Тройная доза красных чернил

      Во сне было значительно лучше, чем в полуреальности, где нет ни голода, ни настоящей усталости. Здесь все притупленные ощущения обновлялись, обретая подзабытую свежесть и живую силу: там ты прыгаешь и бегаешь по широкой дороге, уставленной машинами, и по мостам, рассекающим чернильные реки, как будто тебе снова десять, и ты мал и ловок, как паучок. Там твое сердце бьется чисто, часто и ровно, разнося по телу чернильную горячую кровь, и шерсть трепещет и почти горит под струями тобой же создаваемого ветра. Том бежал куда-то, и улыбка на его пасти говорила больше, чем могли бы сказать черные собачьи глаза. Уши стояли торчком, хвост веером рассекал воздух, удивительным и ни на что не похожим ощущением отдаваясь в тазу — как лай в горле и рык в груди.       Его звали. Он даже слышал голос. Это кричала подруга, напарница, та, кого он много лет назад спас в реке, и та, с кем прошел незабываемое, невероятное приключение по студии… и та, бок о бок с которой Том нашел нечто новое: разрыл клад дружбы, сорвал замки и обнаружил в сундуке самое драгоценное из всех существующих во вселенной богатств. Он бежал к ней, Эллисон, которая прекрасна и с обожженным лицом, и неистовством во взгляде, горящем от битвы. Он бежал к их золоту — их дружбе, другому, самому долгому и опасному из всех путешествий, к пламени костров, трезвону песен и хохоту, согревающему его перед сном. И когда он уже увидел Эллисон, звон колокола вырвал Тома из грез.       И он проснулся на узенькой койке, продрогший до костей, одинокий… и всё ещё живой. Живой, несмотря на содранную со спины шкуру, оторванный палец и многочисленные переломы — последствия изнурительной войны и дороги, которую он избрал ради дружбы. Он проснулся человеком высоким, с бугристыми твердыми мышцами и волчьим уставшим взглядом. Короткие волосы распушились, превратившись в черный воздушный пух, точно чернилами побрызгали на одуванчики. Губы потрескались от волнения. Лицо горело, как лес при пожаре. Том вернулся к своему истинному облику, человеку, непосредственно участвовавшему в создании проклятой чернильной машины. К своему человеческому, говорящему и более сильному «я».       Острые прозрачные лучи проникали в окно без стекол, вместе с ним, оседлав зимний ветер, голоса мертвецов и звон огромного колокола, созывающий отдохнувших и предлагающий отработавшим свое немного отдохнуть. Из груди, как из маленькой скрипучей двери, зазвучал его собственный голос: давай, раз уж колокол, пора за работу. Война не ждёт. Как не ждала жизнь, которую ты глупо потратил, не рассчитав лишь пары секунд. От этой мысли защипало нос, кожа, почти утратившая тепло, покрылась мурашками, и Том нервно сглотнул. Ещё около минуты он лежал, глядя в потолок и прислушиваясь к шуму за стенами лачуги, и пытался вспомнить, какого это, к примеру, наслаждаться пробуждением в предвкушении вкусного завтрака и глотка воды. Он даже вспомнил вонь гниющих сердец, которыми делился с Большим Стивом, огромным чернильным бугаем, о чьем происхождении он старался не задумываться, и сейчас подумал: «Я бы не отказался даже от сгнившей плоти, лишь бы почувствовать хоть что-то, кроме печали».       С другой стороны, если он чувствовал хоть что-то, пусть это была печаль, это хорошо. Значит, если почаще думать, вспоминать, Том вернёт себе немного утраченного. Как сейчас сделал с ним этот сладкий, пьяный от жизни сон, где он прытким щенком мчался к Эллисон и друзьям. К Эллисон и друзьям… Том вздохнул. Встал, нехотя и медленно срывая с себя одеяло, коснулся ногами пола, на котором искрами поблёскивал снег. Эллисон Пендл. Одри Дрю. Генри Штейн… Том вспоминал имена тех, с кем воссоединился и тех, кого надеялся в ближайшее время не встретить в Месте Мертвых Огней, и имена этих людей высекали пламя, которое невозможно в мире льда и темноты: пламя любви, дружеской и, может, даже немного романтической. Он вспоминал, как они все пили из озера, лазали по деревьям, выли на луну, вознося безымянным богам свою заунывную песню о гибели подруги, как до исступления сражались в метро, разрезая металл и не замечая льющуюся из распоротой плоти кровь. Эти мысли успокаивали, напоминая: все это было. А раз было, ещё не все потеряно.       Второй удар колокола. Теперь наверняка.       И Томас Коннор, со вздохов вскочив на ноги, поплелся на улицу.

***

      Харви Дрю, хранитель и наследник крови рода, имевшего дурную славу ещё со времен его прадеда, Эбенезера, (чей отец был то ли китайцем, то ли выходцем с востока, здесь Джоуи Дрю, как бы ни рылся в архивах, ничего конкретного не нашел, понял лишь, что своими иссиня-черными волосами их семейство обязано ему), стоял на крыше разрушенной церкви и наблюдал за последними приготовлениями к грядущему бою и думал, как и по чьей воле здесь оказался. Что бы отец и сестра сказали бы ему, увидев теперь, увидев и все это? Харви вздохнул. Он не знал. Как не знал, почему он такой, да и какой такой он в принципе. Сейчас, когда он погиб и наблюдал за тысячами мертвецов, до предела заполнивших площадь, мертвецов, таскавших доски и металл, стекло и верёвки, он считал, не время для рефлексии — и все равно думал, думал и думал.       Эбенезер прославился тем, что был страшным манипулятором и не просто измывался над женой, а прямо-таки мучил её всеми возможными и невозможными способами. В середине девятнадцатого века этот печально известный человек, имевший около ста душ рабов и втрое больше акров кукурузных полей, выступавший на стороне рабовладельческого Юга во вспыхнувшей Гражданской войне, вернувшись с фронта застрелил её, заподозрив в измене. То есть, мало того, что негров за людей не считал и издевался над супругой, в конце он её убил, убил без видимой на то причины. Но своему сыну, рожденному во втором браке, он рассказывал эту историю, как поучительную, и не то что бы его старший и первый сын, отец Джоуи, то бишь, дед Харви, чем-то отличался от папаши. Папа однажды рассказал историю, как этот милый добрый старичок до смерти забил собаку, а позже учил свою дочь, младшую сестру Джоуи, стрелять из ружья, да не в банки — а в птиц и бродячих псов. Также папа отмечал у девочки приступы истерии и гнев, такой гнев, с которым мог бы посоперничать наевшийся кокаина медведь…       Ну а сам Джоуи бил родного сына, отправил лучшего друга в изготовленную специально для него ловушку, заключил сразу два договора с пришельцем из другого мира и инфернальной темной сущностью, и раннее упомянутого родного сына жестоко убил. Не то что бы в остальном он был также плох — к примеру, для последнего своего дитя он стал замечательным отцом, для Дэнни, единокровного брата Харви, примером для подражания. Но, стоит признать, всего сделанного это не перекрывает. Как нельзя водой разбавить кровь или заменить её чернилами… И есть сам Харви. Измывался над психически особенным братом, потом — над найденной сестрой. Ел людей. Убивал друга сотни и десятки раз. Подчинялся также ранее упомянутой инфернальной темной сущности. Впадал в неадекват, стоило чему-то пойти не так, не по его плану… Словом — достойный наследник недостойной семьи.       Именно об этом он думал, когда заря мертвецов двигалась по Месту Мёртвых Огней, миру тьмы, слепых звёзд и блеклой луны, бесконечного снега и крепкого, убийственно-холодного льда. Через историю своих предков он приходил к неутешительной мысли, что угораздило его оказаться здесь некое родовое проклятие. Сначала он стал Чернильным Демоном, потом голосом в голове — меньше, чем дух, чуть больше, чем пыль, — и наконец вернулся в свою демоническую форму, чтобы, пройдя через голод и изнурительные битвы, пасть в бою с непобедимым, жестоким противником. И теперь он здесь. В сундуке с личными вещами Темной Пучины.       Призраки шлялись по площади, стаскивая со всего города новые силы и материалы для оружия, ибо Северная Ведьма, как они прозвали Тэмсин, обещала, что в бою в мире живых металл и дерево, собранные в мире мертвых, никуда не исчезнут. Мертвецы стекались, словно реки чернил и желтого меда, разномастные, как цвета в калейдоскопе, с каждого района, из каждого парка, из каждого дома от мала до велика, все до последнего — и те, кто попал сюда с незапамятных времен, и совсем свежие, рассказывающие о возвращении пришельцев из других реальностей в Город Разбитых Мечт и жуткие истории о Матери-Тьме, блуждавшей по тропам, доступным исключительно живым, точно кого-то искала. Каждый из них делился своим опытом и горем и каждый имел свое место в событиях, которых Харви хотел меньше всего. В воздухе пахло войной, войной мертвых со Смертью, и Харви знал, что она неминуема также, как затмения и грозы.       Место Мертвых Огней двигалось, дышало, сверкало и лязгало, а он стоял неподвижно, как глыба, и с высоты птичьего полета наблюдал, как и этот неизменный уклад рушится, и призраки восстают. Призраки студии его отца. Ветхая церквушка ломалась и гнулась под маленьким весом, словно каждый осколок кровли, каждая деревянная балка и металлический гвоздь, вбитый в дерево, они дрожали от одной мысли о чем-то страшном. Как и он сам, наблюдая за работами и вспоминая силу Темной Пучины. А сила у неё была превосходящая любые классификации, словно ртуть, бьющая стекло термометра, и огонь, способный оплавить самый тугоплавкий металл, и холод, который не сравнится с космическим, максимально отдаленным от солнца.       Харви понятия не имел, как ему быть. И выживет ли он по итогам сражения, и если нет, как может умереть призрак.       — Харви, — звук знакомого голоса раздался за спиной, и он обернулся, удивленный, что его наконец нашли. Перед ним стоял Генри — сутулый, среброволосый, с усталым взглядом мужчина, от которого он прятался в первую очередь. Ведь знал: Генри будет спрашивать, интересоваться, докладывать о последних новостях. Лучший друг и верный соратник. И именно от него Харви хотел скрыться, такого же родного и привычного, как он сам, его голос и мысли. Генри держался за кирпичный конек под своими руками, словно взбирался из разбитого витража вручную, хватаясь за каркас и выступы в осыпавшемся цементе.       — Что?       Генри улыбнулся уголками губ.       — Мы нашли Марка.       Эта информация стерла ему память, и тень, росшая в Харви эти долгие минуты на крыше, пропала от упоминания знакомого, а значит, важного имени. Харви напрочь забыл про проклятую кровь, в особенности про своего отца, про тревогу о Темной Пучине и всем остальном — он с широко распахнутыми глазами разбежался и прыгнул с крыши, легко, словно птица, подлетев к высокой вечнозеленой елке, с которой сняли почти все игрушки, и стал быстро и не особо бережливо спускаться по ветвям вниз. Судя по звуку, изданному Генри, ему выходка мальчишки совсем не понравилась, но хуже того, что он понял — теперь ему предстоит спуститься. И совсем скоро Харви оказался на скользкой из-за льда мостовой, скользнул вниз по склону, не замечая ни толпы бредущих людей перед собой, ни обжигающего холода, ни пара, льющегося изо рта.       Все кричали, просили быть осторожнее, одному говорящему коту он наступил на хвост, но в целом все остались живы после бега юноши сквозь призраков — и он вынырнул на маленьком пустующем островке вокруг самой главной ёлки, зная, что здесь и встречают новичков. И он успел. Харви застыл, увидев Марка Спектора, такого, каким запомнил в их последнюю встречу: хорошо сложенного, высокого, с прямой спиной и спокойным, можно сказать, мягким лицом, застывшим в момент очень неприятного удивления. Таким уж человеком был Марк — военной закалки, со взглядом, смотрящим словно в пустоту, но, если приглядеться, окажется, что он устремлен в самую глубь человека напротив. Харви видел, как он, схватив Тэмсин, распахнувшую руки для объятий, прижал её к себе и так, кажется, ослаб, что качнулся в сторону. Это было первое, что он сделал тогда, первое, что хотел сделать ещё при жизни, думая о смерти — найти их с Плащами ведьму и обнять.       Харви наблюдал за ними со скромной улыбкой и приятным трепетом в груди, точно сам только что воссоединился с родными. Марк так крепко сжимал женщину в своих руках, но никто и никогда бы не заподозрил, будто эти объятия могут как либо навредить костям Тэмсин, потому что у одного на глазах стояли слезы, а у другой глаза были закрыты от радости. Наконец они отстранились друг от друга, и ведьма зарылась пальцами в его вьющиеся густые волосы, вызвав у мужчины неловкую улыбку, и Харви услышал:       — Долго же вы шли сюда, мои плащики…       — У нас были очень важные дела. Прости, если задержались, — произнёс Марк.       — Где…       — Не знаю. Знаю лишь, что Джейк тоже мёртв.       И оба перестали радоваться. Тэмсин убрала руку с головы друга, сделала шаг назад, и вид у неё сделался неловкий и смущенный, словно она хотела что-то сказать. Но в этот момент, не дав ей что либо сделать, с двух сторон от Марка, растолкав прохожих, возникли Том и Гетти, и они прыгнули на него, одна с юношеской прытью, другой — всей своей громоздкостью, и так это смешно и забавно вышло, и так Марк визгливо вскрикнул, что Харви подавился смешком. Как раз в этот момент, запыхавшись, из толпы народа вылез Генри — он без сил согнулся, схватившись руками за колени, и хрипло часто задышал, переводя дыхание. Харви подошел к нему, дал опереться о себя, чтобы не пришлось горбатиться над промерзлой землей, и все это время он наблюдал, как Марк и Том дубасят друг друга: Марк оттолкнул от себя приятеля, когда тот, весело хохоча, прижимал его к мостовой, прыгнул, ударив в грудь, и оба взрослых мужика схлестнулись в битве.       — Марк вернулся! — Гетти от счастья почти не соображала: она прыгнула ему на спину как раз когда он планировал сигануть Тому головой в живот, так что ноги у него разъехались. Правда, когда это случилось, она сменила милость на гнев: — Будь ты проклят, если продолжишь валять дурака! Я здесь вообще-то!       А потом Харви перестал улыбаться, и камень вместо сердца повис меж его ребрами, тяжелый и истощающий яд. Он вдруг вспомнил то, что должен сказать, то, что видел и не предотвратил.       — Видимо, я ничего не пропустил, — сказал Генри, довольный. Но Харви уже не разделял его радости: теперь он видел перед собой не Марка, а совсем другого человека. Человека, которого они кинули.       Темная Пучина тащила за собой живого, сопротивляющегося Стивена Гранта, и он ни чем не мог ему помочь. Он бился, вырывался, кричал, молил о пощаде, звал на помощь Марка Спектора, ведь он всегда защищал его, он плакал, выдавливая из себя имя их с Марком жены, потом снова плакал. А Темная Пучина продолжала бесстрастно смотреть перед собой, таща его к стволу ёлки, над которой уже кружились вялые, как капли крови, повисшие в воздухе, ураганы. Ураганы мертвых душ.       И в этот момент, когда Стивена подняли на ноги и схватили за горло, его крики прекратились. Так вдруг затухает свет во взгляде, когда по тому же горлу проводят ножом. Стивен Грант, окаменев, навсегда потеряв самого себя, воздушным шариком оторвался от земли и взмыл в небо, к пленникам Чернильной Королевы. Она выпустила его, выпустила в последний полет — и в глубине пропасти, которая была вместо души, у неё появилась черная радость. А потом, обернувшись, словно кого-то услышав, она исчезла, как будто являлась лишь безумным видением. Охота продолжалась.       «Мы бросили его, чтобы вернуть»       Харви сказал:       — Он должен знать.       Генри покачала головой. Веселье исчезло из его взгляда, и груз вины, сравнимый с грузом на плечах Харви, сгорбил его ещё сильнее. Он будто состарился на двадцать лет после чего-то невыносимого ужасного.       — Тогда иди. Скажи прямо сейчас, чтобы он не строил домыслов.       За считанные месяцы, проведённые в долгом запутанном путешествии, где ему вновь и вновь приходилось менять обличие и идти на уступки со своей второй темной сущностью, Харви смирился, что его ноша тяжелее ноши большинства. Он принял, как данность, что каждое его действие приводило к катастрофическим последствиям, было своего рода топором, рубящим деревья, и телегой, которая, катаясь по неровному тракту, летела с горки в текущую внизу реку — все это так или иначе создавало во времени ответвления, хорошие или плохие, но обязательно разрушительные и безумные. И он почти смирился, что именно он сейчас должен принимать сложные решения, включающие и неудобную, страшную правду о судьбе друга Марка. Харви кивнул Генри, подобрался и пошёл, чувствуя, как горит спина под грустным взглядом Штейна.       Мертвая луна, как чей-то слепой немигающий глаз, обливала желтым призрачным светом этот параллельный Город Разбитых Мечт. Эта нездоровая желтизна осела на лёд и снег, на увитые инеем окна и глубокие, далеко пролетающие черные тени: каждый дом, каждое дерево, каждый булыжник или указатель, всего касался лунный свет. Но Харви знал, что сильнее всегда тень: тень застилает взор, скрывает концы переулков и улиц, прячет углы и забирает цвета у всего, что цвет ещё имело. Порой тень виднелась во взглядах мертвых и слышалась её холодная, как дребезжащий лёд, песня в голосах. Только здесь, на площади рядом с самой большой ёлкой Места Мертвых Огней, свет и тень давно схлестнулись не то в убийственной игре, не то в интимном танце, когда одно вливается в другое. И сейчас Харви видел на горизонте за повернутым к нему спиной Марком дымчатое облако грозы и мрак, который неприступной стеной стоял над городом, и ненастоящее блеклое сияние, падающее с небес.       Они пожали друг другу руки, и Харви удивился, что ему не больно от его хватки. Веселый блеск в глазах Марка выдавал его живость, ссадина, оставленная от шуточной драки с Томом, который теперь выслушивал причитания Гетти, казалась такой же безумно странной в его образе, как, к примеру, цветастые воздушные шарики и клоун на чьих-то похоронах.       — Сберег сестру? — Марк не стал томить — он сразу задал вопрос о том, справился ли Харви с тем, о чем он просил его ещё при жизни. Как и всегда, сердце юноши с громким треском задрожало, наполнившись болью и тоской, но Харви удалось кивнуть. Он внимательно посмотрел на Марка и вспомнил об Одри и о том, о том, как умер, сражаясь с ней бок о бок, и как подарил шанс все переиграть. Поэтому он кивнул, окрашенным горечью голосом выдавив:       — Сберег.       А потом, выдохнув, успокоился. Резко, как схлынувшая вода, обнажившая берег, он нашел в себе нечто, позволившее твердо посмотреть на Марка, одним этим взглядом сказав больше, чем мог словами. И это нечто успокоило его, сорвало с души страх, стыд и боль.       — Стивен мёртв.

***

      В следующий раз, когда Харви видел Марка, тот вместе с пятеркой Рыцарей, бывшими врагами, катил по снегу завязанные в огромный узел подковы, колокольчики и прочие железные атрибуты, которые мертвые находили по всему городу. Даже шестерых не хватило, и потому Тэмсин послала ещё семерых — и вместе они дотащили металл до оборудованных для переплавки печей. Харви наблюдал за ним и думал, о чем в свою очередь думает Марк. Как он на самом тебе воспринял возможность умереть второй раз, слившись с Темной Пучиной? И видел ли он подобные «короны» из трупов, летающие над верхушками рождественских деревьев, призванных дарить радость и ощущение праздник? И понял ли он слова Харви?       Лагерь обустроили таким образом, чтобы оцепить порядка четырех районов вокруг площади с ёлкой. Все здания, находившиеся в том круге — круге из бесполезных против Темной Пучины, но важных для обозначения территории и хоть какого-то ощущения безопасности стен, — стали базой, домами, где каждый мог по своему разумению распоряжаться данной ему полусвободой и полужизнью, когда ты уже покинул свое тело, перестал чувствовать запахи и вкус, но пока борешься. Там обустраивали зоны, где можно было поговорить или провести короткий досуг, стругать дерево и камень, делать карты, которые позволили бы разбираться в причудливом Месте Мертвых Огней, и броню и теплую одежду. Харви любил блуждать по их маленькому густонасёленному городку, где заблудшие души всячески имитировали жизнь, а может, и по-настоящему жили — обходясь без еды и сна, порой проходя сквозь стены, если провели в Месте Мёртвых Огней очень много времени, и пытаясь себя как либо ранить. Здесь наряжали свои собственные маленькие елочки, строили снеговиков и снежные горки, украшали дома… если коротко — праздновали Йоль. Тот Йоль, который не затмит никакое лживое Рождество Темной Пучины, возомнившей, будто знает, как облегчить безрадостную вечность мертвецов.       Одна проблема усложняла существование. Здесь нельзя было развести огонь, и металл не плавили, а, скорее пытались подравнять и утончить по возможности, дабы сделать его похожим на колюще-режущее оружие. Здесь нельзя просто посидеть и погреться у костра, слушая песни друзей и страшные истории, невозможно банально зажечь свечу и с её помощью рассечь, как клинком, плотную тьму. И не было здесь, если на то пошло, ничего хорошего, не было уверенности, веры: лагерь построили за сорок восемь часов, мертвые прибывали нехотя, словно непризванных осталось совсем мало или тех, кого ещё можно призвать, забрала Темная Пучина.       Лагерь готовился к битве с Темной Пучиной, которой нипочем ни их кривые клинки, ни их жаркие сердца, продолжавшие биться назло холоду и смерти. Харви дрожал от боли в окоченевших пальцах и студеного ветра, поселившегося где-то в животе, и думал о Марке, о Стивене, ставшем частью короны, о Генри, пропавшем Джейке, Гетти, Томе, Тэмсин… и, конечно, о двух живых и смелых девушках, которых его исчезнувший отец хотел использовать. Над головой высилось созвездие. Туда Харви и направил свой взор, когда испугался погрязнуть в унынии: на двух звездных воительниц, вооруженных и рвущихся в бой с невидимым противником. В них он видел тех живых, оставшихся без друзей и семьи, без дороги домой и хотя бы призрачной надежды на успех.       «Нет никаких созвездий. Нет никаких валькирий, сплетенных из тонких серебряных нитей и спаянных космическим светом. Я не вижу их крыльев, не вижу копий. Здесь тьма везде. Тьма в воздухе, тьма в снегу, тьма в этом сказочном, волшебном золотом свечении гирлянд! Тьма в твоих легких, в моем сердце, на кончике наших пальцев… я ощущаю её, как будто она это я. Она моя тень, поглощенная мною же. И валькирий не видать…».       «Он придумал множество планов на разные случаи, и один из них предполагал освобождение Темной Пучины из Хранилища. Это была мера предосторожности, причем, довольно слабая и имеющая последствия. Зная, что Темная Пучина воспользуется тобой и твоей сестрой, Харви, Старший с моей помощью проделал коридор, который сыграет ключевую роль в грядущей битве. Мы пытались в краткие сроки сделать все возможное, чтобы все шло так, как сейчас. Одного мы лишь не учли: какую форму возмездия выберет Темная Пучина».       Харви обнял себя за плечи.       Тысячи мертвых готовились к битве, которую наверняка не выиграют, ведь земные рабы не способны победить Бога. А он, бывший Чернильный Демон и цепной пес Темной Пучины, лелеял свою сердечную боль. Он скучал по сестре и мечтал о её возлюбленной, он видел Одри, как прижимается к ней, хохочет, словно они часть самой обыкновенной семьи, и при том представлял Фриск — идиотку, которая, как шип, вонзилась в сердце демона. Просто так вышло: он на неё лишь однажды взглянул по-новому, как на человека, которому можно верить, который может тебя любить, и развидеть уже не смог. И теперь страдал от разлуки и тревоги, отдаваясь сладким глупым грезам. Лишь бы не умереть опять, твердил Харви, давясь воем, лишь бы не умереть опять, и тогда, может, часть из твоих грез сбудется. Может, ты даже оживешь и перестанешь быть беспомощным человеком, разумом без души, воспоминанием без прошлого.       Но какова цена воскрешения? Так ли прочна их надежда или она призрачна, как они сами?       Тэмсин подошла тихо. Тем не менее, он её заметил. И теперь они оба наблюдали за работой потерянных и Рыцарей. Всех тех, кто погиб в Путанице и бессмысленной войне миров.       — Опять рефлексируешь? — проронила ведьма, и Харви кивнул. Она улыбнулась, погладила по спине, как младшего брата или сына. — И о чем же?       Всю правду он мог рассказать только Генри. Генри был настолько неотъемлемой частью Харви, вот этот старик, который сейчас катил вместе с бывшим потерянным, белобрысым, как чистокровный славянин, мешки с камнями, чтобы их скидывать с укреплений, что Харви верил лишь ему и сознавался в самом сокровенном лишь ему. И все же он был благодарен Тэмсин за этот вопрос. Всю бесконечную ночь Места Мертвых Огней эта ведьма с тайной в зеленых живых глазах и магической улыбкой поддерживала его и помогала освоиться. Та, чье место, как Харви раньше думал, он занял в ганзе: от на самом деле она никуда не уходила, она оставалась частью команды, выбрав иной путь содействия.       — Что это всё неправильно, — ответил Харви. — Не мне судить о жестокости и неправильности, я знаю. И помню, мы уже говорили об этом. Но… моя сестра натерпелась. Я видел её разум, Тэмсин. Я знаю, что с ним не все в порядке, и если Темная Пучина этим пользуется в своих корыстных целях, мы должны её уберечь. Ей нельзя сюда. Это сломает Одри.       Тэмсин усмехнулась.       — Мой юный друг, — обратилась она к нему. — Ты слишком много думаешь о своей семье. Думаешь, я не знаю, откуда у этих мыслей ноги растут? Не в состоянии Одри все дело, хотя и в этом тоже. Ты слишком привык видеть среди своих родственников исключительно психов и душевнобольных. Отец с тобой плохо обращался и чуть совершил много других плохих дел. Твоя сестра впадает в истерики и ловит панические атаки. Ты садист, убивший родную семью. Да, все это так. Но не в этом дело и не это сейчас важно, Харви. Пойми… родословная здесь ни причем. Важно лишь то, как воспользовалась своим шансом Темная Пучина и что нам предстоит сделать, чтобы порушить её планы. И если тебе нужно поговорить об Одри, я скажу так: всем в ганзе отлично известно, что она особенная, и поверх этой особенности накладывается чудовищная травма, нанесенная её хрупкому сознанию всем произошедшим. Темная Пучина нарочно сделала её уязвимой. Но Одри научилась жить с этой уязвимостью и, я знаю, обращать её в силу. Наша задача воспользоваться этой силой, чтобы ею не воспользовалась Темная Пучина. А как она это сделает, мы все прекрасно представляем.       Харви приложил все усилия, чтобы не огрызнуться. Он не верил ни в везучесть Дрю, ни в то, что их кровь никак не влияет на их поступки. Также яро он не верить в судьбу и, чего уж греха таить, что с судьбой бороться можно — в философско-религиозную концепцию Пророка и Изменяющего он не верил в том числе. Зато он верил, что все решает случай, порождаемый человеческими решениями.       — А Фриск? — лишь произнёс он.       — Вернуться сюда… — Тэмсин осеклась, и Харви понял, что перед этим она едва удержалась от слова «Умереть». — Это её жребий. Я уже говорила — нам с Джоуи пришлось действовать быстро. Она оказалась на пороге между жизнью и смертью и единственная оказалась способна выдержать переход туда и обратно. Она очень удачно подвернулась нам под руку. И теперь её роль состоит в том, чтобы провести нас той же дорогой, какой некогда прошла сама.       Слова ведьмы, как когти, располосовали его небьющееся сердце. Тогда он посмел подумать, что, сложись все иначе, он бы предложил себя в роли открывающего врата Предела и умер и воскрес. Главное, чтобы не пришлось Фриск.       Тэмсин окинула его серьезным взглядом.       — У нас нет выбора, — сказала она. — Либо мы действуем всеми доступными методами, либо проигрываем. Остаётся надеяться и верить, что, пока мы готовимся здесь, твой отец и твоя сестра не бездействуют. Джоуи сказал, что он отправится далеко-далеко за помощью, но в эту свою затею он меня не посвятил. Сказал лишь, что скоро в Место Мёртвых Огней через его особые пути прибудут новые призраки, и они примут участие в сражении. Ну а насчет Одри…       — Бобина, — сказал Харви. — И сопротивление. Чем дольше она держится, тем больше у нас времени.       Харви хотел бы спросить, влюблялась ли когда-нибудь Тэмсин, и если да, смогла бы отправить на убой любимого человека. Но сдержался. Он слышал их с Рэн историю ещё когда ганза была сборищем несобранных и подозрительных компаний поменьше, где все наверняка думали, не убить ли потенциальных врагов во сне. И ему показалось, что Рэн и была тем любимым человеком. А значит, такие вопросы задавать не стоит: Тэмсин, услышав подобное, впадет в ступор и ответит твердое, холодное «Нет», ведь вопрос для неё вовсе не абстрактный.       — Всё будет хорошо, Харви Дрю, — сказала Тэмсин. — Важно верить. Без веры не построишь своего счастливого будущего, — и она, даже не обернувшись на него, пошла прочь. А он продолжал смотреть, как лагерь готовится к битве.       Они ещё не знали, что до неожиданного поворота колеса времени остались считанные часы.       Харви долго думал над словами Тэмсин, пока зимний ветер трепал его густые волосы и ледяными кончиками когтей царапал щеки. Выпрямившийся, расправивший плечи и выкативший вперёд грудь, точно гордый капитан на корме своего корабля, изнутри терзаемый сомнениями и страхами, он наблюдал, как раннее убивавшие друг друга люди объединяются ради общей цели. И не только люди — свой истинный облик обрели здесь все Рыцари, включая тех, кто был вовсе не людьми. Он разглядел Тома, размахивающего самодельной трубой наподобие утерянной, пока низкорослый молодой человек с пламенем в каждом движении напирал на него со своим ятаганом, видел, как десятки крепко сложенных мужчин перебрасывают толстые прочные верёвки на нижние стены крепости, и стоявшие вдоль них дозорные бросают их ещё выше, видел Генри, привязывающего мешок с камнями к одной из таких веревок, и даже рассмотрел немного Гетти — теперь она боролась кухонным ножом, и врагом ей стали ветер и одинокий снеговик, улыбавшийся приклеенными к голове пуговицами.       И снова он подумал о Стивене. А потом — о сестре.       «Если ты есть, — обратился Харви к Фениксу, великой птице, символу жизни и смерти. — Не дай ей умереть. Прошу тебя».       После долгой ночи наступил час отдыха: все из тех, кто трудился в укреплений и собирал оружие, бросили свои дела и разбрелись для досуга. Пара тысяч будущих солдат, одетых кто как, они разномастной живой говорящей волной развернулись в сторону города, и их шаги отдавались в земле неровным гулом, и Харви чудилось, что он стоит на дышащей груди Темной Пучины. Порой он пытался осознать, сколько эти «тысячи» на самом деле, но боялся предположить, так как само число давно потеряло смысл, а вот мысль, образ в голове — нет. Тысячи рабочих мертвецов, потерянных, Рыцарей, отступников, они все расходились, и картина единения и всеобщей занятости, строгости, какая бывает в армии, рассыпалась: разбивались боевые построения, складывались у стены копья, снимались самопальные шлемы и куртки с металлическими пластинами, падали в снег канаты и тонкие шнуры из джута и пенька. На вахту заступали новые мертвецы.       И Харви, научившийся глушить гложущие его мысли, взялся за работу. Кто бы мог подумать, что некогда сверххищник студии, сам Чернильный Демон, когда-нибудь будет работать тяжелым молотком, сгибая холодное железо?       Он узнал о случившемся слишком поздно, хотя Место Мёртвых Огней подавало знаки довольно давно. Без устали работавшие мертвые, не потеющие и не способные разорвать сухожилия и довести до бесчувствия мышцы, они до последнего не замечали, что что-то не так. А потом гул, подобный сотням тысяч пар ног, бегущих по одной дороге, настиг и их — рев разрываемой земли мощным ударом сотряс лагерные базы, и невероятной силы толчок заставил всех, кто был ближе всего к стенам, пронзительно закричать, ведь в тот момент часть её, сложившись, словно бумага, с треском обрушилась.       Молоток вылетел из рук Харви, железо и сталь запрыгали по столам, все в помещении, освещённом луной, закричали и стали выбегать наружу, и в тот момент Харви увидел и разрушение восточных укреплений и как треснул лёд и камни под ним, тронутые кривой жуткой бороздой, и как сцепленные с друг другом гирляндами елочки попадали одна за другой. Когда он понял, что происходит, он увидел творящееся на небе — и, не веря своим глазам, бросился в гущу событий. Все выбегали наружу, зачитанные врасплох, и Харви чудилось, будто он плывет в густом море плоти, жара и холода: ему показалось, в том хаосе он увидел Диму, потом Арью, ещё позже Марка, но вновь и вновь его взгляд устремлялся вверх.       На яркие звезды, свет которых кровью растекался от светочей к светочам, наполняя их ядовито-желтым огнём и также быстро, словно слитая вода, исчезая, устремляясь к другим звездам. Безумное мерцание, точно сама ночь подавала знак, моля о помощи, рябило в глазах, сводило с ума, ведь этого не должно быть, это ненормально, как наркоманские бредни. Но оно происходило, и Харви это видел: он видел затухают одни миллиарды звёзд, чтобы ярче вспыхнули другие, и наоборот, и так бесконечно и быстро, как будто там, наверху, случилось короткое замыкание и беспорядочно разбрызгивали краску на место сползшей старой (сползшей, как чешуя со змеи, подумалось Харви в аффекте).       В небо взметнулись древесина и искореженные куски металла, мостовые рассыпались на кирпичики, заходили ходуном, и твердь под ногами переруганных призраков рассекла громадная трещина. Она росла вширь и вглубь, и в неё падали осыпающиеся постепенно дома, таверны, и камень не останавливался, взрыхляя крепчайший бетон. Огромный кусок камня взмыл в воздух, раскололся, и обломки как от взрыва разлетелись во все стороны. Один особенно удачливый угодил прямо в колокольню — мраморная постройка накренилась, сам колокол отлетел в плотно прилегающие к друг другу строения, точно щетину сбривая крыши и прокатившись по площади.       Темная Пучина сражалась и испытывала невиданную ранее боль. И с кем она сражалась, догадаться было не трудно.       — Началось! — показалось, началась и их битва: последняя битва двумя мирами, между мертвыми и смертью. Харви закричал так громко, как позволяли лёгкие, и стал продираться сквозь толпу, не замечая, что рядом с ним с копьем наперевес уже бежит Марк. И также быстро, как случилось, все кончилось. Место Мертвых Огней погрузилось в тишину, и только призраку, вышедшему наружу, было ведомо, что творилось за пределами лагеря.       Харви замер посреди бегущей толпы, посреди разрушений, под оком разъярённой луны, что огромным желтым зрачком взирало на него свысока. И он ничего не понимал, и это пугало ещё больше. А потом случилось самое страшное, и даже этого он не учел, даже не понял. Одинокий, пронзительный вопль поднялся над высокими облаками мысли и раскалывающейся от давления стрелой прочертил воздух — и сломался, не выдержав ужаса:       — ДРАКОООН!       И могучая крылатая тень пронеслась над городом, принеся на своих прекрасных разноцветных крыльях ураган. Лишь слышался над головой пронзительный воинственный вой, и Харви, рухнувший лицом в землю, как при бомбардировке, боялся, что невесть откуда появившаяся тварь убьет его. Он слышал сквозь плотно прилегающие к ушам руки, как нечто рядом с ним взрывается, словно бомба за бомбой бегут друг за другом, все приближаясь и приближаясь, пока его не засыпало чем-то холодным, как мокрый песок. Но дракон пронесся мимо. Ему было все равно.       Когда все проснулись после разрушений, около получаса пролежавший под грудами пыли и осыпавшихся в прах щепок и осколков камня, Харви наконец приоткрыл глаза и обратил внимание, что все кончилось. Вокруг царили разруха и хаос, но наступила тишина. И никто не понимал, что сейчас эта тишина повисла над всем сотрясшимся Местом Мертвых Огней. Как никто не знал, что через пару минут, как ни в чем ни бывало, пойдёт снег.

***

      Чтобы привести парня в чувства, пришлось дать ему ром, найденный в одном из баров, и тогда Марка не интересовало, зачем Темная Пучина оставила эту бутылку и даже воспроизвела запах содержимого. Он просто влил ром в горло Харви, и тот, поперхнувшись, стал отплевываться — значит, ещё чувствовал вкус, значит, не потерял себя. Он держал его за волосы, прижимая к стулу, и Гетти беспокойно елозила поблизости, посматривая на Харви, бледного, точно тот же снег. Когда Марк закончил, к мальчику тут же подскочил Генри и стал спрашивать, как он себя чувствует, сколько пальцев он показывает, что помнит. А Марк пялился на них, держа пустую бутылку от рома, и думал, что тоже на месте Харви потерял сознание — даже если он уже мёртв, он бы потерял сознание от страха и непонимания.       Может, он бы даже предпочел умереть окончательно и бесповоротно. Марк поставил бутылку на стол, сел, вжавшись коленом в холодные деревянные дощечки пола, остановил на Харви свой тяжелый скорбный взгляд, и снова мысль унесла Марка куда-то в сторону. Он вдруг подумал, что, будь здесь Стивен, он бы с испугу сперва дал парню леща, а потом предложил всем разойтись и дать проход исключительно Генри, единственному человеку, на ком Харви мог сконцентрировать рассеяние внимание. Эта мысль ему не понравилась, как и умереть навсегда, лишившись остатков жизни, которые при нём пока оставались.       И он тихо произнёс:       — Ты как, Харв?       Гетти остановилась. Ворвавшийся в домик Том с плешивым пледом, точно его тепла хватило бы согреть такого детину, замер посередине комнаты. Харви сперва уставился именно на него, как на самый заметный объект в помещении, и долго, пусто пялился на Тома, пока наконец не перевел взгляд на остальных. В частности на Марка, мрачно опустившего свой взгляд в пол, где никто бы не раскрыл то, как ему сейчас больно.       — Н-н… нормально, — смог произнести Харви. — Простите, мне казалось, я встал, а потом…       — Это от стресса, — заговорил Генри. — Понял, что это все, но пережитый стресс уже случился, и все это вместе с остальным, грубо говоря, дало о себе знать.       — Разве мертвые могут терять сознание?       И Генри вдруг ласково ему улыбнулся. Признаться, та любовь, которую он испытывал к мальчишке, Марка совсем не удивляла: он видел, как крепко они дружат ещё когда Харви был Чернильным Демоном и скорее ошалел, узнав, что к преобразившемуся, годившемуся ему в сыновья Харви Генри совсем ничего не испытывает, не пытается утешить и научить жизни.       — Мертвые нет, — сказал Генри. — Но ты ещё способен делать то, на что способны лишь живые. Ты даже почувствовал вкус рома. А значит, ты живой. Темной Пучине не удалось тебя сломить.       — Живучая семья?       — Не то слово.       Вскоре Марк вышел. Он не заметил вышедшего следом Тома, и стоило Марку его увидеть, он без смеха подумал, не хочет ли тот снова подраться. Они оказались на крыльце из темной древесина, с наружной стороны покоцанной и облепленной снегом, и вид, открывшийся им отсюда, не дарил никаких надежд касательно масштабов разрушений. Восстановить почти ничего не удастся, оттащить колокол, проехавшийся по бетону, будет почти невозможно, единственным, что хоть как-то можно было восстановить, оказалась рухнувшая стена. И снова Марк вспомнил о Стивене — Стивене, который сейчас бы подбодрил из глубин его сломанной башки или в виде новой души подошел и проглоченным английским акцентом голосом заговорил с ним.       И также он подумал о Джейке, хотя насчет него Марк не сомневался. Этот синий придурок, думал он, выживал в ситуациях и похуже.       — Пиздец, — произнёс Том, кладя руки на крылечное ограждение. Его взгляд был устремлен вперёд, на то, во что превратился их новый дом. Может, он думал, что могло так разозлить Темную Пучину, может, уже знал, и теперь вспоминал подробности. Вспоминал, как Марк, и гул земли, словно вся поверхность под ними закричала и запульсировала, подобно рассекаемой лезвием коже. Вспоминал вопли, в которых терялись слова. Но Том уже все знал, поэтому он только покачал головой и спросил самого себя, нежели Марка: — Что там, нахрен, произошло?..       — Скоро узнаем.       Друзья переглянулись. И Марк услышал нечто, чего при жизни от Тома бы не дождался, и только тогда по-настоящему понял, что к нему не просто вернулся человеческий облик — он обрел голос. Густой, без баса, многогранный: таким смеются громче всех и рычат в преддверии славной битвы.       — Я надеялся не найти тебя здесь, — сказал Том. — Надеялся, мне показалось, когда я увидел…       — Что нам со Стивеном отрубили голову, — закончил за него Марк. Признаться, когда адская боль пронзила их шею и стрелой прошила мозг, он сразу подумал, что тяжелое острое лезвие казнит их обезглавливанием.       — Но когда я увидел и тебя, и Генри, и Харви с Гетти, я понял, что скучал бы здесь без вас, — добавил Том. — Что лучше умереть плечом к плечу и действовать вместе, мертвы мы или живы, нежели оказаться порознь.       Марк улыбнулся. Он коснулся рукой его плеча, стиснул. Это движение, казалось, успокоило обоих — и Марка, задумавшегося, как, в таком случае, приходится живым, и Тома, который подумал о том же самом, но в большей степени, конечно, жива ли Эллисон.       Сэмми Лоуренс пришел сам, насколько понял Марк. Словно все происходящее было в порядке вещей, он прошел сквозь завесу пыльного дыма, не замечая боли, когда в босые ноги вонзались щепки, не снимая свою пугающую маску Бенди с лица, которое больше не нуждалось в защите: ведь вместо того облитого чернилами худосочного уродца, описанного Генри, к ним пришел, пусть худой, но здоровый мужчина с гладкой бежевой кожей и, главное, патлами волос, рассыпающихся над маской, как сорняки через клумбу. И почти сразу на него, как незваного и, хуже того, отлично всем знакомого гостя, напали. Едва увидав, кого нелегкая принесла, Генри, помогавший расчищать завалы, схватился за меч и, не дав Сэмми сделать и шагу дальше, ударил его кулаком в живот, повалил наземь и уткнулся острием клинка ему в горло.       Заметивший потасовку Марк подоспел как раз вовремя: Сэмми, дико смеясь, врезал Генри маской по лицу и, ловко выскользнув из-под его тела ударил в спину тупым обломком камня. Такой удар единожды мог если не сломать, то сдвинуть позвонки, а второй — сломать или нечто похуже. Поэтому, не теряя времени, Марк позвал кого-нибудь на помощь, и вместе с Томом на выручку бросился, как ни странно, здоровый серый котище и черный поменьше. А ещё через пару секунд Рыцарь — Рыцарь с самодельной, блять, секирой. Они быстро с ним расправились, однако Тому пришлось оттаскивать Генри, рвущегося в бой, как бешеный пес, и державший Сэмми Марк мог наблюдать картину, которую не думал никогда увидеть и надеялся, что это невозможно: Генри яростно кричал, пытаясь выбраться, и твердил:       — Вышвырните его, вышвырните или скормите Темной Пучине! Это психопат не должен здесь находиться!       Марк смотрел на покосившуюся маску смеющегося мертвеца — и он, секунду ещё считавший, что под ним лежит самый обыкновенный бывший потерянный, замер с широко раскрытыми глазами. Быть может, потому что во взгляде гостя он разглядел безумие, а может, потому что вспомнил истории Генри о поехавшем сектанте Сэмми Лоуренсе, бывшем музыканте, который, сойдя с ума, чуть не принёс Генри в жертву Чернильному Демону. И тогда же он ощутил и силу, какой, казалось, не могло обладать его худое гибкое тело, и Марку показалось, его сначала подняла волна, затем ударило о землю — Сэмми смеялся, смеялся и пытался выбраться, лягая его коленями по ногам и паху, пока Марк пытался обездвижить его трепыхавшуюся на земле руку и также усердно пытался её остановить, когда она, превратившись в кулак, чуть не стукнула его по голове.       Он смеялся дико, визгливо. Так смеются те, кому не жалко голосовых связок, кого смешит все на свете, включая собственное существование.       — Чернильный Демон мееееертв, мееееертв! — радостно вопил Сэмми. — Да здравствует Мать-Тьма! Ахахаха, аминь, аминь! В эту ночь и во все последующие! Она дала знак, вы видели, она дала знак!       — Заткнись! — и Марк ударил его, ударил так, что дурацкая маска слетела с его лица. Того мига ему хватило, чтобы нанести ответный удар, но благо, когда голова Марка откинулась и пальцы чуть не разжались, ему пришли на помощь.       — Валькирии мертвыыыыы! — продолжал он и смеялся, смеялся долго и отвратительно. — Мать-Тьма убила их! Убила! Ахахахаха! Трепещите, неверные! Все мятежники умрут! Города живых и мертвых утонуть в крови и дыму! Я видел! Умрут! Умрут! Умрут! Ахахахаха!       Марк увидев вылетевших на улицу Харви, Тэмсин и Гетти.       — Их трупы похоронены под завалами! Бог отвернулся от них! Тьма, теперь только Тьма! — Сэмми Лоуренс кричал, не истекая кровью из разбитого рта, его темные глаза полыхали, как полыхало бы дочерна раскаленное сердце адского огня. Но когда появился Харви, он почти перестал — улыбка не сползала с его губ и не исчезала злая радость из взгляда, пока он, задрав глаза ко лбу, смотрел на Харви: перевернутого для него, для всех остальных застывшего посреди ледяного неровного катка, напряженного, точно он прикладывал все усилия, дабы остаться в сознании — и до смерти перепуганного и растерянного. Марк видел мальчика, только что услышавшего нечто настолько шокирующее, что могло сломать его психику, хотя ломать в Харви, казалось, было уже нечего. Сэмми смотрел на него, как на предателя, над которым не грех понасмехаться. — Это же был ты в теле женщины, да? Я слышал, я знал, это говорил ты. Ты просил меня сдохнуть. И убил её руками. Кровь от крови убийц и предателей…       Гетти подскочила к нему, загородила собой обзор, и теперь Марк видел лишь, как Харви смотрит в пустоту, а Гетти держит его и о чем-то говорит, словно её слова могли пробудить его. И Марку казалось, зрелища ужаснее не придумал бы сам Дьявол. Ведь все знали, кто это валькирии. Тем более знал Харви.       Сэмми взглянул на мужчину. Его страшная уродливая улыбка отпечаталась в сознании, и ещё долгое время, засыпая, Марк видел перед глазами её.       — Вы проиграли, ганза, — произнёс он тихо и весело, словно делился постыдным, смешным секретом. — Так вы ведь себя называете? Ооо, Мама мне рассказала о вас все… я слышал её плач и яростный рев, когда вы злили её и причиняли боль… она показывала мне свои раны, нанесенные рыцарским мечом, и молила меня убить каждого Дрю, которого я только смогу найти… она рассказала… рассказала, кем был Чернильный Демон… — и снова хохот, такой громкий и внезапный, что Марку показалось, ему в уши воткнулись иглы. — Джоуи Дрю проиграааал! Ты слышал, уродец, твой горе-папаша проиграл, и твоя шлюха-сестра сд…       Он не заметил, что Марк встал и выпустил его. Не замечал, как его силуэт покрывает собой лунный ореол. Он смеялся, смеялся, и потому, когда решился оскорбить всю семью Харви Дрю, не увидел, как ему в лицо летит нога Марка. Сэмми не успел договорить.

***

      Его посадили под замок и все случившееся объяснили тем, что этот безумец повторял, что они все сдохнут, что никто не вернётся домой. Это лучше, чем говорить правду, ведь, если все узнают, что он прошел мстить за собственную смерть, все мертвецы вспомнят — им, в сущности, тоже есть кому мстить. Друг другу. Поэтому Марк и Тэмсин сделали все возможное, чтобы заткнуть Сэмми Лоуренса. Но, к сожалению, его слова это назад не вернёт, как не сделает правду ложью. Харви знал, что шансов у Одри и Фриск мало. И все-таки он надеялся никогда не задаваться вопросом, где их искать, и как они себя чувствуют после смерти, надеялся не задумываться, поймала ли их Темная Пучина или они пока держатся. И он боялся предположить: если Одри мертва, то что сейчас творит Темная Пучина с её телом, и если она так разозлилась, как больно им было умирать, а если это была не злость, если это они причинили ей невыносимую боль?..       Много вопросов. Нет ответов.       Генри сидел на стуле напротив ведьмы, туда-обратно шлялся Дима, которого позвали исключительно из-за того, что он последний, кто видел Джоуи перед его исчезновением. Тэмсин, словно скользя по льду, плавно расхаживала по кухне, словно расстановка бесконечной посуды могла помочь ей начать соображать, Том, прислонившись к стене, задумчиво глядел в окно. Гетти сидела рядом с Харви, порой поглядывая на неё, и мальчик гадал, пытается ли она ему помочь, жалко ли ей его, или все это случайность — просто сперва она оказалась у него на пути и решила привести в чувства, а теперь была с ним, потому что свободных мест не осталось. Все ждали возвращения Марка, и с его приходом, думалось тугим высохшим сознанием, в их маленький кухонный мирок, вернётся и звук. Или сейчас над собравшимися висело гробовое молчание.       Харви неуютно поёжился: в сознании зазвенел, как звенья цепи, насмешливый голос Сэмми: «Твоя шлюха-сестра сд…». Сдохла, хотел он сказать. Его сестра «сдохла», словно он говорил о паршивой бездомной кошке, по глупости перебегавшей дорогу на красный. Это слово — сдохла, — заставило кости рук затрещать и руки сжаться в кулаки. Его сестра умерла, и что хуже того — она умерла не одна, ведь подонок Сэмми Лоуренс говорил о валькириях.       — Я запихнул ему в рот камень, — войдя на кухню, сказал Марк и прикрыл дверь. — Допрашивать будем позже, потому что основное мы знаем. И, пока никто из вас не заговорил, от себя добавлю, что помимо смерти наших друзей и разрушений в мире живых, у нас ещё одна проблема. Дракониха. Я, конечно, когда увидел Арью и Рона, сразу понял, что из отряда, отправившегося в Предел, погибли не только Харви и Генри, но предполагал, Ореола, как и Василиса с Одри, миновала этой участи.       После его тирады наступило затишье. Харви и Гетти переглянулись, и в глазах девушки он увидел немой вопрос: «Ты как?». Как он? Харви не знал. И отвернулся, надеясь найти утешение во всегда стойкой и знающей, как быть, Тэмсин. Да и та молчала, не поднимая головы, задумавшись. Он надеялся, думает Тэмсин о словах Сэмми, потому что это интересовало его сильнее всего и должно было интересовать остальных. Но лучше всего он понимал: если все так, как он сказал, сделать они ничего не смогут. Темная Пучина получила желаемое, и отныне телом его сестры управляет сущность, избавленная от сострадания и любви, бессмертная и мечтающая исключительно о всеобщей гибели.       Дракониха другое дело. Её страсти, будь то страхи, месть или любовь, касались мертвых напрямую. Забавно, ведь Харви всегда считал преувеличением слова Ореолы о её драконьей сущности — они с ней, скажем прямо, не общались, пару раз Одри говорила с ней, и Харви думалось, у них сложились неплохие доверительные отношения: порой Ореола пела для Одри, а Одри, желая того или нет, плелась рядом с ней. И у них был общий секрет — это они прогнали Сару из студии. Сейчас выяснилось, дракониха — это не шутки. Ореола правда крылатая огромная ящерица, после смерти обретшая, как и все прочие оказавшиеся в Месте Мертвых Огней, свой настоящий облик.       — К сожалению, она умерла, — произнес Дима после недолгого молчания. — И будь проклята тварь, которая это сделала, потому что настоящего дракона нам точно здесь не нужно. Мы с ней боролись вместе, знаю, говорить такое неправильно, но…       — Но дракон — это перебор даже для Места Мертвых Огней, — кивнул Генри. Он успел успокоиться и худо-бедно соображал здраво. — Кто-нибудь видел, куда она улетела?       — Она живет на западе, — вдруг прервала их разговор Тэмсин. И, не глядя на собравшихся, продолжила: — Когда её отряд схлестнулся с войском Темной Пучины, а объединенная армия сражалась с мертвецами и позже старалась не дать ей выбраться в мир, я встретила Ореолу лично. Точнее, она сама ко мне прилетела с расспросами, где она и что случилось. Мне пришлось сказать как есть: ты умерла, милая.       — И что было дальше? — затаив дыхание, спросила Гетти.       — Я предложила попытать удачу и присоединиться к сопротивлению, тем более что ожить в её личных интересах — её ждут друзья. Более того, дракон мог бы переломить ход битвы. Да, яд Ореолы не способен нанести Темной Пучине вред. Но она, как существо летающие и довольно огромное, могла бы отвлечь её на себя и легко расправиться с тварями, которых Темная Пучина создаст себе в помощники. Но она отказалась. Она не вынесла осознания, что снова погибла, и на сей раз оказалась не в Прериях, а в плену у существа, само противодействие которому бессмысленно. Как драка с самой огромной в мире ветряной мельницей. Она улетела и, насколько я знаю, соорудила себе гнездо на западе города, на свалке.       — Судя по тому, как скоро она прилетела, — не удержался Харви. — Этой свалке хана. И виновными она считает нас.       — И что будет, если она посчитает недостаточным поднять ветер своими крыльями и, допустим, использует яд? — голос Генри дрогнул. Он собственными глазами видел, на какие ужасы способна черная кислота, которой она брызгает из передних клыков — её плевок разъедал кожу и кости, и даже те, на кого попали одни капли, напоминали чуть не доваренный кусок красно-розового мяса.       — Не хочу предполагать, что в место, куда попадают все пойманные, мы можем попасть и без участия Темной Пучины, — проронил Дима. — Но, думаю, будет пиздец. И мы ничего не сможем противопоставить, потому что для борьбы с драконом нужны луки и феноменально прочные стрелы, чего у нас нет и в помине.       — Поэтому придется договариваться, — сказала Тэмсин. — Нам предстоит поговорить с Ореолой и найти наших валькирий, пока не стало слишком поздно.       Харви напрягся.       — Плоть от плоти Старшего захвачена Темной Пучиной. Я не сомневаюсь, что Одри, предполагая этот исход, могла придумать некую уловку, и все равно нам стоит подготовиться и придумать, что делать, если Темная Пучина уже выбралась из чернильного мира…       И закрыл глаза. Он знал, что будет делать, знал, что все будут делать. Рыцари примут бой, если не занимаются этим прямо сейчас. Мертвые, если Фриск мертва, прорвутся в студию, а оттуда попытаются связаться с Рыцарями. Может, им удастся загнать Темную Пучину обратно, чтобы Одри смогла использовать бобину, если после смерти она сохранила свои силы Чернильного Демона. Но, ах, как же здесь много «если» и «возможно»! Его друзья продолжали обсуждать насущные вопросы, и он не мог вмешаться, потому что идей толком и не было. Сплошные домыслы, строящиеся на предположения. И Харви, зная, какой плохой из него помощник, тихо покинул спорящих.       Нет, он не сберег сестру. Не оправдал надежд отца. Не сделал ничего, что могло бы помочь им предотвратить катастрофу. Он кровь от крови убийц и предателей, и сам он предатель, чего уж греха таить, для обеих сторон: сначала хотел убить ганзу, затем ради них предал доверие Темной Пучины. Отныне он мёртв. Мёртв, безответно влюблен и бессилен. Будь он глупее и помладше, Харви принял бессмысленное решение, которое не принесёт ничего, кроме новой беды, бросился бы на поиски Одри и Фриск, как если бы Место Мертвых Огней было маленьким лесом, обойти который можно за пару минут. Только так нельзя. И этого он не сделает, оставшись ещё более бесполезным.       «Болван…».       — Харви! — он резко развернулся, нет, не испугавшись окрика — разозлившись, что кто-то посмел прервать его променад, стереть в порошок мысли, которые занимали его внимание. Гетти бежала за ним все это время, и сейчас она стояла в метре от юноши с растрепанными темными волосами, при касаниях зимнего ветра вьющихся, как плющ. Оказалось, Харви ушел довольно далеко. — Харви… ты куда ушел? Мы уже все решили. Ты и Генри с Томом останетесь здесь, все остальные — ну, я с остальными Белыми Плащами, — прут на поиски, благо, что Марк в своих странствиях неплохо изучил территорию, а карты, которые у нас есть… — она увидела, как тот смотрит на неё. Будто ему совсем неинтересно, что она говорит, неинтересно даже, что они приняли решение как можно скорее разыскать его сестрёнку и что он, этот якобы бесчестный и недостойный Чернильный Демон, остаётся за главного. — Ты в порядке?       — Нет, — выплюнул он. — И сомневаюсь, что это тебя касается.       Она насмешливо фыркнула.       — Я никогда не напрашивалась выслушивать чье-то нытье, Харв. Это не мое, — сказала Гетти. — И, стоит заметить, мне не особо хочется знать, что творится в голове сломанного Чернильного Демона. Но мой тебе совет: брось все, что тебя мучает, и вернись в настоящее. Оно безрадостное, и мы в нём немного сдохли, зато это настоящее ещё можно исправить.       Харви хотел ответить ей грубостью. Ведь обычно она была с ним именно такой, она была такой со многими, даже родными. При всей своей несдержанной детской радости и любви, которые фонтаном выплескивались из неё в моменты расставаний и встреч, Гетти в основном оставалась грубой и будто не от мира сего. Нетерпеливой, говорящей первое, что придет на ум. Она считала, что можно угрожать ему смертью или святой водой. Жестоко шутила над ним, иногда над остальными членами команды — так она довольно продолжительное время спрашивала, способен ли Генри ходить по воде, если он «помер уже столько раз и воскрес, как Иисус». Она раздражала его и бесила.       Но он сдержался. Не потому что изменил своей демонической сущности, просто иное, человеческое, в тот момент возобладало — и он увидел в Гетти человека, который также, как она, хочет спасти родных.       — Не думай, что ты единственный, кто переживает, я к этому, — продолжила она. — Да, твои родные в опасности, нас чуть не убил дракон и в лагерь ворвался бешеный музыкант, но это не повод отчаиваться или как там говорят… не, мне тоже хочется опустить руки и ходить с лицом лица, как ты сейчас, но я не стану. Это неправильно по отношению к остальным. Ты понял?       Харви вздохнул. Кивнул.       — Молодец. И перестань хмуриться, тебе не идет.       — Почему ты помогаешь мне? — она развернулась, когда он задал свой вопрос. И, судя по тому, как Гетти задрала голову, она закатила глаза и терпеливо вздохнула. Глупый вопрос, Харви это прекрасно знал. Но, обиженный, злой, тревожный, он не мог не насладиться чьей-то злостью: вызванная им злость его успокаивала, а когда он думал над последствиями своих поступков, становилось поздно.       — Потому что мы в одной команде, приятель. Мы жались к тебе в холодные ночи. Мы жрали из одного котелка и принимали твои людоедские пристрастия, как должное, а когда ты не мог себя прокормить — делились своими скудными запасами. Когда умерла Тэмсин, вы все были рядом. Вы помогали и утешали моих друзей и меня в том числе. Никогда не думала, что мне придется столько с кем-то говорить, — тотчас разозлилась Гетти. — Но раз у нас типа времени откровений — получай откровения. Чтобы не задавал глупых вопросов. Могу ещё рассказать, как видела чужие причиндалы и то, что нежному шестнадцатилетнему ребёнку видеть не стоит, но не стану, боясь, травмировать твою черепную коробку ещё больше.       Он усмехнулся. Ведь она сразу раскрылась с самой неожиданной стороны, сказав предельно честно в стольких прекрасных чувствах, и не забыла, кем является и с кем говорит. Огрызнулась, дала отпор. Пошла в нападение. Гетти тронула его и оттого разозлила ещё сильнее, ибо последние её слова безжалостно прошлись по себялюбию Харви.       — Ты очень хочешь поговорить, — сказал он. — Наверное, очень грустно, когда из тебя так и прет, но всем плевать.       Она застыла. Видимо, думала, его проймет, да нет — не проняло.       — Ты все правильно поняла. Мне нахрен не сдалась твоя помощь и забота. По правде, ты мне омерзительна настолько, насколько не так давно была омерзительна сестра: просто ей удалось доказать, что я могу ей доверять. А ты не говоришь — ты блюешь, при том думая убедить меня, что блевоты никакой нет, — он ласково, издевательски улыбнулся ей, как бы жалея. И они встретились глазами: обычно стойкая, как непроницаемая крепость, словно ей на все плевать, Гетти, и Харви, не менее безжалостный в своем знании, как безжалостна Гетти в незнании. Он увидел изменение в этом взгляде и, решив не заканчивать так быстро, продолжил: — Я уважаю нашу ганзу и люблю. Но именно как команду. Единственные её члены, за которых я готов потратить ещё одну жизнь, это Генри и две бесячие сучки, за которыми ты отправишься. Поэтому я тоже дам тебе совет: не лезь. Я кусаюсь.       С этими словами он ушел. Он направился в лачугу, где держали Сэмми Лоуренса, и старался заглушить совесть, убить в себе человека, за которого недавно так пекся: Харви уходил, оставляя глубоко оскорбленную девушку позади, и он знал, что Гетти не хотела ничего плохого. Она не нажала на болевые точки, о которых и знать не могла, не пробудила ненужных воспоминаний. Она просто… полезла в душу, ещё не готовую открыться для большинства. Самым мерзким он считал свою правоту. Гетти правда искала общения. И её правда никто не брал в расчет — Тэмсин лишь изредка обращала на неё внимание, сосредоточенная на выполнении поставленных задач и тревожная из-за мелочей, способных развалить построенный Джоуи карточный домик, Марк тоже не мог уделить должное внимание — весь в работе по подготовке бойцов и обороне лагеря… И Тому с Генри, чего греха таить, дело до неё было лишь в скуку, когда оба не заняты и способны поддержать разговор.       Раньше такого не было. Раньше они дружили по-настоящему и крепко, все с друг другом. А теперь грядущий бой ганзу пытался сломать, как пытались и все выпавшие на их долю испытания раньше. Но что до этого Харви? Верно. Ничего. Он хотел одного: спасти сестру и возлюбленную, не сделать их гибель напрасной… и спасти миры от разрушения, разрушения, в котором он будет виноват лично. И снова взвыла кровь предков в жилах, и снова Харви подумал, не болен ли он таинственной родовой болезнью безумия и жестокости…       — Я помочь хотела! — он услышал вопль Гетти за спиной, но не остановился, не обернулся. Он представил, как та топнула ногой, сжав кулаки, и её лицо исказилось и покраснело от обиды и ярости. Ему это не принесло облегчения, как он надеялся. Одну горечь. Но самое худшее было потом. Харви услышал в её голосе слезы: — Паскуда!       Он не остановился. Ему требовались сведения.       «Иногда наши бесценные жизни все же имеют цену. И её нужно заплатить, если на кону стоит слишком многое. Хотя бы смысл всех принесенных жертв. Или спасение от того, чего ещё не произошло, но может произойти, ведь вы не вмешались. Поэтому… не бойтесь. Даже если она утащит в Место Мёртвых Огней, не дайте себя запугать».       Харви застал безумца в полной темноте, слепым без источников света, замерзшего в холоде, и со здоровым булыжником между зубов. Привязанный ко стулу по рукам и ногам, Сэмми склонил голову к груди, сгорбился, и Харви показалось, что Марк переборщил — он видел и многочисленные синяки, и слышал свист, будто Сэмми Лоуренсу трудно дышать. Тем не менее, это не остановило Харви. Он посмел отогнать совесть, снова напомнить, кем является… и за что борется. За мертвых и живых. За семью. А значит — нет смысла жалеть этого подонка, как и жалеть о недавней ссоре. Когда глаза привыкли к темноте, Харви смог получше разглядеть Сэмми: каскады его каштановых спутанных волос, при жизни наверняка ухоженные и мягкие, точно он пару раз на дню принимала душ, блестящие темные глаза цвета стали — совершенно дикие, в которых невозможно разглядеть хоть что-то от того человека, каким он был до превращения в монстра. И Харви бесстрашно стал подходить.       И резко, приложив силу, вырвал булыжник, и около секунды Харви слушал протяжный вой и смотрел на отлетевшие во все стороны осколки.       Сэмми уставился на него, и от вида его разбитых зубов у Харви все перевернулось в животе и будто рухнуло в ледяные липкие чернила. Маска на лице покосилась, был виден только один безумный глаз, второй же ещё скрывался за лицом Бенди — идола, коим Харви когда-то казался слетевшему с катушек композитору. Не гению, вспомнил Харви, но обладающему талантом улавливать тонкие струны настроения своего маленького зрителя и всех тех, кто смотрел мультфильмы про веселого чертенка. Эта мысль — что и у Сэмми есть прошлое, что он вовсе не непостижим, — немного успокоила Харви. И разозлила.       — Чернильный Демон, — мужчина произнёс эти слова с издевкой. Харви сделал вид, будто не заметил. Он наклонился тоже с издевкой, обнажив изуродованную улыбку, и показалось, сейчас из него потечет кровь вместе с громким смехом, но ничего не произошло. Пленник оставался тих. — Как вы поживаете, мой бывший господин?       — Замечательно, — он очень легко соврал, и от чего-то в сердце отдались недавняя ссора и знание, что его любимые люди сейчас где-то там, возможно, в плену Темной Пучины. — Знаешь, быть голосом в голове не очень приятно, но ещё неприятнее быть тем, кем тебя заставили являться — бесчеловечным хищником. Бесспорно, я жесток, холоден и коварен, и личина Чернильного Демона подчёркивала мою истинную натуру. Под ней я отбросил все противоположное хищнику — человеческое. Забыв, что я ещё и человек, и мне до сих пор свойственны любовь и желание быть любимым.       Он уже понял, как пойдёт их разговор, и что он скажет чокнутому Сэмми Лоуренсу.       — Ну а ты, приятель, ты как? Непохоже, что последние события сильно на тебя повлияли. Ты, верно, вообще не понимаешь, что происходит, где ты и почему мы с Одри тебя убили.       Он усмехнулся.       — Ненавижу, когда обо мне много спрашивают, в этом мы похожи, — сказал Сэмми. — Харви Дрю, сын проклятого Джоуи Дрю… кровь его крови! Признаться, я до последнего не мог поверить: сначала Темная Пучина рассказала, что у этого старого мерзкого прохвоста, не считавшегося с людьми и их временем, появилась дочь, и я на миг даже пожалел её, пока не вспомнил, что эта чокнутая грохнула меня чертовой дверью. А потом она рассказала о тебе и… ооо, мне казалось, меня предали! Мой чернильный лорд — и потомок ебучего куска дерьма. Поэтому мне не нужно знать всего. Я знаю достаточно. Темная Пучина мне все рассказала, и теперь подчиняюсь ей.       Харви мерзко оскалился, имитируя улыбку. Он подошел к Сэмми почти вплотную, внимательно оглядев его торс и плечи, размышляя, могут ли все-таки мертвые истечь кровью или испытать жгучую боль, как от проникновения острого металла в мышцы и нервные окончания. Больше не обремененный тяжелой чернильной плотью и неправильно изогнутыми костями, без когтей, длинных, как полутораметровые мечей, без режущих и рвущих клинков зубов, он казался менее опасным, зато обрел гибкость, какой не ощущал раньше, до преображения в чернильном лоне. И сейчас ему казалось, боль, которую он способен принести, будет другой. Более изощренной.       — Твоя любовь к своим господам больна и порочна, — произнёс Харви. — Твоя любовь — помешательство и слепая верность насилие над собой и окружающими. Бесспорно, мне льстило твое обожание. До определенного момента. Это, знаешь, быстро надоедает, и когда надоедает — появляются мысли от своего самого безумного фанатика избавиться поскорее, — с этими словами он достал из кармашек утепленной курки короткий, зазубренный нож. Его собственное изобретение. Он вырезал и выточил его из металлической пластины, принесенной с одной из кухонь, где в настоящем Городе Разбитых Мечт потерянные разделывали потерянных.       Сэмми захихикал.       — Что это? Ты собираешься пытать мертвого? — спросил он с усмешкой. — И что же ты хочешь узнать? Что она мне показала? Где твоя сестра? Что? Что ты хочешь, Чернильный Демон, если у меня нет ничего, кроме моей всемогущей госпожи?       — Ты говорил о смерти моих родных со знанием дела, — сказал Харви, и теперь улыбка его стала менее уверенной и более нервной. Его рука дрогнула, пальцы обледенели, точно стекла, потерявшиеся инеем, и он вдруг подумал, способен ли не просто убить, а пытать. Он редко играл с добычей — то был азарт охоты, желание продлить ощущение превосходства. Но это в те редкие моменты, когда голод его не ощущался так остро, как обычно. Обычно он просто убивал: разрез, чернильная кровь, брызнувшая из лопнувшего, как пузырь, горла — и все. Ройся в кишках и груди, ищи душу, которой никогда не найдешь. Способен ли он целенаправленно…       «Конечно, сука, способен, — мерзкий писклявый голосок, голосок, от появления которого Харви застыл, и бледнота сделала его мраморно-белым. И он закрасить чувствовать свое тело, то живое, что в нём ещё осталось. Он забыл, как дышать, как двигаться — показалось, он только что скользнул в когти Темной Пучины и стал частью её короны. — Ты же задушил брата подушкой. Ты мог просто зарезать его, но ты ждал и смотрел, как он дергается. Потому что ты хищник, Харви. Это твоя природа».       — Оооо, я понял! — Сэмми откинул голову назад, так что его маска полностью слетела с головы, обнажив красивое угловатое лицо. — Ты думаешь, Темная Пучина показала мне, как сдохли валькирии! И кто же из нас больше испорчен? Тот, кому важны подробности сего действа, или тот, кто это видел?       Ему было все равно.       — Вот ты и подтвердил мою догадку.       «Могу ли я… могу ли…».       — Поэтому… Давай начнём.

***

      Судя по тому, как за окнами буйствовала жизнь, Белые Плащи решили не терять времени. Они угасали собираться тотчас, как приняли решение. Харви, ковылявший к дверям той низкой одноэтажки, дрожал, наблюдая за ними — тенями в сиянии лампочек, выкрученных из гирлянд, гибкими, подвижными, не то что он сейчас. Он на секунду остановился и пошёл дальше, мысленно возвращаясь к случившемуся: как уроборос, пожирающий собственный хвост. Ноги погружались в снег и топтали раскалывающийся лёд, вокруг все что-то делали, куда-то бежали… А он каждую секунду силился вспомнить, куда идет и почему его руки дрожат. И когда он вошел внутрь, без предупреждения и стука отворив дверь, тем самым впустив в холодное помещение ещё более холодный ветер, и когда застыл, он все ещё вспоминал.       Генри точил оружие, острие которого над самодельным точило, сверкающим, как всполохи огня, придерживал Марк. Тэмсин надевала на себя дубленку, Гетти усердно завязывала шнурки высоких теплых сапог, но, как бы ни старалась, не могла сделать это толково — и, если судить по её виду, она была очень зла. Том впивался иглой в плотный кусок коричневой ткани и сшивал его с другим крохотными прочными стежками, не представляя, как громила вроде него смешно смотрится за шитьем. Единственным незанятым оставался человек, которого Харви ожидал здесь встретить меньше всего: Арья, одна из солдат Василисы, та, что вместе с Ореолой и Роном погибли, защищая Харви, Генри и Одри тыл. Она была низенькой, худой, с милыми щечками, совсем не вяжущимися с образом хладнокровной убийцы, коей она и являлась: ведь, помимо прочего, она была частью Братства, а, как известно, почти все в Братстве так или иначе сталкивались с убийствами и прочими преступлениями.       И они обернулись на вошедшего. Все разом, точно ждали, когда он появится в дверях. Вот только, замерев перед ними, Харви не услышал ни «Ну наконец пришел!» или «Где шлялся?». Никто не ждал, значит, не ожидал. На это Харви было все равно, однако, когда Генри перестал жать на педаль, запускающую точило, и медленно опустил рукоять клинка, не переставая пялиться на него, он понял, что-то не так. Впрочем, могло ли быть иначе, сразу задался он вопросом, могло ли быть так, что по нему никто бы не не понял, что что-то не так, что он, сранный Харви Дрю, в адеквате и вообще… Харви сглотнул: глоток показался тяжелым, как усилие, с которым ты не просто поднимаешь штангу весом в пару тонн, но и рвешь мышцы спины. Он продолжал трястись, и онемевшие пальцы по велению чужой воли, совсем ему незнакомой и неподвластной, сжались в кулак.       — Харви? — спросил Генри. — Что… что случилось?       Только тогда Гетти и Арья соизволили посмотреть на него по-настоящему, не просто оглянуться на миг — посмотреть. Заглянуть в лицо, увидеть мандраж и бледноту. Гетти замерла и то ли собралась спросить то же, что и Генри, то ли хотела чихнуть и не смогла. И тогда подошла Тэмсин. Она проплыла к Харви, как призрак из готического романа, и её взгляд выражал обеспокоенность, которой он не заслуживал. Хуже этого взгляда был вопрос, ясно давший понять, что Тэмсин всегда все знает:       — Ты пытал Сэмми Лоуренса?       Тогда Том вскочил, оказавшись рядом с замершим в ожидании Генри.       — Простите, что?       — Видимо, я единственный здесь не удивлен, — хмыкнул Марк. — Я бы тоже вытягивал из него знания силой, будь у меня время… и если бы я знал, что хочу из него вырвать.       — Типичное поведение Марка Спектора, — подала голос Гетти, не отрывая взгляда от Харви. И холодным, чуть ли не лопающимся от внутреннего огня голосом спросила: — Ты сделал это?       Харви посмотрел на Генри. Генри смотрел на него, и таким был настороженным взгляд и все ещё таким любящим, что Харви показалось — воистину, простым разочарованием можно убить эффективнее нежели драконьим ядом и летящими с небес обломками. Харви едва устоял на ногах, его замутило, тошнота поднялась к горлу, мерзкой густой субстанцией облепляя гортань. Он перестал видеть, затем зрение вернулось. Он сходил с ума.       — На нём нет крови, — заметила Арья. И с насмешкой добавила: — Значит ли это, что мертвые таки не истекают ею?       Тэмсин оказалась совсем рядом. Её мягкие руки легли на плечи юноши, одаривая почти забытым в Месте Мертвых Огней теплом, и он увидел в зеленых блестящих стеклах её глаз вопросы, чувства… желание обладать знанием, которым обладал Харви, и попытаться облегчить его боль, зная, где у него болит. Но такую боль невозможно облегчить, тем более излечить. Он безумец такой же, как Сэмми Лоуренс, и помыслы его, и методы не лучше того, что делал этот чокнутый сектант. Он убийца, и принимал это, принимал, теперь желая вырвать то зло из себя. Харви считал, Одри нашла в нём все человеческое и подняла с глубин на поверхность. Он думал, она вернула ему человеческий облик, раскрыла все светлые стороны, избавившись от лишних черных, мешавших появлению гармонии в душе проклятого. А оказалось, нет. Как был гнилым, так им и остался.       — Нет, — признался Харви, обращаясь к Генри и Гетти. — Я не смог. То, что я мог, меня испугало. Пытать… — он подавился собственным голосом. — Пытать — это не охота и не битва. Это хуже. На такое не способен даже Чернильный Демон. Но он задумывается об этом, и это ужасно.       Громкий топот — Генри двигался к нему быстрым широким шагом, и не успел Харви ничего понять, как Тэмсин отступила, и он оказался между теплой, почти горячей рукой и бьющимся под прозрачной плотью сердцем. Генри хотел спросить, что он сейчас чувствует, нужно ли время перед разговором, а ещё что гордится, ведь он не сделал возможного и желаемого: он не стал выпытывать тайны Сэмми через насилие. Он это преодолел. И за это Генри зауважал Харви ещё сильнее, и плевать, как он выглядел в данный момент, как трясся, словно тряпка. Генри спросил самое логичное, пускай и жестокое в честности:       — Значит, ты ничего не узнал?       Харви покачал головой.       — Когда я приставил нож к его щеке, он перестал сомневаться в моих намерениях, — произнёс мальчик, и Генри печально прикрыл глаза. И тут же открыл, услышав: — Он решил, я ищу мужика по имени Джейк, который тоже нас ищет. И он сказал, где его найти. И описал его, как феноменально ловкого, молчаливого и чистоплотного вплоть до того, что, погружаясь в размышления, он отмывал целые улицы.       Улыбка возникла на недавно хмуром лице Марка. Он смотрел на Харви, как на последнего идиота, наверняка проинформированный о глупых и бессмысленных словах Харви в адрес Гетти, и все равно улыбнулся, стоило услыхать про друга. А Генри, услышав его, отошел и, ошарашено уставившись на Харви, попросил повторить. И он повторил — потому что это единственное, чем мог гордиться. Он без пыток и, сам того не желая, выведал у Сэмми возможное местонахождение бесследно пропавшего Джейка Салли, которого большинство собравшихся не видели с битвы у корней Иггдрасиля. Тоже мне, герой. Не угробил безумца — уже хорошо!       Тэмсин раскрыла рот, чтобы что-то сказать: возможно, расспросить подробнее. Но Гетти не дала ей это сделать, босыми ногами вскочив на ранее облюбованный ею стул и упрямо взглянула на Харви.       — Тогда вместо двух мертвецов станем искать трех. А вы пока разберетесь с драконом.       — О да, — пробурчала Арья. — Всегда мечтала быть съеденной Ореолой. Да ещё в окружении двух чернильных дебилов.       — Можешь не идти, — заметил Том. — Только, боюсь, без твоей способности договариваться с кем либо мы долго не протянем.       Харви многое пропустил, пока разбирался с Сэмми, но уточнять что да как не стал. Он не смог бы и при всем желании, ведь не существовало для него наказания страшнее, чем солгать, что все хорошо, и жить своей новой полужизнью как ни в чем ни бывало. И он не спросил, почему только два, кто эти двое, в отряде ли он, в конце концов, неужели Плащи отправляются прямо сейчас. Он должен был рассказать все, как хотел, чтобы говорил Лоуренс, и тоже не мог. Не сосредотачивался, путался, тонул. В том, что чуть не сделал, в том, что уже натворила, в том, на что способен. «И кто же из нас больше испорчен? Тот, кому важны подробности сего действа, или тот, кто это видел?», верно? Едва не переступив черту, увидев свое истинное лицо, он пришел в ужас, из которого не мог найти выход и в глубине душе считал, что выход на нужен, справедливее жить, существовать с этим шокирующим знанием. Пусть так. Пусть знает, он не лучше убийцы и психопата — ибо он тоже убийца и психопат.       Как все его предки.       И тут раздался голос Генри. Харви услышал его через биение крупного, сильного сердца в груди прижавшего его к себе человека, и удивился, сдержав предательские, выражающие слабость слезы:       — Ты все равно молодец. Молодец, слышишь?..       Он взглянул на Гетти. Та смотрела на него холодно и с пониманием, будто на его месте сделала бы точно также — решила, что способна пытать, распоряжаться плотью, балансируя жизнь на лезвии ножа, а потом бы, не сделав задуманного, ударилась в истерику. Её отстраненность успокоила Харви, как если бы ей было все равно, и это «все равно» она передала ему. Он лишь хотел, чтобы все ушли и оставили его в покое. Чтобы перестали напоминать об уязвимости, которая прошла после исчезновения Чернильного Демона. И он закрыл глаза, и сознание, слившись с сердечной болью, кривым кинжалом проникло в болезненных, воспаленных, как опухоли, мыслей. Он думал о себе, своей семье… своей сестре, погибшей за них всех — в этом он не сомневался, пусть и не добился истории Сэмми. Он лишь узнал, где искать старого друга, будто эта информация могла задобрить, заинтересовать Харви — не было никакого испуга, Харви солгал. Сэмми торговался, и юноша выбрал знание, которое получит, не причиняя ему мучений.       И, как и завещала Фриск, он нёс всю ответственность за случившееся. Всю до капли. Позже, когда бы над Местом Мертвых Огней разгоралась утренняя заря, Харви снова работал: он вбивал уже использованные кривые гвозди в деревянную поверхность, в доски и фанеру, и долго, мучительно размышлял об ответственности и нёс ли её когда-нибудь. Белые Плащи ушли — он сказал им все, что сказал ему Сэмми, — но Харви он мог избавиться от мысли, что ведет их в ловушку или по ложному следу. Сердце уже успокоилось. Душа не разрывалась. Не тряслись руки и не бился страх в желудке. Он был чист, спокоен, и никто бы никогда не сказал, что человек вроде него не так давно едва не впал в истерику. И он старательно думал, кто он, чего хочет и, главное, что сделал правильно.       Не перешел черту. Не сошел с ума. Харви повторял, этого немало, и понимал, что так оно и есть: после обмывания рук в реках черной и красной крови он научился контролировать свою жажду и никогда, ни за что не станет пытать, ведь правильнее убить быстро и безболезненно, нежели держать взаперти, нанося все новые и новые раны. Харви не строил иллюзий касательно того, что никто кроме него не хотел этого: сам факт того, что Марк связал его, оставил при себе, говорил о том, что ему хотелось допросить Сэмми, и допрос вряд ли пройдёт за чашечкой чая. Но брать на себя пытки он отказался.       «Ты все равно молодец…».       Харви закрыл глаза. И перестал думать. Весь он стал работой, нескончаемой, как ночь для мертвых.

***

      Но война шла не только внутри Темной Пучины, и, пожалуй, на этом и стоит закончить историю о событиях, предшествующих приключениям наших героинь в Месте Мертвых Огней. Война просочилась повсюду, как яд, вызванная горем утраты и жаждой мести, долгом, требующим действовать вопреки обстоятельствам, и любовь, позволяющая жертвовать собой, побрав саму смерть. Война пришла и к Рыцарям — она шла давно, и лишь теперь они осознали, что она была. Они узрели её, как узрели последнюю отчаянную попытку остановить её, воззвав к совести и рыцарским крыльям огня в сердцах тех, кто потерял веру.       Но незадолго до событий, приведших к битве между Рыцарями, случилась катастрофа в чернильном мире. И захлебывающаяся в чернилах Роуз, что барахталась между прутьями стока и неостановимым быстрым потоком, ощутила, наконец выбралась, поползла по берегу…       И, разогнувшись, она, кажется, взорвалась, как начиненная петардами туша. Импульс, психический рикошет, ярчайшее, ослепляющее Сияние врезалось в неё, обрушилось, убило её, раскрутив по огромному и достигшему околосветовой скорости колесу, где были она и чья-то агония, предшествующая смерти. Роуз закричала в унисон с немым, непроизнесенным воплем, и её глаза расширились, чуть не вылетев из глазниц, и вспыхнули белыми точками света — голосовые связки лопнули, вырвало сердце, кости, лёгкие, и кровь вскипела. И также резко её дернуло вперёд, и она опрокинулась на руки и закричала ещё громче, пронзительно и визгливо, настолько та предсмертная боль была невыносима.       Поразительно сильное Сияние окружило её собственное Сияние, активированное на полную катушку, как до предела заряженная электростанция, в которую ударила молния, и сознание Роуз растаяло в нем: она стала Одри Дрю, Одри Дрю, которая только что совершила такой фокус, какой удается лишь один раз в жизни, и умерла в невыносимой боли, принесенной черным вихрем смерти — и она упала, испустив, как кровь, свой пар, которого хватило бы на сотни лет молодости.       Сияющая умерла. Только что. Прямо под ними.       Теперь кричала от ярости.       В абсолютном молчании находилось оцепление вокруг сгоревшего поместья Уилсона Арча: несколько отрядов. Каждые по шесть человек, исполосовали всю улицу, дабы взять пустующую территорию под полный контроль. Они двигали давно мертвые автомобили, порой те даже были без колес, живым барьером вставали перед потерянными, которые либо хотели посмотреть, либо просто проходили мимо. Все были в броне, у каждого на шее красовалось крыло летучей мыши. Прогремел выстрел: какой-то потерянный, заявлявший, что знает, кто эти чужаки, выбежал вперёд с топором наперевес, зарубил им чужеземца и схлопотал пулю в лоб.       А через долю мгновения в бесконечной канализации уровень воды поднялся, точно в океане из-за таяния ледников, и потому маленький и ничтожный отряд мертвецов буквально смыло в нутро чернильной студии, как дерьмо. На поверхности все окна машин мгновенно выбило, как если бы в них зарядили из всех орудий, и потерянных, и стоявших ближе всего к автомобилям членов ордена Непростых изрезало осколками. Десятка три воинов стали отступать по холодной, как вытащенная изо льда сталь, команде, но отступали они быстро и нервно, не замечая, что их предводитель стоит не шевелясь под стеклянным градом. Земля вздрогнула, треснула, зарычала — Мать-Тьма вскричала, ощутив жар проклятого клинка в себе, и Город Разбитых Мечт тряхнуло, на несколько секунд лишив света. Сломанные машины одна за другой взлетели вверх, словно их нечто притянуло к небу и также внезапно прижало обратно к земле, дорога разбилась на осколки, и миллионы острых крохотных крупиц рассыпались волнами по улице.       Человек стоял неподвижно.       Когда Роуз-В-Шляпе и её команда, таща на себе тело Артура и его оторванную руку, вышли на поверхность, на свет луны и звёзд, сперва они не поверили увиденному: ландшафт изменился настолько, что напоминал другой мир, куда их перенес чернильный ураган, случившийся под землей. Они вышли из сгоревшего особняка, плечом вышибив дверь, и за ними шли ещё порядка одиннадцати воинов подкрепления, которым не повезло спуститься в катакомбы как раз к началу землетрясения, и желтый свет ослепил их, заревом покрыв плотное, кусающее глаза пыльное облако — или, точнее, пыльный туман, заслонивший собой город. В полном молчании, прижав рукав ко рту, Роуз трусцой побежала вперёд, ведя за собой солдат, и они вереницей скользнули с ней в туман. Не быстро, зато внимательно следуя друг за другом, они нырнули в желтое марево и стали бежать в неизвестности, в ядовито-желтой мгле.       Роуз не видела ничего, кроме тумана. Она спотыкалась, нечто хрустело под ногами, бедро больно ударялось о капот машины. Она оттолкнулась от металла рукой, лишь бы не упасть, где-то сбоку, мерцая, полыхал огонь пожара. Кто-то кричал, кто-то плакал. И отовсюду слышались повизгивания и рык отбрасываемых гильз и разрывающих раскаленный воздух зарядов. Они выбежали в разрушенный, перевернутый вверх-дном мир, усыпанный битым стеклом и искореженным металлом, из черных, сгоревших досок и бетонных кусков дороги, из чернильных клякс и луж воды и крови. Мертвецы спрятались за перевернутыми автомобилями и торчащими из земли обломками, некоторые уже лежали, истекая кровью, и отряду пришлось нагнуться, дабы не попасть под горячую руку своих же соратников — вот только один все же умер, только умер, когда ему в грудь угодил шест, кончающийся зазубренным лезвием, и его просто-непросто швырнуло, как невесомый лист.       Потерянные черным кольцом то отступали, расслаиваясь, как кожа, то снова сужали круг, разбегаясь в разные стороны. Одни, вооруженные, воинственно кричали, обещая пришельцам быструю смерть, другие стояли на коленях, рыдая над лужами чернил, оставшимися от их друзей, и другие, сохранившие рассудок и отвагу, оттаскивали их. Никто из них не понимал, как обычный отрезок их бесконечной ночи, то спокойствие, которое они с трудом вернули после всех травмирующих событий, мог обернуться кошмаром с расстрелом и льющейся наземь кровью, что за чудовищная мощь раскрошила весь юг города и разворошила дороги, вывернула наизнанку дома и поглотила сотни потерянных. Не понимал этого и Портер, вместе со своим отрядом несшихся по охваченной хаосом улице: на них бежал потоп из живых тел, сильных, слабых, охваченных паникой, а они бежали прямо на него, точно готовые столкнуться волна и ручеек. И он думал, почему. Почему это происходит.       Тело Хэрроу они бросили к ногам высокого человека, который уже некоторое время вместе со своими ребятами держал оборону, и вот они не понимали, почему из неудобного обстоятельства — лезущих не в свое дело и нахрен никому не сдавшихся гражданских, — они превратились в боевую силу, яростно рвущуюся в битву. Они кидали в них бутылки с горючим, некоторые достали автоматы и револьверы, другие швырялись пустыми консервными банками и камнями, и все наперебой скандировали: «Вон! Вон! Вон! Вон! Вон!». Роуз чуть не потеряла свой драгоценный цилиндр, когда над головой просвистел коктейль Молотова и за спиной, в считанных метрах от неё и других Непростых, с грохотом взорвалась машина — осколки прозрачным крошевом вонзились в одежду, мерзкий запах загоревшегося бензина выжег носоглотку, струя жара толкнула, на миг выбив воздух и, казалось, выкорчевав кости из суставов. И она надеялась, что это скоро закончится, тем более ввиду того, что их лидер все ещё стоял ровно, не шевелясь, а значит он знал, что происходит и как быть.       — Выстроить оборону! — звучали команды, и Роуз попыталась вспомнить, кто кричит, когда же увидела, то поняла, что раньше никогда его не встречала: это был высокий мужчина без ноги, вместо которой торчал деревянный протез, и со шпагой в сильной руке. — Автомобили — в ряд! Стрелков — вперёд! Лука, веди всех, кто рядом с тобой, назад, обогнете толпу!       Перестрелка продолжалась. Дальше умерла Инга — она крайне не вовремя выпрыгнула из укрытия и потому её труп распластался в воздухе, чуть не придавив Роуз. От самой вампирши осталось лишь кровоточащие голое мясо — её в буквальном смысле превратили в решето. Однако мертвецы были вооружены куда как лучше, и их было больше — Темный Господин призвал всех, кто был в запасе и некоторых из тех, кого выделили уже построенные в других мирах колонии: и их становилось все больше, и они заполняли пространство насколько хватало глаз. Поэтому, когда на тыл противника обрушился свинцовый дождь и холодно-металлическая буря клинков, все двинулись в атаку — в том числе и Роуз, выхватившая из цилиндра длинную золотистую спицу. Недавно храбрые и безрассудные чернильные ублюдки превратились в горсть трусов, исчезающую по секундам, как горящий лес, и трупы их падали, распадаясь в фонтанах чернил, и крики застывали в горячем воздухе. Они побежали кто куда, пусть и пытались выстроиться в две шеренги, прикрывающие друг другу отступление. И они понимали, их было меньше.       Оказавшись между натекшим чернильным мелководьем и багряными масками вокруг брошенных тел, потерянные и Непростые схлестнулись у ворот, ведущих к особняку, в руинах, выстроенных из перевернутых автомобилей, трупов и обломков. Они вскакивали на искусственные насыпи из бетона и скалы из развалин зданий, высекали искры о металл и металлом же прикрывались, как щитами. Падали тела, крики взмывали ввысь, застывая навсегда, пыль, освещенная всполохами и огнем, пожирала воюющую толпу. Роуз перерезала одному горло, другому свернула шею. Третьего, навалившегося со спины, она перебросила через плечо и насадила, как сырое мясо, на торчащую из земли арматуру, и все это она делала с улыбкой на лице — ибо её широко распахнутый рот вдыхал сладкий сахарно-белый пар из умирающих потерянных. Она могла разглядеть, как батальон, в числе которого состоял и Уилсон, смял жалкую группку потерянных и, никого не щадя, изрезал на кусочки. А с другой стороны, предварительно обогнув ряд машин и заколов двух новых нападавших, она увидела уже живую Ингу — и она с наслаждением присасывалась к шее какого-то обрюзгшего худощавого чернильного мужчины.       Изорванные тела. Обескровленные тела. Распавшиеся на чернила тела. И жажда крови. Роуз наслаждалась: потерянные давали совсем немного, но, убивая их мучительно, медленно, выдавливая все до капли, да ещё в таких количествах, она, думалось, может сможет продержаться без пара около недели. Именно об этом — о собственном времени, рассчитанном с холодностью мясника, она думала, поглощая серебряный и белый пар — все те капли, которые они, того не желая, обрели при перемещении в чернильный мир. В этой самую секунду, Портер, обгоняя ветер, перескакивал с машины на машину, боясь соскользнуть в движущуюся массу бегущих ног, от бега которых тряслась земля. Бадди Борис и Алиса Ангел бежали за ним, один грузный, неловкий, другая легкая, как снежинка, и решительная. Они слышали, видели, что происходит, и все равно бежали в другом направлении, надеясь минуть битву.       Портер, в прошлом помощник киномеханика Нормана Полка, в глубине надеялся обогнуть сражавшихся и под шумок проскользнуть в особняк. Что надеялся найти, он не знал, зато знал, что автомат Алисы защитит его, а клыки Бориса отпугнут каждого, кто посмеет сунуться в драку. Он трусил и не скрывал этого, ибо нет ничего героического умереть в бою, к которому ты даже не имеешь отношения. Но он смотрел. Он видел, как целая рота смельчаков с трубами и дощечками наперевес вылетали из подворотен, спрыгивали с крыш и пытались зажать в тиски часть мертвецов, которые ранее напали на потерянных со спины, так что теперь сражение напоминало причудливый бутерброд численностью в несколько сотен душ. А ещё он видел человек в черном — высокого, неподвижного. Он невозмутимо стоял посреди сражения и ждал чего-то.       — Разойтись! — Роуз услышала приказ. — Непростые, разомкнуть ряды! — гонец бросился разносить приказания, и командиры дивизий вскоре тоже выкрикивали то же самое. И ей казалось, она даже понимает, для чего этих просят это сделать: и, поняв, подчинилась, особенно в свете того, как, проскользнув под ногой очередного потерянного, оказалась прямо за ним и впилась спицей в затылок. Ведь тогда она услышала: — Выставить обломки древесины и копья! Пусть сукины дети напорются на них, как лодка на ебучий риф!       Так и произошло. Потерянные, вставшие спина к спине против общего врага, разом умерли, обрушившись на скалящуюся крепость в тот же миг, когда мертвецы обратились в ложное бегство — и та часть Непростых, что сражалась с другой стороны, толкнула оппонентов на смерть. На дереве, на железе копий, на руках и когтях осталась густая чернилами кровь, глянцем блестевшая в звездном сиянии. Одну костлявую и хныкающую потерянную Роуз лично вдавила в эту стену, накормив кровью и протяжными воплями калечащее железо — и она даже не дрогнула, зная, что это всего лишь девочка.       В этом шуме они не слышали дробящегося стука и ржания конницы. Они не слышали боевых кличей и лязга вынимаемых из ножен клинок. И они не могли видеть, как улицы города наполняются чужаками из других миров — на длинноногих лошадях восседали спрятавшиеся под легкую броню, прилегающую к красной униформе, всадники, и всадники те были вооружены мечами и копьями, и их плащи развевались на поднятом ветру. Зато их видели Портер, Алиса и Борис: группа лошадей, промчалась по пустующей стороне улицы, ловко перескакивая от островов обломков к более крупным глыбам, и видели, как за ними летят ещё воины — пехотинцы с клинками наголо.       Портер остановился, тяжело дыша, и во все глаза уставился на чудо, мчащееся по ту сторону ревущей живой реки — порядка сорока крупных лошадей и шестидесяти солдат Рыцарей, яростных не меньше диких львов, вступивших в сражение за свой прайд. Он видел, как их накрывает облако дыма, видел, как рассыпаются желтыми и алыми огнями их плаща, видел и шлемы, некоторые с римскими ирокезами, некоторые с клювами, некоторые с забралом, видел море мечей, голодных на битву и сверкающих призывным блеском. И он видел, что все они мчатся не в тыл, не в бок — они собираются зайти с той стороны, где мертвые, точно таран, врезались в потерянных, тесня к ловушке.       В сражении, что в будущем среди Рыцарей назовут Битвой при Городе Разбитых Мечт, не было ни тактики, ни построения: она являлась собой импровизацию трех сторон, которые защищали свою территорию, желали дорваться до особняка, дабы исполнить приказ вожака, и бились за свою честь. Тогда ни Портер, ни его друзья не могли этого знать, но из глубин своей души Алиса, его боевая подруга, выловила знание такое же искреннее и понятное, как-то, что после ночи наступает яркий рассвет. Она поняла, что если и сражаться, то сейчас.       — За студию! — и она кинулась вперёд, перепрыгнула пропасть, носком ботинка коснувшись лежавшей над рекой дощечки, танцующе раскрутилась — и запрыгала по обломкам, на звуки битвы, на дым пожаров, застеливший небеса над всем районом. И в то же мгновение, воинственно закричав, за ней бросились Портер и Борис — в её боевом кличе им открылась та же истина, и страх испарился.       Конница смела со своего пути те шестнадцать мертвецов, что резались в окружении между остатками потерянных с одной стороны и разозленными чернильными силами с другой, и в миг, когда лунный свет заскользил по оскаленным клинкам, улица переполнилась. Следом за лошадьми вылетели на поле брани вся пехота, безжалостная к врагам и самоубийственно отважная, раз, обгоняя всадников с боков, налегли на крепость, с которой лавиной посыпались солдаты. Вместо двухсот сражавшихся, среди которых, как капли копоти в жарком огне, терялись потерянные, стало почти три сотни, и живые и мертвые сравняли счет. Конница стала своего рода живым щитом потерянных, в то время как они стали щитом для них.       — Свои! Свои! — выкрикнула главнокомандующая, единственная с голубым плащом. — Не нападать!       Потерянные не думали. Они действовали. И они, поверив, расступились, как земля при тряске, тем самым пропустив часть конец себе в тыл.       Среди тех трех сотен сражающихся выделялись несколько Рыцарей: одна из них, почти сразу по края своего коня, заколотого пикой, полетела на землю, перекувыркнулась и вонзила клинок в голову напавшего на неё Непростого в тот момент, когда он разогнулся, чтобы дать бой. Отличалась она от других тем, что клинок у неё был фактически белым, а плащ не красным и не золотым, а голубым с вышитым серебряным драконом. Вторая отличалась от прочих своим чернильным происхождением и тем, что быть здесь её не должно — она украла и коня, и броню, и вместе с рыжеволосой подругой отравилась мстить: это оказалась Эллисон Пендл, и сейчас она, потеряв шлем, содранный с её головы вражеским бойцом, перерубила пару дощечек и всадила мачете в пролезшего между пластинами крепости мертвеца. Третьей была её подруга Рэн, которая орудовала копьем не хуже, чем своей рыжей лошадкой, растоптавшей пару умертвий в непреодолимой тяге к галопу.       Когда к Эллисон присоединилась Алиса, никто не знал, как они присоединились к Цунами и ещё пятидесяти сражавшимся у стен, тоже никто не знал. Однако ж они сражались, срубая острые окропленные кровью выступы и колья, ломая древка копий и шипы, и так неистово наступали, что стали залезать друг на друга, перепрыгивая за ограждение — и едва первый из Рыцарей прыгнул к мертвецам, заняв позиции на прислонены к друг другу машинах, их оборона пала. Эллисон вскоре присоединилась к тому Рыцарю, не заметив, что поранила ладонь, что следом за ней сиганула Алиса, не замечая, что они рубятся плечом к плечу: они видели голубой длинный плащ, белый меч, брызги крови, чувствовали давление воздуха и тел, теснившихся в узком пространстве, и этого было достаточно.       Цунами схватила оруженосца в кожаной броне, схватила прямо за шиворот, прислонила к себе и заговорила, перекрикивая гул войны:       — Вывести гражданских! Ты слышал? Передай Потрошителю, Джону и Питеру, чтобы выводили гражданских! Пусть сберегут всех, кого смогут! И лидеру конницы Цири передай, чтобы каждый их всадник убился, но потерянных сберег! Пошёл, пошёл! — она развернула его, лягнула плоской стороной меча по ягодицам, и тот умчался, как стрела, посланная в полет.       А сама в тот же миг нырнула в гущу мертвечины. Эллисон последовала за ней, Алиса же — за ней. В те несколько мгновений Роуз-В-Шляпе лишилась не только шляпы, но и головы, слетевшей с шеи как только Цунами рассекла воздух перед дней окровавленной сталью, бившиеся вместе женщины уставились друг на друга. Алиса хотела что-то сказать, да промолчала, не находя слов. Слова не требовались. Эллисон улыбнулась ей, как сестре, и, ничего не объясняя, понеслась дальше — и та будто знала, что Алиса не станет отрекаться от приглашения вместе упокоить неуемных мертвецов.       Луна безучастно наблюдала за кровопролитием. И все-таки, она, луна, была важна всем бойцам — и как источник света, и как прекрасное зрелище перед неминуемой мрачной бездной. Совсем скоро армии ворвались на территорию особняка, и в числе первых, прорезая себе дорогу, неслись Алиса, Эллисон, Портер, Борис и Рэн. Лошадь последней, загнанная и хрипящая от жажды, фактически падала от усталости, и молодая воительница чувствовала это, как свою собственную усталость. Но она продолжала наворачивать полукольца вдоль, удачно минуя любые атаки, продолжала клином врезаться в мертвых и пронзать их клинком, а когда лошадь все же рухнула, то отпрыгнула от седла — и упала на колено, будучи в белой ритуальной броне Лунного Рыцаря. Видевшая это Эллисон радостно запела, уворачиваясь и убивая. Цунами, видевшая то же самое, подняла оброненный меч и проткнула им кому-то живот, не позволив превратить свою грудь во сплошную алую хлюпающую полосу. Борис завыл — пускай в его плече осталась стрела, он сражался, как берсерк, и потому, когда завыл, Портер подумал, он мёртв. Однако он не умер: он куда-то показывал.       — Войска! — Цунами поймала за вожжи брошенного коня, вскочила на него, когда тот панически гарцевал вокруг своей оси, и подняла меч. — Убейте их всех! Очистите свою честь! За Рыцарей! За потерянных! За миры!       Портер не знал, что она здесь делала и для чего. Он не знал, что, чтобы оказаться здесь, ей пришлось одолеть Короля-Феникса в поединке и лишиться его отцовской любви. Он не знал, что она поклялась защищать валькирий, чего бы ей это ни стоило — и потому мстила, сражаясь до последнего мертвеца, и готовая сразиться с тьмой, вернувшейся в студии. Но другое он знал наверняка: в подобной битве умирают героями. И он согласно с ней заулюлюкал, сбивая с ног все, что попадалось под его руку.       Они пробивались в особняк, и все знали, за что сражаются. Они сражаются за двух мертвых девушек — подруг, валькирий, сестер по оружию.