Тройная доза красных чернил

      Одри вытащила из подсобки свою детскую кроватку, которую Джоуи, чтобы всегда помнить, какой была крохотной его дочка, глядя при том на неё взрослую, перевез в Бостон. Она стряхнула с одеяльца пыль и накрыла им Бенди, не без труда уместившегося в кровать из-за его непропорционально большой головы. Удивилась, но не более, когда обнаружила на нём темные следы, словно однажды по кроватке прошлись огнём… И направилась на чердак.       Блик кончился. Обоженная ладонь дымилась, острое ощущение, точно ей только что взорвали голову, продолжало жить в ней.       Дыма было столько, что, казалось, он заполнил не одну конкретную комнату, а весь мир от ядра земли до темных небес, и ощущение пространства расширилось, будто она находилась одна в огромном, пустом измерении тьмы. Одри стояла посреди мрака, движущегося, медленного, живого и вечного, как если бы он был напряженно дышащим нутром огромного чудовища, и она не испытывала страха. Когда она проснулась, ей показалось, что сон лишь продолжался, и был он спокойным и тихим, не то что первый, исполненный волнения. Наверное, подумала она, и Темная Пучина, и Генри с Харви, все оказалось сном.       А потом она увидела, как в вихре теней Генри отважно дерётся с черными, худыми, как высушенные трупы, фигурами, и его клинок словно раскален в необыкновенном фиолетовом пламени. Он бесшумно кричал, рассеивая их тела чернильным туманом, в глазах полыхала ярость, пол ногами, поблескивая, хрустели осколки — и отскакивало что-то ещё, маленькое, разноцветное. Тени тянулись к его ногам, теснили — и он не позволял, нанося все новые и новые удары, не давая им добраться до того, что там лежало. Она увидела и Харви, которого, кидая, как тряпичную марионетку, древняя сила подняла над землей, прямо над алтарем, окруженным красной оккультной пентаграммой, терзали существа из тьмы — тысячи рук и безликих голов с распахнутыми в крике широкими ртами. Он рвал их, как рвался к свободе, брыкаясь, визжа и извиваясь, будто щенок, угодивший в сети, и Одри почти услышала, как он кричит, обещая быструю, отвратительную смерть своей обидчице.       Боль стрелой прошила затылок, и Одри, пошатнувшись, зажмурилась. Все закачалось, некая дыра, оставленная в душе после боя с Тёмной Пучиной, запульсировала, изнывая от тоски и равнодушия.       Ты проснулась? Словно забыв об их коротком сражении, промурлыкала Темная Пучина. Одри затошнило, снова качнуло в сторону, и затухающим, раненым сознанием она подумала, что хочет плакать, а ещё — домой, в то теплое, придавшее сил, чтобы спастись, воспоминание. Тьма заметила её слабость — и Одри почувствовала это, и острая боль вонзилась в самое сердце. Боль от осознания, что ты больше не можешь бороться. Что ты устал. Слишком рано, дорогая моя… слишком рано… тебе нужно поспать ещё немного… Одри застонала, вновь взглянула на дерущихся. Просто… усни…       Одри вспомнила, как Генри однажды с улыбкой посмотрел в глаза Захарры и наконец произнёс: «Я великолепен». Вспомнила, как Харви рассказал ей, насколько жизнь, на самом деле, бесценный дар и как сильно он хочет жить, жить, радуясь этому дару. Она вспомнила видение, пришедшее на глубине океана пустоты, и снова разглядела во мраке своей души ясный взор, заботу, которой покрывали её испачканное лицо руки родного человека. И оцепенение, как корочка камня, стало трескаться и ломаться, произнося её собственным голосом: «Я существую, я существую, я существую…». А Темная Пучина приближалась, будто клочок дыма, отлетевший со взорвавшимся поленом из сильного, жаркого огня. Холодная, мертвая, иная, она двигалась к ней, с лёгкостью разорвав цепи, которыми Одри её сковала в своем воображении, и она тянула к ней руки навстречу.       Умри навсегда… и будь со мной…       Генри закричал. Закричал так громко, так пронзительно, что тени, обложившие, покрывшие душу льдом, разлетелись вдребезги, и девушка проснулась:       — Одри!       И тогда она кометой направила всю силу, что смогла найти в себе, в Темную Пучину, и резво вылетела в реальный мир, отпрыгивая. Она поймала на лету свой «гент», ударила наотмашь и услышала, как звуки накрывают её, врываясь в сознание.       НЕТ! Удар вместил в себя столько силы, будто она ударила по-настоящему, по-настоящему и сильно, как она мечтала ответить своим обидчикам. Но Одри вновь обрела их, каждого из них, будь то мальчишка из первого класса, тот, прошлый Харви, или любой из потерянных и мертвецов — все в лице Темной Пучины напали на неё, не оставив Одри выбора. Удар, как арбалетный болт, пролетел мельчайшее расстояние, и все, что удалось Одри, это увидеть, как сжиженная, пылающая мыслью Сила врезается в неё, не принося вреда, словно тварь была живым дымчатым щитом, глушащем каждое прикосновение к ней. Она распростерла руки, хищно оскалилась, её мир на мгновение наполнился другим существом, но и то развеялось, сраженное мраком — тварь лишь покачнулась, поглощая и в обмен отдавая удушающий, невообразимый мороз, что струей неостановимого темного ветра полетел на Одри. Одри тогда снова отпрыгнула, подумала, обращаясь к Шепчущей: Если ты так сильна, почему не можешь убить меня?       Темная Пучина улыбнулась, и та улыбка, увиденная на её расплывающемся и изменяющемся лице, заставила содрогнуться в испуге. Сердце Одри подпрыгнуло, когда она встретилась с этой ухмылкой, с этим насмешливым взглядом переливающихся чернилами глаз. Генри нанес новый удар, увернулся, упал, упал нарочно, уходя от следующей атаки — и протянул руку к Ключам. Харви наконец высвободился, словно отрывая себя, как часть плоти, от беспорядочного движущегося вихря, подобного всем бурям, видимых в его жизни, и он, рыча, неуклюже упал на плечо совсем рядом с Генри.       Если жертва не сопротивляется, в чем толк? Одри бросилась в атаку, и металл её верной трубы прошел сквозь сотканную из тьмы холодную фигуру, и Одри, как пушечное ядро, разорвавшее тонкую шаль, пронеслась сквозь неё. Пронзительный ядовитый смех взорвался в её ушах, в каждой клеточке тела и в каждом, каждом атоме студии. Точно она вся была ртом, глоткой, в которой рождаются звуки, и тот хохот услышали тогда все, включая и сражающихся на поверхности, и напоминал он землетрясение. Будто друзья только-только освободили Зло, и теперь оно стремилось наверх, к воле, празднуя освобождение. Ты же не знаешь, да? Ты же не знаешь и половины секретов своего горе-папаши и всех, с кем тебе пришлось иметь дело. Ты думаешь, почему он отказался идти с тобой? Потому что он боится меня. Меня все боятся, ведь я знаю их маленькие мерзкие секреты! И я знаю твои секреты, милая моя, включая самые тошнотворные и запретные! Ради чего, если не этого, немного с тобой поиграть?       Ведь она всегда была с ней. Как заботливая мать, как самый преданный в своем садизме мучитель. Чернильный ангел-хранитель с одном извращенным желанием убить, поглотить, обладать. Потому что Джоуи обещал ей, а потом забрал общение. Потому что она ненавидела её отца больше, чем других живых, подумала Одри. Потому что Темная Пучина не просто хочет убить её — ей важно насладиться истязаниями, но не только Одри, а ещё и Харви. В этот момент, когда мир снова ненадолго остановился, увязнув в черной вязко смоле, она задумалась, но о чем-то, понять наверняка не смогла, будто хотела и не могла проникнуть в собственную голову. Одной стороной своего «я» она наблюдала за Генри, на миг подхватившего алый, рубиновый Ключ, лежавший под собой, встал — и упал, сраженной болью, и его беззвучный вопль оглушил Одри. Одной стороной своего «я», она видела как тот падает, как вместе с ним, падая в бездну, исчезают чувства. Генри рухнул, визжа, держа дымящуюся, ошпаренную руку целой и здоровой…       Ключи. Она взглянула на Ключи, возле которых распластался Генри. Харви попытался доползти до них, прикоснулся к железному, такому обычному, угловатому, будто ковали его как часть оружия — и его коготь отскочил, а тело содрогнулось во внезапной, выкручивающей наизнанку вспышке агонии. Словно их разумы соприкоснулись, Одри уловила призрак той боли, заставившей грудь демона вытянуться вверх, а спину до хруста изогнуться, как если бы между лопаток ему воткнули раскаленный стержень.       Вот тебе первый секрет, Одри Дрю, произнесла Темная Пучина. Часовые Ключи — это не просто артефакты, за которыми все гонятся. Именно об этом хотел сказать тебе отец. Он же приходил к тебе, совсем ненадолго, дабы попрощаться? О, я вижу это по течению твоих глупых мыслей… Он приходил сообщить, что выбор есть, его лишь нужно найти? Но старый дурак ошибся. Как не было выбора у ключников, кровь которых впиталась в их Ключи вместе с их агонией, так и у вас никогда его не было! Не дослушивая, Одри бросилась к друзьям, и мощный порыв шторма снес её, до хруста ломая ноги, и она отлетела прочь, как листик, пойманный крыльями обезумевшего, быстрого ветра. Словно тот же лист, но железный, она упала на спину, прокатилась назад — и встала, кем-то, как марионетка, поднятая. «Гент» рассек воздух и врезался в столб дыма. Уворот, желтый свет — и снова ничего. Одри била бестелесную тьму, и все, куда бы она ни обернулась, как бы ни извивалась, пытаясь достать своего врага, оставалось неподвижным и мертвым. И слышался веселый, радостный смех из пересохшего нутра деревянной фигуры над алтарем.       Они оба её знали. Для них обоих она имела множество ликов, и каждый имел непосредственную власть над ними. Она была частью их обоих, как кровь, как кожа, как Смерть, тенью следовавшая за ними со дня рождения каждого. И от неё уже поздно бежать. Но, увидев, как тьма поглощает Одри, будто создавая из себя кокон вокруг её трепыхающегося, наносящего удары тела, Харви от чего-то не испытывал ужаса. Это были отчаяние, детская обида от того, что он не может даже нормально погибнуть, некий страх, что, если он сейчас не встанет, то уже никогда не сможет — и, соотвественно, никогда больше не поговорит с сестрой, не позволит ей заглянуть в свое сердце. И потому Харви, найдя в себе ещё немного сил, оторвался слабыми лапами от земли и полетел вперед, как камень, брошенный из рогатки, и промчался рядом со сражающейся Одри.       Не стоит бояться, молодые Дрю. Смерть, это не то, от чего нужно бежать, ибо лишь она открывает истину, её ледяное касание рукой скользнуло по плечу, и Одри, размахнувшись, развернулась. Харви клацнул зубами у неё за спиной, отгоняя вертящийся, как заточенное в ураган расплавленное черное стекло. Генри встал спина к спине, Одри ощутила это, прижавшись ненадолго к его теплому боку, раскрутилась — и во вращении увидела, как тот сражается другой рукой, обожженную прижимая к груди. Они дрались вместе. Словно единое целое. Когда-нибудь мы все умираем. Смерть неминуема, как рождение, ибо и то, и другое есть производные от Судьбы. Также как не суждено вам пережить бой со мной, так не бывать будущему Шута стать правдой! Ах, Одри, если бы ты знала, что он задумал… если бы знала, как он на самом деле относится к тебе и кем считает, ты бы сошла с ума. Но Спасителя не будет! БУДУ ТОЛЬКО Я!       Последние слова врезались в неё, как стая болидов, сверкающих, прилетевших из самых отдаленных уголков страшного космоса, и удар, с которым они сбили её, показал я сокрушительным: разум, тело, все, что было Одри, треснуло и сломалось.       В ней росла тьма — чистая, хаотичная, при том пугающе спокойная. Она была похожа на повторяющийся звук, с которым гроза сотрясает небо. Приятный шепот дождя — и рев грома, — приятный шепот дождя — и рев грома. Она заменяла каждую клетку собой, трансформировала ум. Одри умерла на этом полу, но душа ещё билась, захлёбываясь в тенях. Она подумала о Уилсоне, который перерезал горло Тэмсин из-за Одри, о Василисе, перебившей десятки людей, лишь бы её добыча не забывала о присутствии охотника, о всех, кто отнимал жизни только от того, что хотели заставить Одри страдать. Теперь Фриск не стало. Или она ещё есть, но она в их плену, и они издеваются над ней, доводят до безумия, и милосерднее было бы убить её.       «Сбросься вниз. Ты ведь все равно больше ничего не сможешь, — Одри закрыла голову руками. Навязчивые мысли, произносимые ею самой, вернулись, как падальщики на запах свежеубитой дичи. — Если ты не можешь отомстить за её смерть, тебе лучше умереть вовсе. Если тебе не хочется спасать её, тебе лучше умереть — такая верность и гроша ломаного не стоит».       — Нет…       «Сделай это! Ты же всегда хотела только одного — прыгнуть во тьму и утонуть в ней, не так ли?».       — Я просто… очень устала.       Она вспоминала, как тьма захлестывала её, заменяя собой дыхание и бег крови, сердцебиение и чувства, с помощью которых она познавала мир. Как вирус, та приходила вместе с женщиной, рисуемой в трансе, и медленно и со вкусом убивала Одри, как удавка на шее, как отрава в глотке. Она не понимала ни слов о Спасителе, ни о Шуте и отце, все путалось в отвратительно пахнущее, как размокший уголь вперемешку со сгнившим мясом, месиво, и Одри снова погружалась туда, в океан пустоту. У него было берегов, не существовало дна, и состоял он из страхов, потайных желаний, всех теней и демонов, населяющих души сломленных, сдавшихся людей. Прыгни — и все кончится. Перестань бороться, сопротивляться — и тьма обнимет тебя, обласкает и примет, как свою, по-настоящему свою…       Удар. Треск. Хруст. Как пешка, слетевшая с доски из-за буйного игрока, Харви перевернулся в воздухе и рухнул, и усеянное шипами щупальце вгрызлось в его ногу и потянуло к себе — его, повизгивающего, с переломанными костями. Генри разрубил дымчатое скользкое существо напополам, и оно взвилось, взревело, обратившись чернильной гадюкой, и при попытке задеть её мужчина случайно ударил по Ключу. Тот, маленький и бронзовый, закрутился в полете над их головами, и Харви в последний момент удалось разорвать когтями существо, отправившееся наперехват. Отчаявшаяся, постепенно утопающая в болоте из чернил и крови, Одри прыгнула к Ключам, о которые и обожглась, промчавшись по ним спиной и на мгновение зацепив хрустальный, самый маленький и красивый из шести. В тот момент она успела разглядеть их более детально, и отметила, до чего же они разные — а потом, перекатившись, «гентом» ударила сперва вылезшую перед ней безликую тварь, затем Ключи, дабы они разлетелись в разные стороны.       Снова удар: тварь прыгнула на спину, обхватив руками и ногами туловище, и Одри закричала, стараясь скинуть её с себя. А они вес лезли, лезли и лезли из колышущейся тьмы, будто слетевшие на запах мертвечины стервятники. Они хватались своими ледяными липкими пальцами за шею, за обнажившееся под порванным рукавом плечо, за лицо, царапая его, будто сдирая с него кожу. Лишь промедление, с которым в сердце проник, скрывая движения, такой же ледяной ужас, позволило Одри использовать спираль. Во вспыхнувшем, как ядерный взрыв, желтом огне промелькнули тысячи искореженных лиц и пустых черных масок, на которых не было ни глаз, ни ртов, и Одри выпрыгнула из темноты, как лучик света — из-за туч.       Харви, я иду!       ОН ТЕБЯ НЕ СЛЫШИТ! Чернильный визжащий вихрь теней набросился на неё, точно та же гадюка, лишь с обезображенным женским лицом в центре, будто голова, пытающаяся вырваться из огромной овальной куколки из тумана. Не зная, откуда взялась в ней эта ловкость, Одри отскочила, выбросив ногу в сторону и перекрутившись в воздухе, будто заправская балерина, и тварь, отскочив от чернильного круговорота, как отрикошетившая пуля, полетела в атаку. Достала нож, закрылась им и горящей желтым рукой, встала на пути летящей на неё Тёмной Пучины — и, будто камень в реке, рассекла её на два потока. И оба обсидиановыми языками пламени снова бросились на неё. НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ УСЛЫШИТ!       То, как она сражалась, было выше её сил, однако та часть Одри, собранная, желающая сберечь и себя, и все остальные, заставляла её двигаться в танце металла, света и тьмы. Но она слабела. Крупица за крупицей сияние покидало её, и Темная Пучина пробиралась все глубже в неё. Удар, удар, удар, и каждый вес слабее и бессмысленнее — они чесали воздух, минуя несуществующее и прозрачное Зло, как если бы старик, находящийся наполовину во Смерти, стал размахивать руками, стараясь отогнать эфемерное. Отчаяние подбиралось к груди, слезы — к горлу. Ключи звякнули под ногами, по одному она прошлась, испугавшись почти до обморока, что тот сейчас расколется, и за тем уже последовал ответ — боль, подобная боли от клинка, гвоздем вонзилась в живот и отбросила Одри.       Никогда больше не услышит…       Генри крикнул: закатай рукава, бери Ключи! Харви нанес удар бесформенной груде чернильных мышц, но его лапа увязла в дыму, а вторую, точно Темная Пучина намеревалась разорвать его — лоза, резко дернувшаяся назад. Увидев Одри, встретившись с ней взглядами, мужчина все понял и направился на помощь. Одри хотела крикнуть ему этого не делать, но было поздно, ибо как таран Темная Пучина боднула его в бок, разбивая ребра. Огромная, обретшая облик слепленного из черной глины быка, та врезалась в маленького человека, и он грохнулся в нескольких метрах от неё, совсем рядом с бронзовым Ключом.       — Что со мной случилось? — задыхаясь в рыданиях, которых не случилось, спросила она.       То, что должно. Твой путь было невозможно изменить с того самого момента, как ты вошла в лифт вместе с Уилсоном. Когда все теряешь, ты превозносишься. Тебе было нужно превознестись. Все это… твоя судьба.       — Я не хотела этого!       Заткнись. Мне тошно слушать твои пугливые визги!       Он мысленно схватил её за горло и с силой, немыслимой для человека, отшвырнул от себя, так что Одри потеряла даже тот частичный контроль над телом, какой у неё был. Демон швырнул её, выкинул, как какой-то мусор.       Страх делает тебя слабой. Из-за него ты проиграла!       — Я думала… — Одри поняла, что она все дрожит, плача без слез. Снова пугаясь. Не в силах убить в себе этот страх. — Думала, ты спасешь меня. Я думала… мы могли…       Он посмотрел на труп у стены, и Одри показалось, будто внутри неё все окаменело, как и те непролитые слезы внутри них. Все стало твердым, серым и неважным.       У тебя не было выбора. Никогда.       Перед глазами плыло. Вялой, отказывающейся работать рукой Одри сжала рану под порванной повязкой, сделала вдох неподвижного, тяжелого воздуха. Стала вставать, пытаясь не тревожить боль, засевшую в животе, и с каждым движением Темная Пучина распространялась по её жилам вместе с кипящей черной кровью. Одри чувствовала её в себе, её когти, сомкнувшиеся на осколке справедливости, и холод — удушающий, мертвый холод, пришедший вместе с чувством кромешной безнадежности. «Генри… Генри…», — повторялось, как заевшая пластинка. Харви… Харви… где же он?.. Куда пропал? Все плыло, время растягивалось и лопалось, как пузыри… Нет. Вот он, Харви. Он в одиночку дерётся с лозами, с его желтых тупых зубов стекает слюна, окрашенная в цвет демонической крови, и туман развевается, как рваные плащи, от взмахов его передних лап. Генри не видно — все ещё в темноте, за завесами дыма. И сердце поет от радости и сжимается от страха, ведь брат жив, а куда пропал друг, жив ли вообще, оно не знало. Наблюдая за Харви, Одри удалось встать, покачиваясь от тяжести, которой налились ноги, и она стала упорно, вопреки мольбам тела, двигаться к нему.       От силы падения кровь потекла по лицу, в носу забился запах соли. Рука вытянулась в направлении демона, храбро воюющего с Темной Пучиной, и любовь тоненьким хилым ростком продралась из терний к звездам. Звезды… Луна… Как они далеко. А братец, её жестокий, но любимый брат, здесь, и нет смысла помнить его прошлое. Я иду, хотела сказать она ему, и люблю тебя, поэтому спасу. И она бабочкой устремилась к нему, втекла в его чернила, и они объединились во вращающемся колесом пространстве. Одри металась по маленькой, сжимающейся комнате, которая, без сомнений, была комнатой Харви из детства, и стены очень быстро сужались, потолок — падал.       Ты не моя королева! Кровь ручьем стекала с разорванной в клочья морды. Я сам вершу свою судьбу! Я повелитель чернил!       Глупый мальчишка! Здесь нет ничего твоего! А то, что ты считаешь своим, ложь! Все это будет уничтожено, я лично об этом позабочусь!       Он развернулся, змеей обвился вокруг неё кольцами, сжал — и порвался, словно алюминиевая цепочка, не выдержав напора. Тьма распространилась по всей комнате, нахлестывая на Харви, вставшего к ней боком, как прибой, и он ответил, прежде чем прыгнуть в новую убийственную атаку:       Зато я не один! У меня есть друзья! Я научился любить, В ОТЛИЧИИ ОТ ТЕБЯ!       Ну и где же они?       Как оказалось, неравная борьба велась и здесь, в чертогах разума, и, видя, как Темная Пучина напирает на Чернильного Демона, раздирая его спину когтями и оттягивая за рога голову вниз, к заостренным, как пики, огромным карандашам с ярко-красными грифелем, Одри в начале растерялась. Страх тогда побил все шкалы, которыми некогда измерялся, разнес в щепки её четкое, прямое «я», и придал сил на бросок. Одри кинулась на помощь, не видя перед собой ничего, кроме перепуганной морды демона, и её нож глубоко вошел в хаотичное, сплетенное из черных лент тело без ясной формы, как в облако, из которого вдруг показалось кричащее лицо. Когти разжались, облако вместе с Одри метнулось в окно, в другое воспоминание, и они, разбивая зеркала, промчались через целую гамму чувств и воспоминаний, от любви до печали, от первого слова до недавно случившегося обморока Одри из-за Ключей.       Как упавшие вместе, в объятии злейших врагов, они пролетели, держась друг за друга, сорок лет за две, три секунды, и все это время, пока Темная Пучина не осознала, что происходит, Одри пыталась проникнуть в её мысли. Но когда, казалось, почти удалось, тварь издала неистовое рычание и отодрала её от себя с лёгкостью, с какой с руки срывают мокрый лист, и врезалась со всей силы. Она фактически рассеялась в потоке Силы, и тем не менее, даже потеряв контроль над ситуацией, Одри удалось зацепиться за своего врага. Они вернулись обратно и закружились под потолком серебряно-черным кольцом. А потом, отшвырнув наконец Одри, Темная Пучина взорвалась:       НЕТ, МЕРТВОЕ СОЛНЦЕ! ТЫ НЕ ПОВЕЛИТЕЛЬ ЧЕРНИЛ! И ТЫ НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ ВЛАСТЕН НАД СВОЕЙ СУДЬБОЙ, ИБО ОНА В МОИХ РУКАХ, КАК НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ ВЛАСТЕН НАД СВОИМ СЕРДЦЕМ!       Темная Пучина разбила остатки стен, что ещё держали её рассудок живым, здоровым, в отдалении от остального мира, и теперь, когда с неё содрали кожу, когда её мясо и кости обуглили и разорвали острейшими, как бритвы, изогнутыми когтями, Одри закричала. Она кричала, потому что её выдернули из тела, как недоразвитого птенца из яйца, открыв проход в её голову бесчисленному воинству тьмы. Заточив девушку в себе, Темная Пучина терзала её, кусала, выдавливая вопли и сладкое, исходящее паром Серебро, и Одри ощущала себя, как обезумевшая птица, крыльями оказавшаяся между молотом и наковальней. Темная Пучина била её, ломала, и бичом, и кувалдой в её лапах были воспоминания, мысли, сомнения. Разум Темной Пучины обвивался вокруг разума простой никчёмной смертной, и она ничего не могла с этим сделать…       «Пожалуйста, уйди из моего сна, — взмолилась она. — Я хочу спать, я очень хочу спать…».       Скоро ты будешь спать вечно. Тебе врут. Ничего хорошо не будет. Я ждал… столько времени! — зарычал Чернильный Демон. — Заточенный в другом теле, как букашка, угодившая в паутину, униженный вами, но терпящий ваше присутствие, ваше несбыточное желание обрести то, чего ни у кого из вас никогда не будет… И ТЕПЕРЬ Я ЗДЕСЬ. Я ОТОМСТИЛ РЫЦАРЯМ. ОТОМЩУ И ВСЕМ ОСТАЛЬНЫМ. НО СЕЙЧАС СДОХНЕШЬ ТЫ.       Все его презрение обрушилось на неё. Несбыточные мечты, глупость, вызванная излишней добротой и присущая всем, кроме Демона — все это вызывало в нём отвращение. Само существование Одри претило ему.       Знаешь, когда ты умрешь, все только спокойно выдохнут. Ведь счастье, которое ты им всем так искала — оказаться подальше отсюда, от источника всех их проблем… Его слова вонзились в сердце девушки раскалённым обломком металла, и она будто упала, сраженная сказанным. Одри замерла. Она всегда знала об этом, но боялась говорить себе. Боялась, что тогда окончательно потеряет желание идти вперед. Ты все ещё маленькое пятно чернил, — продолжал Чернильный Демон, облетая её с разных сторон. — Ты теряешься, как ребёнок, когда люди, что сильнее тебя, втягивают тебя в конфликт, к которому ты не имеешь отношения. Боишься сразиться и разорвать врагов в клочья. Ты — ничтожество. И я буду… СЧАСТЛИВ, КОГДА ТЫ УМРЕШЬ.       Отбиваться не имело смысла, и все же Одри брыкалась. Слабо, слабо, как будто из неё выкачивали кровь через рану на шее, не понимая, зачем бьет и кого бьет. И все-таки, ещё жило в ней нечто свободолюбивое, цепляющееся за жизнь до последнего. Оно и было её стержнем, за который она держалась даже кончиками пальцев, даже ниточками Серебра. Оно говорило: нужно жить, ведь иначе ты умрешь самой ужасной смертью. Однако глаза закрывались, и темные ледяные руки с крючковатыми скользкими пальцами стали затаскивать её в могилу, столь же медленно, как мучитель проводит кривым осколком стекла по самым интимным участкам кожи.       Существо, стоящее у вас на пути, коварно и жестоко. Оно управляет чернилами, потому что оно и есть чернила, каждая попавшая на твое лицо капля, каждая река, ревущая за этими стенами. Шепчущая… она знает все наши страхи, ибо она и есть страх. И она знает нашу семью, Одри, и это самое страшное — она знает все, что сделал каждый из нас. Оно хочет заполучить тебя, забрать в Место Мертвых Огней. И для этого Шепчущая сделает все. Даже скажет то, что тебе вовсе не хотелось бы услышать. Она соврет, дабы сделать больнее, или скажет неприятную правду. Её стоит остерегаться… однако не стоит бояться.       Закопанные во мрак мертвецы поймали её, хватая её за воротник и дёргая за волосы, и она чувствовала, как ледяные, пахнущие землей руки пробираются под кожу, тянутся к лицу. Вокруг было так темно, слишком темно, и по краями сознания прокатилась неважная, бесполезная мысль: раньше ей казалось, она знает о страхе все, но как же она ошибалась. И очередное видение — отцовской взгляд, его прозрачная рука на щеке…       Твой отец испугался того, что ты можешь сделать, и он предпринял попытку искупить свой величайший грех. Осознав, кого он создал с моими силами, ОН РЕШИЛ ТЕБЯ УБИТЬ! ДАЖЕ ОН! ДАЖЕ ДЖОУИ, СУКА, ДРЮ ЖЕЛАЛ ТВОЕЙ СМЕРТИ!       Тишина, тишина, тишина повизгивающая, как комарик над ухом.       Что?       Перестала дергаться, как омертвевшая, нашедшая покой, и куда-то пропала, оказалась слишком далеко от бушующей вокруг битвы и от самой себя, что забыла, кем является. Перед ней появился призрачный облик отца: его добрый взгляд, его озорная насмешливая улыбка… А потом странное, ненормальное, безудержное видение, обжигающее кожу не хуже холода: пламя, всюду пламя, и оно совсем близко, а она слишком маленькая, она не умеет толком ползать, не то что ходить, и выбраться из колыбельки даже речи нет. Её толкнуло вперед, из огня в полымя, из ночи во тьму — тяжесть на миг спала с век, и протяжный, хриплый вой вылетел из неё, когда она поняла.       Хотел убить, убить, сжечь живьем!       Новый блик: дым прожигает глотку, слезы текут, застилая взор, отчаяние, такое всеобъемлющее, нестерпимое, что хочется исчезнут там, откуда она пришла, если б только она, маленькая и очень глупая, где это. И от того она ревела громче и громче. Хочется к папе, папа поможет, но папы нет, он бросил её умирать в пылающем аду. Огонь пожрал шторы, прикоснулся к прутьям колыбельки, игрушки, висевшие над ней, обугливались от вибрирующего, тяжелого, как каменный валун, воздуха… Одри зарыдала, пропуская через себя боль, о которой никогда не могла и помыслить, и эта боль не освобождала, не заставляла душу страдать — она просто разрушала, унося желтую душу в цепкие когти смерти.       А теперь, будь так добра, сдохни! Темная Пучина давила все сильнее, чтобы мерзкие твари затянули её внутрь. Одри вырывалась, но не от страха, а от боли от предательства, от невыносимого жара, которым хлестал её охвативший детскую пожар. Но она была сильной и топила Одри в болоте мертвецов с таким сосредоточенным удовольствием, с каким люди избавляются от самых отвратительный дел, после которых их наконец ждёт спокойствие. Ты ошибка в уравнении. Погрешность, существование которой может поставить на кон существование всего мира. Вот что сообщил ему Шут! Вы все, чертовы аргонавские ублюдки, с тем же успехом можете всех уничтожить, ведь вы приведете Рагнарек к исполнению также, как армия Астрагора! И Джоуи решил избавить вселенную от тебя и рассчитывал также поступить с остальными, если бы этот пидорас не вмешался! Одри больше не могла орать, она провалилась уже слишком глубоко, чернила заливались в нос, стекали в горло. А в них по-прежнему ждали мертвые, и наконец ледяные руки зажали ей рот, накрыли глаза. Темная Пучина добралась до неё, им мало убить её, она хочет, чтобы она мучилась, хочет убивать её снова и снова.       И тут появился Генри. Обагрённый чернилами клинок поймал росчерки живых теней, блеснул неизвестно откуда взявшимся оранжевым светом, из распахнутого рта звучал долгий боевой клич. И его длинный клинок косой, косящей пшеницу, рассек тело Темной Пучины, и оно рассыпалось на струи дыма. Тогда же все и кончилось. Одри упала неподалеку от Ключей, и Генри отодвинул их. Всегда приходящий на помощь. Всегда… всегда готовый спасти. Одри горько расплакалась, оказавшись в теплых руках друга, и тот сжал её, поднимая.       — Всё хорошо, милая, я рядом, я рядом, дыши… — шептал он, беспорядочно трепля её по лохматым волосам, сжимая спину и прижимаясь носом в плечо. — Тссс…       — Генри, Генри, мой папа… — она не могла говорить: голос тонул в вибрирующей, клокочущей глотке.       — Скоро все это кончится, — пообещал он и отхватил её лицо руками. Должно быть, сейчас он видел перед собой не ревущую, разбитую Одри, которая в одночасье перестала быть собой, проживать эту жизнь. Ведь она находилась в далёком прошлом, в центре непостижимой тайны, захватившей каждый нейрон её потрескавшегося, сломанного, больного мозга. Не было битвы, не существовало Иггдрасиля, не имели значения раны: там, в пламени пожара, горела её комната, и там могла сгореть она сама… Потому что отец собирался убить собственную дочь. Нет, Генри видел человека, сдавшегося слишком рано, нужного ему, как нога, рука, глаз. Нужного, как боец, который поведет его в новый бой или которого он сам туда поведет.       — Папа… — выдавила Одри и разревелась. Будто она назвала папой не Джоуи, а Генри, тот прижал её ещё сильнее к себе, и тогда, кажется, позабыл о безумии вокруг.       — Мы должны идти. Твоему брату… всей ганзе нужна помощь… — Генри заключил её лицо в круг своих широких, грубых рук. — Посмотри на меня и вспомни, кто ты! — но она не могла. Мир сгорал в огне. Темная Пучина желала её смерти. Отец желал. Шут желал. Все, даже те, кого она теперь считает семьей, недавно намеревались прикончить её, и только Генри и Фриск по-настоящему всегда были с ней. Они не использовали её, не изымались… Слезы лились и лились, застилая взор, саднило горло, руки упирались во влажный, хлюпающий мох, и плющ крался к ней стаей мелких змеек. Но боль отпускала, как затухает огонь, и Одри слабела, делая шаг за шагом в настоящее. И в нём сидел перед ней, стараясь снов поднять, Генри, а за его спиной Харви Дрю бился с Тёмной Пучиной.       Если он обладал хотя бы каплей собственной Силы, он услышал Одри, потому что потом Генри произнёс:       — Не прошлое определяет нас, Джоуи прав. Но именно в прошлом мы можем найти истоки своих сил. Прошу, Одри, найди в себе эти силы и продолжи сражаться! Я знаю, ты настоящий воин! Ты никогда своих не бросишь… — он переложил ладонь на её руку, сильно стиснул, заставляя обратить на себя внимание, вернуться. И Одри вернулась: взгляд её окончательно прояснился, и она увидела человека, которого много месяцев назад утешала на кладбище. — Дыши… Дыши… тебе уже лучше?       Она не успела ответить. Харви бессильно сполз по одной из колон, и да угрожающе накренилась от силы удара. Безвольный, слабый, как истерзанная кукла вуду, он распластался у подножия алтаря, словно ритуальная жертва перед древним, могущественным божеством. Кровь забрызгала пентаграмму, жирной смолой размазалась по столу. Тогда Темная Пучина обратила тысячи взоров на них, и её ярость обдала Одри уничтожающим огненным штормом. Все тени Шепчущей метнулись вперед, и она вскрикнула, не успев ничего сделать (лязг, Генри разрубает пульт управления, стон, Генри оставляет свой кровавый след на бобине, радость Генри нашелся в Нью-Йорке и вернулся помочь в лабиринте).       Он оттолкнул её. А потом тьма вонзилась в него, как скорпионий шип, ворвалась, ломая изнутри, в спину — и с кровью и чернилами вылетела из груди. Тьма с ревом выходила из него, заглушая крик, застилая взор, и Одри бросилась на помощь, истерически крича, но сила студии отшвырнула её, нанеся ледяной, убийственный ожог поперек груди. Шок, ужас настигли её при падении, когда она, сломав ребро, рухнула наземь и разглядела, как потускнели глаза, затем согнулись колени, и застывшее тело Генри упало замертво. И слабая, но живая душа раскололась.       Твой черед!       Она и не заметила, как хлыст теней насквозь пронзил её сердце, и все закончилось.