***
Когда Генри собрал все необходимое, началась первая часть прощания. С одной стороны уже вовсе слышались хлопки и печальный смех. Василису, Ореолу, Арью и Рона провожали будто бы в последний путь, но не с печалью, а с радостью, точно знали, что перед смертью они устроят невероятное шоу. С другой было тихое. С другой Генри и Одри поглядывали на Харви, который, как и они оба, не знал, что говорить, а все они смотрели на Фриск, которая тоже понятия не имела ни как себя теперь вести, ни как быть ей теперь. Одри прислушивалась, приглядывалась. Увидела, как женщина, которую Генри ранил топором, подходит к Василисе и целует на прощание в щеку, как другой мужик, обросший волосами, пожимает Ореоле руку. Они были такими открытыми, такими честными с собой… Они были не как их компания. Они всегда были другими. Их собрал случай, Предназначение, называйте, как хотите, и их вела вовсе не одна цель — их вел сперва один человек, а после и сама дорога, по которой шел каждый из них. По сути, ганза шла потому что шла, и смысла в этом по началу не было, причин тем более. И расставались они, ясно осознавая, кто на что идет, ради чего все они это делают, не понимают, увидятся ли вновь. Они, эти странные знакомцы и незнакомцы, должны были попрощаться, ибо зло, великая тень, нависла над ними. Генри смотрел на Марка, Том смотрел на Рэн, Рэн смотрела на Харви, Харви — на Захарру, Эллисон смотрела то на Тома, ища его поддержки, то на Джейка, который безмолвной глыбой возвышался над ними. И никто не знал, что говорить, как. Генри перехватил поудобней свою сумку, и Одри инстинктивно сжала его руку. А потом раздался голос, и Одри порадовалась, что это напряженное, готовое взорваться молчание наконец прервалось. Пусть даже так. — Ну… — начала Фриск неуверенно, и все разом посмотрели на неё. До этого создавалось странное впечатление, что все отлично осведомлены о её нахождении здесь, но все пытаются не обращать на неё внимание, словно все как всегда. И делали это так усиленно, что любому идиоту стало бы ясно, что все ни черта не в порядке. Фриск и не заметила всеобщее внимание, а если и заметила — ее предала ему значения. Она почесала затылок и продолжила: — Это было хорошее путешествие, ребята. И… я не мастер занудных речей, но… спасибо, что вы были со мной. И спасибо, что позволили побыть с вами. — Звучит так, будто ты собралась помирать, — Гетти не сдержала всхлипа. Она опустила голову, стерла рукавом сопли под носом, и Джейк утешительно погладил её по ломким черным волосам. — Всё возможно, — она сгорбилась. — Но сейчас я говорю это, потому что хочу выжить и увидеть вас всех живыми. У меня дурное предчувствие насчет не только Генри, Харви и Одри, а всех нас. Поэтому… Марк потер лицо. — Ненавижу прощания, — пробурчал он. — Они даются… сложнее, чем мотивационные речи. Что мы, мол, будем до конца держаться вместе, все дела. А оно вот как. Ты уходишь, уходят Генри, Одри и Харв, мы же остаемся здесь и просто ждем, — он мрачно оглядел присутствующих. Должно быть, подумала Одри, он совсем не находил себе места, как если бы его, закаленного бойца, заставили дни напролет шить одежду под музыку Моцарта. Словно услышав её мысли, Марк взглянул на неё, прямо на неё, и внезапно продолжил: — Но, знаешь, иногда приходится прощаться. Лучше раньше, чем никогда, да? Ведь все мы здесь кому-то не успели сказать «Прощай», и теперь жалеем. Казалось бы, прощаться так естественно, так обыденно, и вот с ними, с теми, с кем попрощаться точно следовало, попрощаться не получилось. Поэтому я скажу заранее: прощайте, ребята. Кто бы из нас ни погиб, прощайте. Люблю вас. — Дурак ты, Спектор, — прошептала Эллисон… и выкрикнула: — А ты — вообще дура! В следующий момент она метнулась вперед, и Одри не успела даже вдохнуть, когда её сердце резко подскочило и замерло — Эллисон врезалась в неё, прижавшись всем телом к подруге, щекой к щеке, руками к шее. Одри опешила, поразилась, и её будто бы подбросило вверх, как мячик-попрыгунчик, когда объятия Эллисон накрыли её и сжали. А потом, словно подруга выдрала из неё подмерзшее чувство, она порывисто обняла её в ответ. Кто-то всхлипнул, тихонько заплакал, и Одри, зарываясь в прохладные, пахнущие чернилами волосы Эллисон, увидела, как Генри сжимает руку Марка, а потом крепко и нежно обнимает хныкающую Захарру. Харви всем своим кулаком толкнул Фриск, ухмыляясь и что-то говоря, на что она ответила смехом. Джейк пошел к ним, слабым движением постучал Эллисон по спине и обнял Одри так сильно, что та подумала, не собирается ли он её уже хоронить. Её голова уткнулась ему в теплый живот, рука застыла на спине, и она вспомнила, как они вдвоем убирали чердак, два потерянных, несчастных существа. — Возвращайтесь, — продолжала хныкать Гетти, прижимаясь к Генри. — Не то… не то… из-под земли, паскуд, достану! — Ты нас просто обожаешь, — ухмыльнулся Генри и позволил себя поцеловать в щеку. Затем отступил и обнялся с Фриск, к которой настырная малявка тоже стала приставать — пыталась, наверное, столь сильно обнять, чтобы кости переломать и не дать уйти. Они обнялись вот так, втроем, обменявшись ставшими совершенно естественными поцелуями, и девушка с ножом сказала: — Ради такой преданности и стоит жить! Одри обнялась с Томом, щекой коснувшись его пышной грязной шерсти на шее, и таким живым, таким реальным было это касание, что Одри чуть сама не разревелась — ей хотелось остаться здесь, в кольце его рук, ощущая, как струится по венам его тела настоящая черная кровь. Слезы защипали глаза, металлическая лапа погладила спину, вторая лапа — та, что осталась с четырьмя пальцами, — скользнула к волосам и почесала, как будто Одри была собакой. Тогда, справляясь со слезами, она губами коснулась его щеки и то же самое сделала для Эллисон, которую притянула к себе до того, как она ушла к Генри. Она помнила, как познакомилась с ними, как увидела в первый раз и во второй, как они сражались все вместе, как готовились вместе встретиться со смертью… и теперь ей пришло время оставить их. Оставить их всех. — Возвращайтесь, — взмолилась Захарра, притянув к себе Одри и лицом уткнувшись в её плечо. — Прошу, возвращайтесь все. — Вернемся, — поклялась она, всем телом напрягаясь — Захарра сжимала её все крепче и крепче, словно боялась выпустить и больше никогда не увидеть. Одри только сейчас поняла, как, оказывается, была ей дорога, дороже, чем обычная подружка, с которой можно иногда поговорить о всякой чепухе. Между ними растянулась другая клятва, самая могущественная и нерушимая, состоящая из нитей горя, любви, страха, ненависти и надежды, и Одри чувствовала её, как настоящую, осязаемую цепь, протянувшуюся от сердца к сердцу. И поняла, что тоже любит её, что желает ей лишь добра. И что, когда все кончится, она с удовольствием пригласит Захарру и Эллисон к себе домой, где бы тот ни был, дабы посидеть втроем за чашечкой чая и обсудить какие-нибудь глупые вещи вроде кто кому нравится и можно ли с помощью зонтика в самом деле оседлать ветер. — Прости, что бросила тогда… Я знаю, тебе было больно, и… — Захи, — прошептала Одри. — Я вернусь, говорю же. Не нужно говорить мне то, что ты хочешь сказать. Тем более, твой поступок меня научил одной важной вещи, — с этими слова она отстранилась, все ещё держа плечи подруги. — Нужно уметь отпускать. А теперь иди, я же знаю, с кем ты ещё хочешь попрощаться, — она погладила её по предплечью, затем мягко похлопала, как бы подгоняя к, возможно, последней встрече с Василисой. Ведь Одри знала, она всегда знала, что, сколько бы рыжая волчица ни совершила зла, Захарра Драгоций не сможет выдрать её из своего сердца. Они могут избегать друг друга, не общаться, злиться, но Захарре не удастся о ней забыть. — Берегите друг друга, — Марк уже говорил с Харви. Его рука полностью утонула в его когтистой лапе, и они оба застыли, держа друг друга в крепком деловом рукопожатии. Гетти висела на роге Харви, обнимая его, потому что живот уже обхватила Рэн — и держала она его так довольно долго. — А главное — береги сестру. Понял, парень? — Понял. — Я тебя потом допрошу… — Марк, — Одри подошла к нему сзади и положила руку на плечо. — Не раздражай моего брата раньше времени. Он не из терпеливых, — увидев, как дёрнулся мужчина, усмехнувшись, она обошла его и оказалась лицом к лицу. А потом развела руки в стороны, и перед глазами время словно пошло назад, и вот уже она оказалась в том дне, когда впервые взглянула в это серьезное, точеное лицо человека-ястреба. Тогда Марк был холодным, безрадостным, жестоким и задиристым, теперь она видела его теплую улыбку и блеск в темных, как ночь, глазах. И Одри вспомнила и как он взял её за шкирку и тряхнул, будто нашкодившую кошку, как она была немного влюблена в него, но по большей части ненавидела. — Дрю, — с этими словами он сам обнял её и позволил обхватить себя, и это было очень крепкое, очень чувственное объятие, как если бы они прощались навсегда. Оба улыбались и слышали как сердца их бьются в унисон. И Одри подумала, что это так странно: обнимать мужчину, которого недавно ненавидела, как еще одного своего старшего брата. Задиристого, драчливого, глупого и напыщенного, но верного, способного испытывать благодарность и любовь. — Ну, удачи тебе. Надеюсь, твоя смерть не будет долгой. — Я ещё успею сплясать на твоих похоронах, засранец. Он больно, но дружески, хлопнул её по спине, и то же самое сделала Одри, на миг всем лицом прильнув к его шее и чувствуя в носу его волосы, после чего они отпустили друг друга. Одри фыркнула. Она также вспомнила, как они стали друзьями — через подколы, взаимопомощь и растущее уважение. Правда, когда это случилось, определить было практически невозможно. — Марк. — Чего? — Передай Стивену, что он мой любимчик. — Ты сегодня режешь словами, — а потом они оба расхохотались, и это был самый громкий и оглушительный смех в её жизни. Хохот Марка забивался в ушах, её собственный звенел в груди, как тысячи колоколов, и между ними, где-то на пересечении двух звуков, возникала ни с чем не сравнимая тоска, как будто и Одри, и Марк лишь сейчас поняли, что лучше бы сходили сегодня прибухнуть в одном из баров в Городе Разбитых Мечт и заснули где-нибудь на свалке после долгого философского разговора о смысле бытия. А когда они перестали смеяться, Одри, сдерживая горячие слезы, пожала ему руку так, словно выясняла, насколько крепкая у него ладонь. — На всякий случай: прощай, босс. — Прощай, боец. Последней, кого она встретила и прижала к себе, стала Рэн. Одри обняла её совсем не как Марка — осторожно, словно та могла разбиться от её прикосновения, она положила руки на плечи барда и дотронулась подбородком до скулы. И только теперь Одри с удивлением отметила, что Рэн была ниже неё. Буквально полтора сантиметра, но каким поразительным и в неком смысле милым оказалось это открытие! — Что бы ни случилось, — отпрянув, но продолжая держать Рэн, сказала Одри, глядя в её бледное лицо. — Ты со всем справишься. Слышишь? Я знаю, в последние дни тебе было невыносимо плохо, но… глупо, конечно, звучит сейчас, но ты со всем справишься. Если я верю в это — а человек я довольно депрессивный, — все сбудется. Рэн слабо улыбнулась, и улыбка лишь подчеркнула красоту её зеленых глаз, в которые словно заточили потянутые тиной зеленые болотца. Те самые, что пахнут природой, собирают вокруг себя цветы самых поразительных форм и животных, светящихся во мраке и способных спрятаться на видном месте. Затем Рэн положила ладонь на её шею, на след вампирского укуса, и Одри повторила за ней, и тогда перед предстало новое, забавное открытие: их обеих отметило клыками Инги. Даже область укуса совпадала — левая сторона шеи чуть ниже сонной артерии. — Спасибо, — сказала рыжий бард, с любовью глядя на неё. Быть может, она видела не только Одри, но и магию, что струилась вокруг неё, подумалось ей. И это не было просто мыслью, ведь Рэн в самом деле видела, как сквозь них и рядом с ними медленными нитями огнями течет волшебство. Голубые шлейфы сплетались с сиреневыми всполохами, алые ручейки, похожие на расплывчатое, будто стремящееся вниз, северное сияние, огибали их кольцами, а синие туманности, напротив, влетали в них и вылетали наружу. И было кое-что странное: серебряные с черными вкраплениями ниточки магии, витиеватым кружевом оплетающие её темя. — Спасибо за эти слова и… и за всё, что ты сделала. Они пожали друг другу руки, и Одри вспомнила, как именно Рэн испугала её при первой полноценной встрече с «Белыми плащами». Рыжие волосы, коими славилась исток, напомнили Одри о Василисе, и она ещё подумала, что это она и есть. А ещё вспомнила её чарующее пение и то, как Рэн, самая мягкая из «Плащей», старалась помочь остальным познакомиться с новенькими точно как она помогала новеньким познакомиться с ними. Рэн подняла взгляд наверх, и её губы почти беззвучно произнесли: — Вороны собираются… Они решили попрощаться заранее, чтобы не терять ни минуты, когда все начнётся, и все они знали: то, что будет потом, это время не для прощания, а для смирения. Одри слышала их напутствия, чувствовала их руки и прозрачные следы губ, видела сквозь мыльную пленку, похожую на запотевшую и эластичную призму, сколько в этих болезненных прощаниях на самом деле любви. Любви, которую они выковали из путешествия, войны и лишений, когда из простых незнакомцев они стали друг другу и спасительными кругами, брошенными в неспокойное море, и в обезболивающее со вкусом кострового дыма и сладких песен. Их ганза рассыпалась. Но умрет ли она покажет одно лишь время.***
Они ещё прощались, а Василиса вместе с Захаррой, словно ненадолго вновь став единым целым, понесли верёвки. Одри и Фриск наблюдали то за тем, как одна идет нарочито медленно, как спотыкается, и все это с замершим в неподвижности пустым красным лицом, на котором, казалось, отпечаталась недавняя истерика, и как другая довольно грубо выходит вперед, тягая весь вес будущих путов. То за друзьями, которые все никак не могли отпустить друг друга и отпустить их — и Одри, и Фриск продолжали прикасаться к друзьям, отвечать им, обещать и отвечать на обещания, но мыслями обе были уже не там. Как минимум Одри смотрела на Захарру и с ужасом представляла, как точно также через миллионы лет Солнце катастрофически близко подойдет к Земле и некогда теплыми ласковыми лучами сожжет жизнь на её поверхности. — Ну вот и всё, — на губах девушки с ножом появилась вымученная улыбка. — Мы прерываем трансляцию шоу «Одри и Фриск спасают вселенную» на неделю и два дня в связи со временной неспособностью одной из актрис присутствовать на съемочной площадке. — И какая причина? — глядя на неё, как завороженная, спросила Одри. — Одной из них, той, что сумасшедшая, взбрело в голову, что она белка. Или птичка. Одри улыбнулась, и получившаяся улыбка была горькой, как йод. Боль от неё напоминала свеженанесенную рану, как будто она взяла метательный полумесяц и медленно и с садистским удовольствием провела им по своему лицу. Одри душила безвыходность их положения, убивало метавшееся в ней желание перевернуть правила игры. Ведь она может сделать нечто такое, что создаст новое, непредвиденное будущее. И ничего не происходило. Озарение не приходило. Только смирение, подкрепленное их общей мечтой о совместном будущем, и сила духа, которая сверкала, как звезда, изгоняющим тени сиянием. Она почувствовала, как при приближении Василисы Фриск поймала её руку и крепко сжала, и Одри накрыло безымянным чувством, заставляющим слабеть мышцы и иссыхать кости. Словно её дух ненадолго вырвали из тела, она тоже покрылась мурашками и утешительно погладила пальцы Фриск своими. Все хорошо, говорила Одри безмолвно, я рядом, я всегда буду рядом с вами. — Ничего не бойся, — произнесла она, наблюдая за тем, как блестят глаза девушки с ножом в свете Иггдрасиля. А потом рука в её руке перестала так жать, выдох тяжелым камнем свалился с груди Фриск, и она расслабилась. Когда Захарра и Василиса подошли, рыжая волчица довольно грубо толкнула Фриск, и та, будто не совсем понимая, где находится, пошла за ней, как пленница. Стоило им оказаться у ясеня, Одри краем зрения уловила движение: это и Харви отвернулся, и Гетти вроде как сделала шаг вперед, и Рэн её остановила, не просто вскинув перед ней руку, а схватив девочку за шиворот и оттащив назад. Затем Фриск обернулась к Василисе, опустила голову и пожала плечами. Она понимала, сделать это необходимо и отступать некуда. И бежать бы она не стала. Ей просто было нужно время. Как его не хватало в Подземелье, так его не хватало сейчас, словно оно беспрерывно утекало в видные одной ей бреши в пространстве. Фриск прижала Одри к себе, уже не испытывая страха: расслабленная, ловящая каждый миг свободной, скоротечной, настоящей жизни, она словно горела решимостью изнутри. И тогда чужое присутствие перестало её беспокоить — так становится не важно, что под ногами мнется тающий снег, а по темени, стекая по шее под одежду, неустанно бьется дождь, если ты наконец нашел то, что искал всю свою жизнь. — Я буду тебя ждать, — прошептала Одри ей на ухо. — А я тебя, — голос Фриск звенел, но звучал весело. — И ужасно буду скучать. Вот, — она отстранилась, сняла с пояса чехол вместе с ножом и протянула девушке. — Возьми в дорогу. Он тебе точно пригодится в бою или просто чтобы повспоминать наши лучшие деньки. И… и всё же я надеюсь, что никаких битв у вас не предвидится, — Сердце сдавило так резко, что Одри забыла, как дышать. И самое поразительное, что этот удар был вовсе не болезненным, а очень нежным, мягким, как касание пера. Одри взяла её нож, прицепила к лямке на штанах и затянула шнурком, дабы он всегда прижимался к бедру, напоминая о важном. Одри долго думала, что подарить взамен. У неё не было ничего, что помогло бы Фриск в её испытании, только память, хранилище воспоминаний о самых прекрасных моментах их жизни, и их было столько же, сколько миров — бесконечное множество. Слишком много для одного человека. Ведь она была счастлива. Ей повезло и с друзьями, и с возлюбленной, и с самой собой. — У меня тоже кое-что есть, — с этими словами Одри взяла её за руку, и между их разумами образовалась связь, через которую одна могла услышать мысли другой. А потом, отрыв в себе целый ворох прекрасных воспоминаний, дающих силу и надежду, раскрывающих то, чего устами не произнесешь, Одри подарила частичку себя Фриск. Воспоминания заструились между ними осязаемой, видимой рекой, у которой были и собственный запах, и вкус, и обеих, точно они оказались в одной хлипкой лодочке во время шторма, эта река захлестнула. Одри отдавала самое лучшее — что казалось незначительным и от того самым теплым и нежным. Тот день, когда она, как влюбленная дура, впервые нарисовала девушку с ножом. Падающую дверь. Истории о маме и Фениксе. Газировку. Фриск улыбнулась во все зубы и открыла глаза. Одри, не отнимая пальцев от её руки, продолжила дарить ей воспоминания, и были там и счастье, и горе, и любовь, и обида, и все они безумным коктейлем вливались в поток чужого сознания и окрашивались в его цвета. — Где ты этому научилась? — спросила она, сдерживая смех радости и набухшие под веками слезы. Она положила вторую ладонь на её щеку и влюблённо взглянула в желтые глаза, что смотрели на неё точно также — с чувством, переворачивающим душу вверх-дном. Отныне улыбаясь искренне и счастливо, Одри убрала руку. Серебряная спираль стала золотой и тотчас погасла. Она не училась. Она знала, как знала способ забрать воспоминания и выпустить самый свой большой страх на волю. — Теперь я боюсь, ножа тебе будет мало. — Напротив, — произнесла Одри и погладила кожаный потертый чехол. — Мне его хватает с лихвой. Секунду они тонули в этих полных любви взглядах, видя там пока несбывшееся будущее и невероятное прошлое. Сердце словно разбухло, ускорившись и намереваясь вырваться из своей клетки, и за спиной словно выросли сильные черные крылья, способные поднять Одри в воздух. Показалось, если позволить себе полностью раствориться в этом мгновении, так и будет — и никто больше их не разлучит. — Од… Одри взяла её руку в свою и, уже не способная бороться со слезами, сказала: — Молчи. А потом, затаив дыхание, каждая сделала широкий шаг навстречу, и их губы прильнули к друг другу в страстном, болезненном поцелуе. Волна теплой дрожи накрыла её, и Одри почувствовала, как девушка напротив сильно жмется к ней, жмурясь и напрягаясь всем телом, но как обычно кружа голову. Нос, вжимавшийся в её кожу, пылающая под кончиками пальцев шершавая румяная щека, соль щекочущей скулу слезы, вжавшиеся в её рот губы, чье прикосновение походило на прыжок в огонь — Одри запомнила каждую секунду, каждое ощущение, от боли, сменившейся слабостью, словно она растаяла от любви, до сладости и слабой надежды. Волосы возлюбленной защекотали горящее лицо, рука сама собой скользнула вперед, сжимая их в кулаке, не давая Фриск возможности уйти, чужая ладонь легла на поясницу, прижимая к себе ещё ближе. Они отстранялись, чтобы вновь сойтись, и Одри, казалось, умирала — она жила в дыхании, в движении своих губ, в бесконечном ощущении единения, когда они вновь и вновь сплетались в поцелуе. Когда они отстранились друг от друга и между ними возникла холодная пустота, точно там промчался северный ветер, Одри вздрогнула — почти сразу они поцеловали друг друга в щеки, размазывая слезы. Фриск панически не хотела отпускать её, как будто если позволит себе и ей разойтись, они обе не выживут и никогда больше не встретятся. Но это и было смыслом испытания, это было их жребием — снова расстаться. Расстаться с друг другом, с друзьями, которые с точно такими же слезами наблюдали за ними, видя в них дрожь, предвещающую крушение столь же чего-то непоколебимого, как самая огромная гора в галактике. Они поцеловались в последний раз, неуклюже, но так осторожно и мягко, что Одри и Фриск забыли, что до этого были и другие поцелуи, более умелые и необыкновенные. Затем девушка с ножом отпустила её, и Одри пришлось сделать то же самое. Они прижались к друг другу лбами, как в последний раз, и Фриск прошептала: — На всякий случай… Прощай. — Прощай, — глухо повторила Одри.***
Тяжелый выдох. Шум вдруг пропал, и наступила поразительная тишина, которой порой невозможно достичь даже за четырьмя шумоподавляющими стенами, в комнате, в которой ничего нет. Подобное безмолвие наступает, поняла Одри, когда ты стоишь в центре страшного урагана, и она верила, что скоро подобная тишина повторится. Если ей суждено найти бурю и отважно ступить в неё, она точно найдет её сердце, и там её будет ждать приятная уху тишина. Все бегали, плакали и нервно смеялись, две девушки завязывали веревки на запястьях человека, которого отбирали у Одри, и все это теперь казалось таким пустяком, что переживания и боль в районе груди притупились, как нож при разрезании твердого хребта. Фриск подняли на низко растущий сук, потом спустились, развязывая веревки и проверяя их надежность, и все это время Одри и её друзья могли наблюдать, как человек, недавно для них невероятно родной, свой, становится чужим — он уходил в другую степь, реальность, где им придется примириться с её новым положением. Одри наблюдала за ней, её губы ещё грел незримый след прощального поцелуя, а руку сжимала крепкая, надежная рука Эллисон, пока на плече покоилась такая же крепкая и надежная рука Генри. Затем Захарра и Василиса вновь взлетели на ясень и принялись вязать на веревках узлы, изящные и хитрые, а веревками опутывать сначала дерево, а потом и Фриск. Спокойными движениями, как акушерки или как женщины, что омывают трупы, они привязали её к стволу. Они пропустили веревки ей под руки и между ногами, обвязали вокруг пояса, обхватили щиколотки, грудную клетку и притянули к дереву. Последней веревкой, видела Одри, ей захлестнули шею, и она не могла отделаться от мрачной мысли, что Василиса затянула узел слишком туго, чтобы давило на горло. Всё это время она слышала, как Эллисон обещала её защищать, и Одри верила каждому слову подруги. Она говорила, что приглядит, чтобы никто её не обижал, пока издалека слышался для Одри голос Рэн: «Вороны собираются, вороны собираются…». И чернильные крылатые твари в самом деле подлетали к раскидистым ветвям Иггдрасиля, тенями случайно упавшего света прячась в листве или плавно, в ожидании чего-то, кружа над собравшимися. Одри вздрогнула, обернулась. Генри смотрел на неё, и его худое лицо замерло в выражении крайней озадаченности. Он хотел бы подбодрить, да как не знал. Зато Одри знала, он с ней согласен в безумии, ошибочности и, хуже того, необходимости происходящего, и поэтому смело перехватила его ладонь и сжала. Ворон собралось уже так много, что Эллисон, Том и, как ни странно, Стивен, который всегда ходил со своей битой, выбежали на открытое пространство и принялись их отгонять, размахивая перед собой оружием. Василиса и Захарра как раз спустились, кратко о чем-то поговорив, и быстрым шагом направились к своим — Василиса к части объединенного отряда, который с минуты на минуту должен был отправиться за Предел, Захарра — к отгоняющим ворон. — Всё будет хорошо, — проследив за её взглядом, сказала Гетти. Она уже достала нож, готовая также ринуться в бой с воронами. — Клятву даю, мы за ней приглядим и… ну… встретимся ещё! А ежели кто-то помрет… — Ты достанешь нас из-под земли, — внезапно тихо рассмеялась Одри. Слова девочки словно сорвали с её сердца каменную оболочку, и теперь она проснулась и увидела нечто помимо Фриск, висевшей на дереве. Она взглянула на Гетти и улыбнулась. — Спасибо, милая, — услышав последнее и выпрямившись стрункой, Гетти отдала честь, как командиру роты, и побежала, ужасно собой гордая, бороться с назойливыми падальщикам. И почти сразу, легко ступая своими тяжелыми ботинками по земле, к ней подошла Василиса. Высокая и мускулистая, она напоминала Одри живую скалу, и при виде неё некая живая точка в груди неприятно подскочила. — Готова? — холодно спросила Огнева, никак будто не интересуясь заданным вопросом. На шее у неё висел медальон, который Захарра пару раз называла тиккером, в рыжих волосах запутались листья и мелкие веточки. Она облачились во все черное, но не тяжелое и не особо лёгкое — практичное, со множеством кармашков, которые она, без сомнений, забила оружием и ядами. — Да, — голос Одри звучал слишком сухо. Василиса криво ухмыльнулась. — Надеюсь, мы все понимаем, что делаем. — Отлично понимаем. Она не могла говорить. В груди Одри напрягался, готовый сорваться в пропасть, трос из сотен маленьких, крепких и жестких, как сухожилия, связей. Они лопались, выжидали, когда же случится то, что должно, чтобы навсегда оставить Одри — связи с друзьями, сплетенные в единое целое, готовились вырваться из неё, как будто мог им помочь кто-то, кто мог бы сделать это с не меньшей лёгкостью, как вырвать древесный корень из земли. Но ничего не происходило, и время тогда стало тянуться также, как и этот трос — трезвоня, постанывая, медленно рвясь. Дверь не открывалась. А вороны, чернильные страшные создания, чьи широкие крылья поднимали нешуточный ветер, все прибывали. И несмотря на это Одри уже жаждала отправиться в самое тяжелое и темное путешествие в своей жизни, желая всеми фибрами души, чтобы мучительное ожидание кончилось. Не показывай страх, услышала она брата, и её глаза резко распахнулись, и свет, что ещё не поглотили вороны, врезался в неё. Голос Харви заглушил хлопанье крыльев и карканье, которые стали настолько громкими и нестерпимыми, что, если не считать, могло показаться, будто ворон здесь тысячи. Не нервничай. Я рядом с тобой, он стоял намного дальше, но его могучая горбатая фигура была легко отличима от царившего в помещении сумрака. Длинное, костлявые существо смотрело точно на неё, и его тупые плотно сжатые зубы выглядели, как попытка ободряюще улыбнуться. Харви резко дёрнул когтем, неестественно вывернув вбок свою рогатую голову, и продолжил: Совсем скоро все случится, и мы двинемся в дорогу. А сейчас просто помолчи и очисти разум. Только так мы сможем живыми и здоровыми выбраться оттуда. Её руку поймала другая рука. Одри обернулась. Это был Марк, и он улыбался ей самой искренней и доброй из своих улыбок. Он вздохнул как можно глубже, не открывая глаз, и его грудь поднялась и медленно осела. Одри почувствовала, как её пальцы невольно сжимают его ладонь, будто выдавливая из неё жизнь, и обжигающее тепло его кожи согрело девушку. — Не нервничай, боец, — сказал Марк. — Порой ожидание страшнее всего остального, и от того важнее самой дороги и её конца. И его должно пережить с честью, — с этими словами он выпустил её руку и, не оборачиваясь, ушел, оставив Одри совсем одну на пороге Ада. Но на самом деле нет. На самом деле к ней просто шла часть отряда Василисы, а с другой стороны, уловив их движение, пошёл Генри, который, судя по всему, до этого коротко поговорил с Томом. Харви двинулся к ней последним. Вальяжно, то бишь не спеша, плавными для столь пропорционально неправильного существа движениями, скользнул он к ним, и вся группа направилась к стене, к которой вела звездная нить. И в этот момент, словно получив сигнал, одна из ворон громко каркнула, расправив крылья цвета беззвёздной ночи, и черным невесомым пятном устремилась вниз, выделывая в воздухе крутую, падающую к корням Иггдрасиля, спираль. Осколки обсидиана, что горели в круглых провалах вместо глаз, отражали белый огонь, лапы, кончающиеся длинными острыми когтями, раскрылись, словно хищные цветы, а из клюва, словно порвавшись на выдохе, раздался леденящий кровь хриплый скрежет. Она приземлилась на сук рядом с ритуальной жертвой, угрожающе распушив большие, похожие скорее на стервячьи, костлявые крылья, и пронзительно завизжала. Одри было уже хотела броситься помогать, не важно как — хоть швырнув в тварь трубой, хоть взобравшись на нужную ветвь, — но тут её резко схватили за плечо и дернули назад. Василиса оттолкнула её, не давая сделать и шага вперед, яростно посмотрела на неё и перевела взгляд наверх. Там ворона, замолчав, внимательно смотрела в глаза Фриск, которая стоически молчала, борясь с неведомыми никому чувствами. Ворона приблизила к ней клюв, с голодным интересом наблюдая за тем, как ужас маской накрывает её лицо, как со свистом вылетает воздух из её пережатых легких. Одри до онемения стиснула рукоять «гента», вся затряслась и похолодела, и хуже всего было не это. Хуже было тихое, несдержанное «Пиздец…», сказанное голосом Генри. Хуже был Джейк, со слышимым, как гром, треском натянувший тетиву — он поднял лук со выложенной в него стрелой и прицелился в птицу. Хуже оказались Эллисон, закрывшая рот рукой, потому что она, как и все остальные, знала, что произойдет дальше, и спокойная Рэн, которая знала, чего не знали другие. — Не стреляй! — взорвалась Василиса, и в этот момент стрела сорвалась с тетивы. Она молнией вспорола густой воздух, разнеся по округе металлический звук, с которым клинок проходится по щиту, и глухо врезалась недалеко от птицы — в тот же момента она закричала, истерически хлопая крыльями, от чего Фриск попыталась спрятаться, опустив, как могла, голову. Ворона выпустила ветку, повиснув в невесомости, щелкая широкого раскрывающимся клювом и блестящими когтями, и её воплю вторили все остальные, и Одри, чтобы не вскрикнуть, зажала кулаком рот. Стая разом сорвалась с Иггдрасиля и перестала кружить над его листвой и собравшимися вокруг его ствола пришельцами, точно вырисовывая в искусственном небе, окрашенном бледно-желтым мертвым цветом, круги и спирали, и бросилась, как единое черное цунами, вниз. — Ложись! Всё оголтело закричали, закрываясь руками, вытаскивая оружие. Одри схватила Рона, первого, кто попался ей под руку, и они вместе рухнули, когда все почти одновременно, будто море, по которому прошлась штормовая рябь, упали лицом в пол. В следующий момент воронья армия вихрем, оглушительным и черным, как кровь и сердце чернильного мир, налетела на них, подняв ветер. Карканье и крылья, превратившееся в рёв рушащихся гор и душераздирающий крик вьюги, оглушили, будто бы вонзив терновые шипы в барабанные перепонки, сознание загудело, задребезжало стеклом. Одри, потерявшей контроль над дыханием, прижимающейся к грязному пыльному полу, казалось — они хотят выцепить кого-то из них похожими на ржавые ломкие сабли когтями, чтобы разорвать и его органами увесить свое драгоценное Древо. Но вот твари метнулись обратно, непоколебимым строем закручивая кольца и знаки бесконечности, и некоторые, в том числе и путешественники, стали осторожно вставать. Вороны разлетелись кто куда, и лишь та, что Джейк недавно намеревался отогнать, осталась на месте. Одри помогла Ореоле подняться, заметила, как чернильной тенью встает перед ними удивленный Харви, успевший прикрыть собой Генри, а потом обомлела — их с птицей глаза встретились, и ничего, кроме смерти, не было в этих холодных кусочках обсидиана. Та каркнула, пару раз поморгав и странно подергавшись, и снова обратила свой взор на Фриск. Никто не знал, как колотилось её сердце в тот момент, как резко мороз проступил на коже в виде потовых блестящих пятен. Лицо потеряло цвет, и по нему, как дождевые капли, потекла влага, медленно скапливаясь на подбородке, щекоча обдуваемую ледяным ветром часть шеи. В груди тогда болезненно стучало не сердце, а неисправный, барахлящий механизм, который неустанно подпрыгивал, намереваясь выдавить грудную клетку, и липкий, по-зимнему жгучий страх сковал её льдом. Ворона начала спускаться, цепкими лапами цепляясь за сук и веревки, и Фриск казалось, что по ней ползает огромная сороконожка. Одри взглянула на Рэн, надеясь увидеть в той помощь, но она и не взглянула на неё. Она следила за каждым движением вороны, как за новым чудом света. Одри дёрнулась, снова решившись на попытку помочь, и снова её схватили — в этот раз Чернильный Демон, в чьих когтях она оказалась, как в капкане. Кто-то понимал, что все это важно, кто-то стремился помочь, но все эти попытки терпели крах. А Джейк перестал стараться. Он сидел на полу, держа, как утопающую, Захарру, которая, напротив, держала его от новых необдуманных действий. И мысленно Одри смирилась. Она упала на колени, хоть и осталась стоять на ногах, и закрыла глаза, при этом неотрывно смотря за вороной, и она приняла и это. — Ну давай же… — Василиса не знала, что происходит, но знала, что это важно, и поэтому ждала, ждала, как человек, знающий, что сейчас его ударит молнией. Ворона перевернулась, когтями цепляясь за веревки, и толкнула девушку головой в бок. Она стала просовывать её ей под одежду, при этом часто распушая оперение и оттягивая крылья назад, словно собиралась прыгнуть — или искала что-то в предвкушении. Фриск поморщилась, изо всех сил борясь с криком, а когда все поняли, что же ворона делала, то по толпе прокатилась волна отвращения — некоторые отворачивались, некоторые корчились, но продолжали смотреть, как ворона, уже наполовину погрузившись ей под кофту, ищет лучший кусок. Одри знала, отворачиваться нельзя, и она сделала все возможное, лишь бы не прервать их с Фриск зрительный контакт, и она послала по той ниточке Силы, что ещё была между ними, слабенькую, как вздох, мысль: «Держись». — О господи! — вскрик Гетти был слышен абсолютно всем — ворона вонзила клюв в бок Фриск, погрузившись в него наполовину, и быстро, на миг приоткрыв его, вырвала из него сочащийся кровью клок плоти, и пусть все это было не видно, все знали по тому резкому движению (удару затылком по стволу, и по сжатым зубам), что произошло. Одри сотрясла дрожь, тошнота подкатила к горлу, стоило вороне с окровавленной мокрой мордочкой вылезти и вспорхнуть в воздух, воздух, который сразу весь пропитался острым, омерзительным запахом крови. Ритуал продолжался. И подходил к концу. Глубоко дыша, Марк обратился к Рэн, которая все ещё смотрела, и в этот раз он отчетливо увидел нечто потусторонне в её взгляде. Словно она спала и видела вещий сон, космический морок, иссиня-черный и бездонный с вкраплениями ярких огоньков звезд, заслонил зелень её очей. Сознание унеслось дальше этой планеты, дальше известных просторов — в край Знания, и это испугало Марка до такой степени, что вмешался Стивен. Он взял контроль над телом легко, как костюм надел, а потом без страха подошел к ней и тряхнул, спрашивая: — Так и надо? — Да, — ответила Рэн. — Кровь — это цена. И все девять дней ворона будет отдирать по кусочку, потому что путь к центру студии не дешевый. Первая кровь всегда открывает дверь. Остальная кормит. Подверждая её слова, птица, не сбавляя скорости, пролетела мимо путешественников, оставив на двери длинный густой кровавый след, словно кто-то толстой кисточкой неаккуратно провел по холсту, хотя Одри показалось, что это та самая улыбка расходящейся в сторону кожи на перерезанном горле. Тогда в стене ясно обрисовалась круглая арка, и серебряное свечение пролилось на семерых смельчаков. Им даже пришлось отступить и закрыться руками, чтобы их не лишило зрения, настолько ярко горело это магическое серебро, похожее на иней, покрывающий стекла суровой зимней ночью. Но не все увидели его — те другие давно смотрели в иную сторону, туда, где оставались их друзья. Прозрачный чистый свет магии покрывал чернильного монстра, делая видимыми множество изъянов его морды, свет падал и на черные волосы его сестры, делая их серебряными, и на морщины и глаза старого человека, который прошел столь долгий путь, чтобы в итоге оказаться здесь. Одри оглядела Марка, Эллисон, Тома, Рэн, Гетти и Джейка и Фриск — друзей, которых оставляла позади. Рядом с которыми должна была закончить это путешествие. Которых бы оставила, если бы они сами согласились, если бы обстоятельства были иными. Она смотрела на людей, с которыми прошла огонь и воду, чтобы придти сюда. Тогда она одной рукой взяла Генри, а другой Харви, и они втроем переглянулись. Генри думал о Захарре, девчонке, с которой у них образовывалась забавная и странная связь отца и дочки, и о Гет, которая так его раздражала, но так полюбилась своим своеобразным юмором. Харви думал о Рэн, которая всегда была с ним добра, об Эллисон, которая никогда его не боялась и всегда могла, чуть что, взобраться ему на спину, о Фриск, удивительным образом ставшей вторым авторитетом после Генри. Одри думала обо всех и сразу, и уже не имело значения, с кем она хотела семью, кто был ей подругой, кто стал ей наставником, ради кого она бы пожертвовала жизнью. Все они стали жизнью Одри, и о всех она по-разному тосковала и скорбела, но боль от тоски была одна. И каждому стало ясно: скоро Ключи будут найдены, и все закончится. Одри поправила ножны для «гента» и чехол с ножом, затянула лямку наполовину пустого рюкзака, к которому приделала свернутый в тюк спальный мешок. Она посмотрела на свою ганзу с любовью, затем послала одному особенному, раненому, истекающему кровью человеку последний зов и сказала Чернильному Демону: — Ты готов? — Всегда. И они вошли в серебряный огонь.