Тройная доза красных чернил

      Одри уснула в тот момент, когда почувствовала себя в безопасности. Они бежали, и Меч Тьмы в беспросветном сумраке казался сердцем всего черного, что существовало во вселенной, самым черным сгустком теней и мглы, и потому Одри не чувствовала себя настолько потерянной в темноте. Ведь всегда бывало темнее. Всегда бывало хуже. Они летели по коридору, забежали в ржавую стальную дверь, заперлись, бросились вверх по лестнице. Одри чувствовала, как отвага, недавно напоившая её силами, уходит, и с её пропажей ноги деревенеют и тяжелеют, руки перестают слушаться и болтаются на плечах, точно в них не было костей, а грудь рвётся, ноет и пылает, как если бы там разрастался, готовый взорваться, огненный шар. Она смотрела, но не видела, понимала, но не думала, для раздумий не осталось ни слов, ни энергии, и видела она одну темноту.       Они остановились, стали часто вдыхать и выдыхать, и с каждым движением боль в груди разбухала, распускалась, подобно ядовитому цветку, и перед глазами цвели круги самых причудливых раскрасок. Одри прислонилась к стене, сделала вдох, боль кинжалом перевернулась в легких, вызвав дрожь, и девушка больше не стояла на ногах: она сползла на пол, уже не способная владеть собой. Она глядела на напарницу, на клинок в руке, которую заливала кровь, на также залитый кровавыми ручьями черный эфес, и единственное, о чем хотела бы попросить Одри у высших сущностей, это чтобы сей меч прекратил её страдания. Раздираемые лёгкие, стучащее сердце, ледяной воздух в глотке, они были огнём и металлическими иглами, от которых она не смогла бы избавиться, как не смог бы больной раком самостоятельно вытащить опухоль, давящую на мозг.       Но постепенно, песчинка за песчинкой, не только силы покинули её. Чувствительность тоже ушла, и лёгкие перестало жечь, и живот перестало скручивать, как если бы в нём копошилась чья-то рука в железной перчатке. Все поблекло, тьма, исходящая от лезвия волшебного меча, рассеялась во все стороны, накрыла Одри, и она ослепла от слабости. Слабости сладостной, тянущей к земле, успокаивающей растрепанные нервы: страдание от собственной глупости пропало, её уже не беспокоила пропажа бобины, не пугали слова Джоуи Дрю, не вызывал слезы ненавистный тиран по имени Темная Пучина. Она уходила. Наконец она могла отдохнуть, перестать тревожиться.       И Одри провалилась в сон без видений. Там было темно и, как ни странно, тепло и спокойно. Ей не хотелось просыпаться, хотелось вечность парить в пустоте, не слыша, не видя, не думая, будто она пыльца, витающая в отогревающемся весеннем воздухе, и не существует ни её имени, но судьбы. Просто она, обыкновенное ничего, крепко дремлющее глубоко под землей в конце времен.       Она проснулась вялая и разбитая, и тем не менее, пребывая во мраке закрытых век, Одри не чувствовала себя так паршиво, как раньше. Накрытая чем-то мягким и теплым, больше не продрогшая до кости, кажется, даже в сухой чистой одежде: девушка ещё спала, сонливость утягивала её обратно, но она знала, что уже на полпути к пробуждению. Она даже улавливала запахи и едва слышную песенку протекающих чернил, что свидетельствовало о жизни. И чем дольше она так лежала, ни то, ни другое, неподвижная, как комарик, добровольно запечатавший себя в янтаре, она приходила к пониманию, что она, Одри Дрю, все ещё ходит среди живых. Она приоткрыла глаза, и блеснул оранжевый огонек, зеленоватая дымка подернулась бледно-розовым, как утренний рассвет, туманом, и на миг появились длинные тени — точно следы когтей, исполосавших каменную твердь. И сознание к ней постепенно вернулось, тяжесть спала с век…       Трещал маленький костер, от которого, как ни странно, не пахло мусором, должно быть, для его розжига использовался лежавший на берегу плавник. Фриск лежала возле него, свернувшись калачиком, и при виде неё сердце екнуло: воспоминания о минувших сражениях, лишениях и важной миссии накрыли Одри вторым одеялом, только колючим, сшитым из стеклянного крошева. И тем не менее, даже так она не испытала отчаяние и ужас, она осталась отстраненной и невыносимо уставшей. Словно недавние события отобрали способность удивляться и пугаться, она принимала происходящее с ними как данность. Я потеряла бобину, подумала Одри, глядя на любимую сквозь приспущенные ресницы. Её желтый взгляд светился, как ещё один источник огня. Потеряла, но до этого не могла её найти. Значит, какая разница, есть она или нет? И как только она подумала об этом, в самом деле приняла, как если бы вставила в кладку недостающий кирпич, стало ещё спокойней. И немного радостно.       Одри приподнялась, ткани, накрывшие её, зашуршали, поднимаясь вместе с ней, и она вовремя подхватила их все: и оба одеяла, и рваную, но сухую желтую куртку. Тогда она увидела, что над костром висела, пристроившись на шнурке, перевязанным между выгнутыми прутиками, её одежда, и поняла, что была так тепло накрыта, потому что оказалась голая. Одри даже не поняла, смутиться ей, нервно рассмеяться или начать соображать и просто ухмыльнуться, ведь Фриск взбрело в голову раздеть её и высушить одежду. Но она не сделала ничего из этого. Она встала, с неохотой выбираясь из тепла, и стала одеваться.       Меч Тьмы покоился в камне.       Недвижимый, как самая простая сталь, какую Одри часто приходилось держать в руках, и все равно. И снова Одри казалось, что он смотрит на неё, вглядывается в суть. Она накидывала на себя рубашку, пыталась застегнуться, а смотрела только на него, пока он смотрел на неё. И с чем выше поднимались её пальцы, тем ей чудился сей взгляд все более внимательным. Его инфернальная природа отталкивала и притягивала разом. Вот Одри оделась, расправила штаны, стараясь понежиться в тепле и в сознании, что, пусть неглубокие раны на животе саднят, пусть она едва держится на ногах, эта рванная одежда действительно сухая, сохранившая в себе много огненного жара. И ощущение, будто меч наблюдает за ней, пропало. Тогда она тихо подошла к Фриск, накрыла одеялом, которым она её накрыла до этого, и на всякий случай ощупала. Кожа была ледяная, зато пульс бился ровно, никаких ран не было…       Подкинула пару влажных обломков в костер. Проверила пожитки, все оказались целы и невредимы. Снова нависла над девушкой, на сей раз чтобы просто посмотреть, подумать. Рука Одри покоилась на её спине, глаза были устремлены на лицо, и при долгом, внимательном взгляде на Фриск сердце непривычно расслаблялось и в то же время плакало. Одри вспоминала, как кинулась спасти её, как всегда хотела помочь… как они встретились после разлуки и чуть не поссорились, когда Одри, пренебрегая своей безопасностью, решила помочь. Сейчас-то Одри понимала, что причина не в одной любви: она важна и без неё бобина не сработает. Поэтому ей нужно беречь себя. Но разве можно трусливо отойти в сторону, пока часть твоего сердца стремятся убить?       «А возможно, вся суть в том, что нам вовсе не нужно бояться…», — эта мысль вялым ручейком втекла в неё и тотчас растаяла, и все-таки больно уколола. Она погладила спину девушки, направилась к мечу. Она не хотела оставлять их лагерь без защиты. Хотя бы сейчас. Одри схватилась за рукоять, потянула на себя, не понимая, как её девушке вообще удавалось вонзать его в камень, потянула сильнее, напрягшись — но клинок даже не сдвинулся с места. Эфес холодил ладонь. Пальцы немели, лежа на его серебристом рельефном навершие, мышцы под кожей натягивались, ходили ходуном, но меч оставался в камне.       Одри бы ни за что не поверила, что человеку было под силу вонзить клинок в плиты, и все же она своими глазами видела как Фриск проделывала нечто подобное. Она видела и как та без капли усилий вытаскивает его наружу, что в момент сильнейших потрясений, случившихся одно за другим, ни сколько не удивляло: это выглядело самым обычным и не примечательным из всего происходившего. Теперь она держалась за эфес крепко-крепко обеими руками и тянула его, тянула, что было мочи, даже когда ощутила боль в спине, шее, плечах и голове. И с новой утекающей секундой она приходила к тому инфернальному, неправильному… Почему этот меч не повинуется? Почему вонзен в камень и отказывается выходить? Почему оказался в нём?..       Почему он перерубал вражеские клинки и легко, как растаявший лед, искромсал металлическую лестницу с довольно плотным и толстым слоем?       Она не знала. Отказывалась задумываться. Только когда Фриск проснулась и увидела Одри, прислонившуюся к проклятому мечу, стало ясно, что она может получить долгожданные ответы. Костер ещё горел, похрустывая деревом и шипя огнём, вокруг которого рассыпались оранжевые красивые искры. Они достали по яблоку. Фриск молча сидела возле костра и наблюдала за танцем теней. Она даже не сказала «Утречка» и не спросила, как Одри себя чувствует. Она её понимала. В такой ситуации, в какой оказались они, не до нежностей. Но она не стала играть в эту игру: не хотела и потому что знала, что они нужны друг другу. Одри подползла к ней, обняла, мягко примяв талию, и ощутила таяние жести под ней: скованная невидимой тяжелой цепью, Фриск была вытянулась стрункой, а сейчас успокоилась и стала теплеть, расслабляться. Здесь, в руках родного человека.       — С пробуждением, — в эти слова Одри вложила всю нежность, какую испытывала, когда увидела проснувшуюся здоровой. — Спасибо за высушенную одежду и… что вытащила нас из передряги.       — Если бы ты не вмешалась, нас порешали, — после долгого молчания голос Фриск звучал глухим, хриплым эхом того прошлого, простого, но завораживающего. Она не отрывала взгляда от огня до тех пор, пока не нащупала пальцами её руку, не сжала её, не выдохнула, точно только сейчас позволила себе отдохнуть. Карие глаза, ловящих отражения магического светлого пламени, обратились к Одри. — Это я должна тебя благодарить.       Одри пребывала в уверенности, что тогда напарница управилась бы в одиночку, но приняла благодарности и улыбнулась. Она радовалась возможности побыть с ней, услышать, как она дышит, погреться о неё, как о второй костер, и потому спорить не стала. Им хватало проблем, недосказанностей и беспокойств. И сейчас, ах, сейчас Одри отказывалась думать о чем-то большем, чем об их объятиях, влюбленных взглядах и треске огня.       — Тогда спасибо, что вернулась, — прошептала она и, уткнувшись ей в плечо, чуть не заурчала по-кошачье, сладко выдохнув, когда Фриск запуталась рукой в её черных волосах и наклонила голову, дабы касаться щекой её темени.       — Расскажи, что там произошло, — попросила та, предчувствуя, что рано или поздно они бы попросили друг друга о подобном. Но на самом деле она думала об этом с тех пор, как встретила Одри после поединка с Темной Пучиной и всё ждала возможности задать животрепещущий вопрос. И зная, что ей уже ничего не грозит, что все обошлось, Одри рассказала обо всем. О том, как нашла отца, вселившегося в сломанного аниматроника, в груди которого прятал бобину, о том, как шла с ней в лагерь, надеясь обрадовать находкой, но нашла следы крови и пустующее место, где недавно лежала Фриск. Когда Одри бросилась в рассказ об испытанном ужасе и дальнейшей погоне за тенью, как прыгнула в реку, надеясь пересечь подводный туннель и вынырнуть на другой стороне, стало куда теплее — её обнимали и утешительно гладили, и порой дыхание возлюбленной касалось лица Одри.       Воспоминания оказались горьки. Единственное воспоминание о том, как Темная Пучина одержала верх и приготовилась рассечь когтями её грудь, оказалось чудовищным и непосильным, как мысли о двух потерянных, которых они нашли в доме на отшибе. Когда Одри закончила, Фриск произнесла нарочито весело:       — Думаю, если бы я не пришла, ты бы и сама справилась.       Одри усмехнулась.       — Она меня чуть не убила.       — Кто кого чуть не убил? Если вникнуть в рассказ, выходит, ты ей надрала задницу, вполне успешно защищаясь и нанося ответные атаки, вот у неё башню и снесло. Ты не побежала. И это главное. Опять же, возвращаясь к драке с мертвыми, ты тоже не побежала. И это тоже главное, — стала она убеждать. — Ты переборола страх. Нам всегда есть, что терять, но ты победила и смогла дать отпор. А ещё… Мы найдем бобину. Вырвем прямо из лап Темной Пучины и…       «Оставить страх, как оставить надежду. Позади», — и снова мысль, инородная, словно не её собственная, однако самая настоящая и родная. Ведь, в конце концов, не так уж и много того, что Темная Пучина может забрать у Одри. А может, смысл в другом? Смысл иметь все и не бояться это потерять? Одри слушала возлюбленную, в голосе той ища ответ на вопрос, который снова и снова всплывал над поверхностью её разума, шептал, призывал к чему-то и тонул, стоило приблизиться к нему.       — Лучше теперь расскажи, что происходило с тобой, — перебила Одри и ненадолго замолчала: она опустила глаза, борясь с желанием вновь посмотреть на Меч Тьмы, попытаться найти на лице Фриск хотя бы ссадину или синяк. Но она была цела. Убежавшая от Темной Пучины, истекшая кровью, она вдруг исцелилась и заставила саму смерть кричать от боли, когда вспорола её тело мистическим, зловещим клинком, история которого для Одри все ещё оставалась загадкой.       Фриск замолчала. Она глядела на Одри, соображая, словно собираясь с мыслями, рассказывать ей все или в общих чертах. В итоге она начала издалека.       — Должно быть… я рассказывала тебе о Братстве и о том, как они собирались убить Дьявола?       Одри помнила.       — Они выковали оружие, — произнесла Одри дрогнувшим голосом. — Клинок, вылитый из металлов прочих легендарных оружий, так как считали, что только подобный меч способен убить бессмертного. Братство потратило много сил и времени, разыскивая мечи и кинжалы, которые подошли для создания чего-то подобного. В числе тех, кого влили в Меч Тьмы, есть и клинки, которыми пользовались члены Братства.       Фриск кивнула.       — Они особо не распространялись, чьи металлы использовали и где: лучшие рыцарские кузнецы пытались выведать у Короля-Феникса эту тайну, но он молчал. Доподлинно известно только то, что лезвие этого меча настолько острое, что способно разрезать почти что угодно. И лишь острие способно разрезать тень и свет, время и ткань пространства. Поэтому его так боятся: пригодившись однажды, он может понадобиться вновь, но уже не для борьбы с противником, а для более… мелких нужд.       Одри молчала. Она не знала, как ответить и стоит ли. Но она понимала, к чему Фриск клонит: если Меч Тьмы разрезал пространство, он мог открывать порталы. Только Рыцарям от чего-то не понравилось подобное его свойство и они предпочитали пользоваться старыми добрыми брешами, контролируемыми ворлдпадом.       — Он столь остр, — продолжила Фриск. — Что, если порезаться, рана никогда не заживет — ведь он разрежет все вплоть до субатомных частиц. В нём столько силы… — и вдруг — молчание. Тяжелое, гнетущее, напугавшее Одри молчание: повисшая тишина вызвала дрожь, заставила кровь отхлынуть, и ей показалось, что, наверное, за этой тишиной рассказчица скрыла одну темную тайну ордена. — Что… в нём столько силы, что хватило бы снести полконтинента. Он как… ядерное оружие, которое может взорваться столько раз, сколько потребуется, разрезать любую материю, убить любое существо.       «Даже Темную Пучину?», — мысль показалась Одри глупой. Как можно убить смерть, а если и возможно, как подобное отразится на остальном чернильном мире? И она перестала задумываться об этом. Перестала, но уже не могла отвести взора от Меча Тьмы.       — Почему Тьма?       — Потому что ничего хорошего он с собой не несёт, — ещё тише произнесла Фриск. — Мне рассказывали, что, когда его только выковали, он чуть не свел с ума свою первую владелицу. Молодая и сильная, горячая и импульсивная, воительница из Братства желала лично убить Дьявола. Он убил её друзей, когда казалось, что самое страшное позади, и там, где они находились Рыцари, демоны и их лидер не достанут путешественников. Он пытался убить и её саму, когда она была ещё беззащитным оруженосцем, не умеющим трудом махать клинком. А к тому моменту влез в конфликт, бушевавший в её родном мире, и взял под контроль её страну. У неё были резоны, Одри. И меч ими воспользовался и превратил в черную неуправляемую ненависть.       — Великая сила лишает рассудка, — кивнула Одри, и дрожь усилилась, и она вся сжалась, точно обезумевшая воительница могла выпрыгнуть на неё из жаркого огня и проклясть вечно истекать кровью, пока Одри не перестанет бороться за жизнь.       — Она не сразу овладела мечом. Заточенная в нём магия требовала чистых помыслов и невероятной воли, чего не было у молодой вояки. Когда пришла пора поквитаться с врагом, Братство объединилось, нов ходе схватки меч выпал из рук владелицы. Его взяла другая воительница, и вместе со своим возлюбленным они окружили Люцифера и перекидывали клинок из рук в руки, отражая его выпады. Она смогла нанести ему рану на спине, небольшую и неглубокую, но значительную. И тогда он убил её, убил собственным мечом, и это разозлило героиню нашего рассказала. Она подхватила Меч Тьмы, нанесла удар… и тот раскололся. Дьяволу ничего не было и он, вовремя сориентировавшись, взял один из осколков и пронзил им живот противника. У одной помыслы были чисты: она желала защитить любимых, защитить напарника, а сам напарник желал защитить её. У другой все было иначе. Она хотела мести и убийства, как такового.       Одри показалось, она падает в пропасть, и её сердце при этом раскололось пополам. Она почти поняла, откуда суеверный, дикий страх, охвативший её, пришел, но побоялась даже думать об этом. И она, вычерпав из колодца своей души остатки отваги, спросила:       — Девушка умерла?       — Позже. Она выжила, переосмыслила свою жизнь и отношение к мечу, и в Долгую Ночь, когда Рыцари — и я в их числе, — объединившись с воинами из другого мира, сражались с иной угрозой, вместе со своими друзьями с родной планеты она отправилась за Люцифером. В тот раз она надеялась сразить его кинжалом, который сделала из вонзенного в неё же осколка. Но когда её другу стала грозить опасность, и она загородила его собой, Меч Тьмы собрался вновь и преломил клинок Дьявола. Он был повержен. Он умер, а если нет — впал в сон, похожий на смерть. Меч Тьмы бросили в священное озеро, которое, стоит заметить, я никогда не видела, поэтому сомневалась в его существовании до последнего. Поговаривали, это озеро перемещается между мирами. И когда настала пора — оно появилось, и меч получил новый владелец, и тот был провозглашен первым Королем-Фениксом.       Одри слушала. Теперь она слушала предельно внимательно.       — Он объявил, что впредь Меч Тьмы будет символом власти. Фитц получил его не сразу, конечно же, до него многие годы правил его старый друг, именно ему рука из озера вручила Меч Тьмы. В одной из битв он был смертельно ранен, и только тогда меч перешел Фитцу — так пожелал его предшественник. Но Фитц, еще тогда не полоумный дед, а вполне себе здравомыслящий человек, который созвал всех своих знакомых Рыцарей для освобождения своей дочери из плена, заклял меч помогать каждому Рыцарю, если тому он потребуется. Я участвовала в той битве, Од, и если тебя интересует, держала ли я его тогда — не помню. Там… скажем так, там ты либо мочишь все, что движется, либо скоропостижно умираешь. Но я видела, на что он способен. Я уже слышала истории о нём.       — И что было дальше?       — А дальше Фитц стал Королем-Фениксом и поручил снова спрятать меч, на сей раз в рыцарском хранилище. На том история не заканчивается, но главное ты вроде уловила — это очень опасное оружие, свойства которого постоянно менялись: то он был мечом, дающим власть, то мечом, которым может овладеть любой Рыцарь, стоит ему только пожелать. Он был выкован ради убийства, выкован из металлов, разбросанных по разным мирам. И имеет свою особую волю, которую, тем не менее, удавалось подавлять. И тут начинается моя история…       Ей не потребовалось много времени на рассказ и хватило смелости и честности рассказать все, как было. Одри слушала, затаив дыхание, и холод, скопившийся в одной точке на затылке, распространялся по венам. Она слушала о трусливом побеге от смерти, отчаянном прыжке в быструю реку и дальнейшем разговоре с первым лидером Рыцарей, которого к собственному удивлению знала уже давно — и это подтверждало теорию, что порой миры сталкиваются, даря своим обитателям чудесные сны и причудливые образы, становящиеся основой множества история. К примеру, «Властелина колец».       Фриск рассказывала о разговоре с мертвым, о том, как металась между жизнью и смертью, и как, проснувшись, услышала голос меча, и Одри становилось дурно. Спокойствие и отстраненность не ушли. Однако теперь их омрачили страшные знания о могуществе врученного им оружия и не дававшая покоя тайна, от которой расползались сотни секретов помельче. Одри слушала девушку, слушала её истории, и все глубже разум Одри погружался в трясину размышлений, одна возможность существования которых ввергала в апатию. Фриск умышленно умолчала о судьбе меча после поручения Фитца, хотя Одри отлично знала: из-за его глупости началась война между Рыцарями, война, которая сделала орден таким, какой он есть на данный момент и не позволила им вмешаться в козни, происходящие на Эфларе. Что было с Мечом Тьмы в тот момент? Неужели его никто не использовал?       И что, ради всего святого, для них означают наложенные на меч приказы? И почему меч не слушается Одри? Из-за того, что она не Рыцарь, или причина куда глубже?       С того момента Одри снова изменилась, её мышление и цели как бы свернули не туда, и когда девушка закончила, первым делом поинтересовалась, не устала ли она. Фриск отрицательно покачала головой. Тогда Одри коснулась губами её виска, отстранилась и сказала:       — Если Темная Пучина желает нас запугать и привести к себе, мы на пути, проложенном ею, либо скоро она выкинет что-то ещё. Нужно подготовиться. И вернуться на то место, где бобина лежала в последний раз. Найти следы… и пойти по ним.       «Возьми его, ибо сегодня и завтра, и через сотни рассветов, которые минуют с тех пор, он будет твоим. Он зовёт тебя…».       «А возможно, вся суть в том, что нам вовсе не нужно бояться…»       «Шепчущая… она знает все наши страхи, ибо она и есть страх. И она знает нашу семью, Одри, и это самое страшное — она знает все, что сделал каждый из нас. Оно хочет заполучить тебя, забрать в Место Мертвых Огней. И для этого Шепчущая сделает все. Даже скажет то, что тебе вовсе не хотелось бы услышать. Она соврет, дабы сделать больнее, или скажет неприятную правду. Её стоит остерегаться… однако не стоит бояться».       Они очень долго сидели у костра, и то одна, то вторая подкидывали в него топливо, и с течением времени Одри ощутила, как расслабленность Фриск перерастает в сонливость. Её голова покоилась на плече Одри, и для неё это было самое замечательное и невероятное чудо из всего увиденного за месяцы пути. Меч Тьмы покидал их мысли, как морок, разгоняемый освежающим апрельским дождем, и грезы о весне и любви на миг пересилили думы о зиме, круговороте жизни и битве, исход которой не предрешен. Одри чувствовала себя щитом и легким шелковым плащом, скрывающими от взора Зла свой собственный огонек света. Лунный камень, не сорвавшийся с шеи при битве с водой, сползал на грудь, так рядом с оком египетского бога. Сердце билось, отдаваясь едва слышным гулом в воцарившей тишине внутри и снаружи. Трескалась, рассыпаясь, древесина под опаляющими ласками огня. И Одри мечтала навсегда остаться в этом моменте.       И оказалось, ради секунд тепла и минут любви, была готова даже умереть. Лишь бы сейчас Фриск спала, не беспокоясь о её безопасности, собственной смерти и вероятной неудаче, лишь бы через те сотни, тысячи рассветов её любили и помнили друзья. Знать, она в порядке и счастлива. Одри зацепилась за то чувство, способное победить смерть, подумала, это, наверное, и есть то, о чем пытались сказать и Джоуи, и Арагорн. Любовь в Одри отозвалась слабым, мелодичным эхом, и тепло разлилось по телу. Гладя прижавшуюся к ней девушку, чувствуя её кожу и волосы, дыхание и сердцебиение, Одри думала, она в раю, построенном ею же — в неуловимом сейчас, где нет смерти, только любовь, какая она есть.       — Ты боишься смерти? — она знала, вопрос на первый взгляд не подходящий. Но она задала его таким образом, что Фриск нахмурилась и задумалась.       — Если углубляться в вопрос… — сказала она. — Я боюсь пустоты, несуществования, какое при смерти довольно редко, ведь существуют Прерии, Место Мертвых Огней и прочие земли для тех, кто покинул свое тело. А ещё я боюсь не оставить ничего после себя или оставить нечто плохое. Вот, к примеру, если я умру, то оставлю тебя, и я знаю, что ты меня любишь и поэтому потеря для тебя будет страшна. У мамы остановится сердце, или сначала начнётся паника, истерика, боли в груди, приступ и только тогда остановка. Или она будет вынуждена жить с мыслью, что её дочь умерла — и это после потери предыдущих детей. Друзья… я уверена, мы так близки, что и для самых черствых это станет ударом. Не потому что я большого о себе мнения, а потому что я знаю, как ведет себя человек, когда теряет кого-то родного.       Слова пронзили сердце стрелой, и эта боль оказалась на удивление приятной и очищающей, как крещение огнём. Признание Фриск было и признанием Одри, ведь страх смерти был для них одинаков: они боялись перестать существовать и оставить после себя разруху и горе.       — Страшно и не успеть, — продолжила Фриск. — Не успеть… оставить хорошее. Ты ведь помнишь наш разговор?       — Ты сказала, что хочешь семью, — смущённо произнесла Одри. — Хочешь ребёнка, который после твоей смерти продолжит жить, владеть твоим ножом и нести твои ценности.       — Суть даже не в ребенке, — сказала Фриск. — А в том, чтобы оставить наследство. Для мира, для родных, — она поджала ноги, прижалась теснее, и Одри, все ещё смущенная, придержала её, протянув руку ей за спину.       — А жизни боишься? — вот ключевой вопрос. Важный из всех заданных и не заданных. Именно к нему стекались все вопросы о смерти, ведь помимо неё всегда существовала жизнь. И жизнь, которую они проживали, была страшнее. Возможно, поэтому Одри не удивилась, напротив, смиренно вздохнула, когда услышала твердое, уверенное и исполненное боли:       — Очень. Но я не знаю, почему, ведь я люблю жизнь и готова бороться за неё.       — В отличии от смерти жизнь избивает тебя, ломает, мучает, — сказала Одри. — Она дает надежду и отбирает её. Заставляет влюбляться, а потом разбивает сердце. В жизни много монстров, и обычно они носят людские маски, и потому ты доверяешь им или не видишь, не замечаешь. В жизни можно остаться, пока кто-то, кого ты любишь, уже мертв.       — То есть, ты тоже боишься жить?       Одри не смогла ответить — сознание выдуло из неё, и она просто-навсего зависла, глядя в огонь. Боится ли она? Боится, очень боится, вся жизнь Одри это сплошной кошмар, хоррор с элементами черной комедии, бесконечное хождение по битому стеклу и плаванье в расплавленном железе, бег без начала и конца: Одри разматывала клубок жизни, рассматривая хвосты огня, хлеставшие воздух, и янтарные розблестки на полу.       «Одри, если ты сочтешь нужным погибнуть… если это будет единст-т-твенно верно, правильно… если иного пути не увидишь…». Одри мыла руки в крови своих друзей. Она видела их смерти. Она сжигала их тела и наблюдала за пожирающим их пламенем. Если было что-то самое близкое к смерти, то чувство, когда она минула тебя, при этом забрав тех, ради кого ты жил. И осознав это, Одри ощутила ком в горле, жар в животе, и захотелось встать и заорать, пока не сядет голос, и чтобы каждая тварь слышала звучание её ярости, любви и отчаяния. Она поняла. Стоило ответить на вопрос, боится ли она жизни, а не смерти, она поняла: не голос отца, а её собственный выудил истину из сердца и создал из неё слова.       — Нет, — сказала Одри. — Я перестала бояться её с тех пор, как ты проснулась из глубокого сна. Хуже этого ничего быть не могло. А теперь я думаю, не пыталась ли Темная Пучина проучить нас, заставить преклоняться перед смертью, бояться и жизнь, и эту смерть, ведь люди в большинстве своем не ценят одно и не думают о другом, пока не приходит время, — слезы защипали глаза. Она знала, знала, что должна сказать, но боялась, ведь ещё не до конца поверила!..       Темная Пучина показывала им разные варианты гибели, гнала в точечно расставленные капканы. Она не считается с чувствами и с жизнью. Ей счастье страдание и наслаждение чужая скорбь. И потому не стоит бояться. Ведь страх, это все, что у смерти есть.       — О чем ты?       Одри не обратила внимания на слезы, брызнувшие из глаз на щеки, и продолжила, с чувством, с вдохновением, которое некогда создавало поражающей красоты нить из звёзд:       — Мой брат демон, подруги недо-фея, ведьмы, психованная девочка с цветком из глаза и чернильная женщина с мачете и обожженным лицом, друзья рыцарь в белых египетских доспехах, говорящий пес, старик с топором, синекожий предатель с кошачьими ушками и мальчик с садистскими наклонностями. Мне хотят помочь драконы, гендерно-нейтральный социопат с комплексом бога, ещё один пес, потерянный с аутизмом и баба, расстреливающая все, что видит. Моя мать темный дым, именующий себя смертью, воплощение всей студии, мой отец призрак, художник-убийца и тиран со сломанным моральным компасом, моя девушка около-бессмертная закомплексованная коротышка, которая бросается на всех с ножом. Охереть, окружение. Такого врагу не пожелаешь, но я и не стала бы делиться — это моя семья, мои товарищи, мое будущее, и я буду бороться за него даже если придется погибнуть.       — Одри… — Фриск не успела закончить, как Одри резко отвернулась и продолжила:       — Всё это время нам говорили, что умирать не страшно, готовили нас ко встрече с Тёмной Пучиной… потому что мы должны умереть. Это наш жребий. Умереть вместе. В один день. В один момент.       «У тебя никогда не будет ребёнка. У нас его никогда не будет. Мы не поженимся, не поселимся на ферме, не заведем собаку, я не буду сидеть у камина и читать «Призрака оперы», как в твоем сне, ты не будешь чинить книги, как обещала».       — Но это не страшно. На самом деле мы победим, если перестанем бояться умереть и увидеть смерть друг друга — ведь не так страшно умирать, зная, что тот, кого ты любишь, тоже не боится твоей смерти. И как мы переборем этот страх, не имеет значения, как наша смерть не будет его иметь. Нужно только не бояться.       Как странно быть уверенной в том, что они не вернутся домой, и в том, что можно победить. Есть способ. Есть такой элексир, хранящийся в пещере, Одри называла его двумя разными именами: любовью и смирением. Оказывается, когда любишь, смиряешься. И когда приходишь к осознанию собственной смертности и смертности всего вокруг, ты любишь ещё сильнее. Ты перестаешь бежать. Ты встречаешь её, как старого друга. Вот та правда, преследовавшая Одри с дня, когда она увидела девушку с ножом впервые: напуганная, потерянная, верящая, что смерть несправедлива и жестока, увидела человека, на котором любые раны вскоре заживали. А когда её ранили, и она умирала в кругу друзей, она не боялась. Она нашла свой покой в сердце бури, нашла продолжение в смерти.       — Бессмертен тот, кто не боится умереть, — Одри приоткрыла рот, чтобы продолжить, да лишь ощутила на языке вкус гари. — Ведь… бывают вещи и похуже смерти. Я убедилась в этом на собственном опыте. Когда Уилсон стрелял в тебя, я бы предпочла оказаться на твоем месте. Когда я шла за Ключами, я разрывалась от страха потерять тебя. За себя я тоже боялась, но… меньше, чем за тебя.       — За человека вроде меня? — таинственная улыбка возникла на губах Фриск. Такой улыбке Одри никогда не умела противиться, и она улыбнулась в ответ.       — Ты выживешь, если станешь цепляться за жизнь. А будешь жить вечно, когда уступишь. Я столько слышала от разных людей и существ осколки этого знания, но только теперь оно дошло до меня полностью…       Несмотря на почти потухший, слабый огонь, Одри видела Фриск яснее, чем при свете дня. Девушка не сводила с неё глаз, пока Одри говорила, и ещё долго она не замечала как она смотрит, будто притаившаяся в сумраке наблюдательница. Теперь она увидела Фриск, увидела застывший сверкающий взгляд и расслабленное смуглое лицо, которое не казалось ни холодным, ни скрытым отбрасываемой мечом тенью: это была та Фриск, что редко когда слышала от Одри столько слов любви и любила её такой же пылкой любовью. Иначе зачем выживала, зачем сейчас смотрит на Одри, как на сосредоточение всего самого важного для себя? И она не верила, что кто-то её так любит, и благодарила Провидение за их встречу.       Стоит признать, речь любимой впечатлила Фриск и тронула до глубины души. Находясь в её надежных объятиях, всматриваясь в золотые вихри в живом стекле очей, она вслушивалась в любовь, наполнившую её до краев, и осознавала: если я не смеюсь над тем, как легко Одри разделяет понятия, если меня не пугает вместе с ней рассуждать о таком страшном явлении, как смерть, значит, мы нашли, что искали? Ведь в любом произведении у героя есть осознанное и неосознанное желание. Мы искали Ключи, чтобы обрести свободу. Мы ищем бобину, чтобы подарить вторую жизнь погибшим. Только на самом деле мы искали смирение, искупление, и наконец нашли — путь к нему пролегал через любовь, и отныне Фриск и Одри не боялись умереть и отпустили груз прошлого. И ведь ещё Арагорн говорил, что она, обладающая любовью, не имеет права судить лишенных любви, и что в её силах указать Рыцарям дорогу домой. Домой — через любовь и врученный Меч Тьмы, который обнажает самое темное в слабом духом человеке.       Одри прильнула к её лбу, прикрыла глаза и сладко вздохнула. И спросила, тихо, едва владея собой:       — Я никогда не знала твоей фамилии… скажи хоть сейчас. Прошу тебя.       — Мартин, — после того, как Арагорн произнёс её фамилию вслух, говорить было не страшно. Фриск избавилась от страха не только смерти, но и являться частью своей семьи. Одри вдохнула её запах, ощутила касание волос к своим щекам, и мир растаял в розовом тумане, где витал в воздухе новый раскрытый секрет. Одри попробовала эту фамилию на вкус, как некогда попробовала столь любимое имя, и когда их губы почти соприкоснулись, прошептала:       — Ты — мое бессмертие, Фриск Мартин.