. С человеком, лишившем жизни ничего ей не сделавшего, безвинный Генри, и таких же потерянных, трупы которых усеяли студию в тот же день, что Василиса со своей свитой явилась в этот мир. Месть окружала их. «Лучше просто…». Вместо этого она схватила руку Василисы и удивилась, насколько та была тепла и по-своему нежна. Рука человека, много лет работавшего в поле, подумала Одри, ладонь, в которую ложился не столько меч, сколько тонкая острая по краям часовая стрелка или чапыга плуга. Никогда ещё Одри не видела этого монстра таким спокойным, таким сдержанным, таким дружелюбным, и данная мысль заставила девушку покраснеть и родиться внутри слезы. Настолько все запуталось и стало ошибочным. Кожа была шершавой, от неё исходил огненный жар, и между их ладонями, казалось, хлюпала только что пролитая кровь. — Мир. — Я не трогаю твоих. Ты не трогаешь моих. И Одри повторила следом: — Я не трогаю твоих. Ты не трогаешь моих. — Клянусь. — Клянусь.***
А потом она вся тряслась. Подрагивало веко, вибрировали пальцы, от того, как от лица отхлынула кровь, губы онемели и принялись лепетать бессвязное. Тревога и холод, панцирем сковывающий эту самую тревогу, накрыли её, и пока Одри рассказывала друзьям и случившемся, панцирь не дал трещину. Видя её в подобном состоянии, ганза, кажется, отнеслась с пониманием к договору, но все молчали, ничего не говорили и смотрели себе под ноги. Рэн закусила губу, Генри прочистил горло, словно в нём застрял шип, Эллисон переглянулись с Томом, и тот как можно незаметнее положил свою раненую руку на её колено. Марк сжал кулаки, желваки напряглись. Одри увидела, как во фактически черных глубоких глазах вспыхнул пугающий, темный и жаркий огонь, и в следующий момент он встал — и был остановлен Фриск, которая с феноменальной ловкостью выставила перед ним спрятанный в ножны клинок. — Сядь, мать твою, — Гетти поймала его за рукав и грубо усадила обратно. Голос у неё звучал подавлено. А ещё она была первой, кто заговорил после рассказа Одри. И Одри сгорбилась, как можно ниже склоняя ставшую неподъемной голову. Чудилось, словно мозг распух и пропитался кровью, став тяжелым и размякшим, как промокшая насквозь вата, и от того он разрывал череп и делал всю голову похожей по весу десятитонную гирю. Она боялась смотреть на друзей, обсуждать с ними ситуацию, ведь в очередной раз приняла решение за всех, никого не оповестив, но в этот раз… предала их всех до единого, договорившись с врагом. Захарра облизнула губы. — Мда, — сказала она. — Хреновая получилась история. — Мягко сказано, — Марк смотрел на Одри с нескрываемым презрением, и вдруг он, скрипнув стиснутыми зубами, быстро прошипел: — Сперва ты исчезаешь, оставляя нас одних со своими травмами и вот этими выродками, потом возвращаешься, как ни в чем не бывало, и ещё позже… Фриск глубоко вздохнула, подавляя раздражение, и Одри подумалось, что сейчас она злится далеко не только на несдержанного Марка. Она ничего не сказала, но совсем скоро скажет, и это вряд ли поможет всем успокоиться — лишь сильнее распылит друзей, ведь невозможно оставаться, как она, спокойным. Одри испугалась, что Фриск вполне может сказать что-то не то, и вот тогда-то, тогда-то, возможно, ганза расколется по-настоящему, и будет драка. — Мы же все понимаем, что это единственное логичное решение? — наконец сказала она. — Случись все иначе, мы бы, должно быть, готовились к битве, и кто-нибудь — не удивлюсь, если снова Том, — окажется на грани между жизнью и смертью. Тем более, нас меньше, чем них. Харви может говорить что угодно о том, как он нас защитил, — она подняла глаза к демону, который все это время внимательно слушал их разговор. Рядом с Харви устроился Генри, и он тоже не проронил ни слова, — Но все мы в курсе, здесь наши силы работают, а это значит, что против нас выступят по меньшей мере с десяток людей, способных колдовать, и ещё несколько — способных, не знаю, летать и превращаться в зверя. У некоторых вот вместо мечей, ножей и топоров здоровенные биты с гвоздями, бумеранги, волшебные палочки и бог знает что ещё. Поэтому давайте скажем Одри спасибо за то, что ей хватило смелости пойти на этот шаг. И… держаться вместе. Сейчас это самое главное, что мы можем сделать, так как по одиночке мы слабее, чем когда мы команда. — Её смелость нам не поможет, когда действие сего ненадежного контракта истечет, — невесело фыркнула Гетти. — Или внезапно прервется, потому что Василиса обожает бить в спину. Но вот про единство я всегда согласна, — она переглянулась с Марком. Того трясло, трясло от бессильной ярости, которая превращала воздух вокруг них в настоящий огонь, и Одри чувствовала, как он сжигает кожу, оставляя при этом кровь холодными. О чем же он думал? Понимал ли, что это все, что она могла сделать, понимает ли, как тяжело далось ей это решение? — И не вздумай снова вскакивать, словно убить нас хочешь!.. Да, все неоднозначно, да, я совершенно не согласна с ней, но, Марк, ссориться сейчас — верная смерть. Захарра, Джейк и Рэн, как Харви и Генри, молчали, и молчание это было всеобъемлющим и напоминающим сильнейший в мире гром, что Одри стало физически тяжело находиться рядом с ними. И она не знала, ждёт их поддержки или нет. Была бы рада Захарра, узнай, что и Василисе я обещала не убивать её? Был бы Генри, самый рассудительный и мудрый из них, доволен её выбором? — Тогда мы просто должны будем подготовиться. А если все пойдёт, как надо… — девушка с ножом ненадолго замолчала и неуверенно, словно голос у неё сломался, закончила: — То Одри сразится с ней и победит. Но не убьет. Может, как раз тогда Василиса и отстанет? — Глупая надежда. Они не сразу поняли, что услышали Генри. И все замолчали. — Василиса не отступит, мы давно должны были это понять. И если Одри не убьет её, это не значит, что также поступит и Василиса. А не атаковала она её сегодня, потому что ещё не сошла с ума и может просчитать свои ходы наперед, — с этими словами он встал, и его ноги и руки тряслись, пока он поднимался. Генри разогнулся, оказавшись исхудалым несчастным лицом перед девушкой. — Прости. Но, по-моему, ты совершила большую ошибку — заключила сделку с Дьяволом, — Одри забыла, как дышать. В глазах Генри вихрями слабого света, отскакивающего от окон, блестели, как драгоценные камни, множество эмоций. Только не было в них ни одной хорошей. Страх и жалость, вот и всё, что Одри увидела там до того, как Генри продолжил: — Ты сделала все, что могла, и поступила по совести. Я бы даже сказал, что горжусь тобой. Но теперь мы все в большой опасности, ведь Василиса обязательно нанесет удар, а когда — отныне мы не знаем. Мы знаем другое: она стала к нам ближе, соответсвенно, и удар будет больнее. Он обернулся к остальным. Все замерли, даже Марк, весь пыл которого испарился во время речи Генри. — Давайте будем реалистами, — подытожил он. — Но, и это ещё важнее, давайте держаться вместе. Разделившись, пусть и против воли, мы потеряли Тэмсин. Разделимся снова — и все повторится, — Одри казалось, тогда, при этих жестоких, честных словах, он думал о ней, ушедшей без предупреждения невесть куда. И смотрел он тоже лишь на неё — на напуганную, сутулую Одри Дрю, которая стала терять связь не просто с реальностью, а со своей командой. «Согласен», — написал на его руке Том. — Согласна, — вымолвила Эллисон. Марк кивнул, ничего не сказав. Одри оглянулась через плечо. То же самое Василиса объясняла своим солдатам, и никто не спорил, только кивал, и было все это так искренне, что у Одри защемило сердце. Но у кого, даже у злюки Ореолы, не возникало пререканий, ибо они лучше остальных понимали, как важно перемирие. Все в едином порыве поддержали своего лидера. Одри не была главной, точно не официально. Она могла вести ганзу за собой, кормя их ложью о звездной нити, могла заботиться о них и принимать трудные решения ради них, но никогда, ни за что на свете здесь она не станет лидером. Да и не нужна ей была власть. Думая об этом, Одри закрыла глаза. Мысли о Василисе, самопожертвовании и мире и войне напоминали бурю когтей и гнездо запутавшейся липкой паутины. Все стали расходиться. Захарра встала одной из первых, и Одри, глядящая на свои грязные руки, сложенные на коленях, почувствовала, как её кончики её пальцев касаются плеча. Кажется, она услышала исполненный благодарности шепот: «Спасибо». Как всегда. Спасибо. Затем, также ни на кого не глядя, ни на кого не реагируя, Одри поняла, что Фриск села поближе к ней и успокаивающе прижалась лбом к её виску, как бы без слов говоря: «Все не настолько плохо, выше нос!». На том собрание закончилось.