Тройная доза красных чернил

      Одри знала, сегодня она, вероятнее всего, погибнет. Уходя во мрак, слыша только свое ровное спокойное дыхание, она представляла, как долго у неё займёт этот путь, куда он в итоге приведет её… И впервые не боялась. Не зная страха, оставаясь сильной и уверенной, она была легка, как пух, и её не беспокоили ни прошлое, ни настоящее, ни будущее, которого может не случиться. Так чувствует себя человек, проснувшийся на рассвете, когда небо ещё розоватое и теплый светло-алый свет падает на деревья, он будто повзрослел на пару сотен лет и осознал, что от беспокойства одни лишь проблемы. Он никогда не выберется из порочного круга, в котором застрял, и это «никогда» успокаивает, так как снимает любую ответственность за свою судьбу.       Одри лишилась своего оружия, зато сохранила лунный камень. У Одри осталась её неизменная красивая спираль, и не важно, осталась ли и возможность вернуться домой, где бы дом ни находился. Это перестало иметь значение. И она подумала, что не в фигуральном, а в самом буквальном смысле обрела бессмертие, и вера в него разжигала бьющееся сердце бойца.       Меч Тьмы рассекал мрак ещё большим мраком, как будто игла, проникающая под кожу. Второе дыхание звучало совсем рядом, и это успокаивало чуть ли не больше, чем ладонь, сжимающая руку Одри, словно девушки шли на свое последнее свидание, и даже так Одри не боялась. Она со всем смирилась, даже с тем, что бессмертие, которое она обрела, ложное, и один неверный шаг убьет её, и она откроет глаза в Месте Мертвых Огней, в рождественской сказке, под волшебным флером которой прячется истинное зло. Она понимала это и потому ценила близость возлюбленной, как нечто до того важное, ключевое, что никакие несметные богатства, победы и воскрешения с этой близостью не сравнились. Ведь вот оно, все, что осталось — чужое сердце, неожиданно забившееся в унисон с её собственным, чужие чувства, которые Одри отныне бережет, как собственные, и слабая надежда встретиться, когда они победят смерть.       Они вышли к месту, где часами ранее их застали врасплох, вновь прошли по чернилам, но на сей раз не стали взбираться на насыпь: они прошли вдоль узкой кромки берега и ступили на сушу, стоило ей расшириться. А потом, как ни в чем ни бывало, подошли к расселине, возле которой ютились скопления следов, и заглянули внутрь. Одри вызвала душу, сделала её ярче, и она загорелась подобно фонарю в беззвёздной ночи, и они увидели на той стороне только холодную, неподвижную, черную темноту. Тогда Фриск вздохнула, посмотрела на их сумки, которые не поместятся в расселину при всем желании и, мягко оттолкнув Одри и оставив Меч Тьмы прислоненным к стене, полезла первая. Если у Одри ещё оставались сомнения, что человек не сможет пролезть в столь маленьком пространстве, теперь они рассыпались в прах — Одри осознала, до чего на самом деле обе исхудали.       — Я постараюсь найти второй вход, — сказала Фриск, обернувшись к ней. — Так что ждите, мэм.       — Я тебя тресну, если ещё раз назовёшь меня так, — ответила она.       — Есть, босс, — и исчезла в темноте. Вскоре она откликнулась, и Одри, боясь к мечу даже притрагиваться толкнула его на землю и стала вталкивать ногой в расселину. Когда он полностью исчез, она услышала звук, с каким металл скрипит по земле, когда поднимаешь меч.       Одри ненадолго осталась одна с темнотой, которая изучала её всеми своими бездонными неподвижными глазами, как бактерию под микроскопом. Она сидела, ждала, и камень под ней словно становился холоднее, отнимая чувствительность, а густой вонючий воздух отравлял лёгкие. Мыслей почти не было. Разве что одна, хорошая и печальная, она копошилась в самом центре сознания, только пряталась в тени, стараясь быть не узнанной. Одри вслушивалась в трель падающих капель и далёкий шум, с которым ветер бьется в вентиляционной шахте и вода в трубах, и думала о друзьях. О том, что, каким бы ни был итог её путешествия, она все равно встретится с ними, и они с Харви вновь станут семьей. Затем она улыбнулась, так, уголками губ. Она поняла, что ей давно не снилась тень Чернильного Демона.       Темная Пучина приходила лично, однако кошмары прекратились, и это значило лишь одно: ей перестало нравиться мариновать добычу, мучить её, прежде чем убить. Она приступила к активным действиям, как и оппоненты. Ведь, как ни крути, они нашли бобину и знают, где она. У них есть голова Прожекториста, которого они собственноручно одолели ради этого момента, и они соединят оба компонента или падут смертью храбрых. Смиренно, не страшась. Ведь нет разницы, умрут они обе, умрет одна из них или выживут все. Нет больше разницы, вернут они родную ганзу в мир живых, к их друзьям и семьям, или все закончится на острой боли, приходящей со страшными когтями, что вспарывают грудь.       Совсем скоро Одри услышала стук и, удивившись, стала шарить по полу. Когда стук повторился, она убедилась: да, Фриск прямо под ней, она дает знак. Тогда она отошла. Ещё через время девушка снова показалась в щели в стене, вышла, затаив дыхание и спросила:       — Где?       Одри топнула ногой по месту, где стояла, и Фриск кивнула. Тогда она опять ушла, и опять Одри осталась одна. Стук повторился, только на сей раз он был больше похож на треск, словно осыпалась каменистая земля. И скоро из камня легко, точно нож, разрезавший бумагу, показался меч, и тот блеснул черной мглой, глубокой и липкой, как озеро чернил, и лезвие взвилось в воздух — Одри отошла на пару шагов и во всей красе рассмотрела, как Меч Тьмы вонзается в камень, исчезает и появляется, медленно вырезая круг. Она забыла о дыхании, о былой смелости: она видела, с какой ужасающей простотой лезвие меча разрезает толщу камня, точно на расплавленном сыре он рисует простой, идеально ровный узор. А ведь Одри хотела рассмеяться, сказать, что можно было поступить немного иначе, но стоял такой шум, что её все равно бы никто не услышал, и было так странно, так жутко, что рот словно зашили. Она боялась лишь Меч Тьмы, таинственное могущественное оружие с пугающей историей, страницы которой запятнало кровью. И она не знала и боялась предположить, к чему приведет владение им.       А потом поднялся невообразимый гвалт, и пол, раскрошившись, как старый заплесневелый сухарь, рухнул, провалился совсем рядом с ней — Одри быстро отошла от расширившегося провала, сердце екнуло, и ей показалось, сейчас она оглохнет и задохнётся в облаке серой пыли, метнувшегося из ямы, как дым из драконьей пасти.       — Знаешь, ты могла просто расширить проход, чтобы я с сумками прошла, — когда она немного успокоилась, сказала Одри, и её голос утонул и застыл в черном провале. Оттуда на неё уже смотрело серое от пыли лицо. Фриск выглядела грязной, зато здоровой, значит, её не задело. Это немного успокоило расшатавшиеся нервы.       — А мне лень было думать. Давай, залезай! Тут ещё следы! — голос напарницы звучал весело, точно она не шла на встречу со своим главным страхом. Будто она не держала в руках клинок, только что разрезавший примерно четыре метра каменной толщи.       И Одри, покидав во мрак все их пожитки, прыгнула. Падать пришлось чуть больше четырех метров на груду колотых камней, и тем не менее Одри приземлилась мягко — её поймали и благополучно поставили на ноги. Так они оказались прямо под чернильным бассейном, и желто-красный свет вспыхнул, как раскаленное солнце, расталкивая тени к холодным каменным стенам прохода, в котором машина проехала бы, расцарапав бока и оставшись без боковых зеркал. Широко для худеньких потерянных девушек и слишком узко для толпы. И слишком низко, Одри фактически касалась свода пещеры, встань на носочки, и уткнулась бы в него теменем.       Ничто из этого странниц не испугало. Будто и потолок, который в любой момент мог раздавить их, и чернила, если они вдруг обрушатся вместе с пещерой, и темнота без начала и конца, перестали пугать. Их внимание сосредоточилось на черных следах слишком знакомой, характерной формы, и их мысли уже унеслись в погоню за ними — в неизвестность. И они двинулись в путь, и проектор, свисающий с плеча, не казался тяжелым, а гул, точно Одри вернулась в лабиринт, ведущий к сердцу студии, не навевал страшных фантазий. Она ступала по каменному скользкому полу, и то скользила, то билась о неровности, плечо иногда царапалось о выступы, рука затекала под вжимающимися в плоть лямками. Порой резало горло. Порой пот холодил спину, высыпая на кожу горсть мурашек. Она шла. Они шли.       Прощаясь с жизнью — ведь попрощаться с ней следовало, какой бы короткой и грустной она ни была, — Одри Дрю вспоминала лучшие мгновения. И, как и тогда, у Иггдрасиля, понимала, как их было много, особенно в последние месяцы. Несмотря на депрессию, страшную правду о своей семье и трудные испытания, встреченные на пути, Одри нашла замечательных друзей и помогла многим людям, нарисовала столько скетчей и полноценных работ, сколько не рисовала будучи лучшим работником месяца двенадцать раз подряд, научилась управляться мечом и трубой… А под конец начала петь и танцевать. Забавно, конечно, прощаться с жизнью, чувствуя себя бессмертной. Но в этом и был весь фокус: разум принимал кончину, как должное и фактически неминуемое, сердце уверилось в невозможности смерти. Ибо главный её страх умер, он единственный оказался по-настоящему смертен.       — Эй, Мартин, — Одри не удержалась: она снова назвала Фриск по фамилии, чем вызвала её негодование в виде громкого терпеливого вздоха, такого долгого, что лёгкие девушки должны были лопнуть или свернуть в трубочку. Одри ехидно усмехнулась и спросила: — Раз уж такие дела: как бы ты хотела умереть?       — В постели от старости, окружённая детьми, внуками и правнуками, — ответили ей. — Увы, это несбыточная мечта. Теперь все, на что я могу надеяться, что меня не утопят и не растянут мои страдания, если я начну истекать кровью. Поэтому… пусть будет обезглавливание. Быстрая смерть, мгновенно проходящая боль. А ты?       Не задумываясь, Одри ответила:       — А я, наверное, любой вариант приму. Даже повешенье.       Фриск не замедлила шаг, но по её изменившемуся лицу стало видно неподдельное удивление, граничащие с шоком: девушка будто увидела перед собой нечто невозможное даже по меркам безграничной вселенной. Одри самодовольно ухмыльнулась. Ведь в этом удивлении проглядывалось и беспокойство, направленное на Одри. То самое неискоренимое беспокойство любимой о ней.       — Серьезно? — спросила Фриск.       — Да. Мне не важно, как умирать. Место назначения не изменится от способа, каким ты до него доберешься.       Чернильные следы стали исчезать, словно высыхая. В один момент их совсем стало не видно, но девушки не отчаялись — скоро они обнаружили спуск вниз, на узких ступенях которого проявились отпечатки копыт, да такие влажные и липкие, будто Темная Пучина нарочно искупалась в чернилах, дабы придать следам свежести. Осторожно, хватаясь за выступы, Одри спускалась, следуя за ними, и за спиной слышалось утешающее, не позволяющее даже ненадолго подумать о бессмысленности всего происходящего, дыхание. Фриск тоже спускалась, в отличии от Одри решив спускаться, крепко вцепившись в сами ступени, до того те были скользкими и узкими. Касаясь носком ботинка следов, Одри вздрагивала, стоило ему соскользнуть, а когда сила скольжения тянула её резко вниз, внутри перелавливало каждый орган, и она чуть ли не зубами вгрызалась в стену. Она боялась, эта лестница никогда не закончится, что одна из них сейчас сорвется и утащит за собой другую, и они будут катиться, пока не переломают шеи. И думала, все больше думала, куда их заведет охота.       Наконец они спустились — и окунулись по щиколотки в чернила.       Фриск столько раз прощалась с земным миром, что этому миру определенно надоело в очередной раз слышать её прощания. Поэтому, собираясь в последний путь, словно осужденная к зеленой миле, она не особо задумывалась, какой была отведенная ей жизнь. Она коротко попрощалась с мамой, лучшим другом и братьями по оружию, даже с бывшей мысленно перекинулась парой слов, в конце своей сухой речи сделав вывод, что это правильно — умирать вдали от дома, зато рядом с любимой. Было в этом что-то природное, словно Фриск, как настоящая собака перед смертью, покидает сородичей и хозяев, дабы они не видели сей неприглядный, тихий процесс. Только умирать ей предстояло вместе с Одри, и вот здесь в природность встраивалось ещё кое-что: умиротворяющая правильность. Она сказала, что хотела бы умереть в кругу семьи, и в том была как и ложь, так и правда — она хотела умереть с той частью семьи, рядом с которой умирать не обидно и не стыдно.       Теперь Фриск задумалась, и прощание продолжилось. Она не заметила, как взялась за Одри и как они сцепили руки, словно они стали распутавшимися на нити металлическими тросами, переплетшимися с друг другом. Она сосредоточила взгляд на око Ра, качающимся на шее. Она не боялась. Прощаться с жизнью было приятно и легко. Идешь себе, наблюдаешь за разными мелочами и изредка вспоминаешь хорошее. Вот, к примеру, сейчас вспомнила папин цветочный сад и мамин голос. Потом вспомнила, как вместе с Захаррой выправляла самооценку Генри. А под конец — как они с Одри лежали на крыше под луной. Ей показалось смешным, глупым и грустным, что она не погибла за все это время и теперь ей придется самой прыгнуть смерти в когти. И произойдет это совсем скоро. И она не боится, никуда не бежит, как раньше.       Она не успела сделать ничего стоящего. Не успела выполнить все свои планы. Чего уж греха таить, сделать Одри предложение она не сумела из страха своей грядущей смертью все испортить, а теперь они обе двигались в одном направлении, и пытаться наверстать упущенное ещё более жалко и глупо. В этом бессмертие Фриск отличалось от бессмертия Одри. Пока одна убедилась в бескомпромиссности своих суждений, отпустила все гложущее душу и шла на бой с Темной Пучиной, разом веря и в то, что её смерть уже ничего не изменит, и в то, что подобный расклад попросту невозможен… другая отдавала Темной Пучине отчет, проверяла их связь на прочность и убеждалась — вот оно, время умирать, иного варианта в этой запутанной игре, простите, не запланировано. И Меч Тьмы ей не поможет.       «Тебе всегда будет, что терять. Потому что у тебя есть и прошлое, и будущее. Ты не сирота. Ты не никчемная. Тебе, думается, повезло больше всех тех, кого ты ненавидишь. И не только потому что ты не потеряла себя и окружена людьми, которые тебя любят. Тебе ещё и не удалось зарыть поглубже все хорошее и светлое, как это сделали остальные. Ты не забыла ни о долге, ни о чести…».       — Полагаюсь на твою мудрость, Одри Дрю, — произнесла она. — Лучше успеть сделать несделанное, зная, что это уже бессмысленно, или плюнуть на свои желания, ведь они глупы и в некотором роде опасны?       — Зависит от того, что ты хочешь сделать, — сказала Одри. — Если тебе хочется съесть любимую еду, то дерзай — хотя у нас такого точно не найдется. Хочешь сделать глупость, ну там, прокатиться на американских горках без ремней безопасности, то можешь попытаться, однако я бы посоветовала продлевать кончающуюся жизнь как можно дольше. Ты ещё хотела побывать во множестве мест и раскрыть секрет Рыцарей о Нине… но и этого ты тоже не успеешь и не сможешь. Поэтому я бы порекомендовала попробовать сделать все, что ты можешь, и один-единственный раз поставить себя выше других… ну, если это, к примеру, не какая-то жесть. То есть, если бы ты сейчас попыталась со мной расстаться, я бы обиделась и дала тебе леща.       «А ведь все с точностью да наоборот», — подумала Фриск.       — Босс, вы сегодня жжете. Вы всегда жжете, но в этот раз особенно.       — Могу ещё устроить тебе… Как это… прожарку! Припомню тебе, засранке, все грехи.       — Ай-яй-яй, голубка, — она улыбнулась, зная, как ответить на колкости Одри. — Если кто кого отжарит, то только я тебя. Как в гостинице.       В ответ на это девушка надулась, оттолкнула от себя хохочущую Фриск и сделала оскорбленный вид. Хотя она видела, как Одри покраснела и дёрнулась, в последний момент сдержав смешок.       — Твои шуточки до добра не доведут!       — Доводить уже некуда. Мы ж скоро того, рогами в тупик уткнемся.       А потом они рассмеялись, и Одри смеялась так громко и визгливо, точно захлёбывалась воздухом, что стала оседать на пол и, к счастью, прихватила с собой Фриск, так что они упали вместе. Вместе, смеясь и выжигая тени Темной Пучины, плача от смеха и размазывая чистые счастливые слезы по щекам. Насколько глупо и не смешно было то, над чем они смеялись, настолько же их общий юмор, их хохот были веселее и громче. Две упрямые козы, мчащиеся навстречу стволу дерева, где они непременно застрянут своими рогами. Настоящие самоубийцы. Они лежали в грязи, на голом камне, а им казалось, будто под ними трава, а над ними голубое, изрисованное сахарно-белыми редкими облаками небо.       В последний раз отсмеявшись, Одри встала, стерла слезы с лица и, поддавшись сильному, сдавливающему сердце чувству, поцеловала свою любимую в щеку, да так сильно и неожиданно, что она пошатнулась — и пока её губы касались её щеки, пока Одри могла ощущать её близость, трогать её кожу и ощущать, как волосы щекочут нос, она бесконечно счастлива. Счастлива от глупых шуток, от того, что может шутить и наслаждаться её шутками, что приближение к смерти не сделало их черствыми, а Меч Тьмы, как в той страшной истории, не лишил Фриск рассудка.       — Помнишь, ты снилась мне в образе… Ммм, королевы или принцессы, хер знает, — сказала та, когда Одри отстранилась. —Хотя да, думаю, королевы. Чернильной. С короной, в платье… и вот сейчас вспоминаю и думаю: если мы выживем и победим, неужели ты станешь правительницей чернильного мира? Темная Пучина считает тебя своим главным врагом, твой отец написал для тебя особый экземпляр «Иллюзии жизни», у тебя здесь, куда ни плюнь, специфические родственники… мало ли?       Одри фыркнула. Она видела тот сон, более того, после совещания в лагере Рыцарей Фриск подробно пересказала его: Одри там действительно выглядела, как королева, а ещё с ней были Харви и Фриск, и один выглядел, как четырнадцатилетний мальчик, а другая — как чуть более старшая версия себя.       — Давай честно, я на Чернильную Королеву не тяну. И даже если победим, отберем бобину и вставим её в проектор, зачем мне снова возвращаться сюда, как править тем, чем править невозможно?       — Если отсечь все лишнее и ранящее, ты — плоть от плоти чернильного мира, — заспорила Фриск. — Твой отец его создал, твоя мать, если так можно её назвать, есть её воплощение, ты родилась из чернильной машины, портала в этот самый мир, твой брат считался здесь этаким «царем джунглей», сверххищником, у него даже прозвище было — чернильный лорд. Это не просто возможность, Од. Это право по крови. Знаю, ты в себе ничего такого не видишь, но я-то вижу. Ты всегда выступала за сохранение нейтралитета чернильного мира и ненавидела всех, кто пытался подчинить его себе или загнать в рамки. Ты убила Уилсона и прогнала Сару, в битве с мертвыми ты сражалась не только как мститель — ты сражалась, как человек, которому очень хочется прогнать чужаков со своей территории.       — Если бы это было так, ты бы одной из первых вылетела наружу, — усмехнулась Одри. — Ты, конечно, не столь заядлый милитарист, как другие знакомые нам Рыцари, но заметь — мы никогда не сходились во мнениях, нужны ли эти Рыцари, эти присоединения, эта… дележка знаний. Будто потерянные мигом кинутся обратно, едва выдай им возможность, променяют нудизм на хорошие джинсы, а беконный суп на картофель фри. Они могут говорить, что они все в плену, что они хотят в свой мир… но, по правде сказать, в плену лишь их дух. Здесь они давно дома: у потерянных есть свои вероисповедания, своя культура, своя инфраструктура…       Фриск покачала головой, и только тогда Одри поняла, что снова разговорилась. Это рассмешило её ещё больше и она ударила девушку в плечо.       Они могли говорить бесконечно, ведь для них не существовало запретных тем и они никогда не оказывались надолго в молчании, если одна из них хотела поговорить — они всегда находили, о чем рассказать и слова для любой истории. Смерть, имперские амбиции пришельцев из других реальностей, право на трон, какая разница, о чем говорить, если они вместе? Одри вдруг осознала, что это именно тот человек, который, наверное, единственный из всех ныне живущих может называться её бессмертием, ибо рядом с ним Одри могла идти по дороге жизни и говорить, говорить, пока не состарится настолько, что превратится в песок. Фриск же считала, что бок о бок с девушкой, готовой шутить также глупо и долго, как она сама, с той, над которой не стыдно смеяться и с которой не стыдно побыть смешной, как шут гороховый, воистину можно встретить смерть.       Но все рано или поздно кончается. И следы пропали. Они скрылись за обыкновенной деревянной дверцей, из-под которой лил желтый свет, и путницы застыли в паре метрах от места назначения. Дверь была без ручки, с огромной замочной скважиной, к которой наверняка не требовался ни один из имеющихся ключей, без указательных знаков и рисунков. Такие стояли по всей студии, безликие и однотипные, как потерянные или давно неиспользуемые столы для художников.       — Что ж, Мартин, — проронила Одри.       — Что ж, Дрю, — Фриск перевернула Меч Тьмы, и его окаянное острое лезвие взвилось вперед, вырезая рану на самой кромке воздуха. Она перехватила эфес поудобнее, взглянула на напарницу и спросила: — Всё ещё непривычно без «гента»?       — О да. Но это, знаешь, не беда, — ответила Одри. — Я научилась таким приемам с Серебром, какие, уверена, и вашим лучшим мастерам не снились. Тем более, у меня есть спираль. А ещё твой меч. Будешь меня прикрывать?       — Спрашиваешь? Я, блин, из-за этого здесь и оказалась. Защищать тебя — мой долг.       …нет больше желания спастись или спасти кого-то. Инстинкт самосохранения, поделенный на два, испарился, как капля воды, коснувшаяся пламени. Так приятно и спокойно, когда не за кого беспокоиться, когда не нужно терзать себя клятвами «Я не дам ей умереть, я спасу её» и желанием прожить столько, сколько ещё возможно. Она прожила. Продлила отведенный срок до максимума, и теперь все решит случай. За дверью — Темная Пучина. Она чувствовала её, как будто между их сердцами протянулась тонкая струнка чернил, по которой бежали переживания и холодное ожидание, любовь и ненависть. И Одри вспомнила, как Харви проделал друзьям вход в Хранилище, и как они с Фриск стояли у двери, ведущей с пути милосердия в привычную им студию. Чувства были те же самые, лишь приглушённые, ведь она знала, чего ожидать.       — В прошлый раз закончить быстро не получилось, поэтому сомневаюсь, что и сейчас мы просто зайдём и выйдем через пять минут, — сказала Одри. — Мы знали о характере Темной Пучины исключительно со слов Харви, и даже те сведения, какими он поделился, не дали мне полной картины. Зато теперь я знаю: она слишком коварна и жестока, и каждый её шаг направлен на то, чтобы достигнуть желаемого. Поэтому… — она посмотрела на Фриск. — Поэтому наше появление для неё не сюрприз. Она хочет забрать мое тело, а тебя в Место Мертвых Огней. Чтобы меня убить, ей нужен мой страх. Ведь для этого она и преследовала тебя — в первую очередь, чтобы достать меня, во вторую — чтобы отомстить тебе.       — Я сначала думала, у неё хрупкое эго, — ухмыльнулась Фриск. — А со временем поняла: таким сущностям, как Темная Пучина, до лампочки, кто и что о них думает и как пытается унизить. Здесь другое, Од. Здесь… Как бы сказать… абсолютная уверенность в тот порядок вещей, который ей знаком. Нет, это… вот правильное слово… догма. Она единоличная правительница чернильного мира, все, кто мертвы, должны оставаться мертвыми, чужакам в её мире не место… дитя Джоуи Дрю предназначено ей силами выше неё самой.       Одри кивнула.       — Когда она бежала за мной, то казалась помешанной, — продолжила Фриск. — Ей было принципиально важно, чтобы мы погибли в страхе, зная, что не сможем дать ей, самой Смерти, отпор. И как с такими драться? Её не запугать ответно, не переубедить. И убить, как мы обе понимаем, не выйдет. Ведь без неё здесь все развалится, сто пудов.       — Считай, у нас только один удар, — Одри поправила сумку с проектором. — Остальное — оборона.       Говорить о том, что все будет хорошо и они выдержат, стало бы величайшей глупостью со стороны Одри. Она не сказала и каково оружие в борьбе, ведь тогда Одри боролась светом — Серебром, Справедливостью, любовью, дружбой и подаренным ножом. Сейчас у них были знание, смирение и Меч Тьмы. Зато мотивация такая, какая кого угодно заставит бороться. И принцип — не бояться Зла, ведь принцип, догма руководила и Темной Пучиной.       Одри выдохнула.       «Борись. Борись своей любовью. Если не справишься, не страшно. Ты ведь сама все понимаешь».       Осталось войти.       Войти — и умереть.       — Давай, — сказала она. — Зря мы, что ли, прошли этот путь?       Фриск собралась с силами, втянула носом воздух и, изнывая без действия, вместе с Одри бросилась на дверь.

***

      Сознание покидало её, как вода через трещину в плотине.       Каким-то чудом она дошла до маленького пустого зала, вдоль стен которого были установлены искрящиеся аппараты, блокирующие силы чернильного демона. В конце стоял резервуар с бурлящими, как варево в котле, чернилами. Этот резервуар был больше тех, которые доводилось видеть Одри, и напоминал скорее пруд. А над ним… Одри издала слабый удивленный стон. Хобот чернильной машины торчал из стены, как труба, по которой сливают химикаты — огромная чернильная машина, породившая её… была здесь. Она ковыляла к ней, теша себя надеждой исцелиться, нырнув в эту бездну. Я выживу, твердила себе девушка, я обязана после всего случившегося выжить, вернуться и начать жизнь с чистого листа. Иначе зачем все это было? Чтобы просто погибнуть здесь, во тьме, холоде и одиночестве? Я выжи…       В чернильном мире все взаимосвязано: если ты ходишь по одной ниточке её паутины, значит, скоро придет развилка, и от неё ещё две, и все они окажутся переплетены между собой. Так и здесь, когда струя душного воздуха дунула ей в лицо, Одри осознала, что все не так просто, и связь с матерью на один пугающий миг окрепла. После чего она влетела в некое помещение, рухнула на пол и охнула, когда спину сдавила дополнительная тяжесть. Тонем вспыхнула пульсация в плече, словно она упала на острый шип, вязкие чернила обхватили разум, шатающийся между сознанием и пустотой. Яркий желтый свет, исходящий сверху, ослепил, обжигающими расплывающимися перед глазами кольцами вонзаясь в сетчатку, и темнота запятнала взор. Она слышала звон и тихую ругань, видела свет и тени.       А потом, когда тяжесть пропала и удалось перевернуться, Одри поднялась, встав на колени, и мир выровнялся и обрел четкость. Свет потух, темнота расползлась по углам, прошлое не поблекшим, ясным воспоминанием предстало перед ней и обрело форму. И от увиденного у неё перехватило дыхание: она напрочь забыла о присутствии ушибшейся Фриск, и о том, что здесь делает, словно ей на голову обрушился молоток и грудную клетку придавило гидравлическим прессом. Одри замерла у входа в знакомое помещение насосной станции.       Она вспомнила силуэты невысоких, по форме похожих на песочные часы устройств, кончающиеся несколькими металлическими кругами, и кипение крови, когда искры от них летят на облепленные кровью щеки. Она вспомнила гладкую и ровную серебристую дорожку, которая вела от входа до бурлящего резервуара с чернилами, вспомнила обманчивое ощущение пространства, лишь пытающееся казаться обширным, и низкий, давящий потолок, словно готовы развалиться на части, как сгнивший изнутри скелет. О, она ничего не забыла: когда ты падаешь и ползешь, оставляя на полу след черной крови, ты заранее знаешь, что если выживешь, никогда не забудешь свою первую настоящую встречу с вечностью, ты запомнишь каждую гребенную деталь вплоть до расколовшихся кирпичей на полу, цепей, опоясывавших чернильную машину и белой подсветки под бассейном.       Сердце Одри пропустило удар. Фриск встала, меч лязгнул, она разогнулась — и замерла, выронив клинок, как перепугавшийся оруженосец. Чернила лениво падали в резервуар, наполняя тишину похожим на чавканье звуком. Воздух замер в ожидании беды. Только в центре зала отныне стоял пьедестал, и над ним, кружась, нависала бобина. Одри стояла на коленях, напарница на ногах, а обе точно барахтались на неподвластным безудержных волнах, хлещущих, как хлыстом. Они смотрели на бобину.       Кривая, словно написанная от дрожащей руки психопата, надпись «КОНЕЦ» на ней порой ловила осколки света и снова исчезала.       Ах… Одри всю передернуло от услышанного голоса. Но она осталась на месте, не испугавшись и не растерявшись: она застыла, как обледеневшая в буран бабочка. Помните это место? Разве оно не великолепно?       Крюк вонзился в решетку рядом с ней, и поднятый грохот лишил слуха, сделал глухой, словно барабанные перепонки, лопнув, брызнули из ушей. Клешня, острая, как изогнутая сабля, впилась в пах и утонула во внутренностях… Дым, исходящий от сгорающих в огне тел, защипал нос, перед ней снова предстали трупы убитых членов их команды, Джоуи снова обнял её, бестелесный и все ещё самый родной. Она вновь боролась против течения и сражалась с черным вихрем, победить который невозможно по определению. И она вспомнила, что обещала себе и что рядом с ней будет её собственное бессмертие, и вместе они сделают все возможное, чтобы одолеть Темную Пучину.       Услышав её мысли, Шепчущая не сдержала веселого оскала: металл под ними заскрипел, электрические установки задребезжали, точно намереваясь вспыхнуть радужными молниями, и вздох ветра пронесся по помещению, и во вздохе этом угадывалось довольство. Её голос был несуществующим, и все равно сотрясающим землю эхом, её клыки — те самые, что вонзаются в грудь с приходом паники, и чтобы удержаться на плаву в этом качающемся море чернильного ужаса, не вылететь за плотные надежные стены крепости, Одри встала и прижалась к Фриск. Она была теплой, твердой, надежной, будто ничего не боялась — истинные чувства выдавал лишь взгляд, в котором боролись решимость и неуверенность. А когда она ощутила присутствие Одри, решимость прогнала всех врагов.       Именно здесь Уилсон переродился в уродливое чудовище под названием Шипахой. Здесь ты, Одри, узнала правду о своем брате… Я решила, вам будет не так обидно умирать там, где все началось: где начала открываться истина… о вас двоих… о вашей любви… о ваших семьях… С этими словами из темных прорезей, висящих неподвижными тенями на потолке, стали срываться полупрозрачные сгустки живых нитей, словно длинные волосы, шевелящиеся в воде. Они слетали с поверхностей, плавными движениями расползаясь по пространству, дабы собраться в одной точке. Две части целого слились в одну и черное стало ещё чернее, не жиже тьмы, исходящей от меча… и пока это происходило, ветер усиливался, превращаясь в вихрь.       Путешественницы неподвижно наблюдали как из шелестящих теневых крыльев и листьев, разворачивающихся в ленты гибких змей, из отрезанных от черных ряс лоскутов собирается аморфное нечто, постепенно обретающее вид чего-то цельного, знакомого, как человек, но таковым не являющимся. И в конце концов появились очертания худого женского тела. Мрак облепил её пустое лицо, а руки заместо лап ступили на ледяной пол, голова медленно поднялась. Её охватывала развивающаяся мантия из бесчисленных теней, которые, словно пытаясь выбраться из её одеяния, тянули к свободе рассыпающиеся хвосты и когти. Аура тьмы вокруг женщины росла, поглощая свет, и ветер свистел, рвал и метал, усиливаясь с каждой секундой. На миг Одри даже показалось, что тени над согнувшимся существом это черный парус корабля, который отвозит умерших на ту сторону.       Они стояли напротив друг друга. Бобина находилась за спиной Темной Пучины, и только это волновало Одри.       — Дай мне руку, — попросила она Фриск. — И сожми крепко-крепко, будто после смерти я попросту исчезну, а ты очутишься в Прериях.       Так она и сделала, и Одри ощутила столько любви и нежности в том прикосновении, что уже и забыла, каков страх на вкус.       Разве ты не рада, Одри? Ты здесь, как дома. Здесь я впервые дотронулась до тебя — из твоих бедер торчали кости и безостановочно текла кровь. Силы покидали тебя. Ты уходила с мыслью, что проиграла, и утешением для тебя стала новая цель существования — ты спаслась, но лишь за тем, чтобы вновь окунуться в наши пучины, Тьма говорила, и время, отпечатавшееся на видевшем все перезапуски разуме, возвращалось к ней. Одри держалась, стойко выдерживая каждую болезненную вспышку, каждую страшную истину, аккуратно и незаметно плетя собственную паутину — кокон из волокон светлого, греющего Серебра. Её маленькая желтая душа спряталась, но не перестала пылать, её горе умерло, стремление к возмездию иссякло. Я знаю, чего вы обе хотите. Вы хотите, чтобы всего случившегося не было, чтобы травмы, нанесенные вам Шутом и Джоуи, прошли. Вы хотите к тем, кто любит вас…       Кокон рос: став из бабочки паучком, Одри ползала по нему, вплетая все больше и больше нитей света, спаивая воспоминания с чувством счастья и переплетая надежды с мечтами. Она даже не видела, как горит серебром спираль на руке и что эту руку и держит Фриск — между ними возник мост, по которому стаей серебряных псов перебегали картины прошлого. Ответы всегда были у неё, она лишь не могла их найти, перебраться на противоположный берег, где они и хранились. И сейчас она знала, как поступить. Как победить.       ТАК ПЕРЕСТАНЬТЕ СОПРОТИВЛЯТЬСЯ! НЕТ СМЫСЛА ИДТИ НА БОЙ, КОТОРЫЙ ВСЕ РАВНО ПРОИГРАН!       Темные щупальца побегами плюща растекалась по её щиту, ища трещины, которые можно расширить. Смертельный холод делал Серебро хрупким, как лёд, а тепло души лёд растапливало. Смерть кралась, как хищник. Она заговаривала зубы, пряталась в зарослях, прощупывая слабые места. Она готовилась атаковать.       «Ты можешь запечатать меня своей кровью, можешь закрыть свой разум…».       Ты слышишь меня?       Слышу. И буду слышать до самого конца, от её слов Одри чуть не расплакалась. Что мне делать?       Подумай о своей мечте. О чем ты мечтаешь?       Она представила, создала мечте форму, и перед Одри возникла картина, из которой она ничего не поняла: слова мешались, накладывается одно на другое, чувства плавились, как восковая свеча, образы менялись со скоростью превышающей скорость света. Одри бы хотела побежать по их мосту и догнать видение, которое тогда разглядела, но вовремя поняла, что это ей не принадлежит, это самое личное и потому невероятно могущественное. Вместо этого Одри нырнула в собственные желания: она решила, что, если умрет, найдет Харви и скажет, как любит его, а если выживет и всех спасет, то постарается выкопать его писательский дар, ушедший вместе с потерянной юностью.       И смело уставилась на Темную Пучину.       Вы не боитесь? Спросила она без удивления, не разглядев в их душах ни одной своей тени. Что ж… Значит, умрете храбрецами!       И как в прошлый раз Темная Пучина воинственно, яростно закричала — миллионы теней взорвались, наполнив пространство, и прежде чем тьма накрыла их, девушки зажгли яркое красно-желтое сияние. А потом удар, подобный силе всей студии, обрушился на них, врезался в щит, толкнул, словно в каждую из них врезалось по обломку луны, и всё почернело и зашелестело. Часы судного дня пробили полночь.       Одри понимала, Темная Пучина будет бить сильно, и её первая атака повторит начало предыдущего раунда, только не могла представить, что её тело сдавит, а свет, рассекающий тени слепящимся солнечным лучом, сгорит, обуглится, разойдется, словно сминающийся под давлением щит. Её вжало в эту тонкую грань между ледяным темным штормом, ревущим, как обезумевший океан, и собственным «я», ударило, так что её швырнуло назад — и все-таки Одри и Фриск остались стоять, клин, который Темная Пучина выдавливала из себя. И они действовали быстро — Меч Тьмы сверкнул черной звездой, алый свет потух, лезвие перерезало тысячи теней, заставляя отступить, и Одри удалось, выйдя из-за щита, вырваться и из шторма. Она оказался в мире ярких красок и кипящих чернил, перекувырнулась, минуя летящие на неё струи тьмы, и разогналась для бега.       Вихрь резко отхлынул, подняв невообразимый ветер, и Фриск при этом потащило назад и тотчас сбило с курса — благо, когда её отшвырнуло, она успела сгруппироваться. Чернила сжались в торнадо, которое словно хотело разорваться на куски, и с ревом бросились в сторону Одри. Но ей хватило скорости ускользнуть от него — и те врезались в столбы и превратили их в груду раздавленного металлолома. Торнадо оставил после себя вмятину, отскочил, вновь понесся за добычей. Золото блеснуло, рассыпая в воздухе снобы огненных искр, Одри подпрыгнула, вошла в поток, стремясь к бобине, и тут стая кричащих ворон сбила её, словно она ничего не весила, и ветер засвистел в ушах: она вынырнула, отскочила от пола, как мячик.       Фриск в то время не только не упала, но и во всю боролась с напирающими на неё полчищами теней — точно щупальца осьминогов из самых глубоких космических впадин прорвались в этот мир. Клинок отрезал от них части, превращая тени лишь в визжащие от боли обрубки. Она понимала, что её отрезают от Одри, понимала и то, какую форму хотят принять тени: Темная Пучина пыталась поймать её в другой кокон, черный, сотканный из самых гнилых и пугающих сетей души. И она сопротивлялась что было сил, прорубая путь к свету — она крутилась как юла, рвала, колола, подпрыгивала, вгоняя Меч Тьмы как можно глубже, и вопли ей казались уже естественнее пения птиц и плеска воды, захватывая сознание.       А стоило выбраться, словно нечто насильно вытолкнуло её из сжимающейся мышцы — она ощутила, увидела своим пятым чувством тварь, растворившуюся в прыжке — она пронеслась за спиной, и её острейшие когти сверкнули, а пасть довольно распахнулась. Брызнула кровь, соленая густая жидкость облепила рот, Фриск не успела вскрикнуть, как из неё вышибло дух, и все тело отозвалось протестующей, ядовитой болью. Однако когда демон, вынырнув из темноты, снова наткнулся на неё, она взмахнула клинком и отбросила его от себя.       Одри тоже не сидела без дела: когда она упала, тени летали совсем рядом, точно атакующая птица — невидимые когти рассекали трещащий от напряжения воздух, сильные удары бросали её из стороны в сторону. Она сражалась, сражалась периодически задевая их ладонью, не обращая внимания на высекаемые из глаз слезы и боль в ушибленных боках. Даже когда её хлестнули по щеке, она осталась стоять, надеясь, уворачиваясь, поймать вихрь и испепелить.       Не боишься? Уверена? Острая боль в области таза — Одри вскрикнула, схватилась за рану. И тогда чернильно-черное ядро врезалось в её замурованное в Серебро сознание, пробило дыру, и она наконец упала и со всей дури ударилась головой. Я не убила тебя в предыдущие разы лишь потому что ты нужна мне в этот. Как ты думаешь, каковы твои шансы выжить? Одри застонала: перед глазами плыло, кровь пульсировала в мозгу, разжижая мысли в кислоте. И даже тогда она смотрела на бобину. Слабая… никчемная… Ты умрешь здесь, проиграешь, ведь всегда проигрывала, и я надену твою кожу! Она встала на колени, стерпела новый удар, её толкнуло, порвав едва наросшую кожу на ладонях. А Одри вставала, вставала, чтобы в конце нанести ответный удар — и желтая ослепительная вспышка заставила Темную Пучину отступить, взвившись ввысь.       Так убей, тупая сука! Твердила она. Убей, если сил хватит!       Она бросилась к напарнице, и мощный порыв снес Одри, ломая ребро — это огромная клыкастая тварь врезалась в противника, опрокидываясь того на спину. И она рухнула в липкую и холодную, как остывшая кровь, темноту. Одри ползла, выдирая себя, как запутавшийся в терниях плащ, из чернильного сгустка, утягивающего её в себя. Она ползла, и ей не было страшно. Она ползла, и её одолевала злость, а в конце, вскрикнув, девушка перевернулась и выбросила вперед руку — её проглотила черная слизь, и в нутре бесформенной груды мышц занялось обжигающее янтарное зарево. Одри вырвалась, встала, отразила удар, пустив ток в спираль. И увидела Фриск.       Меч рассек туман, а туман метнулся в сторону и снова собрался демоном. Красная душа горела на груди, сливаясь с кровью. Его рог впился в бок, боднул, выкорчевывая с корнем кусок плоти, но до этого Фриск вонзила клинок ему в шею, и на сей раз Темная Пучина исторгла из себя настоящий рёв, исполненный ненависти и страдания. Они расцепили смертельные объятия — так преломляются звенья цепи, когда находится сила, способная их разъединить. Девушка отошла, наблюдая, как тень Чернильного Демона воет, скользя боком по свежим лужам крови, и исчезает, взмывая навстречу другим черным ветрам. Клинок завибрировал, и тени зашипели на нём, эфес на миг поймал отражение изготовившейся к бою твари.       Ты можешь сделать мне больно, но никогда не убьешь!       Темная Пучина отскочила от чернильной машины, и черный поток выплеснулся наружу — неостановимая река сотрясла станцию, решетки на полу звякнули и полетели вниз, чернила громко брызнули вперед. Их захлестнуло волной, а когда они вынырнули, стоявший ближе всего ко входу аппарат со скрежетом повалился вниз, и длинный провод секущей косой пронесся над ними. Одри забрызгало с головы до ног, глаза защипало. Но по звуку она понимала, куда бежать, и она отступила, как раз вовремя, ведь, стоило ей снова увидеть мир, Темная Пучина режущим серпом разорвала металлическую прошивку на стене, и раскаленные искры вместе с осколками осыпались с кривой борозды.       Деритесь, и умрете отважнее прочих, мои непослушные воительницы…       Одри всегда считала, будто мир устроен таким образом, что так или иначе крутится вокруг кого-то. Это не фантазия и эго наблюдателя, а факт: есть в мире области, островки, где вокруг жизни любого человека крутятся время и реальность, иначе, будь это не так, никто в принципе и не жил. Однако, даже когда она нашла некоторое подтверждение в виде судьбы и пророчеств, но убедилась в том, что, если вокруг тебя мир и крутится, то издевательски, насмехаясь, дабы уйти себе дальше в вольный полет, Одри стала сомневаться. И теперь она усвоила урок и нашла правду: такие области есть, но они невероятная редкость, так как мир к людям не особо благосклонен. Только когда ты готов совершить безумное и невероятное, он подчиняется тебе, и секунда растягиваются до минут, и все играет по твоим правилам.       Они были вместе. Одри слышала свое дыхание, слившееся с дыханием Фриск, чувствовала, как она хватается за неё, пытаясь приподнять, а потом и сама подхватила девушку, когда слюна вперемешку с чернилами и кровью покапали с её губ. Одри стерта чернильная кровь, скопившуюся под носом, взглянула на испачканную исцарапанную ладонь. Голова закружилась, стало дурно. Но как головокружение началось, так и прошло, и девушка осознала, что устала и хочет спать. Правда, никто её не поддержал, когда она стала заваливаться вперед — вместо этого она поддержала Фриск, ведь та действительно чуть не потеряла сознание.       Рана, полученная от рога Темной Пучины, продолжала кровоточить, многострадальная спина вновь превратилась в кровавые кожаные лохмотья, спутавшиеся с тем, что когти оставили от одежды. Одри боялась, решимость покинет её, и Меч Тьмы свалится в лужу чернил, приготовилась увидеть, как любимый человек, которого она бережно придерживала на весу, все же погибает. Однако этого не произошло. Лезвие меча не пошатнулось, лишь завибрировало, когда Фриск оперлась о него, держась за рукоять.       — Давай… — произнесла она. — Ещё немного…       Любящее сердце разрывалось на части. Но Одри знала: обещала — выполняй. Она стала вставать, помогая напарнице, и когда поскользнулась, почувствовала, как Фриск крепко вцепилась в её плечи и не позволяет упасть. Бобина все ещё лежала на постаменте. Проектор лежал в сумке. Они обе видели. Одри подавила слезы, она ещё помнила, что плакать будет, когда сможет отдохнуть, и отдых наверняка будет в Месте Мертвых Огней.       — Давай, Одри… Ты сильная. Ты справишься… — она мягко нажала на живот, помогая опереть, сделать вдох. Столько любви было в обыкновенном движении, столько нежности, точно прямо сейчас Фриск могла позволить ей лечь и отдохнуть и уйти сражаться в одиночку… Одри думала, такого быть не может, да ещё и сейчас, но она не удержалась и улыбнулась, до сих пор гадая, почему эта дура и именно для неё.       — И ты тоже, — с этими словами Одри выставила вокруг них крепчайшую серебряную защиту, и при ударе о неё Темная Пучина рассыпалась в колющую, как стекло, пыль. Нужно двигаться. Постараться победить, забрав бобину.       — На всякий случай, я тебя… л… люб…       — Я знаю, — прошептала Одри. — Я тоже тебя люблю.       И этого было достаточно.       Разбрасывая брызги, Фриск раскрутила меч, и тьма тоже закружилась, вспарывая когтями воздух. Её лицо залило чернилами и запятнало кровью. Взгляд горел, неистово и жестоко. Она рубанула, тьма оказалась быстрее, и острие погрузилось в мелководье не тоньше бумаги. Расплескала чернила, попятилась, дабы пойти в наступление, и выписала полукруг блестящей полоской клинка. Она проследила за мыслью Одри. Она знала, чего та хочет.       Бобина, её голос впервые звучал так ясно в голове Одри. Его спокойный, немелодичный звук подействовал отрезвляющее.       Темная Пучина ушла, ударила, Меч Тьмы — парировал.       Думай о хорошем! Успела бросить Одри.       Поднявшись каждый молекулой своего могущества, Темная Пучина промчалась по Фриск, разнося её в прах, и поймала длинными, костлявыми крыльями. Выпад, загородилась от тьмы тьмой, взмах лезвия, теплый, ясный свет развеял несущиеся на неё холодные тени, стрелами рассекающие кожу на лице, блок. Темной Пучине ничего не было. Она ушла, извернулась на мокром полу, как танцующуя змея, зашипела. Вдруг раскрыла пасть, словно похваляясь рядами обсидиановых клиновидных зубищ, и захлопнула челюсть с таким грохотом, будто захлопнула крышку сундука. И сразу же прыгнула, с места, без разбега, целясь в её брюхо окровавленными когтями.       Одри, сотрясаемая дрожью, перепрыгнула диски, венчавшие электрический столб, подбежала к сумке. Не смогла открыть, стала тянуть, пока язычок не отломился от застежки. В конце она вспорола сумку и выволокла наружу голову Прожекториста, и та грохнулась на залитый чернилами пол. Она спрятала её под сумкой, оглянулась и, оценив обстановку, побежала за бобиной.