Тройная доза красных чернил

      Бобина прилегала к телу плотно, как бинт, и Одри боялась случайно выпустить её из рук и потерять навсегда. Она шла с трудом, поражаясь тяжести, которую не замечала, когда находилась в теле Чернильного Демона, и не понимала, кому пришло в голову создать такую огромную катушку и что, в конце концов, таится на пленке кроме самого слова «Конец». В тот раз она посмотрела прямо в луч света, который выжег её, как ту же пленку, разорвал связь с чернильным миром и стер время, прошедшее в студии, до момента, когда и Одри, и Генри, и все остальные переместились. Не было сомнений, она несла настоящее сокровище, и ей не терпелось поделиться находкой, вложить бобину в проектор и…       И все закончить. Но разве может быть так просто?       Всю свою недолгую жизнь Одри ставили перед выбором, умирать или выживать, бежать или сражаться, жертвовать или эгоистично уходить от удара, зная, что тогда его примет кто-то другой. Её заставляли искать свет во тьме, где света, казалось, никогда не было, сражаться, покуда хватит сил, и идти вперед без цели и предназначения. А теперь ей протянули руку помощи, и папа вернулся, отдав ей бобину и поделившись мудростью, которой ей так не хватало. И даже сейчас, когда в конце темной пещеры появилась искра белого сияния, она сомневалась, боялась… выбирала. Как бы хорошо все ни складывалось, Одри уже не могла бесконечно радоваться, везде ища подвох и беспокоясь обо всем подряд. И теперь она не просто шла, она фактически бежала, оглядываясь, прячась в тенях, точно мертвецы могли обнаружить её, и периодически освещая тьму своей душой, страшась встречи с Шепчущей.       Ничего не бывает легко, у всего есть цена, и когда случается хорошее, обязано случиться и плохое. Она знала это на своем горьком опыте. И чем дольше бежала Одри, тем скорее летела её мысль, прорезая образы и слова, важные и не важные, уплотняясь, обретая форму. На место уверенности приходила тревога, рядом с облегчением вставало трудно описуемое пугающее чувство, словно в животе все поросло сорняками.       «Странник поможет вам…». Загадки отца бредили ум. Сердце же разрывалось от смутного беспокойства, с каждым разом все сильнее и больше. Она не понимала, кто этот Странник, придет ли он, боялась предположить, чем обернутся слова отца, и не погибнет ли она в самый важный момент, не погибнут ли все, кто остался, не уничтожит ли Темная Пучина бобину. И все-таки при беге она улыбалась, она улыбалась и когда ступила по пояс в чернила, и несла бобину над головой, ощущая, как её вес давит на мышцы и кости, словно она держала целый меч. И она хотела верить в беспочвенность тревог и в то, что все получится.       — Фриск! — позвала её Одри, выбегая из темноты в новую темноту, только более знакомую, не столь вонючую: здесь ещё пахло их собственным живым теплом, и этот запах был сильнее запаха крови. Одри вбежала по скользким, пружинившим под ногами кочкам на маленькое возвышение, кусочек суши посреди моря чернил, остановилась, оглядываясь. После чего пошла дальше. — Я… кажется, я нашла бобину! Где проектор? Давай его сюда!       Но темнота ответила ей безмолвием. И Одри, рыская в поисках сумки, встала на колени, передвигаясь ощупью. Она почувствовала под рукой нечто шершавое, ещё липкое и чуть теплое, как кровавый след, затем нашла лямку… и лишь когда потянула на себя и оторвала от сумки, поняла, что и лямка эта тоже замызгана в чем-то липком, с резким запахом. Правда, и тогда Одри это не сильно тревожило. Тревога, росшая в сердце, была иного рода, потому она подняла голову и снова позвала, на сей раз надтреснутым от чего-то голосом, словно горло сжалось:       — Ты спишь или обиделась? Слушай, я понимаю, меня долго не было… — но зачем Фриск обижаться? Сердце подскочило, и она представила, как это выглядело со стороны: Одри ушла, оставив слабую и совершенно незащищенную раненую девушку в одиночестве. Девушку, которая поклялась себе защищать. Одри ушла, совсем не думая об этом. Её интересовала местность, ещё больше — возможность побыть одной и подумать, как быть дальше. От одной мысли, что Фриск обиделась, стыд обжег щеки, и она стала красться у тому месту, где могла бы она лежать, и каждую секунду она ощущала, как вина давит на сердце и хочется провалиться сквозь землю. — Милая, ну я же не рассчитывала, что задержусь…       Как и Одри, Фриск, конечно, была с характером, и когда этот характер вырывался на волю, Одри чудилось, что воительница может уже не обижаться и давно простить, но притворяться, молчать и капризничать просто чтобы немного позлить и попугать Одри. Такое случилось лишь однажды, ведь Фриск была не из тех, кто станет измываться над чувствами любимого человека, только если Одри сделала ей по-настоящему больно. Тот раз случился, когда они поссорились сразу после возвращения в студию, и Одри не пошла не думать о том случае без содрогания. «Ты мне не семья. Ты мне никто», так она сказала ей, стоило Фриск предложить помощь, ведь Харви травил Одри, бил и всячески унижал, находясь с ней при этом в одном теле. Она знала, какой это стресс. Одри же не желала делиться с ней своей болью — она искренне верила, что Харви рано или поздно одумается, что сама справится с ним.       И она наговорила столько всего…       Молчание.       — Я люблю тебя, — беспомощно произнесла Одри, обращаясь в никуда.       «Она обидчивая, но не настолько, чтобы издеваться надо мной сейчас, когда мы обе на грани и нас пытаются убить, — истина сама пришла к ней, пронеслась через сознание, как ветер. Порой Одри казалось, что она знает этого человека много лет, видела его любым, и счастливым, и разбитым, и напуганным, поэтому могла предугадать, как Фриск поведет себя дальше. Она в этом плане предсказуемая, как книга, написанная из сплошных штампов. — Да и стала бы она обижаться от того, что я ушла, хотя незадолго до этого попросила меня подстрелить её? После того, как я несла её на себе, зашивала её, останавливая кровь?».       Вязкое, тяжелое чувство терновой крепостью обросло сердце, и страх, настоящий безумный страх, иглой проколол его.       В следующий момент, объятая им, Одри вызвала в памяти самое яркое, острое, волшебное свое воспоминание, и душа, спрятанная под кожей, вырвалась в мир — кусочек, отколотый от желтой звезды, осколок чистого ослепительного света. Тьма рассыпалась, как облупившаяся краска, и лучи солнца, рождённого из груди Одри, пронзили её смолисто-черные бока и сожгли крылья. И остался свет, свет и пустота: Одри открыла глаза, сосредоточилась и осознала, что стоит в круге собственного сияния, одинокая и растерянная. Желтые лучи плавали по стенам и трубам на потолке, сверкали в рассыпчатом дожде чернильных капель и пятнами лежали в озере. И нигде не находилась Фриск, ни тени, ни отражения, ни движения.       Лишь подсохшая кровь на месте, где она лежала, вереница её, уходящая вглубь другого прохода… лишь брошенные сумки, отвязавшийся от руки рваный подол куртки, который использовался в качестве ремня. Сердце заколотилось, как бешеное, муравье заползли под одежду, под плоть, и ужас, нахлынувший на Одри, как волна болотной отравленной воды, парализовал её и остудил кровь — Одри смотрела на пустоту, в которой не было Фриск, и воображение рождало картины одна хуже другой, и она не двигалась с места, ещё не поняла, что она исчезла. Девушка сделала шаг назад, второй, третий, споткнулась о сумку с проектором, но не упала, хрипло задышала, боясь задохнуться, опустила взгляд. Тогда она представила столько невыносимо ужасного, казалось, эти можно убить её, всех обитателей студии и затушить само солнце этим невообразимым мраком. Тогда ей показалось, бобина исчезла из рук, исчезло все.       И остались Одри и чернильные следы копыт, усеявшие весь остров, точно некто наворачивал круги, изловчаясь для броска на жертву. И среди них терялись другие, маленькие и багряно-красные отметины от кроссовок, как если бы тот, кто их оставил, до того истек кровью, что налил целую лужу, и, вставая, на лужу эту наступил. Узкая вереница из двух видов следов, двух пар ног, большая часть из которых размазалась по полу, словно уходящий не мог толком двигаться — он скользил, окровавленными руками цепляясь за стены, о чем свидетельствами и отметины ладоней.       Копыта.       Темная Пучина.       Она была здесь.       Бобина, Ключи, проектор, еда, вода, абсолютно все стало не важно: из груди Одри вырвали нечто ценное, ценные души, и она бросилась по следам, забыв обо всем на свете. Она мчалась по следам, уже не понимая, где чернила, а где кровь, и перед глазами все смазалось и потускнело, как и осколок Справедливости, покоренный страхом, стал блекнуть. Казалось, следы копыт брели в считанных сантиметрах от следов обуви, Темная Пучина словно играла — она видела, как плетется Фриск, и шла нарочито медленно, а может, они обе бежали, только преследователь специально бежал рядом и ничего не предпринимал. Порой следы сливались, становясь бесформенным коричневым пятном, и единственным ориентиром оставались отпечатки ладоней.       «Боже, если она погибла, я не прощу себя, ты ведь знаешь, Боже… — одна мысль, заставляющая дрожать в мандраже. — Как я помогу ей, если она лежит где-то искалеченная, у нас ведь больше ничего нет, а если я использую Силу, выдержу ли я, да не важно, я сделаю это, что угодно сделаю… — вторая мысль, от которой пелена слез заливала темноту, и истерика вибрировала в горле, отбивая неровный быстрый ритм. — Пожалуйста, пощади… мы так не можем… я так не могу!».       Одри выбежала к берегу, выкрикнула имя, но его подхватил и унес поднятый рекой ветер. Кинулась дальше, не замечая крутого спуска и ледяной жижи, обнявшей её по пояс, забыв о боли и невыносимом холоде, когда стала придираться через болото и вырвалась из него. Запах гнили выжигал нос, тошнота кислотой разливалась во рту, её мутило, и она бежала, потому что не могла остановиться, пока не найдет то, что ищет. Она снова и снова падала в бассейны с грязью и чернилами, выбиралась и бежала по скользкому полу, все глубже уходя в канализацию: её вели туда следы.       Вновь берег. На сей раз широкий, протяженный, как перрон, и река с отходами в нём текла огромная и воистину не имеющуюся ни конца, ни начала: ревущиц верный поток появлялся из темноты, несся по скоростью гепарда в другую темноту, как если бы то была кровь, текущая в одном теле. Одри уже выдохлась, бок кололо, но она побежала по следам, стараясь не замечать, как лёгкие жжет. Отчаяние терзало её, и она могла лишь повторять имя Фриск в надежде быть услышанной. А когда ей никто не ответил, Одри заметалась по берегу, громко зовя её. Но сколько Одри ни кричала, девушка не отзывалась, и сколько она ни всматривалась в клубящийся над рекой туман, среди выброшенной фанеры нигде не виднелась знакомая желтая куртка.       Тогда она бросилась вниз по течению, спотыкаясь на мокрых камнях. Обезумев от страха, она без конца обшаривала взглядом берега и бегущую реку, готовая увидеть в каждом обломке и в каждой тени свою любимую. Наконец, сломленная страхом и тоской, она замедлила шаг, а после упала, часто дыша, точно продолжая бежать. Отдышавшись, она встала и пошла, ковыляя в кромешный мрак, куда текли чернила. И сердце мучительно разрывалось.       — Пожалуйста, ответь… Пожалуйста…       Одри добрела до конца. Русло кончалось в довольно узкой круглой трубе, куда, пенясь и шипя, уплывали грязные густые воды. Периодически из-под краев выглядывал серый размокший мох — как паутина он качался, отлипая и снова прилипая к торчащей наружу решетке. Одри огляделась. Продрогшая, она едва стояла на ногах, и появись сейчас сильный ветер, он запросто бы снес её, словно лепесток. Горечь, оставленная страхом, стала кислить, и Одри подумала, её сейчас вырвет, но ничего не произошло. Блевать было нечем. Она стояла на краю, высматривая в реке лоскут, часть тела, да хоть чего-нибудь, что дало бы ей надежду найти Фриск живой или мертвой, но она знала: если её и унесло, то в эту трубу, где течение ускорялось.       Ещё Одри знала, что найдет её, и прыгнула, не заметив следа крови под собой.       Вода и чернила обхватили её огромной ледяной лапой и принялась ворочать с боку на бок. От холода сразу перехватило дыхание, и Одри яростно заколотила по воде, пытаясь плыть, но сила течения тащила её за собой. Перед самым прыжком она видела реку со стороны, теперь же вокруг были лишь брызги да кипящие чернила. На миг вынырнув, она втянула ртом воздух и попыталась удержаться на поверхности, и вдруг впереди засияла открытая, голодая чернота стока — и сила, тянувшая толщи реки, увлекла её под чернильную плотную, как клей, воду. Каждая клеточка измученного тела требовала зацепиться за что-нибудь и проклинала Одри за опрометчивость, но сама она лишь увереннее поплыла, не замечая ни мощи течения, ни того, как снова и снова её тянет вниз.       А потом скважина поглотила свою жертву, и её скомкало, разорвало на две равные части и уволокло в бешеный, невозможный бег в несущимся туннеле, и прежде чем погрузиться в пенный водоворот, Одри уловила лишь один запах: запах неминуемой гибели. Она утонула, ударилась о дно, ободрав о него кожу на ладони, как о рассыпанное в морском иле крошево раковин, и течение врезалось в неё, как таран, и бросило на скользкие полукруглые стены, вонзилось в брюхо — и её поволокло, закрутило, избивая лицом о твердый металл, и только тогда ухватило дальше.       И не вдохнуть. Не подняться вверх и не напоить раздираемые жаждой лёгкие воздухом. Её тело сковал ужас, но прежде чем приготовиться к смерти, Одри ощутила, как вес, тянувший её и вниз, и вперед пропал. Из последних сил она загребла к поверхности и вынырнула, широко раскрывая рот. Зеленоватый мерзкий свет пестрыми вспышками покрыл потолок, и барахтающейся в потоке девушке показалось, она даже увидела щупальца, а когда снова стало светло, то поняла, что это лишь игра теней — она вылетела из скважины, как мусор, и поплыла дальше, на полной скорости уходя от места, где оставила бобину. Впереди показался берег, и наглотавшаяся воды Одри попыталась подплыть к нему, но усталые замёрзшие руки отказывались повиноваться.       «Прерии! Если там меня кто-нибудь слышит, помогите!».       Вскоре у неё не осталось сил, чтобы глотнуть очередную порцию воздуха. Голова ушла под воду, перед глазами поплыли разноцветные круги, чувства начали таять. Теряя сознание, Одри в усилии оттолкнулась ногами, на миг вырвалась на поверхность, но земля пропала — вместо неё среди волн показалась чья-то высокая, как камень, вырубленный из горы, фигура, фигура, которая едва напоминала человека. Она протягивала к ней свою нескладную костлявую руку, и брызги, угодившие на ресницы, сделали её пальцы похожими на длинные когти. Одри было хотела позвать, как тут же вода залила горло, и невидимые цепи связали её. И когда она зажмурилась, вода покрыла её всю, хлестнула по щекам и векам, ушам и губам, выдирая болезненный вопль, дабы она снова глотнула грязной, густой жидкости.       И во мраке она слышала свист.       «Не время умирать!», — слова брата пробудили гаснущее сознание, и Одри против воли, против бессилия и льда, сковывающего мышца, снова оттолкнулась. Тогда она отчетливо слышала его голос. Харви твердил, что ещё можно немного пожить, что она должна выбраться и найти Фриск, а потом вернуться и наконец совершить задуманное — перезапустить Цикл! С этими мыслями Одри, надорвавшись, поплыла вверх, и появился новый голос, голос Портера: «Обещай, что не умрешь, хорошо?». Они словно видели её со всех уголков студии, из миров мертвых и живых, и подбадривали, и Одри плыла, помня, за что борется.       А стоило вынырнуть, ощутить торжество — она снова увидела существо. И поняла, что это Чернильный Демон.       Надежда разбилась вдребезги, отброшенный страх мстительно накинула на неё, и отвала её. Все, о чем успела подумать Одри, было мольбой о пощаде. Она закряхтела, загребла назад, но течение неумолимо несло к твари, надевшей кожу её брата, прямиком в лапы к её главному кошмару. Волна оглушила её, плеснула в лицо, полностью ослепив и наполнив рот горечью, мощный поток толкал в живот, сдирал ноги со дна, как бы она не цеплялась за него. Тварь стояла над ней, нависая, как тень разрушенного моста, и её протянутая навстречу лапа казалась клыками обломанных пиков.       — Нет! — взвыла Одри, ощущая пронзительный взгляд совсем рядом. — Прошу, нет, нет!       Мелодичный свист усиливался. Он, как эта вода, заполнял её до краев ощущением скорой смерти. Одри сопротивлялась, просила кого-то отпустить её и не мучить, позволить ей уйти, найти любимую и спасти их обеих, но тот, кто распоряжался их судьбами, уже все решил. Темная Пучина с ревом схватила её за волосы, да так, что, когда Одри потянуло дальше, она подумала, что чудовище оторвет ей голову, а потом с садистским наслаждением дернула к себе. Одри пискнула, настолько невыносима острой стала эта боль, и стала захлебываться — вода, смешенная с дерьмом, безостановочно брызгала в глотку. Тогда Темная Пучина снова дернула, вырывая клочья волос, и выпустила её, словно желала еще насладиться страданиями девушки. Но её притянуло к ней.       И она, как беспомощная кошка, угодившая в проволоку, оказалась во власти Темной Пучины, и её когти сомкнулись на горле.       Жалкий предатель ошибся! Передай привет Месту Мертвых Огней!