Тройная доза красных чернил

      Все когда-нибудь подходит к концу, Одри не раз убеждалась в этом. Побеждая, проигрывая, идя напролом к цели или трусливо убегая, она всегда знала, что все на свете имеет свойство заканчиваться. Жизнь, любовь, дружба… приключения и светлые времена, когда можно выдохнуть и набраться сил. Особенно ясно ей это стало, когда она с командой покинула Город Разбитых Мечт и когда её друзья, включая, казалось бы, бессмертного брата-демона, погибли. Конец остановить невозможно. Он всегда придет, как бы ты этого ни хотел, ведь в некотором смысле вся наша жизнь состояла из концов, завершений, из финальных «Прощай» и смирений с утратой. Без завершения жизнь была бы другой. Проще и пустее. Но порой в жизни случались сбои, и конец не наставал. Такое называлось по-разному: судьбой и удачей, к примеру. И Одри верила, что, что бы ни закончилось в её жизни — путешествие туда и обратно, эта временная ветвь, настоящая дружба, — одно никогда не изменится, не исчезнет.       Миновав город, которого нет, девушки долго скитались среди заросших чернильной растительностью коридоров студии, плавно поднимающихся к руслу тонкой ленты довольно шумной, кипящей реки. Мох мялся под ногами, свисающие с потолка лозы путались в волосах, шипы цеплялись за одежду, бывало даже, Одри застревала во вовремя не замеченном кусте, состоящем из переплетений хрустящих веточек с густой кроной из жилистых, жестких на ощупь черных листьев. Фриск напоминала некую лесную принцессу с уродливой короной из ветвей, застрявших в волосах, чернила, упавшие с одного из деревьев, росших прямо из стены, обрушились на неё, сделав девушку ещё грязнее, чем было, а один раз она споткнулась о развалившуюся змеей лиану и рухнула на Одри. В общем, неприятности они находили везде и во всем, поэтому старались как можно скорее отойди от густо заросшего берега, боясь ещё ненароком упасть в кипящие чернила.       Так через полтора дня без сна и с редкими перерывами на еду они преодолели внушительное расстояние, и местность снова стала узнаваемой. Девушки узнавали эти коридоры, ведь именно по ним делала первые шаги их компания. Значит, думала Одри, совсем недалеко лабиринт потерянных вещей. Половицы пронзительно скрипели под ногами, шумели воздуховоды над головой, словно в их недрах застрял молящий о помощи несчастный потерянный. Пытаясь двигаться тише, они, напротив, двигались громче, нарушая священную тишину, и Одри все время корчилась, словно каждый звук для неё новый, неожиданный. Длинные коридоры путались, уходя один в другой, воющие пасти вентиляций порой взрывались внезапным грохотом, точно внутри них перекатывалось живое тело, разломы в полу терялись во тьме, стонущие двери порой двигались от слабого ветра, будто бросившего все силы на то лёгкое движение, и уходящие глубоко вниз шахты таинственно вздыхали, словно зовя за собой. Затем снова появился плющ — как порванные кровеносные сосуды он ниспадал с потолка, истекая чернилами, от чего ходить стало почти невозможно. Путешественницы скользили, падали и поднимались, продолжая путь, и нож разрезал ухудшающие видимость лозы. Стало ясно, они снова приближаются к реке.       Одри сегодня была мрачна. Плохой сон, где она в теле Чернильного Демона мчалась по студии в поисках зазевавшихся потерянных, ухудшил настроение, но испортило его другое. Тёмные, тяжелые мысли об Эллисон и остальных. Они расстались больше двух недель назад, весточку получить не удастся, узнать, живы ли они — тоже. Волк продолжал преследовать её, рыскать в поисках следа, и Одри подозревала, что, попытавшись использовать Силу, дабы найти Эллисон, она может себя выдать. За две недели Рыцарям точно стало ясно, что Одри и Фриск не покинули чернильный мир, а раз никто из них не бросился в погоню, значит, Эллисон удалось уничтожить квантовый туннель. Но Одри боялась. Боялась, что и сама Эллисон, и Захарра, и Рэн могли погибнуть или подвергнуться пыткам, боялась, что, если выдаст себя, даст понять, где именно находится — это даст врагу преимущество. Без сомнения, нужно было как можно скорее покинуть путь милосердия.       Две недели… почти три.       «Три недели, как тебя нет», — подумала Одри, и сердце сжалось. Она больше не плакала, её не поглощала убийственная, разрывающая на части скорбь, она не горела изнутри и не замерзала от мысли, что Харви умер. Но там что-то определенно осталось. Она смирилась, приняла, и она двигалась вперед, чтобы все исправить, но нечто, остающееся в душе после смерти родного человека, пусть даже демона, продолжало существовать.       — Эй, Од, — окликнула её Фриск. Одри, не поворачиваясь к ней, произнесла заинтересованное «М?». — О чем думаешь?       — Ты правда хочешь это знать?       Вздох.       — Если ты это спрашиваешь, значит, ты думаешь о Харви, — сказала Фриск уже менее весело. Затем она, поправив поклажу на спине, продолжила: — Всё, что я могу сказать, это уже надоевшее и мне, и тебе «Все будет заебись». Справимся. Но… Мой тебе совет: постарайся реже к этому возвращаться, или раньше времени впадешь в отчаяние. Исправить его смерть и не дать умереть ты не сможешь. Зато, когда все сделаем, ты сможешь его вернуть. Мы сможем вернуть их всех.       Тяжесть становилась все более ощутимой. Ноги превращались в мокрую, разваливающуюся на волокна вату, перед глазами плыло от усталости. Тем не менее, слова Фриск, словно двигатель, помогли Одри зачерпнуть ещё немного сил. Ей удалось выпрямиться, поправить сумку, бьющуюся о бедро, и «гент», немного выпавший из расшатавшихся ножен на спине. Да, она была права. Не стоит забивать голову тем, что ты не смог предотвратить. Ты должен думать о том, как все вернётся на круги своя, а для этого нужны вера в себя и надежда. Второе у неё было, однако первое тлело в огне вины, стыда и тоски. То поддерживаемое Одри, то падающее во тьму неверия в собственные силы.       — Ну а ты о чем думаешь? — спросила Одри.       — Да так, — Фриск пожала плечами. — О маме и папе. О друзьях. Интересно, узнал ли Фитц, кто именно нам помог? И если да, как он наказал их всех? — затем она тряхнула головой, отгоняя злые мысли. — Ладно, не важно. Сомневаюсь, что он настолько разошелся, что решился по-настоящему пытать своих солдат, тем более теперь, когда все идет через задницу. Да и ребята сильные… Тори особенно.       Одри повернулась к ней и взяла за руку.       — Повтори-ка про «Заебись», — попросила она и добавила с нежностью в голосе: — Они справятся, не волнуйся.       Они дошли до истока реки, с рычанием вырывающуюся из низко поставленной ржавой решетки, осмотрели все комнаты за распахнутыми дверьми и, найдя ту, которая вела к лестнице, стали подниматься на верхние ярусы. Одри шла впереди, рассматривая преобразившийся мир. Фриск отставала, сдерживая пыхтение, хотя им обеим было ясно — если они пройдут ещё хоть километр, то останутся совсем без сил. Бледно-желтые, фактически серые растения, растущие из щелей в стенах таинственно фосфоресцировали в полумраке, с черных листьев изредка стекали бликующие в свете ламп струнки чернил. Одри наблюдала. Запоминала. Так, напоследок, ведь дальше ничего подобного ждать не не придется.       И правда. Скоро любая растительность кончилась и началась студия, самая обыкновенная на вид студия, если не считать странных пустых комнат и абсолютной тишины. Там же, в пустых коридорах, где не стонали половицы, не визжал надрывно металл канализационных шахт глубоко под землей, девушки обустроили лагерь. Уже привычно пересчитали запасы, радуясь, что хотя бы водой запаслись как надо, и разочарованно глядя на жалкие остатки пищи, разложили теплые плащи, чтобы мягче было лежать, и стали заниматься своими делами. Фриск продолжала читать. Книга была на русском, поэтому Одри ничего не понимала, но и переводить не просила — пусть читает и не отвлекается. Одри рассматривая свои прошлые. Никто не притронулся к еде.       Многое из нарисованного навсегда потерялось, и потому Одри радовалась тому, что удалось спасти. Самые разные рисунки, нарисованные в разное время, при разных обстоятельствах. Вот изображение женщины на холме. Вот — скопище глаз, неотрывно смотрящих на зрителя. Вот мелкими, частыми штрихами нарисованный лес, костер и расположившиеся вокруг него фигуры с плохо нарисованными лицами. А вот — так и не дорисованный феникс, пришедший к ней в одном из снов. Однако она остановила взгляд на Прериях, соседствующих с темным, нарисованным будто а приступе экзистенциального ужаса портретом человека, в глаза которому вонзили две шпаги. Одри вздрогнула при виде черной грифельной крови, дорожками слез стекающих с лица кричащего, и резко отвернулась. Прерии. Трава, сверкающая звездами в сиянии других планет, ровным рядом выстроившихся вдоль небосвода… высокие, мускулистые лошади, мчащиеся вперед…       Думая о Прериях, Одри думала и о том, как сильно хочет после этого хорошего, спокойного, но изнуряющей путешествия надолго осесть где-нибудь вместе с Фриск и почувствовать себя в безопасности. Просто просыпаться по утрам, готовить завтрак на них двоих, не вспоминая, как по их вине погибли почти все, кого она любила. И тут же вспомнился их с Фриск давний разговор, случившийся ещё в лесу. Одри выдвинула версию, что виной гневу Темной Пучины мог стать побег девушки с ножом из Места Мертвых Огней. Вспомнив о том, как она просто произнесла тихим, хриплым голосом: «Я знаю, что это из-за меня», Одри сжала губы и закрыла глаза. Но также они обе знали, что Фриск выбралась, потому что от её жизни зависела жизнь отряда за Пределом, и что она не вступила в бой по той же причине. Поэтому никого винить был нельзя. Особенно самих себя.       Если бы здесь был отец, он бы попросил не тревожиться, не бояться ничего. Нет, подумала Одри, едва дотронувшись до двери с самым своим страшным знанием, и отшатнулась. Нет, только не отец, кто угодно, только не он.       — Я спать, — решив, что так будет лучше, сказала Одри, завернулась в плед и отвернулась. Фриск тут же закрыла книгу, перекатилась на бок и с улыбкой поправила уголок, упавший Одри на ухо, после чего легла нормально.       — Спокойной ночи, — сказала Фриск. — Не буду мешать.       — И тебе, если тоже скоро спать ляжешь.       Но сон не шел. Одри сжалась, плотно завернутая в теплую мягкую ткань, даже голову закрыла, чтобы неяркий свет, льющийся с потолка, не мешал. Мыслей об отце больше не было. Наоборот, в груди теплело, страх отступал. От двери, за которой скрывалась правда, она побежала по желто-черному коридору бесконечных дверей с воспоминаниями, и, сама того не ожидая, споткнулась и залетела в одну из дверей, и за ней помимо воспоминаний скрывалась истина. Простая, привычная, приятная истина. Она оказалась здесь, в относительно теплом не пыльном помещении, и сейчас она лежала, думая о том, что Фриск пожелала ей спокойной ночи. Это так обыденно, но так всегда приятно, мило. Каждый раз, когда она говорит «Спокойной ночи» или «Доброе утро» (особенно её веселое «Доброе утро, Вьетнам!») на душе Одри становится легче. Она не одинока, рядом всегда есть человек, желающий ей добра.       Одри улыбнулась. Что бы ни случилось в прошлом, в настоящем у неё есть возлюбленная. Её девушка. Её защитница. Они вместе идут к бобине, они вместе одни в этом богом забытом месте почти месяц, и никто им не указ, никто не пытается их разлучить или убить. Они пережили своих врагов и переживут еще. И за это Одри любила Фриск все сильнее и сильнее, хотя любить, казалось, сильнее уже невозможно. Эти слова нужно беречь, как зеницу ока, и все-таки она позволила крупице любви в своем сердце произнести её устами:       — Я люблю тебя.       И уснула, слыша, как в ответ ей прошептали те же слова.       На следующий день они оказались уже в лабиринте забытых вещей. Терпеливо ища выход, выходя из тупиков и теряясь в спиралях, уходящих в никуда. Бескрайние просторы встали перед ними, и выросли перед ними, стоило лишь открыть дверь, высокие, доходящие до потолка горы мусора, которые, собираясь вместе, образовывали почти непроходимое запутанное ущелье. Как и тогда, тысячи потерянных вещей вдруг обрели свою историю, и оставшаяся в тишине Одри слышала и видела их с поразительной четкостью. Видела велосипед, свисающий с вершины передним колесом вниз, видела манекен, видела баскетбольный мяч с нарисованной на нём мордочкой… она находила обычные, забавные, странные, холодящие кровь вещи — от пачки салфеток и вывески «Отдаю рыбий жир БЕСПЛАТНО», до маски ку-клус-клана и кухонного ножа, на котором ясно выделялись застывшие кровоподтеки.       Одри и Фриск довольно длительное время просто скитались, подбирая понравившееся, будь то зубные щетки и тюбик пасты или пара золотых монет, которые в Городе Разбитых Мечт как раз в почете. Пока им везло. Везло раньше и наверняка повезет после, но Одри не чувствовала, что расслабилась в полной мере. Её нервы словно каменели, обугливаясь от проводимого по ним электричеству, и Одри перебирала пальцами рукоять «гента» в ожидании, когда удача все же покинет её, и с хорошими днями придется попрощаться. Они уже целый месяц бродили, не встречая никаких опасностей, живя по простому расписанию, состоящему из цикла дороги, еды и сна, должно же, думалось ей, им встретиться препятствие? Но ничего не происходило.       Следы битвы, давно канувшей в небытие и создавшей их команду, лишь усиливали дурное предчувствие. Потемневшая высохшая кровь, разбросанные вещи — последствия обрушения одной из гор, обстоятельства чего она уже не помнила. Снова кровь, сотни впитавшихся в пол пятен кровавой корочки, и обломки оружия… и один труп. Настоящий, разложившийся труп в черных доспехах. При виде него Одри закрыла рот рукой, чтобы её не вырвало, и они поспешно отошли. Позже Одри вспомнит, что здесь, в этом широком коридоре, она в первый раз спасла своего врага, и та отплатила ей тем же. Ещё позже, подыскивая место для лагеря, они наткнулись на голую стену, усеянную отверстиями от пуль. Те же были и на полу, залитом кровью.       Фриск отлучилась, сказав, что снова попытается найти консервы, и Одри пожелала ей удачи, не веря, что та их найдет. Обессиленная, ведь не ела уже полтора дня, она разожгла маленький костерок, повесила над ним продырявленные банки с консервированной свининой и достала из упаковки последние галеты. Когда поняла, что все готово, она с удовольствием сняла кроссовки вместе с носками и обработала стертую в кровь пятку. А когда и с этим покончила, поела, почистила зубы и прополоскала рот, поражаясь, как, черт подери, это круто. Фриск вернулась довольно быстро. За время, что еще оставалось, Одри смогла немного порисовать. Девушка с ножом двигалась странно. Держа руку за спиной и выпрямившись, насколько это было возможно, она шла большими шагами, словно солдат из какой-нибудь комедии, и Одри с интересом наблюдала за ней. Она сразу поняла, что что-то случилось, и это что-то веселое и хорошее — возможно, Фриск нашла беконный суп, и им не придется голодать в ближайшие дни.       Когда Фриск остановилась перед лежавшей Одри, то наклонилась и продемонстрировала две зажатые в растопыренных пальцах банки. Потом, увидев улыбку на лице Одри, поставила их перед ней и этой же рукой достала из кармана четыре пластинки жвачки. Их она высыпала на протянутую Одри ладонь, и девушка, привстав, с усмешкой стала ждать, что это веселое молчаливое существо ещё выкинет. Вальяжным, неторопливым движением она вытянула руку из-за спины, и с её ладони, покачнувшись, свесился кулон на цепочке. Крохотный и белый, словно напоенный туманом камешек в тонкой серебристой оправе напоминал осколок луны, пропуская сквозь себя желтый свет. На мгновение взгляд Одри застыл на нём, и сердце остановилось — и радостно пошло.       — Это тебе, — сказала Фриск и вложила в её руку кулон. Девушки не спускали с друг друга влюбленных глаз. Одри чувствовала, как вся обмякает, и нервы её расслабляются, переставая рваться и дергаться от каждого шума, каждой минуты, проведённой здесь. Фриск чувствовала радость, ведь была рада Одри, это виднелось в её мягкой улыбке и полному любви взгляду. — Давно хотела тебя как-нибудь порадовать, да не находила способа. Даже не знаю, что ещё добавить. Мы… уже давно вместе. И уже месяц вдвоем, хотя, казалось, случившееся должно было сломать нас. Я не должна быть счастлива, но я счастлива, ведь ты со мной, и мы живы, — она остановила взгляд на глазах Одри, посмотрела прямо в душу, и убрала прядь седых волос с её лица.       А потом села рядом.       — И это ещё не всё, — сказала она. — Но не будем пока об этом. Надеюсь, ты оставила мне немного? Я такая голодная, что сейчас сожру свой желудок…       Не дав ей договорить, Одри обхватила шею Фриск руками и, плотно прижавшись к ней, обняла. Улыбаясь, как счастливая безумная дура, и ощущая как дешевая, алюминиевая щепочка похрустывает в ладони. Сердце гулко, влюблённо билось, плавясь и разнося по телу тепло, и в животе будто бились, щекоча её своими крылышками, бабочки. Одри убрала голову с её плеча и в следующий момент смачно чмокнула её в щеку.       — Спасибо за подарок. Ты как всегда умеешь удивить, — произнесла она. Затем отстранилась и, застегивая кулон на шее, сказала: — Насчет еды не боись — тебе я оставила ещё прилично. Надо же, знаешь ли, поправляться, — и, само собой, шлёпнула тыльной стороной ладони по её животу. Фриск отшатнулась, как от удара, не переставая улыбаться. Глядя на неё, на эту улыбку, этот уверенный свет, Одри не замечала, как тревоги пропадают без остатка.       «Это ещё не всё» поблескивало на шее, как жемчуг. Она ласкала его пальцами, просто смотрела на него и поражалась, как так вышло, что её приводят в восторг столь глупые вещи. Когда Фриск поела, она сказала, что сейчас покажет ей остальное — и Одри двинулась за ней, предвкушая нечто интересное. В конце концов, раз Фриск не смогла это донести, значит, это что-то особенное, большое, определенно поражающее воображение. Она выуживала из памяти все известные ей потерянные вещи, будь то «Портрет молодого человека» Рафаэля или Скрипка Davidoff-Morini. Но реальность оказалась совсем другой. Лучше. Они прошли к ни чем не отличающейся от других горе, однако она сразу стала для Одри особенной. Она застыла, глядя на сваленные вокруг вещи, словно кто-то, спускаясь, не удержался и свалился. Она смотрела на платье, которое свисало со спинки выпирающего из общей кучи стула. Оно было рваным в некоторых местах, пожелтевшим и посеревшим, но оно было тем самым, никаких сомнений на сей счет Одри не испытывала. Больно хорошо она запомнила подарок отца.       Отца… Одри продолжала улыбаться, несмотря на грусть, горечь, смешанную с тоской по прошлому, когда она ничего не знала, и с обидой, заменившей собой гнев. Она снова пощупала кулон. Сделала несмелый шаг, второй, третий… обернулась.       — Я думала, оно потеряно, — сказала она.       — Мы в лабиринте потерянных вещей, Од, — Фриск лукаво, весело глядела на неё. — Ты не нашла его в первый раз, значит, нужен был второй. А если бы и тогда не вышло бы — искать в третий. Пока не найдешь.       Они добрались через два дня. Половину дня потратив на поиск выхода по печальным, напоминающим о страхе и смерти ориентирам, ещё полтора — на преодоление остальных помещений, о которых Одри и Фриск уже и забыть успели. В том числе была и серая комната, где «Белые плащи» и встретившиеся им на пути девушки разговорились и где Марк, не совладав с собой, схватил Одри за шкирку, испугав её до чёртиков. Больше всего времени они затратили на поход сквозь тьму. Одри трижды убедилась, что все правильно помнит, и, если они пройдут этот коридор насквозь, то наткнутся на дверь, которая выведет их наружу. И ступили в него, не испытывая тревоги и паники, как раньше… вместе, держась за руки, освещая тьму желтым и красным сиянием. Некогда Чернильный Демон сказал, что живым по ту сторону не место, но они выжили, и они знали, что эта тьма их не тронет. Темная Пучина не появилась в лесу. Не появлялась во снах. Значит, не появится и здесь.       Долго и с редкими перерывами они продирались сквозь беспроглядный густой мрак, некогда пугавший их, и события, случившиеся с ними на пути милосердия, блекли. Ничего не было видно даже в свете душ, не находилось тепла, не было уверенности в чем либо, ибо во тьме царила пустота. Это смерть для живых. Даже шаги, даже дыхание, все становились её частью и не ощущались, как часть мира живых. Ныли ноги и руки, затекла, затвердела сгорбленная спина. Но оно не боялись того, чего не видели. Горячая, липкая от пота рука напоминала о жизни и пробуждала в памяти картины другого мира, и Одри знала: конец туннеля есть, это не кольцо. Они живы. Блуждание не будет вечным.       И после двенадцати часов ходьбы они наконец увидели конец — словно из стены прорезался луч желтой луны, он заливал собой узкую полосу каменной стены и подсвечивал, как искры, пылинки. Девушки ускорили шаг, а когда остановились, то прислонились к деревянной, серебряной двери. Одри без сил уронила на неё лоб и, хрипло дыша пересохшим ртом, спустила с плеча сумку. Она думала сползти на пол и не смогла, иначе она бы расшибла колени. Такое же хриплое частое дыхание слышалось рядом. Одри открыла глаза. Фриск, тихонько застонав, упала на пол и села, спиной прижавшись к двери и подняв голову.       Они дошли до конца. Осталось сделать последний рывок, отдаться свету — и ступить в иной мир, мир той самой студии Джоуи Дрю, где сосуществовали и трансформированные злом бывшие сотрудники, и будто бы ожившие мультяшки, давным давно пересекшие границу между рисунком и реальностью. Одри слышала зов, зов крови, и он тянул её за дверь, хотел, чтобы она вернулась в это безусловно жуткое место, где отчаявшиеся поедали друг друга, где каждый день велась борьба за выживание… где страшные монстры жаждали заполучить её плоть и душу, а призраки, запертые в сколоченных наспех гробах — увидеть, как страх застилает взор и останавливает сердце. Где не было наслаждения лучше лицезрения чужой смерти. Но там всегда находилось и хорошее. Хорошими был Портер. Хорошими оказались Борис и Алиса. Хорошим был Большой Стив. Там находились и убежище отца, в котором всегда можно укрыться, и…       — Совсем чуть-чуть, — сказала Одри. — И мы… почти дома. Ну, мне так кажется.       — Сколько времени мы провели на пути милосердия? — спросила Фриск. — Два месяца? Три? Сколько шли от лабиринта до города, которого нет, сколько потребовалось дней, чтобы, восстановившись, рухнуть на вокзал в Городе Разбитых Мечт, а потом вернуться? И сколько потребовалось времени оттуда до Иггдрасиля? И сколько в общем мы провели там… сколько ты бродила в тенях, Од, ища Ключи?       — Я не знаю, — призналась Одри. — Думаю, путешествие туда и обратно заняло в общей сумме два с половиной месяца: туда около полутора месяцев и сюда целый месяц, хотя планировали за половину. Как тебе? Столько времени нам потребовалось, чтобы достать Ключи…       Фриск издала смешок, больше похожий на сиплый вздох.       — Это гребанное путешествие отняло у чернильного мира Тома, Чернильного Демона, Генри и Эллисон, — сказала она с печалью в голосе. — На волю вырвалась сама Темная Пучина. Вся, абсолютная. Но ещё оно… подарило надежду и чернильному миру, и другим.       — Зачем ты это говоришь?       — Нужно подвести итоги, — пожала плечами Фриск. — Целая эпоха подошла к концу. Ганзы нет. Мы покидаем путь милосердия. Ключи найдены. Погоня за тобой прекратилась. Мы добились всех целей, которые ставили в начале. Даже те, о которых хочется забыть, мы их настигли. Чернильный Демон пал, но героем, а не злодеем. Василиса выжила. Даже Генри мы в каком-то смысле спасли, то есть, дали ему смысл жить дальше после Линды.       — Да, — благодаря её словам Одри почувствовала удовлетворение. Словно итоги, проговоренные вслух, и стали её наградой. Что-то кончается, что-то начинается, подумала она, и это невероятно: ты доволен вопреки всему пережитому и знаешь, что это вовсе не конец всех концов — прежде чем все действительно закончится, ты ещё повоюешь и ощутишь вкус счастья. — Мы сделали это. Мы справились.       Одри нащупала на самом дне колодца, где хранились её жизненные силы, пару последних капель и зачерпнула их, помогая себе выпрямиться. Фриск встала и повернулась к двери. Её рука легла на плечо. Одри накрыла её своей ладонью, покачнулась, словно забывшись. Глаза обеих замерзали в желтом свете, откуда-то далеко-далеко послышался знакомый мотив. Чернила вызывали её. Музыкой Сэмми Лоуренса, слышимое одной ей кряхтением банды мясников из глубин памяти, веселым хохотом Портера… наследием Джоуи Дрю, памятью о Генри Штейне, дружбой с Эллисон Пендл и рыком Чернильного Демона.       Студия… такая разная, такая дикая, сумасшедшая. В ней уживались столько ужасных и благородных, веселых и отвратительных, но невероятных персонажей, будто ей, как и пути милосердия, как всей вселенной, не было начала и края! Одри была поражена, когда обернулась, и перед её взором вспышкой промелькнули все встреченные призраки. Это странное место, прекрасное в своей причудливости, оно богато на истории и героев, которые захватывали ум и крали сердца. Одри слышала от Генри, что люди в другом мире сочиняли о ней песни, и все они были созданы неравнодушными, покоренными студией людьми. И Одри понимала их. Понимала, чем привлекательна эта скудная черно-желтая палитра, почему руины и печаль, которая льется из каждой досочки, кажутся пейзажем чудеснее любых гор и пастбищ. Этот мир не похож ни на один другой. Он уникален, и его жители — уникальны. И он, этот мир, заслуживал большего, пусть он прогнил насквозь, пусть им правили убийцы и психопаты. И не важно, одна ли она видит в нём красоту, или все видели её одинаково.       Одри полюбила этот мир. Полюбила рядом с ней, вместе с ней.       Вместо тысячи слов стал поцелуй. Одри чуть наклонила голову и прильнула к Фриск, совсем недавно считая, что она, потерявшая всю свою семью, видевшая трупы друзей, не сможет любить как прежде. Но сейчас она касалась её губ, даря возлюбленной нежную, как шелк, любовь, и пока они прижимались к другу другу, чувствуя запах и вкус, трепет и всю тяжесть перенесённых бед, Одри знала — ни что было не напрасно. Две тени во тьме, ни кем не видимые, освещаемые душами, что засияли ярче, словно любовь стала огнем, и Одри чувствовала, как Фриск тает в этом поцелуе, и как горе, шипом застрявшее в сердце, исчезает. А потом она отстранилась и положила руку на грудь возлюбленной, где билась её неугасаемая решимость.       — Я люблю тебя, — сказала Фриск дрогнувшим голосом. Первое, что пришло в голову после поцелуя, то, что она должна была сказать тогда, в первый раз, возле кладбища. Одри втянула воздух ртом и хрипло произнесла, отвечая:       — Я считала, умирать страшно. Я любила, люблю жизнь. Но… ещё у меня есть ты. И я… Я люблю тебя больше жизни. Теперь я это знаю. Я выживу ради тебя. Но и умру тоже.       — Одри, — Фриск прислонилась к её лбу своим. Как соединившиеся тени, они стояли в темноте, и Одри ждала, что дальше скажет девушка с ножом. Она не знала, как продолжить. И сказала самое правдивое тихим, ласковым шепотом: — Я тоже за тебя умру и тоже выживу, если ты останешься жить. И я буду сражаться рядом с тобой сколько бы ни потребовалось.       Одри опустила руку и сделала шаг назад.       — Готова? — спросила её Фриск.       — Готова, — ответила Одри.       И они открыли дверь.