Тройная доза красных чернил

      В последний раз, когда они видели Бертрума, тот представлял собой самый худший из плодов столкновения двух миров: некогда известный инженер, намеревавшийся сделать парк развлечений по франшизе Бенди венцом своей карьеры, также, как и другие члены команды Джоуи Дрю, был не то убит, дабы переродиться, не то превратился в то, чем стал в итоге, живьем. Ничего, кроме головы, от него не осталось — головы огромной, сформированной странно, словно некто её все время пинал, мял, как пластилин, пока она не доросла до нужных размеров. И эта голова оказалась в карусели-осьминоге, какие очень любили дети и взрослые, предпочитая едва ли не больше американских горок. Годами он томился в студии, пока не был похищен Хранителями, а после, как и все остальные, возвращен на место магией бобины и вынужден жить в Путанице. Когда Одри встретила его, он играл новую и очень ему нравящуюся роль — стража-палача у входа в Город Разбитых Мечт. Тогда ей удалось без боя пройти дальше.       Тогда Одри не знала, что им делать, но знала, что хочет помочь потерянным добраться до последнего очага стабильности и безопасности, и потому была готова взорвать себя вместе с Бертрумом. А теперь она понимала, чего хочет, видела свой путь, как видела перед собой толпы потерянных, беспрепятственно проходящих к Городу — массовая миграция, от которой бывший инженер и защищал студию, происходила прямо у неё на глазах. И потому знание о своем пути, о том, куда двигаться дальше, разваливалось. Голова Бертрума разлагалась довольно давно: на этой стадии кожа натягивается и приобретает похожие на прорези темные пятна, глаза сереют, словно вваливаются в череп. Металл, сковывающий его, все ещё держал голову в тисках, огромные электрически лапы были разорваны, жутким образом оторваны и выкручены наизнанку, так что издалека могло показаться, будто это не единое целое со всей каруселью — это несколько не связанных с друг другом разрушений.       Ещё сегодня ночью они строили планы на будущее, продолжая упорно сражаться со тьмой, посеянной Темной Пучиной в их душах. Теперь же Одри не понимала, что ей теперь делать, ведь отныне она знала, откуда взялись те потерянные, встреченные им до битвы с Прожектористом, и знала, куда пропали все после Города Полуночи. Теперь она знала, почему Город Полуночи в дни их визита вообще заполонили путешественники. Все шли в Город Разбитых Мечт, единственное место неподвластное Путанице. Они бежали от страшных аномалий, бежали от возможной гибели, прекрасно отдавая себе отчет в том, что и там, куда они направляются, не все гладко.       А это значит, тысячи, сотни тысяч потерянных сейчас бродят по Городу Разбитых Мечт и ещё столько же на подходе. И это было плохо, столь же плохо, как смерть Бертрума, того, кто мог бы задержать гипотетически воскресших мертвецов. Будет толкучка, не останется свободных гостиниц, враг может затаиться в толпе…       «Стоп».       Одри вздохнула. И уставилась на Фриск, которая, случайно кого-то толкнув и получив пару ласковых вслед, вырвалась из тягучей черной вереницы потерянных, больше похожую на струю чернил, и подбежала к Одри.       — Новости к последнему часу, — сказала она. — Бертрум мёртв вот уж как полтора месяца: как раз в этот период, если я правильно посчитала, Темная Пучина вырвалась на свободу. Также те, кто покидает Город Разбитых Мечт, жалуются на беспорядки и погромы. Как видишь, большинство это совсем не пугает — лишь бы, мол, подальше от Путаницы.       Толпы. Целые волны потерянных сейчас медленными очередями вливались в узкий коридор, ведущий в метро, а оттуда — в Город Разбитых Мечт. Там когда-то Харви сказал, что Одри примет свою судьбу. Потерянные шли, шли, толкаясь, нетерпеливо покрикивая друг на друга, шли в обе стороны: и те, кто покидали его, выглядели ещё более горбатыми, сутулыми, нежели чем остальные потерянные, будто творящиеся там события выжали последние соки, сожрали остатки жизни, теплившейся в их худых жилистых мышцах и выпирающих грудных клетках. Кто-то без ноги, кто-то с тростью, кто-то — с замотанной головой и прижатой к плечу сломанной рукой. Некоторых выносили на носилках, некоторых тащили на спине. И никто ни за чем не следил, будто не нужен был страж, способный разнять драку и предотвратить кражу, не нужен был тот, кто остановил этот бесконечный приток и такой же стремительный отток.       И все это из-за Одри.       Бертрум мёртв из-за неё.       — Думаешь?..       — Темная Пучина убила его, — сказала Одри. — Но у этого была причина. Видимо, она хочет создать нам массу новых проблем: до отвала заполнить город людьми, сделать все, чтобы мы не прошли эту очередь… Или… не знаю.       — Подозреваю, все так, — вздохнула Фриск, и печаль, на миг просочившись в её взгляде, сдавила сердце: Одри безошибочно угадала её мысли, мысли о тьме впереди, о зле, которое все знает и всегда на шаг впереди… Одри сглотнула, подавляя панику, комом забившуюся в горле — уверенность дала трещину, и она представила, что с ними может случиться в Городе Разбитых Мечт, как будет не протолкнуться в столпотворениях и негде снять номер, ибо каждая гостиница и таверна окажутся заняты.       «Ты думаешь, я не знаю, где ты? Ты думаешь, я не знаю, что лежит в сумке, которую ты прижимаешь к груди? Ты думаешь, я не вижу, я не слышу? Но я всегда рядом, Одри, я есть скрип от ваших шагов и лишнее отражение, проскользнувшее в зеркале!».       — Ладно, — отмерев, Фриск коснулась губами виска Одри, тем самым вырвав её из холодных когтей беспокойства, и голос Зла пропал: девушка очнулась рядом с плетущимися навстречу новой жизни потерянными. След от поцелуя приятно обжигал, он напоминал, что и сейчас они справятся. — Пойдем, займем местечко… Или хочешь прорваться с боем?       — Нет уж, давай без кровопролития!       Она старалась казаться веселой. Не вышло. Ведь сложно улыбаться, делать вид, будто все в порядке, когда тебе предстоит задержаться на многие, многие часы, дабы пройти многотысячную очередь в город, где сейчас происходит настоящая анархия. Не слушая плача и разговоров, прислушиваясь лишь к запаху разложения, от которого уже кружилась голова, Одри понимала, что их ждёт. Они потратили на этот путь долгие дни, тянувшиеся как бесконечный сгусток сжиженных чернил — они шли медленно, останавливались, сражались и восстанавливались, стараясь не переусердствовать, ведь в ином случае они бы никогда не узнали, когда бы продолжили путь. Другое дело — очередь, хаос, неизвестность и цель, ставшая из воображаемой реальной.       И, скрепя сердцем, они отправились в конец очереди.       Те часы Одри не могла избавиться от мыслей о Темной Пучине. Сон никак не выходил из её головы, он отпечатался на тонкой поверхности мозга, как татуировка, будто тварь каждым своим словом вонзала в неё иглу: как наяву она снова бежала по пляжу, спотыкаясь, и позволяя своей израненной, измученной душе перестать гореть и уснуть, снова она чувствовала, как прикосновения её обжигают… и снова слышала голос брата и те его непонятные слова. Создавалось впечатление, будто Темная Пучина ждала. А может, и это пугало ещё больше, никуда не уходила и не ждала, а действовала незаметно и тихо, пока Одри и Фриск не замечали, поглощённые болью от побоев и любовью к друг другу.       «Будь с нами… навсегда… после полуночи… Мы подарим тебе спокойствие и свободу… ты снова увидишься с друзьями… никто больше тебя не обидит… Присоединись ко мне, дитя машины… присоединись ко мне, кровь моей крови!..», — воспоминания обжигали мертвым морозом. Шли часы. Очередь двигалась, и с ней вместе двигались девушки, перетаскивая свои неожиданно потяжелевшие тюки и сумки. «Гент» сгибал спину, от чего колени потряхивало, и Одри чудилось, будто целый день этого медленного пути убьет её скорее пули в лоб: она не доберётся до бобины, не выйдет на свежий воздух, не ляжет и не отдохнет, а будет здесь, будет делать шаги, каждый труднее предыдущего, и останавливаться до тех пор, пока очередная партия потерянных не прорвется в город. И самое ужасное в этом во всем — выворачивающей наизнанку смрад гнили в носу.       Заставляли стоять на ногах самые светлые моменты приключения: они говорили, если ты пережила все плохое, то и это переживешь, и все станет как тогда, когда вы не боялись и все у вас было схвачено: и что делать с Ключами, и как действовать, если они приблизятся к осуществлению плана, и как будут вести себя позже, когда все кончится. Помогали, как костыль, как шина, образ ёлки, блестящие гирлянды, запах омелы — того, о чем Одри молчала, то, что желала получить, вернувшись в реальный мир вместе с друзьями, живыми, целыми и счастливыми. Другое, что помогало держаться, периодически возникающее на коже тепло: рука Фриск обхватывала руку Одри, и они переплетали пальцы, чувствуя помимо запаха, головной боли от криков и усталости единение и спокойствие.       Порой их толкали в спину, прося двигаться быстрее, хотя они были вовсе не виноваты в толкучке, порой Одри чувствовала, как некто дергает её за плащ, прося еды или денег, и она упорно молчала, закапывая глубже свое сострадание — еды им и самим едва хватало, а в Городе Разбитых Мечт, судя по количеству народу, поживиться будет нечем: рынки, магазины, все займут бесчисленные очереди, все продукты раскупят, ведь городские мощности, подозревала Одри, не были рассчитаны на такую толпу. Надежда оставалась на гаражи, лежавшие за городом, в частности на дом, некогда найденный ганзой: возможно, они могли случайно там что-то оставить, если же нет — Одри и Фриск хотя бы смогут отдохнуть, не парясь о поиске жилья. Отовсюду слышались вопли, вопросы, рыдания: кто-то спрашивал о потерявшихся в Путанице родных, кто-то вымаливал немного еды, будь то беконный суп или хотя бы заплесневелый хлеб, кто-то вместо мольб выступал — в последние тридцать минут Одри вслушивалась в слова длинной, явно сочиняемой на ходу баллады, смысл которой ускользал от её внимания.       Хотелось помочь. Но помощь могла навредить им, а если себе навредить — эти очереди продолжатся, потерянные продолжат исчезать…       — Разворачивайтесь, глупцы! — подобные речи Одри слышала ещё когда они подошли, но все равно поморщилась. — Мать-Тьма живет в этом проклятом городе! Тени мертвецов воспряли из руин, плеяды звёзд сошли с места и образовали новые созвездия! Созвездия валькирий!       Только некоторые вздрогнули: словно по их спинам прошелся табун сороконожек, они выпрямилась, обняли себя, нервно сглотнули — маленькие капельки в океане непоколебимых потерянных, которых не пугали предупреждения и страшные пророчества. Ропот промчался по ним: спрашивали, что за валькирии, и неужели речь о тех мертвецах, о которых и раньше доносились слухи из Города Разбитых Мечт. Довольно близко шел потерянный, уже бывавший в городе, и потому Одри поняла — он точно все знал. Он рассказывал о взрыве, о бегущих от огня людях, среди которых, насколько он мог видеть и судить, был огромный, одетый во все белое воин с ещё более белыми пустыми глазами. Другой потерянный повторял, что там, мол, была и Эллисон, его собутыльница.       Одри натянула капюшон сильнее, стараясь скрыть лицо. Сердце гулко билось, ударяясь о ребра, как молоток, и внутри похолодело. Интересно, помнят ли они девушку, испугавшую Бертрума? Знают ли о случившемся в метро? Слышали ли, видели ли, как некто зажигает огонь в доме на отшибе?       Когда подошла их очередь — девушки рванули со всех ног, не замечая ни скользкого от чернил пола под ногами, ни надписей на стенах, ничего: стоило им пройти до конца коридора к распахнутой решетчатой двери, некогда запертой на замок, они бросились вперед, и сознание у обеих померкло. Одри бежала прочь от страха, Фриск — навстречу звездам и слабому свету надежды впереди. Они бежали от мертвой головы, ещё одного последствия ошибки Одри, от разговорах о тех жутких событиях. Они не заметили, как прошли сквозь станцию, наполненную шумом и живыми тенями, мчащимися позади и впереди, как бесконечный поезд, и вылетели на улицу: толпы народу сталкивались с друг другом, перемещались с места на место, как ручьи, и запоздалый звук, исходящий от них, прошиб Одри током. Разговоры, кашель, топот, смех и крики — их все бросили в огонь города и сплавили вместе, образовав разрывающий барабанные перепонки набат.       Такая знакомая и почти позабытая песня города, словно она вернулась прямиком в Бостон.       Асфальта и бетона не было видно под десятками сотен ног, стоявшие на противоположной стороне дороги пропали за волнами движущихся, живых тел. Потерянные шли, бежали, толкаясь и ловко лавируя между остальными, залетали в приземистые деревянные здания и выходили из них, останавливались перед фонарными столбами, увешенными объявлениями о поиске работников или рекламой. На миг Одри подумала, что Город Разбитых Мечт процветает, а не страдает. Но так она думала недолго: затем, когда она пришла в себя, взору её открылся дым, вялящий от крыш, несчастье в глазах сгорбленных потерянных, которые безуспешно искали работу, пустые витрины, где некогда лежали куски мяса, и прилавки, такие же пустые и, более того, разбитые скользящим ударом битой.       — «Рыцарская астрология», страница сто тридцать семь, — прошептала Фриск. Глядела она в небо, сквозь струи полупрозрачного дыма. Темное небо за завесой, несмотря на тусклость, казалось таким же великолепным и манящим, стоило лишь поднять глаза. Звезды горели, луна внимательным желтым оком наблюдала за порядком на улицах своего города — уставившись на них, Одри даже замерла, сраженная подзабытой красотой. — Если вы видите три звезды, причудливо вплетенные в своеобразное созвездие, напоминающее вашему пьяному сознанию двух крылатых дев: это «Прялка Фригг», а не «Валькирии», потому что такого созвездия нет ни на одном известном Рыцарям небосводе».       — Прости, что? — не поняла Одри. А потом поняла, и это улыбнуло её и удивило. — Ты увлекаешься звездами?       — Немного, — голос Одри успокоил Фриск, и она смогла расслабиться: живот перестало сводить в судорогах, мышцы плеч обмякли. А вздохнув, она успокоилась окончательно. Многие не смыслят, обычно все смотрят — и просто любуются, не задумываясь, какие тайны могут поведать им положения звёзд. Просто… Фриск вздохнула во второй раз. Наверное, она все-таки устала. И была ужасно напугана. — Думаешь, чего это я однажды на крышу забралась? Чтобы на звезды поглядеть!       — Ооо, — кивнула Одри со знанием дела. — А погадаешь мне? Я слышала, по точному времени рождения и знаку зодиака можно узнать будущее человека.       — Ишь, что удумала, — фыркнула она. — Ну ладно, погадаю тебе. Только, учти, не за бесплатно.       — Как это — не за бесплатно? Я твоя девушка, между прочим! — также не по-настоящему возмутилась Одри, сдерживая хохот.       — Ты всего-то должна снова спеть мне Элвиса Пресли, — усмехнулась Фриск.       — Это была единичная акция.       — Ты можешь не петь, скромница моя, но и я тогда тебе не погадаю.       — Гадина.       — Ещё какая. Ну что, пойдём искать, где остановимся?       Итак, Бертрум умер, Город Разбитых Мечт переполнен, по пятам идет Темная Пучина, и слухи о ней щупальцами мрака проползли везде: где бы ни оказались девушки, они встречали напоминания о её возвращении к власти, слышали и видели последствия случившегося кошмара. Проектор у них в сумке, где бобина — известно. Это успокаивало, и Одри держалась за эти знания, как за соломинку, способную удержать её на весу. Путешественницы продирались сквозь толпу, мягко прося отойти и отталкивая, или грубо и бескомпромиссно, когда невмоготу было ждать, пиная и толкая, но не виделось ни конца, ни края потерянным. Беспокойство возрастало — многолюдные толпы давили на Одри, сжимая вокруг неё воздух, заглушая её мысли своими неразборчивыми громкими голосами и обжигая неожиданными прикосновениями к коже, будь то рука, случайно скользнувшая по бедру, или плечо, врезавшееся в грудь, или локоть, больно уткнувшийся в шею. Возможно, потому присутствие врага ощущалось так остро, и мысли о нём были такими яркими и живыми.       Одно успокаивало: страха, нашедшего её ещё в очереди, не стало. Короткий разговор с Фриск и её близость, когда толпа так и норовила разделить их и проглотить, не позволяли Одри в размышления о ждущей их тьме. Вместо этого она думала о звездах, о ночлеге, о том, как голодна.       Осознавая бесполезность своих действий, они все-таки попытались найти гостиницу, где бы остались свободные номера. Путаясь в лабиринтах города и увязая в толпах, они перемешались от двора ко двору, но где бы они не оказались, на их просьбы лишь качали головами. Не было свободных комнат, даже подвалы и чердаки, и те сдавались, лишь бы потерянным, имевшим деньги, нашлось место. Одри предлагала даже воспользоваться метро и отправиться в другую часть города, правда, совсем скоро от этой идеи отказалась: оказавшись в незнакомом месте, они непременно заблудятся, а уставшие и потрепанные с пути — станут легкой добычей для грабителей, простых хулиганов или черт знает кого ещё. Поэтому девушки, совсем устав, просто сели за последний незанятый столик в первом подвернувшемся заведении, и без сил рухнули на стулья. Деньги они решили не экономить: и Одри, и Фриск уже смирились не найти место в городе, потому спустили оставшиеся сбережения на провиант, включающий в себя целых семь банок беконного супа и бутилированную воду.       И все разговоры, конечно, были о Темной Пучине. Даже не слушая, Одри знала это, и потому просто пила и ела, погруженная в невеселые думы. А Фриск слушала. К своему несчастью, она вслушивалась в каждую запинку и каждую нотку, в каждое слово и шепот: всеобъемлющая Шепчущая словно поймала её своими нитями и распяла, намереваясь разорвать, распять. Она растягивала внимание, заставляла думать о себе и слышать лишь о себе, и это играло на нервах. Зарываясь в волосы грязными руками и глядя на свою не открытую банку сонным пустым взглядом, Фриск утопала в историях о Матери-Тьме, позволяя себе безвольно падать в пучину.       Они заявляли, будто видели её наяву, видели её на периферии зрения, в мгновениях между морганием, замечали в углах, в тенях, где-то вдалеке, на краю, куда ты посмотришь лишь случайно и раз. Те немногие говорили, будто она просто стояла, наблюдая, будто шла к ним, словно желая спросить о чем-нибудь или попросить о помощи. Один-единственный потерянный заявил, словно заметил её в отражении рядом с собой. Другой то ли придумал, то ли сказал чистейшую правду, якобы видел её среди гаражей, возле того самого дома. Она стояла к нему спиной и следила за неизменной, мертвой территорией. Более того, сказал он, она двинулась туда, и она не издавала ни звуки, и тени не отбрасывала, как если бы и была тенью во плоти.       — На берегу стояла, говорю же! Я к ней подхожу, подзываю, спрашиваю, как зовут, она — не отвечает, только оборачивается, а потом, значит, я моргаю — и она пропала… — говорил один из-за угла.       — А я её в зеркале видела! Страшнющая, как демон! Но прекрасна… прекрасна какой-то своей потусторонней красотой, прям глаз не оторвать, — вторила вторая, только зашедшая, сдирающаяся с себя порванную курточку, от вида которой могло показаться, будто её недавно пытались утопить в чернилах.       — А вы уже слышали?.. Эти ебучие сектанты перебили друг друга! Будто все разом лишились рассудка!       — Темная Пучина обрела форму?..       — Ве-ерно! — одобрительно протянул потерянный, сидевший за столом, соседствующим с их столиком.       Люди за стойкой попивали газировку, воду и пивко. В каморке за стойкой стоял трактирщик, прячась от посторонних глаз за приоткрытой дверью, и странно ухмылялся, слушая новые истории. Но совсем скоро он появился с пятью мисками с мелкими порциями еды — времена нынче тяжелые, надо бы поэкономнее быть, — и проворно и деловито стал наливать. Посетителям временно стало не до сплетен и историй — они занялись ужином, и все ненадолго затихло. Одри отвернулась, вобрала носом побольше воздуха, дабы успокоить нервы, и сделала только хуже: она вся вздрогнула, словно вместо запаха еды её нюх уловил тот же смрад, какой источала гниющая голова.       — В Городе Полуночи было то же самое, — напомнила ей Фриск, хотя сама выглядела встревоженной. — Все кричали про возвращение большого зла, судачили о всяком. Вот, к примеру, когда нам рагу принесли, я прям отчетливо помню один разговорчик: разговаривали два мужика о том, как их общий друг покончил с собой из-за женского голоса в голове. Поэтому… Давай не нагнетать, окей?       Одри хотела спросить, зачем Темная Пучина это делает, но уже знала ответ. Они обе знали. Темная Пучина питалась страхом, наслаждалась страданием. Ей нравилось доводить людей до безумия, пугать их посреди ночи, появляясь в видениях между мигами и мелькая в отражении зеркал или в тенях, отбрасываемых тусклым мертвым светом. Она была самой студией. Она могла позволить себе и это, и даже больше: по её желанию все чернильные реки могли бы выйти из берегов, стены сузиться, раздавливая потерянных, превратить воздух в яд. Но она действовала не ради убийства. Она устроила зиму и превратила Город Разбитых Мечт в муравейник ради себя. Ведь ей нравился холод, а ещё ей нравилось, когда привычный мир рушится и живые испытывают от этого боль.       Фриск выдрала себя из темноты, в которой захлёбывалась последние несколько минут, и, решив, что они обе достаточно отогрелись, похватала всю еду и воду, взяла Одри за руку и потащила к выходу. Одри не возражала: на самом деле она сама очень хотела скорее покинуть большие скопления людей и не слышать эти разговоры, будто они являлись заклинанием, призывающим Темную Пучину туда, где они звучат.       Они двигались точно в тумане. Все глубже увязая в плотных, непроходимых толпах, идя невесть куда, девушки чувствовали, будто мир вокруг них рассыпается, и его обломки рушатся на них. Одри не понимала, не думала почти: сил уже не было двигаться, но она двигалась, помня о цели. Периодически ей казалось, она потеряла Фриск, как Фриск казалось, будто она потеряла Одри, и им приходилось окрикивать друг друга и заново браться за руки, лишь бы потерянные не разделили их. Они двигались в сторону гаражей, это находилось севернее, если Одри все правильно помнила. Смысла добираться до метро не было — только идиот не понял бы, что там такая же толкучка, и, возможно, добираться до нужной станции будет даже труднее. Главное — покинуть людные улицы. Что они и сделали: плывя против течения, совсем не соображая от усталости, им все-таки удалось выбраться. Они не помнили как. Они делали все на автомате, как роботы, и вела то одна, то другая, и шли они куда глаза глядят, но они выбрались, и однажды Одри ощутила, как они поднимаются на холм и перебрасывают через ограждения свои сумки. Она словно заново открыла глаза, обернулась. Огни города удалялись, уходили вниз, они же — двигались вверх по насыпи.       С помощью Одри Фриск перегнулась через стальное ограждение и взгромоздила на себя сумку с проектором, а после огляделась: они оказались перед настоящим кладбищем мертвых автомобилей, вдоль которых блуждали понурые потерянные. Ряды машин, побитых, смятых и перевернутых, словно при полете в кювет ударная волна ударила их по задним колесам, тянулись от горизонта до горизонта, к узорам желтых искр на высоких скрытых ночной тьмой домах. Потерянные шлам медленно, волоча за собой котомки и чемоданы, идя с рюкзаками или вовсе налегке, и никто и не думал останавливаться, поддаваться усталости. Эта картина что-то затронула в ней, и струны души Фриск страдальчески застонали: она представила, сколько часов, сколько дней идут они в поисках лучшей жизни…       Но взгляд замер на автомобилях. Живот заболел, словно осколок стекла вспорол ей брюхо и выпустил наружу кишки, и целое мгновение, похожее на всполох, словно погрузило её в сон, который она до встречи с Сарой не могла расшифровать — удар, словно невидимый молот ударил по ней, снес и её, и место, где она сидела, а потом стекла разом разбились, располосовав кожу на лице, и порвав одежду, а главное — запутавшись в светлых волосах, хлестнувших её по глазам перед тем, как на неё рухнуло чье-то тяжелое тело.       «Не думай об этом. Не думай ни о чем».       — Мы близко, — Одри улыбнулась. — Если хочешь, я могу понести и твои вещи, мне не трудно.       — Неее, — покачала головой Фриск. — Ни в коем случае! Надорвешься!       — Недавно у меня была сломана рука. А ещё у меня вся нога в шрамах. Я уже надорвалась сверх меры.       — Ты можешь понести меня, если я не смогу идти, — подмигнула Одри девушка с ножом, надеясь своими глупыми шутками прогнать навязчивые воспоминания. Шлепок, которым наградила её Одри, сделал это лучше: Фриск вспомнила, что находится в настоящем, и в настоящем с ней очень веселый, пусть и ворчливый любимый человек. — Но пока я стою на ногах — я буду нести свои вещи!       — Вот увидишь, ещё немного, и мне действительно придется и тебя нести, и всё наши пожитки!       — Жду не дождусь, душа моя!       Когда они добрались, на чистом небосводе бледно-желтые искрящиеся созвездия подмигивали им, и Одри от чего-то казалось, будто они смеются над ними: игриво посмеиваются, зная то, чего не знают смертные девушки, влекущиеся между одноэтажными квадратными зданиями, в которых уже зажигали костры и собирался народ. Так Рождество праздновали бы бездомные, останься у них надежда на светлое будущее. По крайней мере, когда Одри задавалась вопросом, празднуют бомжи Рождество, она представляла все именно так: народ скапливается в гаражах, заброшенных домах, на давно неиспользуемых складах и цехах. Она брела за Фриск, слепо глядя себе в ноги и изредка поднимая голову на затекшей шее, и тогда она бросала взгляд на «Прялку Фригги» — той самой, которая, правда, в современном мире называлась «Поясом Ориона».       Они могли податься к одной из компаний, попросить отогреться у горящего мусора и проспать хотя бы часика четыре, но Одри и Фриск не настолько устали, чтобы перестать думать. Поэтому, достав оружие, показывая свою силу, они проходили сквозь лабиринты грязных зданий и мелких свалок, не примыкая ни к к каким группам. На них кидали заинтересованные взгляды, и только. Всем было трудно оторваться от источника света, от уже отогретого места на бетоне или обгаженном матрасе.       А потом… потом, когда потерянные перестали попадаться на каждом шагу, они добрели до знакомых мест. Вот гараж, тот самый, в котором они прятались, тот, где рос розовый куст. Одри сделала шаг к нему, но, пошатнувшись, не осмелилась двигаться против курса. Вот трейлер, в который Фриск даже заглянула, но, разглядев в полутьме разлагающийся труп на узенькой постели, решили пройти этот путь до конца — раньше этот трейлер отбросил тень, в которой девушки, вернувшись со своего первого толкового свидания, прятались, разговаривая обо всем на свете. А вот… вот тот самый дом. Свет не горел. Дверь была заперта. Тропинка к нему, как и прежде, поросла редкой травой, сломанная мебель и железный валежник из прутьев и решеток, лежащие на прилегающей к нему территории, поросли плющом. Одри знала, это ничего не значит, но она надеялась — это значит, в нём никто не живет.       — И ведь в итоге мы исполнили свое желание, — сорвалось с уст.       Фриск не ответила. Она подергала дверь, а поняв, что петли заклинило — бросилась на неё, уже через секунду развалившись на полу. Одри помогла ей встать, и… Они уставились на темную, ни капельки не изменившуюся прихожую.