Тройная доза красных чернил

      Бежать по безжизненной пустыне было сложно: ведь бежать пришлось вечность и единственным её спутником все это время был страх, страх настолько огромный, что мог бы раздавить её тогда хрупкую, едва горящую душу. Слышать голос, не в силах найти его источник и дотронуться до владельца, было невыносимо. Отвратительно, когда мысли расслаиваются, омертвевшей плотью отваливаясь от сознания, которое все глубже и глубже закапывалось в серый, холодный песок. Но ни что — даже столь близкой контакт со смертью, — не сравнилось бы с ощущением скорой беды, шествовавшей за ними, словно умирающий пес.       Однако Одри всего этого не знала. У неё были другие примеры для сравнения, и, возможно, по своей чудовищности они почти сравнялись с нарастающим напряжением между ними и вокруг, точно воздух превратился в готового наброситься хищника, а тьма — в его острые, ядовитые когти. Одри не знала ни о пустыне, ни о смирении со скорой смертью: она знала, что Темная Пучина способна сотворить нечто хуже её собственной смерти и что, убив Одри, не даст ей спокойно умереть — она заставит её вопить, видя, как тьма, вселившаяся в неё, словно недевшая костюм, выходит на свободу. Но если искать момент, который можно было сравнить с тем напряжением и отчаянием, то, без сомнения, это были минуты, проведённые в чернилах: она тонет, истекая кровью, а брат панически бьется внутри и просит пожить ещё чуть-чуть.       Они уже не помнили, сколько шли, и куда шли, тоже почти забыли. И тем не менее, Одри продолжала идти — ноги двигались вопреки скрывающей мышцы боли и воплях разума, требующего остановиться. Она не видела ни света своей души, ни человека рядом, но знала, девушка с ножом тоже не намерена останавливаться и также, как и Одри, ищет любую зацепку. Они перешагнули через обломки, снова прыгнули в чернила и, с трудом передвигаясь, пошлепали дальше, уже не боясь наткнуться на гвоздь или крысиный труп, впадину ещё более глубокую или груду сожженных и сгнивших досок, о которые споткнешься — и сразу упадёшь в чернила. Они не замечали, как трясутся колени и пульсирует каждое сухожилие согнутой спины. Они вообще ничего не замечали. Только плавали каждая в своих мыслях и думали, на что похожа эта давящая, жуткая атмосфера, и это единственное, что могло ещё удержать их на плаву.       И все-таки Одри не выдержала. Заговорила первая, нарушая негласное соглашение молчать, молчать, словно они незнакомы, пока не найдут хоть что-нибудь. Она словно проснулась — свет от души оказался довольно ярок, тьма вокруг густа, но все-таки ей не удалось скрыть силуэт Фриск, бредущей возле Одри, как отбрасываемые от неё тень, осыпанная мистическим алым мерцанием. Она произнесла её имя и подумала, что не говорила уже много лет, особенно нечто настолько успокаивающее и родное. А потом, убедившись, что её услышали, вздохнула и сказала:       — Если произойдет нечто непредвиденное…       — Оно точно произойдет, — сказала Фриск тихим, одновременно и спокойным, и грустным голосом. И, не дав Одри продолжить, добавила: — Но это не значит, что мы при этом умрем. Как ты сказала? «Мы вышли на охоту». А для охоты нужны уверенность и стойкость. Поэтому просто верь: ничего такого не произойдет.       Одри стиснула зубы. Она хотела сказать «Ты и сама в это не веришь», но побоялась испугать Фриск, окончательно её добить. Недавно она действительно верила: так ребёнок верит в Санту Клауса и Зубную Фею, безапелляционно, радостно, словно вера разгоняла тучи и делала непобедимым в любой битве. «Вдруг это значит, что мы победим? Не будет никакого конца, только радость, счастье, свет? Эта дорога кончится, и мы вернёмся домой?». Так Одри сказала, глядя вместе с ней на звезды? И где они теперь? В грязи, под тоннами развалин, во мраке. Звезды остались в подлунном мире, здесь единственными огнями были лишь их собственные справедливость и решимость.       — Но я бы хотела сказать, — особенно на фоне того, как из-за меня тебя чуть не убили, из-за того, что взор Зла теперь лежит на тебе, и его взгляд подобен мечу, готовому опуститься на твою шею. Одри вздрогнула, вздрогнула от холода, страха и в первую очередь чувств, которые ростками цветов продрались сквозь покрывший её снег: словно здесь, замерзнув и забыв о том, каков настоящий свет, она заново полюбила человека рядом. — Если что-то произойдет… если она заберёт меня, как и обещала, ты не мсти. Сразу беги и прячься.       Фриск покачала головой.       — Од… даже если так, разве я смогу бросить все и не попытаться перезапустить Цикл?       Одри криво усмехнулась.       — И как же ты сделаешь это без меня?       — Ты все ещё будешь. Только в Темной Пучине. Или, может, некая твоя часть сохраниться в твоем теле, и мне удастся перезапустить Цикл в момент, когда она попытается… переселиться в тебя.       Пусть это не должно было звучать жутко, Одри вся покрылась мурашками. И выдавила из себя, надеясь закончить разговор:       — А ты не рискуй. В кои-то веке просто не рискуй.       — И не попытаться спасти свою даму в беде? — кажется, Фриск и не шутила в тот момент: на полном серьезе сказала «дама в беде». В груди потеплело, и щеки привычно запылали, но, как бы приятно Одри тогда ни было, она не могла позволить девушке с ножом поступить так, как они бы обе поступили в иной ситуации. Фриск при этом продолжила: — Ну ты представь меня на своем месте. Смогла бы ты меня бросить? Нет, и ты это отлично знаешь и даже не думай делать вид, что это не так. Ты не сможешь. И я не смогу.       О как. Тепло тотчас ушло. Одри показалось, она остановилась, продолжая идти, не слыша, что та говорила дальше и говорила ли вовсе. Шумно вздохнула. Вздохнула и тихо, и зло.       С виду она оставалась спокойной, и это после того, до чего довели её слова Темной Пучины. Но в этом вздохе она заточила все свое терпение, в этих сжавшихся кулаках всю свою закипающую злость: будучи человеком, заводящимся с полуоборота, Одри могла зажечься от любого слова, любого тона, и сейчас она злилась из-за спокойствия и непосредственности в голосе возлюбленной — будто они пошли на самую простую прогулку и вероятность того, что эта прогулка станет для них последней, равна нулю. А может, она разозлилась из-за того, что Фриск решила сыграть на её чувствах и через привязанность Одри объяснить, почему не сможет поступить так, как нужно — по сути, использовала их обоюдоострый меч. И пусть Одри сама довольно часто прибегала к столь грязному приему, стерпеть такое — тем более когда они блуждают во тьме и ждут развязки, которая все никак не наступит, — она не могла. Но ответ был прост до безобразия. Одри только и боялась, что окажется единственной выжившей или что своей смертью унесет Фриск за собой, ведь сама Темная Пучина взывает к ней.       — Нет, — терпеливо произнесла Одри. — Если что-то пойдёт не так, ты уйдёшь. Потому что от меня мертвой пользы нет, от двух трупов — тем более.       — И что ты предлагаешь мне делать? Сидеть и ждать? Но кого? — Фриск не злилась. Она спрашивала спокойно, взвешено, и Одри поняла, что сейчас в бой пойдёт другое её излюбленное оружие — логика. — Рыцари к нам не сунутся даже если бы могли. Без перезапуска из Цикла я не выйду. А если я не попытаюсь что-то сделать, Темная Пучина найдет выход в реальный мир — уж в её силах я не сомневаюсь.       Она говорила, а Одри вспоминала, как сидела перед её кроватью, как пела ей, сжимая руку и гладя волосы… И ком встал поперек горла. На стороне Фриск были доводы рассудка и совесть, мораль: если Одри может безрассудно броситься в пекло ради возлюбленной, она тоже может. На стороне Одри было лишь данное себе же обещание больше никогда не подвергать её жизнь опасности. После зловещих обещаний Темной Пучины и всех перенесённых испытаний, включая долгий сон после битвы с мертвецами, Одри клялась — отныне Фриск не будет больно, отныне Одри позаботится о её безопасности, потому что она являлась причиной всех их бед. И Одри считала, желание защитить любимого человека является сильнее нежели все остальные. Вернее, это правильнее даже сухого факта — без попытки остановить Темную Пучину всем кранты.       Почему перед лицом неминуемой опасности говорить искреннее и просто так трудно? Скажи «Я волнуюсь о тебе, не рискуй» — всё равно что съесть горсть углей. Легче просто напирать, объясняя это банальным «Если ты умрешь, у нас точно не останется шанса». Словно, скажи ты все как есть, то обесценится дорога, по которой вы сейчас ступаете и станет менее важна цель — освобождение друзей и всей студии.       И в этот момент, когда Одри собралась, чтобы продолжить, её словно проткнуло тысячами серебряных игл, и волосы встали дыбом на каждом лоскутке кожи, точно сквозь неё прошли не менее тридцати вольт. Она поперхнулась дыханием, глаза остекленели, загорелись, чуть не лопнув, как перегретые яблоки — и такая вот, перепуганная, замершая, ощутила приближение больно знакомого существа. Она услышала скрип. Услышала визг натягиваемой тетивы. Услышала довольное рычание и увидела белый блеск в глазах. Только теперь она успела крикнуть, крикнуть, видя мертвых тварей в нескольких десятках метров от себя — так близко и так далеко в сумраке.       (Привет, Дрю)       — Пригнись!       Стрела насквозь прошила тьму, как кишки в брюхе, и её свист разодрал уши — словно став одним целым, девушки отскочили, минув острый отравленный наконечник, обернулись, вступили в битву: все забылось, и разговор, и несказанные слова, и собственные имена, едва вторая стрела метнулась перед самым лицом Одри, и их тьмы выпрыгнуло страшное чудовище. А ещё через миг весь мир наполнился ярким красным светом, выловив десятки теней, несущихся к ним, и Одри успела лишь бросить зов, такой громкий и мощный, что многих сбил с ног, и те повалились, как бревна в шторм — и, схватив Фриск за руку, бросилась наутек. В сумрак, не глядя под собой и вперед, лишь бы скрыться.       Вслед им звучала непрекращающаяся стрельба и голоса, рассерженные, злые и до ужаса знакомые. Одри перепрыгнула, ничего не видя, точно Сила сама вела её, делая зрячей в черноте, пригнулась, пробежала по неглубокой луже, свернула. Несколько людей, казавшийся целой тысячью, с грохотом побежали за ними, и тогда гремели, рассекая темень, огненные взрывы, звенел металл, жег порох, тысячи голосов наперебой кричали, заглушая её собственное дыхание. Как та же стрела, Одри летела, виляя из стороны в сторону, то и дело чувствуя, как Фриск либо хватает её за плечо, ведя за собой, либо заставляет пригнуться, а иногда — чувствуя, как она исчезает и как в груди разом леденеет страх.       Она слышала голос Уилсона. Сделав выстрел, ублюдок предложил им выйти и встретиться со своей судьбой. Они не послушали. Они бежали целую вечность, не разбирая дороги, не узнавая мест, куда их занесло: впрочем, им было все равно, лишь бы дорога не кончалась. Перед глазами мелькало — свет, тьма, свет, тьма, блик, блик, блик — как размазывающиеся за окном автомобиля брошенные не достроенные здания, как черная вода, летящая в лицо, — и нельзя было сказать, где сейчас они находились и что перед собой видели. Ненадолго их сознание проснулось, и Одри и Фриск затушили свет душ, и побежали вслепую, действительно больше ничего не видя, зато слыша, как зло кричат им в спину: «Они пропали! Ищи их, бляха-муха!». Вместе с голосами в голову забилось, как птица-самоубийца, Роуз: серебряный вихрь в серебряном пространстве, врезавшийся в дверь её сознания, намереваясь взять след.       Но Одри смогла ей противостоять. Так человек, совсем отчаявшись, умудряется побороть превосходящего его в силах противника — она отшвырнула Роуз, использовав всю Силу, и затаилась ещё сильнее.       Вперед. Поворот. Удар по колену, скольжение по земле, потеря равновесие. Продолжение бега… Дыхания не хватает… сердце выскакивает наружу… А потом все вдруг кончилось: они остановились, прислонившись к высокой бетонной колонне, как если бы их на неё бросили, и беглянки застыли, замолчав. Над ними, порой искрясь, мертвыми змеями висели провода. Только их шелест некоторое время был слышен. Затем раздались вдали шаги и шлепание, голоса и отдельно взятые фразы. Тук-тук-тук, стонало распухшее, уставшее сердце, вдребезги разламывая ребра, тук… тук… тук… И Одри, затаившись в темноте, попыталась унять боль в груди, убедить себя, что нечто настолько реальное, как крики за спиной и вспыхивающие белые круги света — это не реально, не по-настоящему.       Но все было иначе. Они здесь. Они сейчас здесь, на расстоянии пары метров, они вооружены и мечтают только об убийствах.       — Выходите, дорогие подруги, — волосы на затылке встали дыбом при звуке голоса Артура Хэрроу. Звучал он спокойно, уверенно, словно он не мог представить, что эта стычка может кончиться как-то иначе. — Хватит прятаться. Хватит бежать. Вы в тупике, одна из вас ранена, и пришло время умереть.       Никто не был ранен, однако в его словах звучала пугающая Одри истина. Сердце снова подскочило, отрезонировав в горле, и она повернулась к Фриск, прижимавший к себе тяжеленный, как груда камней, проектор: она уже горбилась, держа его вес на себе, и явно не могла не то что бежать — даже ходить. Сил уже не осталось.       — Хули ты с ними такой нежный? — голос Уилсона, от которого Одри бросила в ледяную дрожь. — Выходи, отродье Джоуи Дрю! Давай покончим с этим, как и хотели! В таком случае я убью вас обеих быстрее, чем вы того заслужили! ВЫХОДИ, Я СКАЗАЛ!       Снова выстрел. Слишком рядом, слишком громко, от чего Одри подпрыгнула, до боли сдав зубы. Потом секунда тишины, секунда, в течении которой девушка размышляла, откуда взялось это неожиданно мягкое тепло на ладони, а открыв глаза, разглядела Фриск — та прижималась к колонне так тесно, как если бы могла полностью с ней слиться, и очень крепко, то ли боясь, то ли утешая, держалась за Одри. Внутри екнуло, мучительно сжалось, высекая слезы из глаз, и стало невыносимо больно, больно и хорошо. Так можно сразу и прострелить грудную клетку, и поцеловать в щеку. Одри хотела сказать Фриск оставить проектор и медленно отходить, после чего отвлечь мертвецов на себе. В тот момент перед глазами даже пролетела вся жизнь, закончившаяся в шаге от главного боя и возможной победы, которая принесёт ей покой — первое воспоминание, уроки отца, выпуск из школы, институт, работа, прыжок в чернила, встречи с будущими друзьями…       Но потом она выдохнула, освобождая лёгкие от раздиравшего их разогретого воздуха, и вся словно сдулась и обессилела, поняв: пусть она может пожертвовать собой, пользы от этого не будет, как от всего иррационального, продиктованного любовью. Одри опять зажмурилась и ответила на прикосновение, удивляясь, как они ещё живы и почему, почему мертвецы двигаются чересчур медленно. Стало страшно иначе: так ты боишься не за себя, а за кого-то другого. Как так быстро простой разговор перерос в погоню? Почему всегда, когда они разговаривают о чем-то настолько важном, как их собственные жизни и жизни, которые могут пострадать из-за них, появляется нечто, что их прерывает?       Одри взглянула на возлюбленную. Она снова захотела сказать «Беги» и всей душой пожелала, чтобы она побежала, бросилась прочь, спряталась… Но именно тогда Фриск выпустила её руку, и сумка с проектором прилетела по лицу вышедшей из-за колонны мертвячки — и им обеим пришлось вступить в бой. Одри выпрыгнула прямо перед армией мертвецов, и желтый ослепительный свет заструился во все стороны, а сама Одри, не думая ни о чем, размахнулась «гентом». В тот момент, когда свет рванул от её тела разрушительной вспышкой, содрав густые тени со стен и лиц, углов и мокрого пола, Одри увидела, что мертвецов совсем немного, однако отскочившие от них темные силуэты, вызванные светом, отражениями в зеркалах увеличили их количество во много раз. Одри думала, им предстоит сражаться с армией. Сражаться ранеными и уставшими.       Но никто не умер с обеих сторон: Одри, казалось, разбила лоб старому знакомому Артуру, на сей раз не успевшему достать свою смертоносную трость, Фриск, оставив за собой тонкий фонтанчик чужой крови, прошлась ножом по животу неузнанного нападавшего, и обе, выиграв ещё пару драгоценных минут, бросились дальше. Слыша, как стреляют им в спину, как кричат в реальности и серебряном пространстве мертвые, пародирующие жизнь монстры. Вспыхивали огнём свистящие пули, с вибрирующим воплем отскакивая от поверхностей или пролетая над самым ухом, топала, разбрызгивая чернила, бездумная яростная толпа, как табун лошадей, нашедший призвание в том, чтобы растоптать в кровавое месиво беглецов.       У второй лёгкие предательски сжались, свернулись, как листья, и тяжелый вдох застрял в глотке: Фриск бежала настолько быстро, насколько позволяли недюжинный вес проектора, темнота и мелькающий алый свет, Одри, то отстающая, то обгоняющая, и армия мертвецов на хвосте. Миры, жизнь, время, все смешалось, и Фриск, порой падая и спотыкаясь, забывала, от кого бежит — помнила лишь серую пустыню, куда её отправили общими усилиями члены нового ордена Непростых. Страх порождал на сетчатке глаза печать летучей мыши, выжимал из сердца смелость, упертость, дарованную незадолго до похода. И мысль, хуже любых ударов плетью и ожогов, напоминала о себе снова и снова: возможно, поход этот станет для них последний.       Как и Одри, она ощутила, как отчаяние растекается по венам, играя горечью на языке…       Знаешь, что я делаю с такими, как ты? Я сжигаю их заживо! В голове, в самом центре сознания взорвался, опаляя мозг и треснувший череп, голос Роуз-В-Шляпе. Ты не человек. Ты ошибка, ты тварь даже больше, чем мы все вместе взятые, и когда тебя не станет, мир скажет нам спасибо! Они бежали. Зная — бежать некуда, ведь куда бы ни привел их путь, они окажутся в тупике, и никто им не поможет: ни папа и другие призраки, ни друзья из ганзы, ни выжившие союзники. Девушки одни в этой погоне во тьме, одни против всего мира, и осознание этого молотком врезалось между брюхом и ребрами, вышибая воздух из легких. Я выпью тебя досуха, а потом позволю Уилсону сжечь тебя, привязанной к позорному столбу!       Боль. Вскрик. На сей раз кто-то и умер, и был ранен, вот только кто есть кто, не давала разглядеть темнота.       ТЫ БУДЕШЬ СЛЕДУЮЩЕЙ, МРАЗЬ, Я ЗАКОНЧУ НАЧАТОЕ, Я НАБЬЮ ТВОЕ БРЮХО ГВОЗДЯМИ ТАК, ЧТО ТЕБЯ РАЗОРВЁТ НА ЧАСТИ!       Они упали. Одри покатилась по чернилам, поняв, что летит по наклонной, встала — и, увидев черноту и каскады густых, как масло, чернил, оказалась в невысоком туннеле под полом, откуда, разбрызгивая свет, выпрыгнула и снова побежала по скользкому дну, по шумной, быстро бегущей реке. Когда она вскочила на наваленные доски, по которым уже бежала Фриск, она отвлеченно подумала, что что-то не так. А когда подпрыгнула, словно некое нагромождение лесного валежника, поняла что: и, не останавливаясь, свернула следом за Фриск.       Во мгле коридора, куда они чуть не забежали, стояла высокая, собранная из голубого льда неподвижная фигура, слишком хорошо ей знакомая. Просмотрев, как девушки убегают, иной, ничуть не разозлившись, даже не выказав удивления, развернула и направился за ними. Взгляд его при этом был сосредоточенный, как у охотящегося хищника. С другой стороны уже бежали его собратья.       Одри упала. В какой момент это случилось, она не знала, так долго бежала, однако, рухнув наземь, она вскрикнула от боли: тихо и плаксиво, словно на крик не осталось сил. В темноте она была слепа и потому ориентировалась на ураган громких звуков, приближающихся к ней и совсем близких: эти звуки были похожи на частое дыхание, на шорох ткани и на топот — это Фриск, подбежав к ней, попыталась поднять, после чего они поковыляли дальше. Быстро, быстрее, чем могла выдержать Одри. Едва она снова вступила на ровную поверхность, острая боль кривым осколком пронзила бедро и лодыжку, и слезы градом потекли из глаз, словно ей переломали все кости ниже паха и выдрали большую их часть из-под кожи. Мертвецы догоняли. Она слышала их слова, не вникая в знамение, ведь они обжигали и сами по себе, как спички, поднесенные к ране.       И все-таки, спрятавшись в тени завалов, скрывшись выпавшим мокрым брезентом, они затаились, и в следующее мгновение Одри, прикрыв глаза, наблюдала, как мертвецы пробегают мимо. Неясные силуэты, вокруг коих струилась сетями разрушительная Сила — как стая бешеных ищеек она вырвалась в мироздание, переворачивая его вверх-дном, дабы найти для Роуз беглянок. Но они спрятались: Одри успела нырнуть как можно глубже, уменьшиться до размеров гальки, и утащить за собой Фриск, предварительно обмотав её Силой, как бинтами. Как «крылом бабочки», позволяющим сливаться с местностью.       Осторожно, словно каждое движение могло издать шум, Фриск приподняла серую футболку, под которой багровело пятно крови — колото-резаная рана от отскочившей стрелы налицо. Вот только боли почти не было, лишь неприятная горяче-холодная пульсация ближе к животу да частое, но не обильное, кровотечение. Совсем по-другому обстояли дела у Одри. Выдохнув, сморщившись, Фриск отняла руку от раны и разглядела в темноте девушку: та смотрела на свою перепачканную в черной крови руку и на чернила, сильным, яростным потоком хлебом из бедра — глубокого маленького отверстия, проделанного шальной пулей, порвавшей штанину и белую кожу, как раздувшийся мыльный пузырь. Нога в районе лодыжки странно лежала, точно Одри искала для неё более удобное, не болезненное положение, и она представила картину, как при недавнем падении Одри наступает всем весом на одну стопу, и та пугающе выгибается вверх.       Вопль отчаяния заставил язык онеметь. Фриск перестала думать, не зная, что делать, не замечая, как снимает куртку, комкает её и прижимает к ней…       А перед глазами все плыло, и ничего она почти не слышала: резко перестали быть интересны и мертвецы, и свое «я», и существование как таковое — Одри запуталась, стала тонуть, уносимая на дно невыносимой, чудовищной болью, лишившей её чувствительности. Она знала, что может не добраться до Темной Пучины и стать её обедом раньше задуманного, но не думала, что все случится так скоро. И не замечала она, как кричат враги, как приказывают разыскать их, как остановился совсем рядом ледяной воин, и чья-то рука тогда легла на рот. Одри было все равно. Все равно даже на то, что Фриск прижимала куртку к ране, попутно ища, чем бы перевязать. Зато ей удалось подумать: «Если не насквозь, я умру от кровопотери с одной стороны». А может, она хотела подумать: «Если не насквозь пуля ещё внутри, и она как затычка».       — Всё будет хорошо, я обещаю, — тараторила Фриск. — Одри, Одри, ты здесь? Ты слышишь меня?       Её голос… он вывел из задумчивости, и Одри отчетливо услышала новую мысль: «Она жива». Жива, значит, может ходить, дышать воздухом, смеяться — жива, значит, что она рядом, прямо здесь. Одри втянула в себя немного воздуха, закивала. Боль обрушилась с новой силой, однако ей хватило выдержки не закричать.       — Я в порядке… это просто… вывих… и рана, — она сглотнула, повернулась к Фриск: она не видела её, зато ощущала, как если бы между ними пролегала нить Силы. — Нужно продолжать бежать. Они скоро поймут…       Фриск быстро выглянула и спряталась обратно, не издав при этом ни единого шороха. Мертвецы искали, рыскали, утыкаясь клинками и ружьями в пол, точно их главные враги стали размером с пылинки, и были совсем рядом. Они знали, что они неподалеку. У раненых, напуганных девушек оставались секунды. Её страх передался и Одри. Превозмогая себя, она подтянулась, чтобы глубже спрятаться в тень, прижала к себе куртку и нашла свободной рукой запястье напарницы и мягко сжала его. Так ей было спокойней: ощущать биение жизни рядом, помнить, что это любимый человек, и с ним безопасно.       — Держись, Од…       Фриск бы растаяла от нежности, с которой глядела на неё Одри — так, побеждая страх, может смотреть только воин, которому всегда есть за что сражаться. И вздрогнула, вспомнив, где они находятся, и как можно теснее прижалась к Одри, чтобы не только быть услышанной, но и принять меры: мозг тогда работал, как суперкомпьютер на пике возможностей, и решения принимались во мгновение ока, однако Фриск не подозревала, что сознание Одри, угасая в боли и вновь вспыхивая, работает примерно также. Не важно, где бобина, ведь если они погибнут, никому она больше не понадобится. Приняв это, Фриск отрезала лямку сумки и обмотала ею ногу Одри, чтобы та раньше времени не истекла кровью — пару секунд кровь лилась особенно густо, а после замедлилась, словно стала слишком густой, чтобы течь нормально, и лишь сказала девушке на ухо:       — Я вытащу.       Одри кивнула. Тогда ей было плевать, сколько сил и времени они потратят — она знала, они будут действовать вместе, а значит, быстро. Видимо, она и не мешкалась: сняла с себя ремень, сунула в рот, зажмурилась, и не кричала, даже почти не мычала, когда ощущала, как во тьме девушка, сама истекающая кровью и ничего перед собой не видящая, пытается как-то вытащить пулю — то ли ножом, то ли рукой, то ли ещё чем, надеясь, что сразу после Одри удастся исцелить их обеих. Она вспотела, напряглась, каждая вена на лице покраснела и вздулась, словно в неё вдули несколько кубических метров отравленного ртутью воздуха: слезились глаза, наружу рвался, раздирая глотку, вопль, ибо эта боль обжигала, ломала, была отвратительной, тяжелой, страшной — такую она испытывала на границе между жизнью и смертью, когда…       — Я нашел их!!!       Ужас оказался сильнее, и как упавшее на голову небо он заставил Одри ненадолго потерять сознание. Но когда же она проснулась, то увидела, как Фриск бросается на кричавшего, обхватив его бока, и они оба летят на пол и катаются по нему, пытаясь избавиться друг от друга. Сердце Одри подпрыгнуло, замерев, и время для неё остановилось. Живот мучительно сжался, как досуха выжимаемся тряпка, как смявшийся в мощной ладони лимон, и от подобных мыслей, и от вспышек света она не выдержала. Она тихонько застонала, позволяя слезам пролиться.       — Стреляйте, стреляйте!       Она распахнула глаза, и темная, тяжелая и горячая волна, точно море крови, обрушилась на неё, застилая рассудок. Боль пропала, кровь, продолжая течь, стала совсем не важной, как весенний дождик, когда ты спешишь к любимой, как рёв скорой грозы, когда ты бесконечно счастлив. Её всю до краев заполнила звериная ярость, что приходит к людям, когда некто обижает их родных — Одри отчетливо поняла, что эта злость, эта ненависть могут превратиться в оружие в стократ опаснее любого клинка. Она прижала руку к ране, вдохнула, задержав дыхание… Её пальцы медленно поползли с мокрому, испачканному «генту»… взор пылал, наблюдая, как Фриск, упираясь коленями в труп, перерезает глотку новому нападающему, и тот с хрипом, держась за горло, валится на неё, а потом — как она убегает, уводя мертвецов.       В тот момент, когда они скрылись в темноте, но ещё не утихли голоса и крики, Одри вышла из тени, сгорбившаяся под весом своего оружия и после кровопотери. И пускай она вся была в крови, она больше не была ранена: все зажило, оставив от себя истощение, но истощение, похороненное в ярости. Одри побежала — в другую сторону, наперерез мертвецам, ещё не зная, что Фриск уже ушла от преследования и совсем скоро они продолжат путь.