Тройная доза красных чернил

      Генри умер. Снова.       И навсегда, подумала Одри, открыв глаза в том же доме, на той же кухоньке, где они с Джоуи Дрю проводили время вместе — порой готовя, порой наедаясь до отвалу, порой просто глядя в окно, выходящее на задний двор. Генри умер навсегда, продолжила она, как и я, ведь этого места никак не могло быть за Пределом, под огромным, движущимся сердцем студии, а значит, Темная Пучина добилась своего. Как тогда, оказавшись во мгновение между концом и началом, в месте под названием Расколотый Замок, Одри ощутила горе и спокойствие, словно худшее случилось, и всего уже не вернуть, однако, раз так — придется смириться. Генри погиб. Она погибла. Её друзья погибли. Только брат продолжает бороться. И только Джоуи Дрю звучит в её мыслях не из-за собственной смерти, а из-за желания принести её собственной дочери.       Одри замерла. Плечи поникли, шея ослабла, перестала держать голову. Она замерла в освещённом белым светом помещении, которое от чего-то не казалось ей тем самым Местом Мертвых Огней. Она оглядывалась, несмело оглядывая непокрытую пылью столешницу, гладкую плитку, сверкающие мытые ножи возле раковины, попыталась рассмотреть вид за окном — и увидела там лишь яркий, ослепительный белоснежный свет, точно её душе удалось добраться до Рая. На этой самой кухне, вспоминало вялое сознание, находились два ящика с хорошим и плохим воспоминанием. Сейчас их нет. Значит, это какой-то третий вариант данного помещения. Тем более… Тем более, здесь не было отца. А сейчас он здесь. И он, гребанный детоубийца, ждёт, когда дочь наконец сядет. И она так и сделала, ведь другого не оставалось. Все кончилось.       — Ещё бы секунда, — первым делом сообщил Джоуи Дрю, выглядящий и довольным, и опечаленным разом. — И Темная Пучина загребла тебя к себе. Но ничего… здесь тебе ничего не грозит. Это хорошее место, к тому же отлично знакомое, ведь ты бывала здесь всегда, когда умирала. Ты помнишь? — он так улыбался, будто ничего не понимал, или в самом деле ничего ужасного не случилось. А Одри смотрела на него, смотрела на эту улыбку, в эти глаза, в точности такие же, как у её версии из реального мира, и старалась подумать хоть о чем-нибудь. Но в голове другое: там пожар, горечь дыма и слезы отчаяния и ужаса, которого не должен знать беззащитный младенец и не должен помнить взрослый человек.       Она хотела сказать: «Ты собирался убить меня», да не смогла — скорбь, сдавившая грудь и горло, оказалась в стократ сильнее, и вместо дыма и огня перед Одри встала картина оседающего на землю бездыханного тела. Смертельно бледный, худой Генри с вытаращенными от боли пустыми глазами, падающий лицом на мокрый от чернил мох. Генри… он мог сбежать. Мог отскочить, будь реакция не заглушена стремлением утешить её, истеричную, глупую дуру. И он умер, потому что отвлекся на Одри — Темная Пучина сделала с ним нечто до того омерзительное и страшное, что он кричал, рыдая, пока кровь вместе чернильным туманом выплескивалась из его рта. Одри не дрожала, не плакала, хотя хотелось — вспоминала. И пыталась думать.       Этого добивалась Темная Пучина: её свист, предвестник смерти, принёс предостережение, её шепот, самый опасный из мечей, разбил колени, сломал позвоночник, ворвался в сердце, ломая хрупкий рассудок и слабую волю, её могущество и жестокости их уничтожили. Больше всего в своей бесконечной черной жизни студия жаждала разрушения и хаоса, и она свое получила — она не просто покончила с Одри, она её уничтожила во всех смыслах этого слова. Она превратила её тело в фарш из сломанных костей, вывернутых наизнанку сухожилий и порванных мышц, искромсала самым грубым образом выдернутую из тела душу, и лишь затем убила. Прежде чем умереть, Одри позволила Темной Пучине поразвлечься с ней, как с кошками развлекаются живодеры.       — Нам нужно многое обсудить, — продолжая якобы не замечать оцепенения Одри, продолжил Джоуи тихим неуверенным голосом. — И я знаю, у тебя много вопросов, больше, чем ты задала в нашу последнюю встречу… И я просто хочу дать тебе понять, что я не враг. Я сказал правду: я помогу тебе везде и всегда, будь то конец нынешнего пути или начало нового. Я всегда… всегда поддержу тебя.       Любили ли её когда-нибудь, кто-нибудь? Нужна ли она на той стороне своему брату, начавшему исполнять желания своей госпожи с первого дня появления Одри в студии? Ведь это он охотился за ней и ковырял разум, как кривым ржавым крюком, он стал первым, толкнувшим её к бездне. Стоит ли вообще бороться, если все кончено? Генри умер. Умер Джейк. Умерли наверняка многие другие, нельзя исключать, что умерли и Фриск, и сам Харви… Родной отец поджег её комнату, соврал, будто мама оставила её из-за нежелания иметь ребенка или вовсе из неприязни к дочери, стер память, тем самым лишив возможности попрощаться с ним, заставил пройти эти гребанные испытания, сговорившись с Шутом… Он говорил о выборе, который мы вольны принимать, но какой, в самом деле, выбор здесь? Да никакого. Это очередная иллюзия.       Она вспомнила тот разговор между Генри и Марком, когда ганза только собралась. Они говорили о мертвых женах, о мести и желании остаться человеком. Генри был честен в каждом слове, но никогда не верил, будто на пути к цели не перестать быть собой он выживет. Будто, помогая Одри, за которой Смерть шла по пятам с самого рождения, он вернётся в свой мир и обретет новый дом. И тогда, раздумывая о Генри, его третьей и самой ужасной смерти, Одри ясно поняла, чего хочет. И это придало ей сил. Она со злостью, фактически ненавистью взглянула на Джоуи Дрю, отправившего Генри погибать в чернильный мир, и сжала руку в крепкий кулак, и в груди, глубоко под плотью и костями, загоралось обжигающее, дикое пламя, которому требовался выход.       И все это из-за Темной Пучины. Значит, она должна умереть.       — Я хочу назад, — проскрежетала Одри. В битве она испытала столько страха, сколько не знала никогда, ибо в сумраке, не разрезаемом даже желтыми лезвиями света, холодные руки убитых на войне людей утягивали её в чернильное болото, где видение о пожаре отравляли Одри и лишали жизни. Ей было не понятно, страшно, невыносимо больно, но интересно, интересно до безумия: почему, почему, твою мать, он хотел убить свою дочь, почему он решил сжечь её, не перерезать ей глотку, не свернуть шею, а именно садистки, медленно сжечь? Но больше она не думала, ей стало плевать. Плевать, как и почему Джоуи собирался покончить с ней. Плевать, что он думает об этом, за тем ли он пришел помогать… чтобы Одри не отвернулась от него навсегда? Не имеет никакого смысла. — Верни. Меня. Назад. Сейчас же.       — Одри… — Джоуи открыл рот, дабы заговорить, и не смог. Стальной взгляд устремленных на него глаз сказал больше любых слов, и он сразу состарился до состояния того старика, каким Одри видела его в последний раз перед смертью. Он сгорбился, скорбно зажмурился, и сказал: — Я понимаю, ты расстроена и хочешь к друзьям, но нужно подумать, обсудить…       Одри вскочила.       — Я ничего не желаю знать о том дне, — выплюнула она, в ледяном бешенстве глядя на него, и выкрикнула: — Мне нужно вернуться туда! Там… эта сука убила Генри, Генри, мать твою! И умер он из-за меня! Поэтому я должна вернуться и не дать ей убить ещё и Харви! Так понятней?       — Позволь хотя бы сказать… — он в мольба взглянул на дочь, и в том его взгляде плескались лишь грудь, страх все потерять, волнение перед словами, которые он готовил для неё. А может — волнение непосредственно перед ней. Той, кого он искалечил душевно и действительно собирался убить в детстве, после чего всеми силами пытался казаться хорошим папашей. — Поверь, все подождёт, но мне правда важно сообщить тебе кое-что важное…       — У меня нет времени! — перебила его Одри, и так прозвучал её крик, что Джоуи не осмелился продолжить. Он замолчал, долго, внимательно глядя на Одри, а после опустив глаза. Словно она сломала его изнутри, наконец распорола видимое и выпустила подноготную. Он кивнул. Взглянул на Одри с заплаканными, красными глазами, с кровью, грязью и чернилами на лице цвета мела. Взглянул на её дрожащие руки, на такую же дрожащую губу. И прошептал смиренно, раздумывая, почему весь мир так желает смерти его маленькому сокровищу:       — Хорошо. Только запомни одно — не дай ей вырваться.       И со щелчком пальцев пропал белый свет.

***

      Открыв глаза, она поняла, что никогда по-настоящему не умирала. Лишь потеряла сознание, повиснув между двух берегов, словно оказавшись в подобии глубочайшего обморока. Истощение, страх, кровоточащие раны, ожог, скорбь, неуверенность и уныние разом накинулись на неё с большей силой, словно стальной хлыст, упавший на рассеченную до крови спину. И все-таки Одри продолжала дышать, её сердце слабо, но билось.       Харви бился в новой, редко когда используемой форме. Он мускулистым зверем боролся с окружившей его чернильной мглой, и он, будто бешеный кот посреди полчища голодных, жадных до крови черношкурых гончих, дрался со всем миром. Он отпрыгивал от тумана, летящего на него, будто стаи летучих мышей, надрывно рычал, полосуя когтями войска кошмаров, и бросался в очередной кровавый бой с самим воплощением студии — одна маленькая букашка против абсолютной, вечной темноты, пульсирующей и вьющейся во все стороны лентами визжащего мрака, как если бы ворон у Иггдрасиля порезали на полосы, а ночь, выкачав из неё звезды о луну, заточили в них. Лужи чернил и чернильной крови полностью залили покров под ними, так что копыта скользкими, как на льду, поднимая брызги. Высокий стол, некогда плененный в паутину плюща, раскололся, разорвав переплетения растений, и теперь между Харви и алтарем лежала длинная преграда, кончающаяся беспорядочно наброшенными терниями.       И там, в Силе, творился хаос: черное облако вздымалось, опускало, рвалось вперед и кружилось, нападая на маленький серебряный огонек с чернильными прожилками, и каждый раз, когда тьма почти накрывала его, огонек с птичьей ловкостью ускользал и наносил ответный удар. Как баран с острыми рогами, он врезался в бесформенное тело Темной Пучины, прошивал насквозь, как копье, возившееся в плоть, и снова бил — так игла вновь и вновь входит в ткань, образуя нитью стежки. Харви и Темная Пучина сплетались, как запутавшиеся сети, рассыпались пылью и собирались заново, беспорядочно дерясь с друг другом, умирали, воскресали из небытия и снова запутывались, и Одри слышала все их слова и мысли. Харви дрался из ярости и разъедающей его, как кислота, скорби, Темная Пучина — из мрачного, кровожадного удовольствия и неописуемой ненависти, какую она испытывала к нему с того дня, когда он сменил сторону. Чернильный Демон дрался как живой, импульсивный мститель, Темная Пучина — как хладнокровная убийца, единственный мотив которой — жажда убивать.       ТЫ УБИЛА МОЕГО ЛУЧШЕГО ДРУГА!       Старикан был слишком добр, чтобы быть твоим другом! Она уходила от взмахов его когтей, подобно грациозной змее. Удар, треск отлетающих, как осколки брони, воспоминаний и своей сути. Хвост змеи взвился в воздухе, рассекая серебряную оболочку Харви. И слишком умен, чтобы притворяться и использовать тебя, как использовали все они! Он в неистовстве разнес её плотное, дымящееся тело, словно врезавшаяся в крепость скала, не поддался, стал сильнее и злее — его разозлила сама возможность обмана, как всегда злила, но он отказывался верить.       Ты всегда лжешь! Больше он не замирал, не терялся, не пугался, наполняемый холодной, чистой мглой. Он боролся. Он был в ярости. Его любимой сестры не стало, лучший друг пал, и он остался один, как когда-то десятилетия назад, и от того, что Темная Пучина отняла всех, кого он мог назвать родными, он бездумно бросался в пасть бездны. Ты умеешь обманывать и не способна на правду! Ты любишь убивать и потому никогда не сможешь нормально жить, как того хочешь! Они столкнулись двумя бурлящими, как состоящие из лавы кометы, булавами, и одна протаранила другую и, не теряя ни секунды, отбросила врага ударом в сердце. Будто проникнув под кожу Харви, Темная Пучина нашла настолько интимное, личное, никому не доступное место, что, разглядев его, можно было убить владельца — и ударила туда.       Тогда Темная Пучина с наслаждением выдохнула, повторяя некогда сказанные им же слова:       Не думай, что твой приятель любил тебя. Не думай, что тебя вообще кто либо любил и когда-нибудь полюбит. Тем более она! Ведь ты уродливый внутри и снаружи, трусливый, безжалостный и ничтожный монстр!       Чернильный Демон отбросил её.       Ах, мой маленький, глупый демоненок! Зло не лжет, ибо для Зла достаточно правды! Его правда такая же нерушимая, как его бессмертие! Кому, как не тебе, знать об этом? Примкни к нам, мертвое солнце, или сгинь в одиночестве и забудься всеми, кто ещё мог вспомнить твое жалкое имя! Он взял свои воспоминания, чувства, всю свою личность, и этим огненно-белым мечом напал на её разум — и тотчас тот раскололся, как зубочистка о горную породу. Поднявшись каждой молекулой своего могущества, Темная Пучина промчалась по Харви, разнося его в прах, и поймала длинными, костлявыми крыльями. Нет никакого Харви Дрю! Есть Чернильный Демон, мой верный пес! И нет твоей гордыни — есть пресмыкание, рабское послушание и трепет перед моим величием! Нет сестры, нет отца, нет ни матери, ни брата, ни лучшего друга, ни возлюбленной, ни дома, ни надежды, есть Я, И Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ СДОХ!       Душа заныла. Одри услышала те обещания, увидела своего врага. Та собиралась убить её брата, Харви Дрю, кусок её жизни такой же важный, как её родное имя и кипение крови от мысли, что она часть этой семьи. Ужас, ненависть наполняли тело, пока тварь кромсала его и клялась уничтожить. Темная Пучина намеревалась убить её Чернильного Демона, и с осознанием этого Одри сошла с ума от заполонившего взор кровавого тумана. Она вынырнула, перекатилась с живота на спину, как будто уходя от летящего с небес огненного града, резко встала на ноги и вспорола воздух дребезжащим от напряжения «гентом». В другой руке лежало нечто, похожее на тряпку, и в ней лежал маленький твердый предмет. Из рваной раны на лбу хлестала, заливая лицо, кровь. Плевать, плевать, плевать.       Одри закричала, бросаясь в бой, уходя от линий атаки размашистыми шагами. Ничего не замечая на пути, Одри врезалась в орду мертвецов и минула их, как пуля, а после, упав на колени, подхватила обломок древесины, как щит — и, не сбавляя ход, помчалась дальше. И Темная Пучина, державшая распятого на ней же Харви за горло, обратила на неё внимание. Её голос взорвался в голове, единственный вопрос (СНОВА ТЫ?) чуть не раскрошил череп, чужие негодование, удивление, злоба хлынули в неё. И все было не важно. Она бежала. Выпад, загородилась от тьмы щитом, взмах трубой, теплый, ясный свет от груди развеял несущиеся на неё ледяные струи теней, стрелами рассекающие кожу на лице, блок. Удар Темной Пучины оказался подобен по силе торнадо. Вопль, вопрос, властный голос, Одри не слышала, она шла напролом, и в её сердце жило последнее, неистребимое: жестокая, ранящая, но вечная любовь к брату, за которого она собиралась сражаться.       Воспрянув духом при виде неё, Харви победно завыл, отрывая от себя щупальца Темной Пучины, и набросился на противника. И Одри присоединилась к нему. Бок о бок они сражались с ней в обоих измерениях, и корни Великого Древа дрожали, сотрясая взволнованное, учащенно бьющееся сердце, которое грозой гремело над ними. Вместе, как единое целое, они мстили, и месть была слышна даже высоко наверху, на всех этажах студии. Одри била её, отвечая перенесённой болью на боль, и сила бурлила в ней и сжигала воздух, выходя из спирали. Она разгонялась в потоке, не давая Темной Пучине среагировать, стирала теневое одеяние острым, прямым лезвием ножа, выбивая потроха трубой. И она ощущала, как Ключ в её руке, доблесть в себе.       Ключ… голос донёсся из пустоты и пропал в боевом кличе.       «Не дай ей вырваться». Одри развернулась, с размаху врезала по полу, и плющ, и мох, и Темная Пучина страдальчески вскрикнули. Что это могло значить, о чем просил её отец, она не думала, как не собиралась выпускать врага на волю. О нет, отныне Одри знала — она убьет её. Это то существо, избавление от которого очистит мир, завершит круговорот страданий её семьи, спасет друзей. Убив её, считала Одри, продолжая драться, я вернусь не на пепелище.       Харви! Он понял без слов: прыгнув наперерез Темной Пучине, он поднятой собой волной воздуха отнес отлитый из серебра грязный Ключ поближе к Одри, и та накрыла его тряпицей. Теперь, в промежутке между боями, она получше разглядела их — два Ключа, бронзовый и серебряный, с отметинами окровавленных пальцев и длинных, струившихся и застывших, как паутинки, темно-красных струнок. Кровь. Кровь ключников действительно впиталась в Ключи и заточила в них агонию погибших — такую, будто нечто изнутри разрывало грудь, выдирало кишки, ломало хребет… Ты в порядке?       Почти. А ты?       Я… потом все тебе расскажу. Но я и ты живы, и это главное. Одри сглотнула, обвязала Ключи и спрятала в карман и, подхватив щит и «гент», ринулась на помощь брату. Она уже знала, что будет делать дальше. Капсула с золотыми чернилами наверняка где-то во тьме, её нужно найти и использоваться, только тогда у Одри хватит сил одолеть противника. О том, ради чего пришла, она снова забыла.       Благо, они оказались не далеко. Виляя в сумраке, как в лабиринтах, отходя и наступая для атаки, они с братом продирались к маленькому золотому блеску, похожему на осевшую на землю искру солнца. Одри прикрывала тыл, всем своим Серебром толкая Темную Пучину назад, не давая ей приблизиться, и желтой душой заставляла свое сердце гореть ярче, спираль — жалить больнее. Её друг погиб несправедливо, все с ним случившееся несправедливо, но она восстановит порядок, твердила себе Одри, отбивая удар за ударом.       Ты лишь пешка в большой игре, как ты этого ещё не поняла? Слова Тёмной Пучины тяжелыми, заточенными ятаганами опускались на щит. Даже если ты достанешь Ключи, то не сможешь ими воспользоваться по своему разумению! Их отберут раньше, чем ты успеешь возразить! И все, что подарили — тоже! Думаешь, Шут захочет дальше терпеть твоих друзей рядом с тобой? Он избавится от Харви, если я не избавлюсь от него, он сделает все, чтобы Фриск даже в голову не пришло тебя искать! Он отнимет твои силы, наречет твои знания своими и сделает тебя своей верной слугой! Одри прикрылись воспоминанием: она проснулась в землянке и чувствовала, будто готова свернуть горы. Нет смысла драться! Нет смысла жить!       Она снова подумала о Генри. О том, как они с ним вместе откачивали Фриск на берегу, как он обнимал их после перенесённых ужасов. Когда Чернильный Демон нашел капсулу, то крепко сжал в когтях, обернулся для атаки, и Одри открыла фланг. Не добравшись до врага, Темная Пучина сомкнулась на самой себе, как укусившая себя за хвост змея. Капсула оказалась в руках Одри аккурат перед тем, как острые чернильные пики метнулись к ним, и Харви прикрыл и себя, и её серебряным щитом, а Одри в полете испепелила падающую колонну. Бешеный ритм, с которым билось сердце студии, рвал барабанные перепонки. Бой продолжался. И они уставали. Не осталось сил спорить с Шепчущей, бороться за их общую душу. Из вели труп, распластавшимся на полу, Ключи, раскиданные, как обломки радуги, и желание обрести дорогу домой.       Он умер зря! Пламя, ожог, невыносимая боль в спине. Одри упала, расцарапав лицо о шипы, поднялась, неудачно парировав. И вы умрете также!       Может, и так. Может, это правда.       Они снова упали. Шторм, как море, отхлынивал, собираясь из разрозненных теней, что рассыпались по Хранилищу, чтобы стать сильнее и ударить в последний раз. Они лежали, не поднимались, и Одри сделала бросок вперед, дабы взять лапу Харви в свою руку и произнести:       — Помнишь, что ты мне сказал? «Даже сам Арагорн не смог бы лучше провести нас через эти ужасные испытания. Я горжусь тем, что я брат такого сильного и смелого человека, как ты». И я хочу сказать, что я счастлива быть сестрой такого доброго, честного, любящего демона и злодея, как ты. Не будь ты тем, кто ты есть, я бы не была собой, — с этими словами она взяла трубу, такую тяжелую, мокрую и липкую, что держать её на весу казалось невозможным. — Я использую золотые чернила. Мы все преодолеем. Ты выберешься. Я использую золотые чернила и мы её убьем.       Харви издал тихий, как безжизненный ветер, вздох.       — Не говори так, будто прощаешься, — он едва-едва смог улыбнуться. Сломанные кости, ослабший разум затаскивали его в сон своими мягкими, набитыми перьями тисками. — Это существо обманывало меня… мучило нас… убило нашего друга. И мы его уничтожим. Эта фигура над алтарем, оплетенная корнями… Я думаю, это она и есть. Тотем силы, сосуд для души… думаю… — он стиснул зубы, когти порезали пол. — Стоит бить туда. Какие приказания?       — Попробует сбежать — не дай ей этого сделать, — одними губами прошептала Одри, не выпуская его лапу. Он кивнул, не замечая слез, заблестевших в её желтых очах. — Мы должны достать Ключи, отомстить, не позволить ей вырваться. И… спасибо, что ты сейчас со мной. Но если мы вдруг умрем… скажи…       — Сама ей это скажешь, — он понял её и так. И они, в последний раз взглянув на друг друга, бросились врассыпную. Оба в разные стороны, но оба — к алтарю с Темной Пучиной, что застыла, ожидая удара, в нетерпении жаждая чего-то. Они неслись сквозь вихри и шторма, ветер и чернила, не замечая, как летают вокруг обломки, как шевелятся торжественно лозы и плющ, точно вся студия от основания до самых верхних этажей ликовала, видя, как в лапы ей несутся почти сломленные, разъяренные ублюдки Джоуи Дрю. Чернильное сердце билось громче, чем когда либо, и казалось, чудилось — сейчас все обвалится, раздавит их, и наконец круг цикл нескончаемых страданий оборвется. Если заканчивать, то только так, считала Одри, плечом к плечу с братом, ведь это правда: с них все началось, на них и закончится.       Она вскочила на обломки колонны, подпрыгнула, разбивая стекло капсулы, и погруженная в чернила черная тонкая рука впитала силу, схожую с мощью солнца — тогда Золото и Серебро стали едины и взорвались, соприкоснувшись с кровью Одри. Харви набросился на алтарь, взревел, разбрасывая идущие к нему войска, и содрал когтями красный мел пентаграммы, полетел на существо, сквозь которое росли длинные, кривые корни, распахнул пасть. И для них обоих время замедлилось. Они застыли в мире между мирами, в безвременье. Два воина на пике своих возможностей, разозленные, униженные, жаждущие мщения. Темная Пучина не стала сопротивляться. Она распростерла объятия, закрыла прекрасные, полные тьмы глаза, и её крылья раскрылись, приглашая их присоединиться к ней. И как амулет на шее, висела маленькая скукожившаяся деревянная фигурка, перевернутая вверх днем и будто плененная корнями Иггдрасиля.       Впереди не будет ни любви, ни дружбы, Одри Дрю. Ты потеряешь последнего, кого любишь больше собственной жизни, и никто никогда тебя отныне не полюбит. Ты останешься одна. В темноте. В комнате с запахом лекарств, с поджаренными мозгами. Никто никогда не взглянет на тебя, никто не разделить с тобой твое несчастливое будущее, ибо и будущего не будет. И когда ты погибнешь, твое тело просто сожрут крысы. Никто не вспомнит о тебе, не обнимет на прощание и не поцелует перед вечным сном. Но там… всегда… Буду я, твоя смерть.       Всё случилось за пару секунд: Одри прыгнула на алтарь, голыми горящими руками оторвала тело Темной Пучины от корней, и послышался жалобный скрипящий стон, с которым умирают живые создания. Схватила, погружая пальцы в трещащее под нею дерево, в хрупкий череп с пустыми черными глазницами и распахнутым ртом, Харви вцепился зубами в ногу, прогрызая её насквозь, разламывая в щепки. Они потянули и вместе разорвали жалкую тварь, обращая в дождь ослепительных искр и горящего пепла — и с оглушительным треском, с которым земля распахивает свой зёв, они переступили ещё одну черту. После чего в груди, в голове настала тишина. Сердце студии остановилось. Тени перестали давить, вернулся свет. Буря у Иггдрасиля кончилась, как не начиналась, на миг три армии перестали сражаться, купаясь в крови, и лязг стальных мечей и доспехов умер. И оба Дрю, не осознавая пока, как все изменилось, обессилено упали.       Мертвый Генри смотрел перед собой, не глядя на алтарь. Но казалось, он был рад. Одри сделала короткий вздох, проверяя, жива ли. И улыбнулась. В точности повторяя её улыбку, улыбнулся и Харви. Она опустила дрожащую в мандраже руку, и Чернильный Демон нащупал её своими когтями, безмолвно говоря: «Это все». Одри закрыла глаза, не переставая дышать, обрадовавшись новой мысли: она сдержала обещания. Она спасла Харви и отомстила за Генри. Темная Пучина умерла. Но она не встала, и выражение на лице девушки стало неуловимо меняться, и то же самое, каплей за каплей переходя к нему, случилось с Харви.       Так тихо… Так спокойно…       «Отец мог бы нами гордиться, — думать о нем оказалось почти не больно. — И все, кто погиб ради этого тоже, — она не стала вспоминать, что все затевалось не ради уничтожения Темной Пучины, а ради Ключей. Одри достала грязный нож из чехла, положила на лоб, веря, что его холод и пыль и чернила на его металле ненадолго перенесут наверх, туда, где на стволе высокого дерева висела Фриск. — И теперь… мы вернёмся домой. С победой».       Земля подрагивала под ними. Неяркий призрачный свет лился с высоты, выползая из теней, оплетших сердце. В ушах стучало. Джоуи не успел ничего объяснить. Но они исполнили его просьбу. Не дали ей сбежать, победили. Они потеряли друга, с которым прошли огонь и воду, друзей, пришедших на помощь, когда те могли пройти мимо. И победили. Закончили начатое. Вдвоем. Как семья. В ушах усиливался грохот крови, сердце в груди рвалось наружу. Хотелось встать, собрать Ключи и уйти. А сил уже не осталось. Наверное, стоит отдохнуть, хоть пять минут… Они осознали подвох слишком поздно. Понимание этого пришло к ним вместе с тем, когда стук их сердец стал тише, однако другой, более громкий и сильный, участился, когда земля затряслась. Слабо шевеля пальцами, словно ища ими оброненную трубу, невидящим взглядом глядя вверх, где снова заработало могучее сердце студии, Одри ничего не думала, не вспоминала, кроме одного слова. Их с Харви накрывал ужас.       Тени двигались.       СЛИЯНИЕ! Закричала Одри. Соображая быстро, во мгновение ока, Чернильный Демон развернулся, вскакивая, Одри, обронив сначала СреброКлюч, а потом нож, встала на колени и одновременно с этим прыгнула к нему. Но они не успели.       Тьма взорвалась и ураганом обвила алтарь с рассыпавшимся на нём пеплом, и безмолвие умерло в невыносимом, убийственном гуле, в котором мешались торжествующий рёв и радостное, сотрясающее землю сердцебиение. Огромные трещины, словно разломы на теле мира, швами разошлись по стенам, и потолок стал сыпаться, а пол — трещать, прогибаясь. И Темный ветер взметнулся во все стороны, точно разом тысячи воинов ударили молотами, и набросился черной ледяной стужей на брата и сестру.       Во мгле, пронизывающей кости и кровь, как иглы, выкованные из дыхания самой темной зимней ночи, в царстве непроглядного, движущегося и воющего мрака, стояла длинная женская фигура. Она непрерывно смотрела на них, как привидевшийся в безумном бреду силуэт. Без лица, будто его стерло касание времени. Без сердца и души, не мертвая и не живая. Сама Смерть и Королева Чернил, воплощение космического ужаса, живущего вовсе не среди звезд, а в глубочайщих, неизведанных краях скудного человеческого сознания. Она смотрела прямо на них, и улыбалась без рта, без глаз, каждой клеточкой своего обретшего плоть обличия. Ужас поймал её за горло, толкнул под дых и выбил душу. Внутри все замёрзло и рухнуло в бездонную бездну, появившуюся вместо лужи в животе. Она остановилась во времени собственной жизни, потерянная и не осознающая, где она и кто, и только тьма, только неизвестность последовали её, сводя с ума.       Шипящий шепот заставил трепетать, дрожа, как в конвульсиях, от холода посреди грудной клетки. А потом она рассмеялась издевательским, чудовищным смехом, как если бы смеялась над ничтожными, умудрившимися рассмешить её крохотными тараканами под ногами. Острая бритва промчалась по сердцу Одри, чувства, которые появились на лице Харви — смятение, скорбь, обида, страх, — сдавили лёгкие, заставили бояться также, как и он. Но тут, когда жизнь была готова от отчаяния замереть и прекратиться, вспыхнули обломки тех счастливых мыслей о безмятежном будущем: о возвращении, о друзьях, о Фриск. И Одри бросилась к брату, не боясь слиться с ним и умереть. Только в тот момент их друг от друга отбросило, как если бы древняя, мистическая сила развела руки при гребке сквозь пространство космоса. Одри упала в нескольких метрах от него, и она потеряла шанс спасти всех.       Харви смотрел на Темную Пучину, и он отлично понимал, что уже в её власти. Нет надежды. Нет шанса. Нет Спасителя. Нет смысла. Их жизнь соскальзывала в серебряное пространство, и Одри видела то, что могло действительно лишить неподготовленного, до смерти напуганного человеческого рассудка. А она была напугана именно так, до потери пульса, до предсмертного вопля. Со дна серебряного океана поднималось облако, миллиарды стай теней, нескончаемая ночь, и она струилась вверх, к тому маленькому клочку тьмы, казавшемуся по сравнению с двумя маленькими огоньками целым базальтовым бастионом.       Ты же знал, что я бессмертна и всемогуща, так почему ты решил, словно сможешь меня ранить, измотать, даже убить? Маленький глупый демоненок, если бы я хотела вас убить, вы бы не переступили и порога Красной Комнаты. Я Темная Пучина, и Я ЕСТЬ ТЬМА ВАШЕЙ СМЕРТИ, Я ЕСТЬ ВАША ТЕНЬ, Я ЕСТЬ СУМРАК ВАШИХ КОШМАРОВ! Я ЗНАЮ ВСЕ, Я СЛЫШУ ВСЕ! МЕНЯ НЕВОЗМОЖНО УБИТЬ НИ КЛИНКОМ, НИ ОГНЁМ! И С ВАШЕЙ ПОМОЩЬЮ Я СВОБОДНА! Она не хотела их убивать. Она ломала их, топтала, выкручивала под самыми неестественными углами, топила в их горе и травмах, и все это ради одной цели — разозлить их, отыскать в Одри и Харви нечто подобное ей, звериное и импульсивное, и их руками открыть себе выход. Отныне она видела не просто красный мел, которым отец начертил пентаграмму, она видела его кровь, видела не просто деревянное мертвое тело, которое они в порыве ярости уничтожили, о нет, она видела один из множества замков, сдерживавших Темную Пучину. И все до единого замки были сорваны.       Тьма собралась в маленький, разрывающийся шар, и с оглушительным грохотом разлетелась во все стороны, струями теней разрывая стены своей темницы, и устремилась к Харви, вставшему перед ней. Он не успел ни прикрыться, пусть это было бы бесполезно, не успел отскочить. Сотканные из чернил когти вспороли его худую костлявую грудь, и демоническая кровь рекой полилась на пол. Вся жизнь от первого воспоминания до последнего пронеслась перед ним скачущими, как молнии в грозовых тучах, раскалывающимися горами: от плача Дэнни, запершегося в туалетной кабинке, и изнасилования в кабинете учителя до предсмертного мороза, идущего от озерного ила и въвшейся, неискоренимой установки «Ты им не нужен». Он услышал вопль сестры, его пронзили её скорбь, её ярость, это убийственное отрицание чего-то настолько ужасного, он увидел образы, вынырнувшие будто из звездного света. Боль тенями облепила взор, сорвала все покровы.       Как последняя капля, переполнившая чашу, стало тело Харви, утопающее в луже собственной крови, и когда крик сорвался на хрип Одри, вопреки сломанным костям, подбежала к нему и стала звать, не слыша, что говорит. Она размазывала чернила по его морде, просила смотреть на неё, всхлипывала, не видя, как град слез падает на его кожу. Она не слышала, путалась, утопала в своем собственном чернильном болоте. Она сказала: «Ты не можешь так поступить…». Она сказала: «Мы же хотели уйти вместе…». Она сказала: «Нас же ждут…». Она сказала: «Бенди… Харви… нет…». А он пытался вытащить нечто тяжелое из себя, тянущееся вместе с ним на дно, и вот тогда он все о себе понял, все о себе осознал. Кого презирал, кого любил. Ради чего жил и умирал. Он всплыл на поверхность, дотронулся когтем до её сердца, с трудом соображая, рассыпаясь в прах, сделал вдох.       — Давай объединимся! — рыдала она, сжимая холодную лапу, надеясь влить в него свои чернила, стать одним целым. — Давай сольемся, как тогда! Харви…       Но Харви больше не мог.       Нет смысла… нет любви…       — Теперь ты… — произнес он тихо. Так жалко, трусливо это прозвучало… Так ему свойственно…       «Я идиот», — последнее, о чем подумал Чернильный Демон, и свет погас навсегда. В тот момент связь Силы между ними порвалась, и Одри осознала: он умер.       Из четырех остались двое.       Темной Пучине не нужны Ключи, они не имеют для неё ценности. Не нужна власть, ведь она имеет её по праву рождения. Страстно, горячо она десятилетиями мечтала только об освобождении, обретении своего полного могущества и, наконец, всеобщем убийстве, когда кровавая пыль застелет города, кости усеют пустые коридоры, как горы старого валежника. И больше любого убийства она желала одно — убийство двух своих заклятых врагов. Долгое, мучительное, омерзительное.       Скорбь и ненависть отравили её душу, убили изнутри, и Одри издала длинный пронзительный звук, разодравший горло, вскочила, размахнулась ножом. Темная Пучина даже не шевельнулась, воздух вокруг неё полыхнул, оттолкнул девушку со всей силы. Удар вышиб воздух, переломал ребра, и Одри безвольной фигуркой из кожи и мяса влетела в стену над раскрытым проходом — и шмякнула наземь. Одри застонала, попыталась встать, руки лишь разъехались по полу, ноги — онемели. Она не могла встать, не могла пошевелиться. Её пригвоздило к земле. Парализовало. Голос Шепчущей парализовал и разум.       Это я помогла создать тебя, я же и сохранила осколок души Харви, ведь благодаря нему могла появиться ты. Я рассчитывала сделать тебя своей верной слугой, своим сосудом в реальном мире, но старый ублюдок меня обманул. Он запер меня своей кровью и заклятиями и заставил сторожить проклятые артефакты! Он считал, это конец, считал, будто я не смогу ему ответить. О, как же Джоуи Дрю ошибся! С тех пор, как ты появилась на свет, я наблюдала за тобой и ждала ради этого дня! Дитя машины… мое дитя. Кровь моей крови. Только ты могла, объединившись с сыном моего врага и своим братом, освободить меня. И когда пророчество исполнено, ты мне не нужна. Я заберу твое тело, высосу твои силы и сожру твою жизнь, и когда тебя не станет — тобой стану я. Но пока что… живи. Живи, осознавая, что по твоей вине умерли все эти люди…       Слезы катились по щекам.       Она не могла поверить.       Не верила.       До встречи, Одри! И Темная Пучина разрушительным вихрем выбралась из заточения.