Я вроде обещал, что те слова на последней страницы станут финальными? Сейчас три часа ночи, уже который раз мучаюсь от бессонницы. Думаю, если мы сколько-нибудь с тобой похожи, ночи для тебя проходят также ужасно. Я лишь хочу сказать… не важно, кто стоит у тебя на пути. Темная Пучина или кто либо другой. Самый простой человек, таинственный странник, прибывший невесть откуда и невесть для чего, твое собственное отражение или родной человек. Важно бороться. Ты у себя одна, и ты должна бороться за себя, чего бы тебе это ни стоило. Не позволяй им обижать себя. Сбереги ту маленькую, хрупкую девочку внутри себя, которую я вырастил. Не дай её в обиду. Защити её. Не потому что ты наследие некогда великого мультипликатора Джоуи Дрю. Нет, потому что ты есть сама у себя. Ты способна дышать, спать, встречать утро с улыбкой, радоваться победам, милым подаркам и вкусному завтраку, смеяться с друзьями. Что бы ни случилось, милая, всегда помни: рано или поздно тебе повезет. Ты утрешь нос всем своим обидчикам и докажешь себе, что способна на великие дела. Твое путешествие либо только началось, либо уже подходит к концу, и я не знаю, в каком ты состоянии. Знаю, сейчас с тобой хороший человек или люди. И знаю, они не дадут тебе упасть. И ты не позволь себе этого сделать. Люблю тебя, дорогая Одри. И прости за всё. Твой папа. Джоуи Дрю, «Иллюзия жизни». Сообщение так и не было прочитано.
Время, оставшееся до побега, тянулось медленно. Проснувшись, Одри увидела суету, в которую погряз лагерь: Рыцари, крича друг на друга, волокли за собой оружие и телеги, груженные чем-то тяжелым, чем-то, прикрытым непросвечивающим черным брезентом, и все работали слаженно, будто никогда не случалось никаких конфликтов. Спросонья девушка не сразу поняла, что происходит и где находится, но вскоре рассмотрела и палатку, и двух своих сожительниц, одна из которых, стоя возле скрещенных алебард охранников, глядела на происходящее. Свет от Иггдрасиля усеивал пол движущимися желтыми пятнами мягкого света, его массивные тени шевелились, накрывая лагерь и собираясь назад, точно волны в штормовую погоду. Одри подошла к Фриск. Обе молчали, словно у обеих отнялась речь, и обе были бледны и встревожены. Они смотрели, как лагерь сворачивают, медленно, с натугой, громко, но сворачивают, а значит, осталось не так много времени, прежде чем Рыцари наконец покинут чернильный мир. — Должно быть, решили не медлить, — сказала Фриск. — С кем ты хочешь поговорить, прежде чем все двинутся в путь? Одри назвала имена. С одной она знала, поговорить будет проблематично, да особо и не о чем. С другой… с другой Одри хотела попрощаться, не зная, когда состоится их следующая встреча. Как подруга, как напарница. С этими мыслями она обернулась к Эллисон, которая от шума также начала просыпаться, и сердце больно сжалось в груди. Как и всегда, все шло не по плану. Не успели толком зажить раны, не забылись вчерашние похороны, не удалось и вряд ли, видимо, удастся встретится с Захаррой и Рэн. Но стоило бы попытаться. Ради их дружбы, ради того, чтобы Рэн не отчаивалась, а Захарра не беспокоилась, ведь она была довольно ранимым, заботливым человеком. Одри чувствовала во всем этом неправильность, прекрасно отдавая себе отчет, что неправильность живет здесь в каждой тени и в каждом блике света. Все всегда непостоянно, нечестно, неправильно. Будто бросает вызов людям. Вскоре пришли Аанг, Санс и худосочный высокий паренек со взглядом, который говорил лучше любых слов об усталости и раздражении этого несчастного. Надежда хотя бы ненадолго поговорить с теми, с кем бы она хотела поговорить, затеплилась в Одри, когда Аанг попросил раздвинуть алебарды, вошел в палатку, тихо шурша своим длинным желто-оранжевым одеянием, напоминающим монашеский, и вручил пленницам миски с холодным куриным супом, который, судя по вкусу, изрядно пересолили. Тем не менее, едва у руках Одри оказалась еда, она расправилась с ней, как если бы к ней в распоряжение попала целая свиная нога — она выпила бульон, прямо вот закидывая кусочки мяса и морковь в глотку, и ещё долго слизывала остатки масла со дна. Когда она закончила, то вручила миску обратно Аангу. Они переглянулись. — Спасибо, — сказала Одри. — Что происходит? — Думаю, ты и сама знаешь, что, — печаль отразилась в уголках его рта. — Мне бы хотелось, чтобы все было иначе. Я бывал сегодня, когда все ещё спали, у ваших подруг, разговаривал с Захаррой. Услышавшая нас Рэн снова разревелась и сказала, что все происходит слишком быстро, что все это безумие. Она не хочет возвращаться, как не хочет, чтобы вы оказались в окружении Рыцарей. Захарра попыталась её успокоить, мол, все будет с нами в порядке. Не вышло. Думаю, она беспокоилась о тебе, Захарре и Эллисон. Вы же, ну, не Рыцари. Одри физически ощутила боль, которой пронзили её слова о Рэн и мысли о её слезах. Те были адресованы не столько убитым друзьям, сколько живым: тем, с кем ей хотелось поговорить, тех, кого с нею разлучили. Одри удивилась, поняв, как они много значили для рыжеволосой молодой женщины. Она кивнула и пожала Аангу свободную руку. В то же время в палатку вошли остальные двое, и человек, которого Фриск назвала Пятым, для убедительности пнул подругу в живот, наклонился и о чем-то спросил. На миг их взгляды встретились, и оба друг друга поняли. Поняла и Одри — должно быть, в отличии от Аанга, Пятый был также в курсе грядущей авантюры. Они попросили охрану уйти и присоединиться к сборам, но те не сразу сдвинулись с места, должно быть, зная об их связях с пленниками. Когда те соизволили уйти, в палатке осталось шестеро. — Да и за тебя, лохматая, думаю, тоже, — он мрачно глянул на Фриск. — Боюсь представить, что устроит тебе Король-Феникс, едва ты окажешься на его территории. — Будет хлестать кнутом и оставит висеть на позорном столбе, — произнесла она — тихо, пытаясь прогнать дрожь из голоса и проиграв. Зная, что не попадёт в лапы Рыцарям, она все равно представила, каким пыткам за предательство может подвергнуть её человек, не так давно пытавшийся её убить. Одри и сама невольно вздрогнула, представив, как её, Эллисон и Захи запирают в каком-то карцере, в наручниках, с тяжелыми, оставляющими синяки на коже ошейниками. И оно ждут и слушают вопли, доносящиеся откуда-то снизу, из подземелий. — Я им в любом случае не нужна. Да и Эллисон тоже, если так подумать. — Вот да, — фыркнула та. — Меня-то за что отправляют с остальными? За соучастие? Впрочем… — она задумалась и вдруг улыбнулась. Улыбнулась так, что и Одри, и Фриск захотелось сделать также. — Если за соучастие, то я даже отрицать ничего не буду. Хорошее же было приключение! — А лучшем б шкуру свою спасала, — вздохнула Одри. Лучше бы они все, вместо того, чтобы связываться с ними, занимались своими делами. Генри остался в другом мире, Захарра не вмешивалась бы в конфликт и ждала его разрешения в сторонке, «Белые плащи» сделали бы вид, будто этих двух дур, встреченных в темноте, вовсе нет, и отправились бы за бессмысленной местью… а Эллисон и Том просто плюнули на Одри и Фриск, решив, что их дальнейшая судьба их не касается. Но все сложилось иначе. Своими действиями враги объединили их и создали ганзу. Эллисон нахмурилась. — Никакая шкурка не стоит дороже, чем дорога, пройденная с вами бок о бок, — и она резко дёрнулась, подбежала и опустила обе руки на плечи девушкам. Её ладони, холодные, твердые и крепкие, тяжелыми молотами легли на них, и у Одри чуть не подогнулись колени. — Как любил повторять мистер Штейн: есть битвы, которые стоят того, чтобы сразиться в них ещё сотни раз. И бой с пауками, и битва в особняке, даже то, что случилось в метро, когда Тэмс не стало… я этого никогда не забуду. Времени оставалось мало. Слишком мало. Зная это, Одри положила свою ладонь поверх её пальцев, стиснула их и произнесла, радуясь теплу, подаренному друзьями. Но теперь все изменилось, и пришло время отпустить. Отправиться в последнее, важнейшее путешествие, вернуться к корням: только Одри и Фриск, изменившиеся до неузнаваемости благодаря команде, только путь сквозь чернила, к бобине, заставляющей стрелки часов идти назад. Дальше они сами. Вдвоем. Вдали от тех, кто научил их столь многому. Кто научил ценить, беречь, почти по-матерински обнимать и по-сестрински смеяться с глупых шуток глупых и любимых идиотов. — Мы пока не прощаемся, — сказала Одри. — Но на всякий случай: пригляди за нашим рыжим трубадуром. — Ну, я б сделала это и так, и так, — усмехнулась Эллисон, и в уголках её глаз засверкали слезы. Тут же, будто случайно упав, Фриск обхватила её руками за спину, погладила, утыкаясь носом в шею и также резко отстранилась, фактически отодрала себя от неё. И довершила все это парой слов: — Тома и «мистера Штейна» вернем тебе живыми и здоровыми, не сомневайся. А ты пообещай не помереть в это время. Эллисон уже хотела ответить колким, может, даже немного грубым замечанием, но Фриск не дала ей и слова вымолвить, добавив: — Пацаны! Если вам не трудно: дайте попрощаться с Рэн и Захаррой, потому что сомневаюсь, что мы увидимся, пусть и будем находиться в одном месте. И ещё Одри нужно сгонять к кой-кому. Можете устроить? Прощание с остальными заняло ещё меньше времени. Будто все слова были сказаны ещё перед походом в обитель Темной Пучины, Одри сперва мялась, не зная, что сказать подругам, как с ними быть. Как сказать Рэн, что все будет хорошо, что она бросит все силы на осуществление их замысла, как сказать Захарре, что, несмотря на недомолвки и тайны прошлого, они все ещё подруги? Ради них обеих Одри собиралась рискнуть всем, пойти на отчаянный шаг — и проиграть, если проигрыш будет неминуем. Поэтому о чем говорить? Не о чем. Они коротко, но тепло попрощались, обнявшись. Волосы подруг шелестели под её пальцами, и тоска уже снедала Одри. Ни что не происходит так быстро, как прощания, вот и Одри запомнила, что они быстрыми, быстрыми в этом бесконечно тянущемся времени. Она запомнила слова, прикосновения. И надеялась, это их не последняя встреча. — Одри, я не могу, — услышала она слова Рэн. — Я не могу… не могу уже, понимаешь? Я не выдержу, если и с вами что-то случится. — А я боюсь, что что-то идет не так. Время направляется не туда, куда нужно, — мрачно ответила Захарра, крепко прижимающаяся к Одри с другой стороны. И её настигло удивительное, освобождающее спокойствие, словно слова, сказанные этим голосом, имели целительную силу. Она права, раздумывала Одри. Все идет не так, как задумывалось ими всеми. Но и сама была права, когда сказала: — Нет. Все правильно. Я чувствую это. Порой нам не хватает решимости, чтобы это понять, но во мне её теперь достаточно. Я, как говорил Шут, могу все изменить и сделаю это, — она едва узнавала свой собственный голос, когда говорила это. Она представления не имела, откуда пришли к ней эти слова, и потому, встретив недоверчивый взгляд Захарры, добавила: — Всё так, как должно быть. А если мы погибнем, то ладно. Мы сами выбрали такую судьбу. Одри не удалось уговорить Фриск уйти, ведь, уходя или расходясь, они обе рисковали одинаково, ибо не будет ни для одной из них покоя, не будет в будущем возможного счастья, если на их сердца ляжет скорбь и новая вина. Тем утром, ничего друг другу не сказав, они закончили свой вчерашний диалог: и поняли, что не разделятся ни под каким предлогом. Умрут — так умрут. Выживут, но не смогут выбраться… что ж, они останутся здесь навсегда, узники чернильного мира. Наступил моментом когда не осталось больше никаких причин медлить. Они мало сказали друг другу, но Одри чувствовала, что больше говорить и не следовало. Происходящее сейчас казалось неизбежным и нужным для продолжения жизни, для нового витка. Все было так, как Одри и видела. И она ушла, надеясь, что ещё встретится с ними — с рыжей певицей, скрасившей не один день их славного путешествия, и с часовой волшебницей с черно-белыми крыльями, которая когда-то дала Одри возможность выжить. Когда она уходила (быстро, пока не заметил солдат, вытащив у него из-за боясь кривой кинжал), Захарра напоследок бросила ей пару слов, но Одри не смогла вспомнить какие именно, пока не оказалась возле трапезной: там светилось больше всего людей, а некоторые людьми и не были, и среди них выделялась маленькая, обособленная группка с белыми линиями на броне, и возглавляла их печально известная Сара. «Меня зовут Искра». Глядя на неё, на жестокую и беспринципную предводительницу людей, пытавшихся убить все, что могло грозить бедой Рыцарям, собирающихся безжалостно повесить верных Василисе воинов, Одри чувствовала и и трепет, и печаль, выжимающую слезы. В конце концов, теперь она знала, что пережила эта женщина — она видела её воспоминания и её мысли, её главный страх жил в сознании Одри и однажды спас ей жизнь. А ещё она знала, что Сара подарила ей свою судьбу, тем самым сыграв одну из ключевых ролей в её становлении, и это она много лет назад проявила по отношению к ней материнскую заботу. Из глубин памяти выплывали ощущения, как её маленькую, месяц назад пережившую пламя и дым, держали сильные женские руки, руки человека, потерявшего всю свою семью из-за одного зазнавшегося, столь же беспощадного Шута. Одри хотела бы сказать ей спасибо… и не осмелилась подойти. Вместо этого она сказала, что хочет навестить только Василису. Василису сторожили сразу десятеро солдат, и отвлечь их взялся Пятый. У Одри было не больше пары минут, действовать было нужно быстро. Едва они с Аангом вошли в палатку, слушая при этом гомон и ругательства, высокая девушка, закованная в цепи, медленно подняла голову от груди. Грязные, слипшиеся волосы упали на её бледное лицо, синие глаза приобрели нездоровый красный оттенок. Василиса выглядела так, будто все же умерла там, в Черном Вигваме. Жалость стиснула ребра, отняла язык. Одри думала, она никогда больше не проявит сострадания к той, что сотворила столько зла, но она уже никогда бы не забыла ни как Василиса самоотверженно закрывала собой дверь, чтобы хоть кто-нибудь, даже Одри, даже её друзья, добрались до Ключей, ни как они спасали друг друга в течении своего противостояния, ни как сдружились на пути к Иггдрасилю. — Привет. Василиса промолчала. — Что бы там ни было сегодня, завтра, во все последующие дни, — сказала Одри ей, удивлённой и совсем, совсем слабой. — Я надеюсь, мы все выживем. И… спасибо, что спасла нас и помогла с поиском Ключей, — она отошла от Аанга, села возле Василисы и осторожно, боязливо дотронулась до её руки. А потом шепотом, чтобы никто, кроме Василисы, не услышал, добавила: — Мы их сбережем, обещаю. Не поняв, к чему она это сказала, Василиса кивнула. — Мы не друзья, но… и тебе спасибо за всё, что ты для меня сделала, — сказала она, и, пусть Одри и не знала, решила, что, если что-то будет в её силах, она обязательно отплатит Одри Дрю. Единожды. Горечь поражения соседствовала с удовлетворением от того, что, пусть Ключи и не у неё, они не у её злевшего врага. Пускай Рыцари ещё живы, пускай так и не получили по заслугам, самое главное сделано — они разобщены и, вероятно, в скором времени сами друг друга перебьют. Одри ещё жива, но и Василиса, как ни странно, тоже. Это дарило своего рода спокойствие. Будущее оставалось туманным, однако и сквозь этот туман проникал слабый свет, намекающий на продолжение её пути. Метка на затылке продолжала гореть, и Василиса едва сдерживалась, чтобы не сморщиться от боли. — Чего уставилась? Иди. Но Одри не шевелилась. Вместо того, чтобы наконец покинуть палатку пленницы, она сказала: — Ты тоже сделала меня такой, какая я есть. Я ненавижу тебя, уважаю, немного люблю, как девушка может любить кого-то вроде подруги. Ты причинила боль моим любимым — разбила Захарре сердце, ненадолго убила Генри, заставила Фриск желать мести. И теперь я знаю, что ты имела ввиду, когда, прежде чем попытаться меня убить, начинала говорить со мной. Перед смертью тебе интересна жизнь того, кого ты хочешь убить. Ты хотела понять причины своего страха, узнать, что я за человек. И сейчас я хочу сказать, что… оказывается, во многом я тоже все это делала, потому что хотела и хочу тебя убить. Вот моя правда. Это желание и этот страх всегда были взаимны. А ещё правда в том, что никакого пророчества нет, и наши сны оказались ложью. Мы вольны делать все, что захотим. И не убивать друг друга в том числе. Она встала. И перед тем, как уйти и, возможно, в последний раз посмотреть на рыжую волчицу, обернулась и сказала: — Я не знаю, что будет дальше. Возможно, ты придешь за мной и закончишь начатое, возможно, нет. Но я желаю тебе счастья. У тебя остались родные. Не отталкивай их. Глядя ей в спину, размышляя о её словах, рыжая волчица чувствовала, как огонь, спрятанный под травмированной кожей, под меткой, оставленной Генри Штейном, становится почти невыносимым, будто смертельно опасная змея бросилась на неё и вонзила в затылок свои длинные, ядовитые клыки. А когда Одри скрылась, Василиса подумала, что понятия не имеет, какая у неё судьба и есть ли она на самом деле. Знала она одно, и это злило ещё больше, чем сама та злость — она уважала своего противника и испытывала к нему благодарность, но последние слова этой чернильной кляксы вновь разожгли в ней пламя ненависти. Ненависти выращенной на страхе смерти, по лезвию которой она идет, идет из-за Одри Дрю. «Не убивать друг друга? Глупая девка, — Василиса сжала пальцы в кулак, стиснула зубы и в то же время странно, жутковато улыбнулась. — Рано или поздно нас заставят это сделать. И изменить ты ничего не сможешь. Нам лишь дали отсрочку». Одри остановилась у палатки, оглянулась, будто услышав, будто возжелав вернуться — и, совладав с собой, направилась вперед, бок о бок с человеком в забавно монашеском одеянии.***
Можно было бы рассказать о многом. О том, как Цунами раскрыв сверток, лежавший на столе приемного отца, обнаружила ржавые металлические ключи вместо тех, что были ей нужны, но вместо того, чтобы кому бы то ни было сообщить о пропаже, накрыла ключи и в добавок перевязала шнурком, представляя, как отец лично понесет их под мышкой. Можно было бы описать её беспокойство, её неописуемое, невыразимое горе, которым ей даже не удалось поделиться со старым убийцей — тот был весь в делах и не желал слушать дочь, с которой и сам хотел наладить отношения, а потом до самого вечера пропадал. Можно было бы рассказать о том, как Король-Феникс, отлично зная, что группа предателей попытается выкинуть что-нибудь напоследок, направился сперва в самое логово зла. Там он увидел трех спящих девушек, одна из которых только притворялась спящей, и достал нож. И он подумал, что уже достаточно подвел своего бывшего друга, когда перерезал чуть ли не половину его избранников — «Белых плащей» больше не было, значит, не было и Темного Пророчества. Он подумал, что его прощения он все равно не получит, а значит, нужно заняться делами внутренними, и нет ничего более насущного, как феноменальная и от того раздражающая многих выживаемость первой предательницы. Можно рассказать, как Одри открыла глаза, едва Фитц приблизился к ним, и они впервые посмотрели друг на друга, и между ними воздвигся прочный мост Силы. Лучше этого не делай. Ты отлично знаешь, что с первого раза ты её не убьешь, сказала ему Одри. Это она тебя убьет. И мы ей в этом поможем, ведь ты убил наших друзей. Нож в руке Фитца не дрогнул. У меня не было другого выхода, спокойно произнёс он. И как видишь, я был прав. От того, что Фриск жива, а ты выбралась и взломала Хранилище, так называемая Шепчущая на свободе. Этот мир в беде. И остальные, если она вырвется из студии, тоже. Я не зло, девочка. Я просто делаю то, что должен. Тогда порежь её и умри. Я лично испепелю тебя, Одри собрала свою Силу, сосредоточилась и прыгнула. Подобно тому, как внезапный дождь наполняет русло ручья, стоявшего сухим все лето, она ринулась к нему. В последнее мгновение она остановилась. И стала просачиваться в сознание Короля-Феникса, как медленный яд. Он не сопротивлялся. Они оба знали, кто здесь сильнее, и потому Одри не спешила. Фитцу, королевскому убийце и бастарду, было бы совсем просто сомкнуть Силу вокруг неё, все равно что поднять курицу с насеста. Или, может, обрушить на неё её же воспоминания, смешенные с собственными, и раздавить, как букашку под сапогом. Или, что самое вероятное, вторгнуться в её сознание и узнать все, что ему бы захотелось — а потом выпотрошить, но так, чтобы довести дело до конца. Если мертвы одни участники Пророчества, другие уже не нужны. И тут же к ним присоединился кто-то третий. Одри не успела поднять стены, закрыв посторонних от своей Силы и Силы Фитца, ведь именно из неё, как из проложенного под землей туннеля, он и прошел — и Одри внезапно стало до того противно, странно, будто ей в мозг пустили опарышей. Она не брыкалась и не извивалась. Разумное существо, вклинившееся между ними, как наконечник копья, оказалось здесь внезапно, вызвав и в теле, и в сознании шок наподобие пут — как когда ты просто оглушен невероятной, омерзительной вонью. Ей стало физически плохого от прикосновения к её сознанию чего-то нового, вовсе не Силы. Волка. Волк был грязным и отвратительным, как грязная собака, мерзкая и вонючая, такая же гнусная, как крыса, спрятавшаяся под твоим одеялом. Без сомнения, это был волк Фитца. Тот старый, немощный, но продолжающий бросаться в бой ради своего брата-человека. Ты этого боишься? Спросил тот. Это тщедушное, израненное существо? Если ты собираешься убить и предательницу, и её самку, сделай это поскорее. Другая просыпается. Она ощущает наше присутствие. Она сделала нам больно. Я прокусил её плечо, и она оцарапала мне лапу. Она сильная и опасная, как капкан. В ней говорит та капля Силы, что втекла в неё с появлением в этом мире. Её стоит бояться. Она права, Ночной Волк. Навредим им сейчас — и от нас ничего не останется, Фитц внимательно глядел на Одри. Я не боюсь смерти. Но в боюсь, что случится после неё, и я знаю, ты тоже этого боишься. А еще я боюсь того, что может случиться с Рыцарями, если не навести порядок, и, тем не менее, он, оставаясь таким же спокойным, убрал нож. Я всадил в твою подружку порядка семи стрел, и она не умерла. При том, истощенная и израненная воронами. Я совершил глупость, явившись сюда. И все же он стал подходить к Одри, и та, не шевелясь, ждала. Спираль на руке горела ярким, источающим тепло желтым светом. Но будет милосерднее убить Фриск, а потом и остальных. Вспомни Сару. Вспомни Василису. Вспомни Артура Хэрроу и его мертвецов. Вспомни всех тех, кто желал вашей смерти. Они желали её искренне, и потому хотели причинить как можно больше боли. Я лишь просто ненавижу предателей. А ещё я знаю, что в ордене есть те, кто будет хлестать кнутом не ради наказания, а ради медленной, мучительной смерти того, кого они мучают. Поэтому мой тебе совет, он наклонился к Одри. Если ничего уже не исправить, и мир, который ты так боишься, ополчится на тебя — убей себя. Это лучше, чем ждать, когда возмездие само придет к тебе. И он вышел. Можно было бы рассказать о много. О том, как ближе к утру, прямо перед финальными сборами, ещё один разум дотронулся до неё, ощупал, и едва Одри открыла глаза — испарился, исчез. Можно было бы рассказать, как, пожелав относительно доброго утра подругам, Одри умышленно умолчала о ночном покушении. Но у нас есть дела поважнее.***
Кандалы на них надел лично Пятый, потому они и болтались на запястьях, давая свободно двигаться. Эллисон помогла девушкам привязать Ключи к их телу так, чтобы они не касались кожи, только обмотавших их тонких тканей. Оружие, имеющееся и у всех троих, и у тех двух пленниц, которым вместе с Эллисон предстояло отправиться в другой мир, прилетало столь же плотно и было хорошо спрятано. Пришедшие проводить пленниц к месту сбора, где уже ждали порядка две сотни вооруженных людей с ворлдпадами на запястьях, ничего не заподозрили, и именно тогда, когда деваться уже было некуда, паника заставила сердце учащенно, пугливо биться. После появления Короля-Феникса и вторжения в свой разум, Одри почти не спала, и свое брали тревога и скорбь, до этого отвоевавшие у неё большую часть сил. Недоедание и раны усугубляли её состояние — она волочилась за Рыцарями, как безвольный мешок с дерьмом, и даже тупые концы алебард, бивших её по спине, не пробуждали в ней желания двигаться. Она знала, что, если они ошибутся, все пойдёт не так, все сорвется, и на этом — прощай и свобода, и возможность спасти друзей, и жизнь. Знала, если снова всех подведет — ошибку эту точно никто не исправит. «Если ничего уже не исправить, и мир, который ты так боишься, ополчится на тебя — убей себя. Это лучше, чем ждать, когда возмездие само придет к тебе…». Их погнали по запутанным лабиринтам сворачиваемых палаток, котлов, собранных из дерева столов и стендов с оружием, похожих издалека на дочерна сгоревшие кости или оттопыренный валежник. Ноги путались, перед глазами плыло, каждый удар пронзал спину, вонзался глубже — и выходил из бившиеся о ребра лёгкие с надрывный, хриплым стоном. Одри считала секунды, слыша в ушах все, что они обсуждали, все, о чем договорились. Кто и что делает. Кто и как должен это сделать. Кто остаётся, кто уходит. Кто прикрывает тыл, дабы дать себе время закрыть единственную дверь, которая способна помочь Рыцарям вернуться с беглянками. Снова некто могущественный и тихий дотронулся до неё и пропал, как утренняя дымка с появлением солнца. Эллисон и Фриск, как самые строптивые, вырывались — вырывались, наверное, не исходя из своих ролей в плане, а просто потому что едва кто-то старался подавить их волю, они брыкались и всячески сопротивлялись. Рэн шла с низко опущенной головой, и ничего, кроме бесконечной злобы в её темном горящем взгляде не было. Ни осмысленности, ни сосредоточенности. Она знала, сейчас они либо поймают удачу за хвост, либо упустят свой единственный шанс. Захарра же таинственно улыбалась, позволяя вести себя одной из первых в рядах пленников. И большинство отступников, и мертвецы, которых стало слишком мало по сравнением с их последним появлением в поле зрения Одри (позже она догадалась, что Астрагор предпочел самолично убить всех, кого смог, через татуировки, пока Рыцарям как-то не удалось сохранить оставшимся жизнь, и, само собой, никого к жизни он возвращать поэтому не стал) — все шагали рядом с пленницами, и Захарра терялась среди них, как капля чернил в воде. Ещё немного… совсем-совсем… Успокойся, Одри, милая, приди в себя! Ты должна быть сильной, нужно побороться ещё немного! Возможно, после исчезновения Рыцарей в порталах, у вас с Фриск будет время уйти как можно дальше, прежде чем мертвецов, чьи тела сожгли, начнут регенерировать. Возможно, из предводитель не знает, что Ключи у них. Но у него оставалось кое-что ещё. И это что-то он будет стараться выяснить с обоих фронтов. Однако есть и плюсы — станет меньше врагов, и торопиться никуда не придется. Как только все кончится, ты сможешь немного отдохнуть — и снова в бой… «Как только все кончится, Астрагор, должно быть, поймёт, что две пленницы почему-то остались!». — Шевелись, прошмандовка! — новый удар, слишком сильный по отношению к закованному в цепи человеку, но не настолько, чтобы уронить человека. И все же Одри упала. Нарочно, хотя падение оказалось вполне не наигранным. Возможно, с этого момента Одри и убедилась, что все пойдёт не так. Ощутив, как древко больно впивается между лопаток, как она падает, беззвучно крича, прямо под ноги солдатам, как некто грубо приподнял её за волосы, Одри окончательно перестала понимать, что происходит: знание ускользало от неё, и только быстрая, интересная мысль посетила её до того, как исчезнуть в небытие: «Интересно, а где Алиса и остальные?». — Эй, сука! Фриск подскочила к тому воину и ударила его цепями по лицу, так что его шлем соскочил с головы, как мячик-попрыгунчик от стены, и Одри напоследок ударила его ногой в пах, после чего перекатилась — и, не став терять времени, исчезла в потоке движущихся, топающих ног. Их тут же разняли — Фриск оттащили за волосы, а когда та стала кусаться, то ещё прыгнули на спину, не позволив ей продолжить потасовку, Эллисон, уже было бросившейся помогать — врезали кулаком в челюсть. Почти сразу здесь оказался Пятый — он стал оттаскивать Рыцарей, кричать и на них, и на пленниц, и только Эллисон заметила, как тот, схватив её за грудки и пару раз сильно тряхнув, вложил ей в руках рукав маленький и хрупкий предмет. — Идиоты! — при том тихим, угрожающим голосом говорил он уже солдатам. — Их не калечить надо, а на базу, для допроса вести надо! Кости вы им поломаете потом, а сейчас, будьте добры, тащите свои туши дальше! Фриск на всякий случай передали другому солдату — это оказалась женщина, низкая, со светлыми вылезающими из-под шлема вьющимися волосами и травянисто-зелеными глазами в разрезах забрала. Она была куда мягче, и ещё пару секунд ворчала, что ж за дела делаются и почему безоружных колотят. Одри видела, как те удаляются. Но от чего-то Фриск ничего не предпринимает. Верно, ждёт удобного случая. Вздох. Сила зашелестела, запела, протягиваясь к ней тысячами мельчайших сверкающих нитей, и Одри скрылась, стала тенью, и тень эта перестала существовать. Король-Феникс, попытавшийся дотронуться до неё, узнать, где она, фактически не почувствовал её. Лишь слабое, как угасающее биение сердца, шевеление, чтобы он знал — она здесь, она не бежит. Никто не замечал, что там, между людьми, словно камень посреди речного течения, лежит, свернувшись, человек. Никто не заметил, что девушка, из-за которой чуть не случилась драка, пропала. Возможно, бедолага, отходящий после удара в промежность сам ещё не понял, что случилось. Так они шли, шли и шли, и Одри, по возможности стараясь не дышать и не шевелиться, словно слиться с окружением, как хамелеон, вся изводилась от тревожных мыслей, вздрагивала и подавляла эту же дрожь, едва она вибрировала в напряженных мышцах. По ней порой бились ножны мечей и древка копий, однажды кто-то споткнулся, но в толкучке не понял, обо что, и потому, рыкнув и особо больно, пусть и ненароком, ударив Одри по голове тяжелым ботинком, пошёл дальше. Она видела взгляд подруг, брошенный на марширующих Рыцарей, взгляд, в котором теплилась надежда увидеть Одри и Фриск в последний раз. В тот же момент, когда Эллисон грубо схватил за запястье грузный мужчина, что-то случилось, но Эллисон уже было не дано понять, что именно — яркий белый свет унес и её, и владельца ворлдпада за границы известных ей карт, в другой мир, и то же самое случилось и с Рэн, в последний момент выпустившей руку Захарры, и с Захаррой, пустившей одну-единственную прозрачную слезинку… Одри не было тогда интересно, что Фриск устроила, почему слева, в метрах десяти от неё, у Рыцарей внезапно образовался затор. Она смотрела, как рассыпаются в огне цвета снега лица людей, с которыми она прошла весь этот путь. «До встречи на том свете, братцы, — услышала она голос Джейка, словно он заговорил с ней из чертогов Темной Пучины. — Славный будет бой…». Последние люди покидали чернильный мир, уходя в белые огненные туманы порталов. Напоследок огромный человек со своим хромым косматым волком обернулся, и из-под шлема с распростертыми металлическими крыльями Феникса стали видны два глаза. Сила сетью обрушилась на каждую клеточку тела, на каждую пылинку под пальцами, и Одри затаилась ещё глубже, будто ушла, исчезла в дымке, будто её уже давно нет в этом отвратительном мире. Одри тогда почти умерла, закрыв себя и свою Силу за такими толстыми, огромными стенами, что они сжимали разум, раздавливая его, как консервную банку, угодившую под колесо машины. А потом Король-Феникс отвернулся и, почесав старого волка за ухом, обхватил его, прижав к груди, и исчез. И в тенях Иггдрасиля не осталось чужеземцев. Лишь один, надеялась Одри, смог остаться. Она ещё некоторое время лежала, подрагивая, вслушиваясь в шорохи, которых на самом деле не было, и в течение собственных мыслей, не следует ли никто за не ней, не ищет ли. Затем, возможно, спустя несколько минут, она отняла руку ото рта и встала. Огляделась, поражаясь, как стало просторно и пусто в этом волшебном месте, где росло гигантское мифическое Мировое Древо. — Фриск? — она огляделась. Пусто. Слишком безлюдно, страшно, пусто. Остались лишь скалящиеся, как воткнутые в землю клыки страшного зверя, черные остатки от костров. И стоял вечный, нерушимый Иггдрасиль. Его корни, сползающие со стен, светлячки, звездами мигающие в приятном лёгком сумраке. Невероятный, тянущийся высоко вверх, словно его раскидистые ветви были руками, ищущими в подсвеченных солнцем облаках божественное спасение, ясень. Огромное, исполинское древо, похожее на гору, чьи корни напоминали по размерам лошадей, а далёкие зеленые листья… — Я здесь! — услышала она. Фриск выпрыгнула из выемки между могучими корнями, словно выпрыгнула из рва, в котором пряталась во время бомбардировки, и побежала к ней. Вскоре они снова были вместе. Уже по доброй традиции, пусть и созданной из печального опыта, они осмотрели и ощупали друг друга: так Одри, держа девушку за подбородок, обнаружила у неё под челюстью синяк, а Фриск обнаружила у неё на темени шишку. Когда они закончили, то просто замерли, растерянные, что-то осознающие, как машины, у которых больше нет целей. Осмотрелись. Одри — пряча руки в карманах и горбясь, Фриск — кружась вокруг своей оси. Одри облизнула губы, вздохнула, постепенно понимая, что совсем не знает, что делать. Смятение дезориентировало, и теперь Одри, нет, не пугливо, а грустно, как ветеран, осматривающий поле боя, на котором погиб его друг, оглядывалась по сторонам. Она искала, что ей делать, ради чего это делать. Куда идти. О чем говорить. И Фриск испытывала те же чувства — она уже нервно ковыряла пол носком ботинка, тупя глаза вниз, и дрожь, словно она прозябла, проникла ей под одежду. Гул голосов, крики и рыдания сменились пением светлячков и умиротворяющим скрипом древесины и далёких, высоких ветвей, увенчанных шелестящими юными листьями. — Так тихо… — проронила Одри. — Словно все замерло. — И не говори, — сказала Фриск. Тоже тихо, как она, лишь бы не прервать воцарившееся безмолвие, что обласкало их, как первые теплые лучи солнца в апреле. — Я уже и забыла, какой бывает тишина. Одри старалась не думать, не вспоминать. Быть просто собой, той, которой она утонула в чернилах. Но покой длился не долго. Перед глазами встали лица Эллисон, Рэн и Захарры, мертвые лица всех остальных, мертвое лицо Харви… и Одри пробудилась ото сна и нашла смысл жить дальше. Рыцари ушли, враги зализывают раны, но ничто не закончилось. О нет. Игра продолжалась, и мир затаился, ожидая хода Одри и Фриск. Одри выудила руку из кармана, поймала ладонь девушки с ножом и сжала. Теперь обе почувствовали себя сиротами, очутившимися на улице. Залитой солнцем теплой полянке в чаще леса, и все-таки улице, одни, без родителей и знакомых, способных указать им дорогу. — Путь неблизкий, — сказала Фриск, ища и для себя, и для неё цель. — До обычной студии топать много дней. Полмесяца, если примерно. Лес с пауками ещё предстоит как-то обогнуть. И найти выход из лабиринта потерянных вещей. А для этого нужна провизия. Благо, есть та яблоня, помнишь? И мама с Пятым обещали найти что-нибудь и спрятать в дне пути отсюда. Так что… у нас есть дела. Одри издала звук, выражающий согласие. Зная, куда идти и как им быть, они все равно не сдвинулись с места. Продолжая держаться за руки, девушки наслаждались тишиной и безмятежностью. Сейчас не нужно никуда бежать, ни с кем драться. Пока некого бояться, не от кого скрываться, как дичь от хищника. Простояв так ещё пару минут, Одри полностью собралась с мыслями. Пора, подумала она, глядя на Иггдрасиль, на костры, на все, что осталось. — Пойдем, — Одри потянула Фриск за собой, зная, если она не сделает это — они ещё долго не сдвинутся с места. Фриск пошагала за ней, поравнялась, и они, держась за руки, двинулись между сгоревших костров к выходу отсюда. Они ступили во тьму, облепленную чернилами, и Иггдрасиль и свет остались позади.