***
Одри бежала. Чернила плескали под ногами, облепляя ноги. Вокруг царили шум и разрушение, и отовсюду летели искры и стальные щепки, и звенело, визжа. Хриплое дыхание комком затвердевшего льда тяжелило лёгкие, чужая мысль, подобно неистовому торнадо билось в сознание, срывая слой за слоем: когти терзали, тьма пожирала свет. Перед глазами мигало и расплывалось. А она продолжала бежать, ведь не бежать значило умереть, не попытавшись исполнить свой долг. Одри видела перед собой бобину, кругленькую потрёпанную катушку, которая хранила в себе последний мультфильм, последние минуты жизни чертенка Бенди. Одри слышала, как их ненавидят, и потому бежала ещё быстрее. Бобина была совсем близко. Близко и слишком далеко, чтобы добраться до неё, будто время, недавно подчинившееся ей, играло на другой стороне. Темная Пучина кричала, выла, презирала: она билась с жизнью, что отказывался умирать. Взмах, вопль, снова взмах: тьма взбунтовалась против тьмы, и подобное сражалось с подобным, острейшим мечом рубя бесчисленное воинство теней. Тогда же, когда Меч Тьмы рассек её дымчатую форму наискось, она закричала ещё громче — и тогда тени разметались во все стороны, и Одри ощутила, как земля дрожит, а чернила взметаются ввысь каскадами лишенной гравитации нефти. В тот момент она почти дотронулась до бобины, схватила её, и чернила затопили взор: Одри потеряла слух от оглушительного крика, захлебнулась чернилами и единственное, что успела сделать, это защититься желтой спиралью как раз в момент, когда земля ушла из-под ног и её что было сил впечатало в отсоединенную от питания электро-башню. Чернила заметались из стороны в сторону, трансформируясь то в птиц, то в демонов, то в орды потерянных, а в конце, на миг приняв облик женщины, нашептывающей свою темную волю, врезались в пол. Тварь тут же подскочила, встала, точно вылетела из черного ада — и, раскинув руки в стороны, закричала вновь — и теперь её воли подчинились чернила и тени, взорвавшиеся угольно-черным цветком. Все силы, что она использовала, разлетелись по залу, и Одри, которая едва успела встать, увидела, как на неё летит дождь из охлажденных, как стекло, чернильных копий. И тогда же, невзирая на переломы, Одри побежала прочь, только слыша, как трещит и гремит за ней пол и ощущая, как разлетаются на осколки прочные железные решетки. Фриск взмахнула клинком, и чернильный буран, хлещущий, словно хлысты, лопнул, и тотчас она оказалась в новой ловушке — из ещё неспокойных, поднимавшихся волнами чернил стали рождаться худощавые, слепые твари без лиц. Те самые, которых Темная Пучина и раньше создавала для устранения своих жертв — потерянные, только ещё более обезображенные и совершенно безвольные, как марионетки. И они всей своей армадой бросились на неё, и Фриск пришлось, не сбавляя ходу, снова вступить в бой: окружённая со всех сторон и будто бы тонущая в чернилах, пытающихся её забрать с собой А Одри бежала, летела, исчезая в вялом, спокойном и медленном, как смола, потоке, и успела перелететь оброненную установку, когда по потолку резко прошлась жуткая трещина, и часть его вместе с бетонно-стальными внутренностями обрушилась в метре от девушки. И тут же, со скоростью летящего вперед арбалетного болта, чернила обрели форму острых клыков, пронзивших упавших металл, как человека, упавшего на море мечей. Одри успела перепрыгнуть, и едва она приземлилась, чудом удержав равновесие на трясущихся болящих ногах, её тело словно прошило теми обледенелыми чернилами — и её ударило, ударило так сильно, что Одри на миг забыла кто она. Темная Пучина схватила её разум и потащила прочь, во свирепствующую реку Силы. Одри выпала из тела, липкие режущие жвала поймали её, как свою добычу, и она окунулась в серебряный беспорядочный поток, и чем глубже увязала, тем темнее становилось и тем больше слабела связь с материальным миром. Её громогласный голос (Умри, отважная валькирия, умри!) ревом грозы, раскалывающей небеса, гудел вокруг, словно стремясь выкурить голос Одри, тихо повторяющий, что нужно сейчас же выбраться. Она вырывалась и билась, шипя от невыносимых ран, наносимых полосующими её когтями, и ещё секунду потратила на попытки сообразить, как быть — а когда они ушли достаточно глубоко, и пространство вокруг потемнело, и Серебро почти испарилось, Одри выдрала себя из её хватки. Как раз в этот момент обрушилась и вторая башня, и её сорвавшиеся с петель тросы и длинные порванные провода в полете развивались, как стая подожженных гадюк. Одри проснулась как раз вовремя и успела услышать громкое, предупреждающее: Ложись! Сердце её остановилось, желтые глаза пошли бы тогда разом и налиться зрачков и мигом потерять его, каждая кость отозвалась стоном. Она увидела бобину, которая стояла на постаменте прямо под падающей на неё массивной тенью. Разглядела её в хаосе, царившем вокруг, и, проигнорировав Фриск, кинулась к ней. Словно избитая бичом, что было сил она вскочила и побежала к артефакту, бежала прямо под падающие провода, под ломающийся в полете тяжелый металл. Тогда перед нею промчалась целая жизнь, вернее, её куцые, но не менее ценные мгновения, точно откуда-то из Места Мертвых Огней Марк Спектор, Генри Штейн, Харви Дрю и остальные напоминали ей, в чем суть этой борьбы. Одри держала в памяти, что, если умрет, то ради них, ведь во многом в их смерти была её вина, и не забывала, что, проиграв, не просто погибнет — смерть уже не страшила, — а сделает бессмысленным путешествие, которое они с Фриск преодолели ради сегодняшнего боя. Она готова умереть, готова расстаться с надеждами, но как можно обессмыслить каждую принесенную жертву? Она почти добралась. Почти, и… ОДРИ, СТОЙ, СТОЙ, СТОЙ!!! это было последнее, что она услышала — отчаянный вопль, просящий не делать того, что она собиралась сделать. И все заволокло пылью и чернилами. Краски потускнели, звуки пропали, и мир погрузился вместе с ней в темноту. Одри парила в чернильной мгле, и ничего, кроме жара и острой боли, частью которой она была, точно лезвие и эфес, не существовало. Только Одри, барахтаются между светом и тьмой, на пограничье звенящей тишины и протяжного, как сирена, звука голосов. Кто-то настойчиво бился в её сознание, сразу двое, и она сопротивлялась обоим, держась за боль, прошившую череп, как за дубовую ветку, как за щит: к ней прорывались сквозь лёд, сквозь болотную трясину, и она дралась, боролась, и огонь пожирал её голову, как кровь, заполняющая череп. Одри, она вся сотряслась, сделала судорожный вдох и поняла, как ей больно: она и дышать толком не могла. Как же ты… слаба… Темная Пучина вышла из-за пыльной завесы, и сначала её силуэт показался похожим на Чернильного Демона. Но потом Одри разглядела сквозь заливающую взор кровь, что на самом деле к ней шла очень высокая женщина, та самая, которую она видела во снах. Одетая в чернильные тени, словно в ниспадающее до пола платье, она подошла к лежавшей у её ног Одри. И лица на ней совершенно не было: только черная подвижная масса. Она вытянула к Одри руку, и та скорчилась, попыталась отползти, уже не зная, что ещё может противопоставить. Она в панике выглядывала в царящем хаосе бобину, проектор, хоть что-нибудь, находя только разрушения: чернила продолжали течь из хобота машины, провода и обломки плавали в них, окутанные серой пеной, и все лишнее без остатка стекало в бреши в полу. С потолка сыпались искры — то лопнувшие лампочки искрились… и свет мерцал, пропадая и возвращаясь… Меч Тьмы тогда напоминал крутящееся кольцо, диск мглы, от которого звездами сыпались капли черноты, он летел вперед — и пронзил грудь Темной Пучины. Лезвие с хлюпаньем вошло в самый центр, под горлом, где должно было биться сердце, и тварь пошатнула, заорала: воздух загорелся, брызнул, будто её боль вызвала шторм, способный уничтожить студию. Одри закрыла голову руками, зажмурилась, все заволокло темнотой, и черный рев внутри неё повторял неритмичное, безумное «НЕТ СУКА ТЫ ДУМАЕШЬ ЭТО УБЬЕТ МЕНЯ ТЫ ДУМАЕШЬ ЭТОГО ХВАТИТ» — и бессловесный крик. Она вырвала из себя Меч Тьмы, отбросила, и чернила, ещё более густые и холодные, дождем осыпались на клинок. Одри поняла, это её шанс. И, не замечая нечто, так похожее на воткнутый в череп штык, она бросилась к Мечу Тьмы. Тот снова оказался в землей, на сей раз до сердцевины погруженный в железо, но стоило Одри дотронуться до него потянуть, тьма в нём стала сопротивляться: она обожгла ладони, и даже так Одри какое-то время пыталась вытащить его, пока Темная Пучина приходила в себя. А когда она обернулась к ней и воинственно зашипела — поняла, что это бесполезно. Меч отказывался служить ей. Он не слушался, как не слушался Кларент, меч короля Артура, всех, кто пытался вытащить его из камня. Когти вспороли пространство рядом, и Одри успела увернуться, едва они лязгнули по рукояти. Она увидела пасть Темной Пучины — тысячи зубов, расползшихся в напоминающем улыбку оскале до самых висков. На один ужасающий миг ей показалось, в изменениях, во всех формах, что Чернильная Королева тогда приняла, Одри увидела истинный её облик. Фриск появилась также внезапно: она перепрыгнула груду обломков и встала перед сжавшей в тупике Одри — та видела её залитую кровью спину, холодный злобный взгляд и руку, на ходу выхватывающую клинок.***
К девяти часам серия взрывов пронеслась чернильному миру безудержной, кровожадной вереницей: под землю ушло как минимум половина трасс, опоясывающих Город Разбитых Мечт, весь ныне заброшенный комплекс помещений, принадлежавший сектантам и склад высушенных сердец, охраняемых здоровяком Большим Стивом. Ящик, в котором годами просидел дух новой участницы банды мясников, Карли, расплющило под весом грохнувшегося через несколько этажей шкафа с консервами, и часть кабинета под тягой разломалась — часть взмыла вверх, часть полетела дальше вниз. В бесконечной канализации уровень воды поднялся, точно в океане из-за таяния ледников, и потому маленький и ничтожный отряд мертвецов буквально смыло в нутро чернильной студии, как дерьмо. На поверхности все окна машин мгновенно выбило, как если бы в них зарядили из всех оружий, и потерянных, и стоявших ближе всего к автомобилям членов ордена Непростых изрезало осколками. Автомат с напитками пролетел весь коридор и приземлился в фонтан, прихватив ограждавшую обе секции решетку, тросы, державшие лифты, лопнули, и десятки кабинок полетели в недра шахт. Взрыв, который прогремел в «Анимационной Аллеей», сорвал часть крыши, а поднявшийся ветер подхватил её и протащил до закрытых за стеклами спален, где Джоуи Дрю размещал работников, которых обманом заставлял работать круглосуточно и всего с тремя часами на перерыв. От поднятого шума мог бы проснуться и Борис со вспоротой грудной клеткой, но проснулась девочка Хейди — одна из неудавшихся дочерей знаменитого художника. Тогда она вышла из своего укрытия, ловким пауком вскарабкалась по хлипким лесам и увидела, как ярусом выше потерянные кидаются в затопленные подвалы, минуя готового разразиться пожара — провода живыми змеями извивались в воздухе, рассыпая во все стороны искры. Алиса Ангел, известная также как Сьюзан Кэмпбелл, вместе со своими соратниками выдвинулись в путь, когда стало ясно, что битва, происходящая под студией, не кончится ни чем, кроме всеобщей гибели. Она схватила автомат, бросила Бадди молоток и, открыв перед Портером дверь, вылетела наружу. В залив как раз падали куски потолка, рядом пробежал перепуганный потерянный, которого женщина, сочтя за нападавшего, в испуге застрелила. Они ещё не знали, что весь город, которого нет — тот самый город фантазии о таинственной древности, воплощение некого большого секрета, — ушел под землю, весь до конца, как будто под ним проломился лёд. Они не знали, что над гальковой пустошью, где располагалась могила Лунной Звезды, разразилась страшная буря, которая, вскоре долетев до леса, повалила сотни дюжин деревьев, многие из которых придавили повыбегавших из пещер пауков. Алиса не знала, насколько все плохо. Она просто скомандовала: «Вперёд!» — и они стали спасаться.***
Клинок столкнулся с когтями Матери-Тьмы, парировал, лязгнул, перерубил и острием нарисовал полумесяц на чернилах. Темная Пучина снова атаковала, и на сей раз она обратилась вихрем — и этот вихрь отскочил от Меча Тьмы, как луч света от обыкновенного стального клинка. Кровь продолжала течь. Одри, ощупав голову, с трудом встала и, не отрывая взгляда от замёрзшей в метре от них Темной Пучины, сделала неровный шаг по направлению к Фриск. Ноги шатались, будто она порвала связки, а коленные чашечки болтались колокольчиками на веревке, все размывалось, бледнело — тупая мерзкая боль распространилась по черепу, тряся её сознание. Одри подошла, дрожащей рукой взяла возлюбленную за руку. Заметив это, Темная Пучина оскалилась, и теперь её страшная улыбка, казалось, вырезала на черепе неровную желтую V. Дым шипел, металл лязгал, падая и царапаясь, чернила с плеском затапливали помещение. Чернильная машина болталась на одной повизгивающей цепи. И в этом море различных звучаний Одри слышала одно — капанье крови. — Задержи её, — собравшись с силами, сказала Одри. Кровь текла у обеих, у одной с головы, у другой с живота, и она понимала, что это слишком похоже на конец. И все-таки она хотела попытаться. — Я найду бобину. — Побереги силы, — был ответ. — Где проектор? — Не… не знаю… Одри покачнулась, оперлась на Фриск: ей почудилось, ещё одна, четвертая сила зовёт её, тянет в свою утробу, обещая избавление от страданий. Когда до неё дошло, что это вовсе не обычная рана, что кровь не просто течет, а скапливается в районе виска, разбухает, размачивает мозг, Одри подумала, что это, наверное, перелом — ей при падении проломило голову. С таким долго не живут, но и не умирают сразу… — Тогда тем более береги силы, — судя по движениям, Фриск хотела не выйти вперёд, а затолкать себе за спину Одри: делала это мягко, якобы незаметно, точно желая сохранить равновесие либо периодически держась за неё, либо делая неловкий шаг в сторону. Очередной шаг — и Темная Пучина заинтересованно опустила голову к плечу и встала на четыре удлинившиеся лапы. И крадущимся хищником принялась блуждать вслед за Мечом Тьмы, который Фриск всегда держала по направлению к ней. У неё дыра в черепушке, ухмыльнулась Темная Пучина. Скоро она ослепнет. Потом перестанет двигаться. Минут тридцать или час, и она труп. Все кончено, Рыцарь. Я заберу её душу и съем. Затем заберу её тело, надену на себя и выйду в мир. И даже если ты переживешь сегодняшний бой, сомневаюсь, что ты сможешь тягаться со мной, когда я обрету свой истинный Сосуд. Поэтому советую перестать бороться, зафиксировать ей голову так, чтобы она не истекла кровью здесь и сейчас, и попрощаться. Сердце Одри пугливо дрогнуло. Это был первый раз за весь бой, когда она по-настоящему испугалась — она всхлипнула при мысли, что скоро действительно умрет. Вот только близость родного человека и Меч Тьмы в его руках, лунный камень на груди и воспоминания, самые теплые, самые прекрасные воспоминания не дали ей этого сделать. Она подумала о сломанном «генте» и оставленном ноже, о снах про Феникса и о смерти, которая преследовала её уже давно. И она поняла, что готова драться пока не истечет её время. За друзей. За семью. За себя. Услышав мысли Одри, Темная Пучина рассмеялась. Перестань строить из себя героя, тебе не идет. Джоуи был прав насчет тебя, когда создавал: ты годна разве что устроить маленькую бесполезную карьеру, выйти замуж, наделать выводок детишек и варить жратву мужу-лентяю, пока ты не схватишь инсульт, как старуха Линда Штейн. Героями умирают избранные, а ты… просто недоразумение! Погрешность, которая приведет к катастрофе все миры. Фриск намеревалась броситься на Темную Пучину, но Одри успела вцепиться в неё, обхватив руками её окровавленный живот, и не позволить угробить себя ещё раньше. Щека тогда утыкалась в теплый и липкий от чернил затылок, и носа касался запах потного, грязного, зато родного и любимого тела. Одри держала её, не злясь на Темную Пучину, не желая ответить — она думала. Думала очень много, и ей была необходима девушка с ножом, пусть вместо ножа она держала меч. Ком подкатывает к горлу, темнота обволакивала взор, и она не понимала, от нервов или из-за исполнения пророчества Темной Пучины. — Стой… — прошептала Одри. — Тише… Бобина. Проектор. Прошу, мы должны их найти! Придумай что-нибудь и помоги нам выбраться! Как ни странно, это взмолилась не она, а Фриск: эта самая вояка, которая смотрела на Темную Пучину, как на своего злейшего врага и намеревалась разделать её, вырвать сердце, растереть его между камнем и прочнейшим из сплавов. В душе Фриск мешались, раздираемые друг другом, две крайности, отчаяние и ненависть, и отчаяние воззвало к Одри. Ты же понимаешь, я не дам тебе умереть, что бы ни обещала? Одри понимала. Может, и знала, но хотела отрицать: ведь, если не бояться потерять любимых, можно победить в любой войне. Теперь все рушилось. Сделать что-то надо и путь кажется очевидным, вот только взобраться по обломкам нужно быстро, найти бобину быстро, вставить в проектор и начать трансляцию последнего мультфильма ещё быстрее. И все это до того, как Одри с проломленной головой умрет. И ведь она уже умирала — стоя, туго, но соображая, хотя должна лежать, держа тряпку на месте раны, стараясь замедлить кровь. Ну ничего. Одри многому научилась в этой долгой дороге туда и обратно. Она научилась принимать сложные и порой ужасные решения, как Захарра, думать наперед, как отец, любить и оставаться человеком, как Генри… жертвовать и не жадничать перед смертью, как Тэмсин. Давай, милая… умри… и закончи это… Всю свою Силу, всю до крупинки она сконцентрировала в груди, в сердце, дабы она потекла по ней вместе с кровью. Именно та Сила, не материальная, та, что заживляет раны и позволяет гулять в чужих снах. Заряд накапливался в ладони уже давно и жег кожу, как раскаленные угли. Но этого было мало. Нужно больше. — Когда я скажу бежать, беги, — Одри ответила не то, чего Фриск хотела бы услышать, только другого плана не было. Признаться, и плана, как такового, тоже не было, так как план подразумевает выбор, коим они не обладали. — Я тебя не брошу, — сказала Фриск, и в этом надтреснутом любимом до одури голосе Одри услышала слезы и панику: сейчас она станет нести всякую очаровательную и потому невыносимую в нынешний момент околесицу, и каждое её слово Одри ощутит, как стрелу, пробившую кость, и укус, ужаливший в сердце. — Я тебя защищать должна, забыла? Клятва у меня… рыцарская… священный долг… здесь даже значения не имеет, что там Шут придумал и насколько я тебя люблю, а люблю я так, что хотела сделать тебе предложение по колено в чернилах, без кольца, без крова и перспектив на будущее… ты ведь для меня все. Типа, если бы солнце и луна вдруг пропали, мне бы хватало тебя… и вообще… Одри зажмурилась. Её сотрясала дрожь, и она плакала, плакала, бестолково борясь с хныканьем, рвущимся меж стиснутых зубов. Вот значит как… Вот оно как!.. Одри хотела обдумать услышанное, осознавать, но времени не оставалось — только дикие, необузданные чувства, разрывающие в клочья. — Почему теперь? Почему сейчас?.. — Всё будет хорошо, клянусь, Фриск, милая, все будет хорошо… «Боже, неужели это опять происходит? Неужели я снова разбираю её сердце?», — в ужасе осознавала Одри, и неминуемость происходящего с ними дошла до неё, нахлынула, как все циркулирующие по студии чернила: она ровно там, где обязана была оказаться, и она делала то, что должна. — Пожалуйста, — произнесла Одри. — Беги. Беги и найди бобину… — лишь бы она ушла, и Одри смогла отплатить ей за всё добро и любовь, лишь бы не видела, что последует дальше. Тошнило… внимание ускользало, и она не могла толком сосредоточиться… а кровь текла и текла… И пока жизнь угасала, пока она обнимала любимую, то думала, что сказать теперь, когда все кончено. За один долгий миг она увидела все, чего её лишали, все, чего она хотела и осознавала свои желания лишь сейчас. — Беги. Перед тем, как все кончится, Одри развернула Фриск к себе и быстро и страстно поцеловала, вмещая всю Силу и весь свет души в их прощание, точно подводя черту всему случившемуся. Она зажмурилась, и тьма подхватила её, как на волнах. Щеки запылали, будто кровь превратилась в пламя, пальцы прильнули к заляпанному чернилами и кровью лицу, сохранившему ещё немного живого тепла, и сердце забилось чаще, раздирая грудную клетку, каждым ударом набатом отдаваясь в сознании, совсем ей не принадлежавшем. Она вспомнила, как влюбилась, как в родном мире мечтала о любви, как они сходили в заброшенный парк аттракционов и занимались любовью в темном лесу, и воспоминания вперемешку с мыслями кружились, как торнадо. Вспоминала об их общей несбыточной мечте о семье и понимала, что могла бы стать её законной женой, они стали бы супругами, вместе готовящимися к войне и вместе старящимися. Она расслабилась, захлёбываясь в любви, и хватка, которой Одри держала её, ослабла: казалось, поцелуй разорвется, столь хрупкий и жестокий, но мгновения, растянувшиеся между началось и концом, почудились Одри вечностью — вечностью теплой и мягкой, как нагретые солнцем пух и шелк, и чуть соленой от вкуса слез на их губах. А потом, когда смерть сорвалась с места, и последняя мечта потухла, Одри открыла глаза. Она оттолкнула Фриск, и треск рвущейся души вторил животному реву, толкнула себе за спину и ощутила только одно — горькое, как поражение, ощущение во рту, и совершенно невыносимое одиночество, точно Одри не просто оттолкнула её, а единолично разорвала их связь. Осталась только Сила, только знание, что все кончено. Фриск перепрыгнула через завалы, и ещё секунду Одри чувствовала касание её руки, а когда исчезла и эта близость — толкнула желтую душу и Серебро, чернильные силы и собственное горе вперёд, образуя из них твердый щит. Щит счастья, разбитых надежд, тоски и ожидания встречи, стремления спасти. Она соткала его из первого дня в студии и из всех прошедших, включая окрашенные одиночеством и обидой, болью от ран или ненависти к себе. У них все могло быть хорошо, и то «все могло быть хорошо» стало барьером, который Темной Пучине на пике своих сил не удалось преодолеть: она врезалась в желтую горящую поверхность, как в раскалённое стекло, впитавшее в себя сияние золотого солнца, и заметалась, пытаясь проникнуть дальше. Она приказывала, бранилась, клялась уничтожить — но Одри не пропускала, зная: Темная Пучина исполнит все, о чем говорила, а им требовалось немного времени. Сила не пропустит Темную Пучину и даже когда грань между мирами сама рухнет, и станет лишь яростно сопротивляться, если она попытается причинить вред девушке с ножом. Это Одри знала точно. Когда Тьма и её порождение столкнулись в новой дуэли, когда рожденная в темноте девушка дала ей отпор и сделала окончательный выбор, все могущество Темной Пучины обрушилось на Одри и студию: ветер усилился, чернила разрушительным цунами накрыли города и поселки, разламывая, как скорлупки, дома и мосты. Шторм закружился вокруг студии, сдирая обшивку и шторы, стекла и доски, приколоченные к дверям. Все рушилось, и лишь от того, что Одри боролась. Одри чувствовала, как чернила хлещут по ней, намереваясь утащить на дно, поднимаются вихрями и перекатываются из стороны в сторону, как последние две вышки отламываются и летят вперёд, как все переворачивается, точно станция перекатывается с боку на бок, как бьющийся в конвульсиях медведь. Вот только в конвульсиях билась студия целиком и полностью, сила, сотрясающая её, трещала в воздухе, в легких и под покрытыми чернилами пальцами, в закипающей крови и в проломленном черепе. «Кто еще умрет, прежде чем умру я?», — такая мысль посетила Одри через пару часов после гибели Тэмсин. После смерти Генри её мучила похожая мысль, но она не обрела форму, так как душа словно предчувствовала, что эта смерть не навсегда. Теперь не стало Фриск, не стало того большого и во многом счастливого будущего, которое они вместе выстраивали. Хуже этого — по их прошлому, как по коже, с треском прошлась гигантская глубокая рана, причинившая Одри невыносимую боль. И вот она снова спросила себя: кто ещё умрет, прежде чем умру я? Дыхание. Она слышала свое дыхание сквозь время и пространство, в прошлом и в настоящем. — Я знаю, что смерть это не конец, — произнесла Одри. Темная Пучина громко, истерически рассмеялась в ответ на её слова. — Поэтому я не боюсь. Она думала только о любимой, которой обещала всегда быть рядом. И в тот момент, когда их совместная недолгая, но счастливая жизнь смешалась со всей жизнью Одри и пронеслась перед глазами, щит раскололся. Последней мыслью было, что Темная Пучина вовсе не страшная и что она всегда будет проигрывать, и это такое облегчение, такое счастье, знать, что любовь действительно сильнее. Сделано все возможное. Защищены миры и живые. Одри сразилась за шанс воскресить друзей. И теперь она в любом случае умрет, и не стоит жалеть и пугаться сделать нечто безумное и смертельно опасное. Нужно просто делать, пока в воздухе не растворится последний вздох. А потом все заволокла яркая, слепящая темнота, разорвавшая грудь. И все кончилось.***
Когда Фриск побежала к бобине, плавающей в чернилах, в душе ещё теплилась надежда, и она бежала, остро осознавая, что сейчас наговорила Одри столько глупого, будто прощаясь с ней, и бросила одну. Она не могла определить где болит, ведь болело всё, и Фриск неслась в секундах и мгновениях, вязких, как утекающая кровь, свыкаясь с этой болью. Жгло грудь. Жгло живот. Жгло лицо. Меч Тьмы сиял, чернила влажной от дождя землей хватали за ноги, облепляя её, внутри билась разрывающая, чудовищная квинтэссенция давно накапливаемого ужаса и любви, настолько болезненной, что при одном прикосновении к ней хотелось выть. Она бежала, думая, шанс ещё есть. Но ровно через пять секунд, как Фриск бросилась искать бобину, пытаясь верить в то, что Одри прикроет её, и все будет хорошо, и они со всем справятся, эту надежду у неё отняли. Она услышала грохот, и ветер подхватил её, обдав чернильной волной, и даже в поднятом шуме Фриск услышала плеск, с которым в воду падает мертвое тело. Фриск окунулась в чернила, затихла, сердце в тот момент билось, как заведенный механизм на пределе возможностей, и в тишине, наступившей после взрыва, слышалось только оно, это бешеное, ненормальное сердцебиение. Ни голосов, ни шагов, ничего. Как если бы она была здесь одна. И раздался счастливый рык, значение которого Фриск как бы понимала и отказывалась понимать: он раскрошил ей голову, сорвал все покровы и проник в самую суть, словно счастье, испытанное Темной Пучиной, лишило её самоконтроля. МЕРТВААААА! ОНА МЕРТВААААА! Пронзительный хохот взвился над помещением, протяжным эхом повторяя: Одри Дрю наконец умерла! В тот момент… она оцепенела, как если бы вся кожа, все кости и мышцы затвердели, как бетон, и она тяжелым камнем рухнула в холодный снег. И она лежала в том снегу, лежала, чувствуя холод, отбирающий чувствительность и эмоции, воспоминания и душу. Но затем это ощущение прошло, и просочились пока ещё крохотные, жалящие, как пиявки, черные мысли — у них не было формы и слов, только ядовитые клычки, которыми они прокалывали сознание Фриск, заползая в него все глубже, как в настоящую плоть. А потом… она услышала звон в ушах, звон слишком громкий. Нет, не он, звон не настолько однороден, как этот плоский и прямой, как луч, высокий звук. Она услышала визгливый вой сломанного, пульсирующего, как сквозная рана сердца. Что? Кто умер? Что происходит? Где я? Стоило ей ощутить, как оно разбивается, ощутить эту боль, словно умерла она сама, лежавшая в грязи, в холоде и одиночестве, Фриск раскрыла рот, словно для вдоха. Чернила потекли по её губам, смывая след от поцелуя Одри, и она полетела в бездонную пустоту, откуда не было выхода, не было спасения. Звон усиливался, он заглушал и биение крови, и рваное хриплое дыхание, точно Фриск задыхалась, нахлебавшись воды. И она смотрела перед собой, не соображая, пытаясь понять, о чем сказала Темная Пучина, перевести на понятный язык: вот только она все поняла, она уже знала ответ, его просто нужно повторить, принять, как часть реальности. В тот момент она ожила, она вернулась в мир — в мир, где Одри только что умерла. Она умерла, Рыцарь! Она умерла! ЭТА СУКА НАКОНЕЦ-ТО МЕРТВА! ПОСМОТРИ, ПОСМОТРИ, ТЫ НЕ ЗАЩИТИЛА ЕЁ, И ТЕПЕРЬ ОНА СДОХЛА! Она не закричала. Боль не вырвалась из неё с криком, не наполнила жилы. Она не закричала, но она лежала, не моргая и не шевелясь глядя в пустоту и испытывала нечто хуже боли, и в том сжигающем, всепоглощающем ощущении Фриск тонула, не в силах выбраться. Мертва, сказала она молча. «Мертва», — повторила вслух. И встала, как запрограммированный робот, неживыми, механическими движениями двигая себя в сторону, где могло лежать тело. Забыв и о Мече Тьмы в руке, и о бобине, которую она ещё недавно видела среди обломков. Теперь бобина была бесполезна. Все было бесполезно и не имело смысла. Фриск перелезла на другую сторону, шлепнулась в чернила. На черной вибрирующей, как при лёгком ветре, поверхности лежал дым, отдаленно похожий на туман. Рядом стояла высокая, неправильно собранная тень Чернильного Демона. Он смотрел на неё и улыбался. А Фриск смотрела на тело, лежавшее в чернилах. На черное кровавое пятно среди разметавшихся волос, на кровь, стекавшую на лицо, и на широко распахнутые и потускневшие глаза. Когда Фриск посмотрела прямо в них, в эти утерявшие огонь желтые стекла, где несколько минут назад ещё сверкала жизнь, эта жизнь, наполнившая пустое существование Фриск, когда она посмотрела в них, то не увидела ничего, кроме смерти. Одри лежала неподвижно. Не шевелилась ни грудь, намекая на дыхание, ни плечи, ничего. Она лежала на боку, её взгляд застыл на Темной Пучине, и потому чернила порой касались её лица, щекоча. Но она не реагировала. И руки, лежавшие в чернилах, не дернулись. Одри больше нет. Она не поднимет её, чтобы напомнить, как важна жизнь и как при том не стоит цепляться за неё. Она не обнимет, спасая от кошмарных снов, её плечо, недавно теплое и мягкое, охладеет, и на него больше нельзя будет положить голову. Её уже не подхватишь, если она будет падать. Отныне они не соприкоснутся лбами, точно даруя подобным образом друг другу по кусочку себя. — Мертва, — это слово снова сорвалось с уст, на сей раз громче, реальнее. И все стало не важно. Не важно, что делать с бобиной, если все кончено, как спасать друзей, что ждёт миры и ждёт ли вообще. Фриск уже умерла. Она это почувствовала, и то было последним её ощущением — теперь она стала мертвой, которая от чего-то ещё ходит и дышит и ждёт какого-то знака, будто сейчас время потечет назад и вернёт все, как было, как должно быть. Но этого не происходило. До чего же долго пришлось возиться… ну ничего, теперь дело за малым! Темная Пучина отшвырнула не успевшую отреагировать Фриск, и удар страшной силы отнес её в стену, как месяцы назад то же самое сделал Шипахой. Вот только теперь Фриск даже сознания не потеряла, хотя хотела. Она и боли не почувствовала, и не разозлилась, и не расплакалась — просто упала, как сломанная марионетка без чувств и воли и продолжила наблюдать за Темной Пучиной. Темная Пучина, Чернильная Королева и единственная правительница студии, подхватила безжизненное тело, и сердце Фриск страдальчески сжалось: она осознала, какая её Одри сейчас, наверное, легкая. И выглядела такой несчастной, такой уставшей… Слезы забились в горле, взметнулись вверх, и Фриск, сжавшись, расплакалась. В груди царила невыносимая, выворачивающая наизнанку пустота, будто из неё вырезали часть души. Она плакала, думая, что сейчас умрет, и мысли о смерти были вызваны отнюдь не присутствием Темной Пучины. Недолго просмотрев в мертвое лицо, Шепчущая прикрыла глаза Одри и распахнула широкую, усеянную зубами пасть — и, растворившись, дымом устремилась к повисшей в воздухе девушке. И тогда, словно ненадолго проснувшись и вспомнив, ради чего они боролись, почему ещё Фриск защищала Одри, ибо причина была не только в любви и в обещании, она ужаснулась. Тело повисло фактически в трех метрах над землей, и дым кружился вокруг неё, словно готовясь проникнуть внутрь, надеть её, как костюм, исцелить от всех ран и наконец воскреснуть. Но уже как Темная Пучина, как смерть во плоти. Темная Пучина кружилась вокруг убитой добычи, как нерешительный стервятник. Она билась о неё, обволакивала, как вода, она хваталась за неё когтями, пыталась пройти через поры и через рот, но сколько бы ни билась Темная Пучина, она осталась здесь. Бешено бегущими кольцами она обвивала Одри, ища любые уязвимости, но отскакивала, как луч солнца от зеркала. Происходило незапланированное, то, чего она не видела ни в одном варианте событий, нечто сродни спрятанной в траве мине, которую никто не деактивировал с конца войны. Приходил этот незнакомый, понятный ей лишь со стороны и никогда не испытываемый лично… сводящий с ума, унизительный страх. Страх остаться в гребанном чернильном мире, остаться лишь этим гребанным чернильным миром навсегда. Тело не поддавалось, как закрытая дверь. Или, что точнее, как крепость, которую нельзя захватить никакими средствами и невозможно осадить её стены, ведь они лежат на вонючих, безжизненных топях. Девчонка все предвидела. Или даже знала и перестраховалась. Девчонка перехитрила её, бросив все силы на эту защиту, сложную в исполнении и почти невозможную, ведь разум её исчез в глубинах Темной Пучины, как и все способности вместе с Серебром. Но то жидкое Серебро, сама его субстанция, подаренная Шутом Джоуи, осталась. И оно все ещё исполняло волю своей хозяйки. Нет… НЕТ НЕТ НЕТ ТОЛЬКО НЕ ЭТО НЕТ СВОЛОЧЬ ЧЕРТОВА СВОЛОЧЬ Я ИСПЕПЕЛЮ ВАС ВСЕХ Я ИСПЕПЕЛЮ ВСЕХ КОГО ТЫ ЛЮБИШЬ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕТ НЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!! Она метнулась к потолку, и бездыханное тело упало. Полетела вверх, разорвав остатки прошивки, пролетела мимо предпоследней установки, со злости опрокинув и её, бросилась к чернильной машине, и та, не выдержав, сорвалась с цепей в резервуар. От её ярости в Городе Полуночи взорвались дороги и окна в нескольких районах. В Городе Разбитых Мечт разнесло пару домов и от особняка прошлась трещина, затронувшая приблизительно половину квартала. Реки вскипели и гейзерами брызнули на берега. В парке аттракционов вдруг врубилось питание, и полосы электрических молний испещрили помещение, и тир с грохотом взлетел на воздух. Во всей разрухе Фриск, однако, видела только одну сломанную вещь. И это была и не вещь — то оказалось тело. Пока Темная Пучина крушила и ревела во всю мощь своих легких, она выбралась на мелководье и добралась до Одри. И Фриск уже знала, что они ещё встретятся. «Я иду за тобой», — подумала она, обняв напоследок коченеющее тело. Фриск вспоминала их разговор и смерти, она помнила, какой воодушевленной казалась Одри, словно она нашла свою судьбу, предназначение, ради исполнения которого явилась в мир. И знала, что все… ну, все уже предопределено, бессмысленно и от того чисто, как новая страница под вырваной старой. А потом встала, вытащила Меч Тьмы из камня и, наставив его острием на себя, пронзила себе грудь. Пробило сердце, размололо позвоночник, разорвало мышцы, потекла кровь. Все как полагается, когда острый меч вонзается в грудь и выходит насквозь, только с болью, какой Фриск никак не ожидала. И эта боль, вот что удивительно, оказалась почти приятной, ведь она очищала голову и душу. Это — избавление. Способ оказаться рядом с Одри Дрю. Той мыслью, с которой Фриск Мартин наконец умерла, было, как холодно умирать.