Тройная доза красных чернил

      Девушка с мечом упала на колени, и клинок пронзительно звякнул, вторив угасшему воплю. Одри смотрела на неё, смотрела, сама едва держась на ногах, чувствуя, как ручеек крови стекает по руке и как шумит в ушах от перенесенного страха. Она успела и вспотеть, и замерзнуть, ощутить прилив сил и бессилие. А потом сознание проснулось и до него дошло, что перед ней стоит на коленях Фриск, и Одри бросилась к ней и обняла, не дав ей даже головы поднять. Сердце екнуло, запоздало отреагировав на близость смерти — и тогда же она поняла: Темная Пучина растворилась, словно той никогда не существовало, пропала, ушла в страну несбывшихся снов. И облегчение обдало Одри вдохом прохладного воздуха.       Клинок со звоном рухнул наземь.       Тяжесть незнания и неизвестность пропали, оцепенение, которое приходит лишь при взгляде на свою смерть, прошло. Теперь она была свободна и от того слаба, как если бы жизнь покинула тело. Одри сжала ребра Фриск, зарылась носом в плечо и попыталась найти в запахе чернил, крови и дерьма тот самый, родной и знакомый, и ощутила, как спустя мгновение вторая пара рук легла на её спину и крепко обхватила, будто больше не собирались отпускать. Над ухом раздалось прерывистое дыхание, в котором угадывались сдерживаемые рыдания, зашуршала ткань, запели капли, падающие с канализационных труб, заглушая рвущийся из Одри звук. Она не понимала, где находится, кто она, только знала, что в этих объятиях спокойно и слышала рядом стук второго сердца. Она хотела сломаться и заплакать.       И так они и стояли, качаясь, подобно деревьям, охваченные неподвластной описанию буре ощущений.       Затем Одри взглянула на залитое кровью лицо Фриск, дала ей рассмотреть свое собственное, грязное от чернил и блестящее от воды, и ладони переместились на её щеки. Вопросы рвались с языка, волновали истерзанную душу, но она не владела собой, она устала владеть, и потому продолжала дрожать, не смея произнести ни слова. Страшные когти Темной Пучины ещё стояли перед глазами, её клыки, стремительные звериные движения, тени, принимающие самые разнообразные формы, Одри все ещё видела их и слышала рев, от которого раскалывалось, ломалось сознание. И все-таки она понимала, теперь страшное позади, и они обе живы.       Первая разревелась Фриск: с минуту глядя на Одри, как на седьмое чудо света, она проронила тихое и ласковое «Милая…», залилась визгливым плачем и прильнула лбом к её груди, точно то было последнее место, где она чувствовала себя в безопасности. Одри опешила, но не отстранилась, лишь сильнее обняв, дотронувшись подбородком до макушки, которая тоже перемазалась в крови, как рваная одежда и спина под ней, как руки, шея и лицо. Со временем она и сама расплакалась, ведь нашла бобину, подумала, что потеряла Фриск, чуть не утонула и сразилась с воплощением студии в новом поединке, где победитель определен заранее, где действует первый и важнейший закон природы — смерть пожирает все.       Откуда нашлись силы и безрассудство, почему она не бежала при первой же возможности, неужели у неё действительно не было выбора?.. Нет. Не было. Темная Пучина хотела поиграть и заставила Одри стать частью её игры, насильно притащила сюда, насильно вытащила из воды и не позволила бежать, вытащив её снова и так болезненно, что ногу до сих пор жгло. Неужели, понимая бессмысленность этой борьбы, Фриск бежала, не оборачиваясь, слыша шаги смерти позади и все равно надеясь спрятаться? Тогда ясно, почему она в крови — просто она тоже стала частью той игры, она была её приманкой, двигателем, который позволил бы Одри придти куда надо и действовать как требовал замысел Темной Пучины. Всего-то смертные людишки. Всего-то ноль. Подобная мысль заставила рыдать ещё сильнее, и Одри не заметила, как из утешителя стала утешаемой…       Когда они перестали трястись и слезы кончились, Фриск отстранилась от Одри, всхлипнула. Девушка не шевелилась: из неё выжали самые остатки, и теперь Одри могла только наблюдать, как дождь за окном или луна в ночном небе, за жизнью, идущей дальше, попутно минуя её, одну из участниц этого процесса. И она наблюдала, ждала, что же будет дальше, и её вот такую, безвольную, почти провалившуюся в беспамятство, поразительно страстно и нежно поцеловали во влажные потрескавшиеся губы — горький, пропахший вонью поцелуй напомнил Одри недавнюю пощечину от Темной Пучины, только он вызвал иную боль, душевную, словно они сделали все не так и попросту сошли с ума, бесцельно блуждая в подземных лабиринтах. И в то же время было приятно, приятно до одури, точно Одри не просто поцеловали, а уложили на перину ватных облаков, и она почувствовала себя нужной и любимой, той, за кого Фриск беспокоилась едва ли не больше, чем Одри за неё. Она даже поморщилась, забыла, как дышать, как если бы коснувшиеся её уста могли обжечь.       — Идем, — едва поцелуй прервался, прошептала Одри, вспомнив, как воздух поступает в легкие. — Идём, я отведу тебя… туда…       «Домой, — подумала она, и рыдание чуть не повторилось. — Фриск, я хочу домой, ты не представляешь, насколько».       Но, кажется, Фриск понимала. Она обняла Одри, словно услышала её мысли, и стало не ясно, кто кого в итоге поведет, ведь обе слабы и немощны, обеим нужен тот, кто поведет, кто укажет путь во тьме. Кивнула, прохрипела что-то в ответ, погладила по спине, срывая с её тела тревоги и ужас, как чернильную слизь, оставляемую Шепчущей.       — Тогда я тебя прикрою, — произнесла она. И взяла меч.       Одри не могла отдохнуть, пока не вернётся, не покажет бобину, она не видела смысла во сне и пище, пока величайшее зло, с которым когда либо пришлось им столкнуться за время странствий, находится на свободе по её вине. И она перла напролом, выискивая в темноте входы и выходы, щели и вентиляционные отверстия, благодаря которым в канализации ещё существовал кислород, все, лишь бы выжить, не нырять в реку. Они шли, и Одри убеждала себя, что все в порядке, что она все перенесет: раз хватило отваги бросить вызов Темной Пучине, выходит, хватит силенок найти дорогу обратно. Алый свет горел рядом, сливаясь с желтым, тепло руки родного человека в ладони успокаивало. Но сил не было, не обнаружила Одри и желания идти, зато желание обсудить произошедшее становилось сильнее, и чем глубже уходили девушки, тем явственней чувствовалась важность нерассказанной истории.       Взглянула на напарницу. Затем — на то, что прогнало дух Шепчущей, и мурашки поползли по коже от одного взгляда на него. Темный клинок светился, как тень в самом ярком дне, как сгусток изначальной тьмы, когда ничего, кроме тьмы, не существовало. Тени шлейфом тянулись за агатовым острым лезвием, как нарезанные ленты черной мантии за всем остальным одеянием, только те расходились на миллионы тончайших черных нитей, и каждая имела собственную волю. Черная гарда серебрилась, но и то серебро казалось темным, таким же черным, и лунный свет, исходивший от неё словно изучала луна из мира, где в небе никогда не было ни звёзд, ни луны, и никаких других цветов кроме цвета мрака. Навершие представляло собой вылитого из темной стали красноглазого феникса, с ненавистью взиравшего на своих невидимых врагов, и кто его ковал не оставалось никаких сомнений. Только эфес, вот то малое, казавшееся обычным.       Одри разомкнула их пальцы, прошлась ладонью выше по запястью и обхватила локоть Фриск. Она хотела и сделать приятно, и успокоить тревогу в её глазах, и привлечь внимание. Но не удалось. И Одри пошла ва-банк, зная — иначе девушка будет молчать, пока они не доберутся до места привала.       — Что это? — тихо спросила она, с печалью глядя, как крепко возлюбленная держится за рукоять, точно не желала отпускать. От вопроса Фриск вздрогнула и, вспомнив, что сейчас держит, вся побледнела — ей стало плохо, плохо внутренне и физически, как если бы ей приходилось нести на себе истекающий ядом труп. И в то же время она несла его сосредоточенно, и даже в секунду слабости крепче обхватила его.       — Меч Тьмы, — голос Фриск звучал почти трагично — будто это был не просто труп, а её собственный из будущего, к которому она непременно придет. — Проклятый рыцарский клинок.       Она помнила ту историю, и она остановилась, вдруг испугавшись чего-то неведомого, того, что словами не описать. Как любовь — только это было нечто сродни ещё одному страху, очень волнительному. От Фриск не скрылась её реакция: они обе стояли неподвижно, только одна едва держалась на ногах, а вторая стояла, выпрямив спину и при том низко опустив голову. Она смотрела на меч.       — Ты расскажешь, что случилось? — проронила Одри.       — Я попробую, — был ответ, и радость от встречи, радость от жизни улетучились. Одри почувствовала, как воздух между ними меняется, леденеет, и от того она покрепче схватилась за Фриск. Повисла гнетущая, вязкая тишина, в которой каждое слово звучало, как приговор на казнь: — Но только когда дойдем. Ладно?       Девушка словно заново проснулась: то, что было до, оказалось неприятным сном, сейчас — миг пробуждения, не менее болезненный, чем все путешествие, прошедшее в мире кошмара. Одри скорчилась, как от головной боли, между бровями даже зажглась мигрень, беспокойство надорвало оставшиеся целыми струны нервов. Одри была голова здесь и сейчас откинуться, уснуть, сгорая от стыда, непонятно откуда взявшейся обиды и усталости, требовавшей любви и покоя.       — Хорошо, конечно, я…       — Од.       — Да?       Фриск, если и хотела что сказать, то не стала. На самом деле она собиралась произнести признание в любви, сказать, какая Одри милая даже когда с ног до головы перепачкана в грязи, как благодарна и тронута тем, что Одри искала её и ради поисков прыгнула в бегущую реку и сразилась с Темной Пучиной. Но она от чего-то не могла произнести всего, что хотела: некий барьер, оградивший разум и сердце, не позволял. Возможно, близость гибели, возможно, разговор с лидером, которому сохраняла верность на протяжении стольких лет после его смерти, возможно, проклятый меч не давали ей улыбаться, радоваться. Ведь отныне Фриск знала: она умрет. И она не просто смирялась с этим, она принимала это и как призыв к действию, и приказ. Пусть Фриск умрет — зато умрет Рыцарем, защищавшим любимого человека и все миры.       Она обняла Одри, придерживая её, подозревая, что та вот-вот и упадёт. Наверное, сей жест сказал больше слов, ведь Одри сразу расслабилась. Стоило Фриск положила голову на её плечо, точно на плечо кавалеру, и она совсем обмякла.       — Осторожнее, — услышала девушка, потерявшая свой нож. Густую тьму рассеивали две души, но и с ними Фриск видела не много, зато Одри — очень даже. — Подними ногу, здесь ржавая арматура прямо из кладки торчит. Споткнешься еще…       Они шли, не подозревая, какой сюрприз Темная Пучина преподнесла им напоследок, не зная, как и в какой момент их уставшие сердца раздосадовано взвоют. Их усталости хватало на целый материк измученных, больных людей, двигающихся из острой необходимости двигаться, принужденных, как лошади, впряженные в повозку. Стоило им найти знакомые туннели и вернуться к кроваво-чернильным следам, Одри почуяла неладное, и от того она вновь напряглась, и сердце забилось быстрее. Они шли ровно по отметинам от окровавленных кроссовок и черных копыт, порой касаясь следов крови и на каменных стенах, и все выглядело как и раньше. Но все равно иначе. Будто это не тот туннель, а его искусственно созданная копия.       Сердце знало: случилось нечто ещё, нечто такое, что не должно было случиться.       Одри выбежала вперед, пролетела темень, выскользнула из прохода — и она остановилась по щиколотку в канализационной жиже. Она поняла все до того, как взобралась вверх на их насыпь, до того, как Фриск, не поспевая за ней, выбежала следом. И пускай Одри похрамывала, пускай она падала от усталости с ног, испуг толкнул её, напоив силами, в новый кошмар, очередную часть жестокой игры Темной Пучины. Она взбежала на островок, рухнула возле сумок, стала искать, в панике обшаривая каждый карман, будто бобина могла там поместиться, каждый кусочек земли, даже выбежала на противоположную сторону и рухнула на колени посреди озера воды и чернил, надеясь, что в спешке случайно выкинула бобину, и та укатилась на мелководье.       — Нет, нет, нет!       И ничего не нашла.       Фриск добрела до неё, когда Одри попыталась зайти поглубже — воткнула меч в землю, на бегу скатилась с насыпи, с грохотом прыгнула в воду и что-то сказала, после чего развернула Одри назад и толкнула в спину — выйди, мол, я сама поищу. Должно быть, видя, насколько промокла Одри, ей не хотелось, чтобы она снова плескалась в воде, но делу это точно не помогло: Одри все равно не собиралась греться и успокаиваться, а сама Фриск вряд ли понимала, что ей предстояло искать и от чего же так беспокоится Одри. И она искала, не зная что, лишь бы Одри перестала тревожиться. Когда, потеряв голову, она чуть не выбросила Ключи, в голове Одри проскочила вполне разумная мысль: если бобины нет, значит, её нет, её нет под сумками, в воде, в пустоте, так как это не ты слепая, не уловки это твоего разума — просто бобина пропала, и все. И даже так она искала, искала, стараясь все же не трогать остальные ценные вещи.       Меч Тьмы поблёскивал во мраке. Он точно глядел на них, впитывая чувства Одри и при том отлично зная: ничего уже не поделать. А она шарила руками, перепроверяла, где искала до этого, и не находила бобины. Фриск ходила в воде, один раз, кажется, даже занырнула и тут же вынырнула, ничего не разглядев. Все было напрасно. Одри поняла это, когда ощущение безысходности накрыло её, как саванном, и она остановилась, замерла, глядя на свои грязные руки с сухой кожей и обнаженными красными местами, с которых дно реки сорвало верхний слой. Меч стоял перед ней: вонзенный в камень, как тот, который они видели не так давно, удивительным образом погрузившийся в бетон. Одри хотела вытащить его и изрубить кого-нибудь на мелкие кусочки, изрубить так, чтобы её жертва дымилась от её ярости и обиды. Но не было ничего и никого достойного подобной участи. Не было и сил.       Судя по звукам, боевая подруга выбиралась из воды. И в тот момент, когда Одри смирилась, смирилась, что они ничего не нашли, что ей предстоит долгая и трудная история, что она проиграла… в глаза бросились спрятанные тенью следы копыт на правом берегу, самом узком, где и прохода как такового не было, одна узкая щель, в которую она с трудом пролезла бы боком. Фриск остановилась. Звуки её шагов стихли, однако вода продолжала течь с её мокрой одежды и волос, и Одри на миг подумала, что они находятся под дождем, только она как бы под навесом. Ещё через секунду, прервав бессмысленное течение такой же бестолковой мысли, Фриск сказала:       — Если ты видишь то же, что и я, нам туда нельзя.       Значит, она проследила за взглядом Одри и заметила следы. И не внемля странному совету, она уже встала, направилась туда — и тут же дёрнулась назад, когда Фриск удивительно жестко оттащила её за рукав. Одри хотела зарычать, оттолкнуть девушку, несмотря на недавнее теплое воссоединение, добраться до расщелины и всеми правдами и неправдами забраться в неё. Ведь она видела, чьи это следы. Видела, что их без сомнений оставило нечто, нарядившееся Чернильным Демоном. Но взгляд Фриск при этом выражал тревогу, от которой пыл Одри постепенно остывал, и она понимала, сделает ещё шагов десять — и свалится замертво.       — Темная Пучина забрала бобину, — она предприняла слабую, не увенчавшуюся успехом попытку освободиться, так как и сама этого больше не хотела. И вдруг потеряла и голос, и способность мыслить, и сердце передавило от горя и отчаяния — Одри нашла тайник отца, дабы тот вручил ей величайший артефакт, а она, она сразу потеряла его, как самая безответственная, глупая, никчемная дочь на свете, как самый отвратительный на свете герой… — Она же… мы же…       — Нет, — теперь Фриск звучала мягче: безусловно, так матери обращаются к ребёнку, не понимающему, от чего ему нельзя съесть, к приму, усыпавшие листву аппетитные ягоды тиса или выпить необработанную воду из кажущегося чистым ручья.       — Ты не поняла, что я нашла бобину, что она…       — Поняла, — печаль отразилась в глазах девушки, и Одри показалось — сейчас этот взгляд убьет её, обрушится на неё, как катящаяся вниз верхушка горы. — Я поняла, что мы её потеряли в тот момент, когда вступили в игру.       — Почему? — проронила она беспомощно.       Тревога росла.       — Потому что это еще одна ловушка. Ты думаешь, зачем Темная Пучина пришла к нам? Чтобы убить, когда станем послушными, как изголодавшиеся собаки. Чтобы ты нашла бобину, а потом отправилась искать меня, чтобы забрать бобину, сделать её приманкой, на которую мы клюнем, особенно когда мы чуть не погибли и когда ты обрела надежду.       Самое болезненное — слова напарницы были похожи на правду. Это в стиле Темной Пучины: разделить их и заставить беспокоиться, играя на самых прекрасных и отвратительных струнах, и отвести внимание от более важного. Сделать их любовь не ориентиром во тьме, а оглушающе громкой тишиной, в которой они не услышат зова разума. Одри дёрнулась в последний раз, Фриск отпустила её, и девушка села подле неё, борясь со слезами и истерическим, исполненным тоской и страхом криком. Только сил хватало сжаться в комок и притвориться неподвижным изваянием, памятником утраченной надежды и глупости.       Фриск шмякнулась сразу за ней, и её направленный в пустоту затравленный взгляд выразил все, что она не посмела бы сказать. И сидела, оцепеневшая, словно до неё только сейчас дошло, какой ценный артефакт они нашли и потеряли. Но думала она, по правде, о том, как надоело быть бессильной и не знать, что делать, насколько самой порой охота лечь, прикрыть веки и не просыпаться. О Мече Тьмы и разговоре со старым другом она не вспоминала — то было далеко, дальше, нежели момент, когда у них был реальный шанс победить, и Одри, которая винила во всем себя.       Одри ждала, когда же тревога, принявшая облик шныряющей на периферии зрения силуэта, затаившаяся в тонком запахе гнили, расправит крылья, взорвется и прикончит её. Она не смогла бы бежать, не смогла бы пробраться в эту узкую щель, не смогла бы ничего. Голова болела, руки саднило, свербел тяжелый липкий комок, зажатый между горлом и грудью, и она не соображала, отказывалась соображать. Она хотела надолго уснуть и проснуться, когда все кончится, умоляла Бога дать ей время отдохнуть и ни о чем не беспокоиться… Она хныкала, её трясло, её сухие глаза горели, как от яда, и казалось, сейчас все кончится, они рассорятся, сдадутся, и тьма заберёт её       А затем она подняла лицо, и ей показалось, что и Бог, и Темная Пучина, и все в необъятной вселенной зло усмехнулись её просьбам: беспокойство, ранее вроде выплеснувшееся с потерей бобины, продолжало расти и наконец достигло своего апогея.       — Бежим.       И загремели выстрелы, заложило уши, ужас пулей, вонзившейся в лёгкое, расцвел внутри. Мертвецы нашли их.       Одри отреагировала мгновенно: как робот, с момента запрограммированный для совершения этих действий, она безошибочно определила в темноте все, что нужно взять, бросила часть Фриск — и, также безошибочно поймав её руку и потащив за собой, бросилась вниз, к выходу. В ту же секунду отовсюду послышались крики, шипение огня, звон и визг, с каким пули разрезают воздух, и вокруг запахло жженным озоном, порохом и огнём — вторая выпущенная серия начала и кончила свой смертоносный полет. Они появились из неоткуда, как тени, путешествующие между серебряными дверьми, и позже Одри казалось это самым простым и логичным объяснением, однако тогда она не думала ни о чем, кроме себя и Фриск. Она увидела, как под градом пуль та не удержалась на ногах, ощутила, как таинственная тяжесть и её саму тянет вниз, увидела, как Фриск налету выдернула меч из камня и сиганула в чернильное озеро, и Одри бросилась следом.       Неясные силуэты двинулись за ними, и, убегая, Одри вновь ощутила ледяное пугающее прикосновение к своему разуму, и от того она побежала быстрее. Фриск бежала впереди, не успев, как того хотела, прикрыть отступление — вместо этого Одри сама занялась этим, предупредительно расплескав желтые искры, как искры огня от взмаха зажженного факела, и то, как ни странно, отпугнуло преследователей. Они нырнули в туннель, вновь побежали по кровавым следами но больше они не были аккуратны: то и дело Одри царапалась, билась о каменные стены, и рана на животе запульсировала и вновь закровоточила. Она не чувствовала земли. Не слышала, как орали им вслед оскорбления, зато подавилась так и не случившимся криком, и он отразился в каждом лоскутке плоти бешеной дрожью, как от прикосновения мороси к затылку — длинная лапа с острыми холодными когтями полоснула пространство в миллиметрах от Одри, едва задев волосы.       Мрачная глубина души, откуда фонтаном брызгало отчаяние, твердила прекратить бежать и сражаться… просто сдаться… Но вместо этого Одри плакала, слепла от слез и бежала, не желая бежать, не желая снова бежать от смерти. И как они поняли? Как узнали?.. И что делать теперь?       — Милые леди! — слова, произнесённые в знакомой манере, хлестнули бичом по ногам. — Куда же вы, прямо из лап монстра в лапы другого монстра?       Они бежали. Они не останавливались.       — Даже если вы выберетесь наружу, там вас будут ждать мои солдаты! Не думайте, что обманули нас! Не думайте, что победили! Вы можете отрубить гидре голову, но на смену вырастят ещё две! Вы могли убить Уилсона, сделав вид, будто этот бесполезный больной урод унес вас вместе с собой, но никогда не забывайте, что запах вашей крови нам известен ничуть не хуже, чем вам — наш!       Выбежали, развернулись в сторону против течения. Загремели позади шаги, засвистел свинец и знакомый женский голос закричал:       — Отдайте их мне! Отдайте их кровь мне!       Вампирша прыгнула, и Одри вспомнила, как однажды исказилось её лицо и из человеческого превратилось в звериное, и ощутила остроту её клыков еще до соприкосновения с кожей — и тогда девушка развернулась, позже удивляясь, как ей удалось столь ловко атаковать и уйти от ответа. Она сделала подсечку, ударила сжатой в кулак чернильной рукой, надеясь сжечь её дотла, но не успела увидеть, что будет дальше, как снова побежала, рассмотрев остальных.       Стоило Одри приблизиться к Фриск, которая не могла быстро бежать в связи с тяжестью проектора, девушка замедлилась, толкнула Одри вперед и отвела руку с клинком, словно готовясь к бою.       — Не рискуй! — прокричала она. — Лезь на ту лестницу. Я их задержу!       Одри будто услышала, как рвётся уже не сердце, а желтый осколок души, серебряные нити, оплетающие его, и сама любовь: слова Фриск оказались до того невыносимо неправильными и даже несправедливыми, что Одри хотела заспорить с ней, сказать, что это она, дура, всегда рискует и знает это, что это из-за её безопасности она будет бежать и истекать кровью, пока последняя капля не унесет с собой остатки жизни. Тогда смерть совсем не пугала. Она злила несправедливостью — почему отобрала бобину, почему пригнала свиту Хэрроу, почему так стремится разлучить их и убить её последнего живого дорогого человека?       Мертвецов стало больше, Хэрроу не соврал: несколько десятков воинов рассыпались по берегу, и одни стреляли, а другие бросались в стороны, создавая полукруг. Но места для них было ничтожно мало — этим Фриск и воспользовалась.       Она особо не думала. Перехватила меч поудобнее, встала на пути у воинства оживших трупов, и клинок плавным пером на ветру раскрутился в ладони, и лязг магического сплава показался Фриск музыкой войны. Меч Тьмы сам завибрировал, попросил, а может, ей только показалось: и когда она приготовилась к битве, Меч подготовился вместе с ней. Он наполнился её фанатичным желанием защитить, выполнить предназначение, умереть Рыцарем, он стал продолжением её тела, пока сама Фриск ощущала, как темная злая сила взмыла к клинку и из клинка в распахнутую дверь красной души. Реакция, взрыв, безумие и буря — вот чем стало неожиданное единение. Спасшаяся после встречи с Темной Пучиной, Фриск считала, что будет бояться ещё сильнее, и в конечном итоге страх погубит её: она трусливо побежит, пока Роуз-В-Шляпе или, быть может, кто похуже не закончит начатое.       Тьма есть спасение…       Страх не пришел. Существовали она, меч и Одри, которую она никому больше не позволит тронуть.       Тьма есть жизнь…       Они летели на неё, как безмозглый, подчиненный чьей-то высшей воле улей, улей безвольных, кровожадных созданий, и Меч Тьмы, наполнивший её силой, спасший от смерти, взревел: сердце заколотилось, как не могло биться человеческое, и зрение, и слух обострились. А с той стороны, откуда бежали мертвецы, начался переполох: Артур Хэрроу, остановивший бойцов, начал в спешке раздавать команды, и до последнего не замечал, даже не понимал, кто это там стоит в одиночку. Потом понял. Понял, увидел этот взгляд, этот меч, эту уверенность, и собственная решимость на миг покинула его — и тотчас другие, кто тоже заметили, стали пятиться.       И Фриск, ничего не боясь, кинулась навстречу врагам. Врезавшись в деформировавшиеся ряды, как грузовик, влетевший в аварийное, податливое для разрушений здание. Меч Тьмы вспыхнул, поймал все тени, какие лежали подле реки, и дальше она могла лишь наблюдать, как он убивает — быстро, легко и страшно, точно не существовало костей и мышц, других клинков, когтей и вспышек света, не было никаких преград: только Меч Тьмы в неумелых руках Рыцаря, привыкшего драться ножом, и резкие, рассекающие воздух движения и пугающая простота, с которой падали тела и отступало сгрудившиеся на берегу войско. Ломались мечи и стрелы, дымились ружья, кровь заливала плиты, и кто-то, кого эта чокнутая с мечом убила в поместье Уилсона, вспомнил подробности того неравного боя и заверещал.       Одри бежала, бежала — и остановилась, как если бы её покинули не силы, а желание жить. За спиной кричали, плакали, все звенело и рассыпалось, и что-то шло катастрофически не так, но она не смела посмотреть туда. Она уже добежала до не спущенной, висевшей в метре над ней лестницы, на которой отсутствовала пара перекладин, но остановилась и оглянулась.       «Нет».       Почему?       Одри знала, почему. Она знала все причины, но и их было меньше, чем тех, по которым она обязана остаться — как тогда, когда Эллисон попросила бежать, а Одри не послушалась и вместе с ней вступила с схватку нежитью. Она любила друзей. И сейчас любила Фриск, такой любовью, которая похожа на ненависть и обиду. Ведь Одри каждый хотел сберечь: он прикрывал ей отступление, прятал так, чтобы она не пострадала в грядущей схватке, и только когда выбора не оставалось или она отказывалась от помощи — позволял ей драться. Действия Эллисон, Марка, отца, Фриск и остальных обуславливались любовью, действия других — защитой важного для дела кадра. Одри понимала это и отходила, боясь, принимая правила игры и совсем редко давая себе карт-бланш на безрассудное и необходимое действие.       Теперь она подвела папу. Настало время умирать, и умереть, не послушав Фриск, которая стремится её жизнь продлить, не так страшно. Особо важная мысль, соединяющая заботу о близких, ответственность за их воскрешение, войну и смерть, проскочила в сознании Одри и растаяла, стоило развернуться и броситься в бой. Всплеск янтарного огня, электрический скрежет, удар: Одри влетела в беспорядочный танец смерти, как разогретый нож в снег, и перед глазами заплясали искры, загорелась спираль. Она не замечала клинков, рассекающих воздух совсем рядом от лица, её это не пугало, не имело значения, насколько она беззащитна без оружия, в одной порванной рубашке. Она просто убивала, а когда нащупала Фриск — стала оттаскивать, прикладывая для этого все усилия. Так взбунтовавшуюся, глупую лошадь уводят от края утеса, только сейчас они были окружены другими лошадьми, несущимися туда-сюда, как расплетшийся торнадо.       — Я сказала, беги! — Фриск увидела её, меч рубанул тварь по голове.       — Без тебя бежать не стану! — Одри ушла в поток, вынырнула между двумя бойцами, нагнулась — и они просто зарезали друг друга, не успев сориентироваться.       В ответ на это напарница зарычала и рассекла ещё одному спину, после чего, ударив второго, поставила его на колени и пронзила мечом глаз. Они встали спина к спине, и Одри будто парализовало, когда меч колесом раскрутился над ней, отбивая металлическую трель и высекая кровавые узоры. Казалось, кровопролитной бойне не будет конца, хотя вот он, выход — мертвецы так к ним жмутся, они столь заняты попытками убить их, что в упор не замечают бреши в своем оцеплении: оно блестело голым мокрым камнем и той лестницей, до которой Одри не добралась.       И она решилась. Схватив Фриск, она вытянула её из боя — клинок разрезал клинок, в моменте испугав Одри как при первом взгляде на меч, и Фриск подчинилась, должно быть, понимая, что сейчас действительно пора бежать. И она побежала, и её рукав все ещё находился в пальцах Одри. Они в пару шагов оказались у лестницы, и Фриск прикрыла спину Одри, закрывшись мечом от пули, после пот полезла следом. А ещё через секунду лестница, по которой они взбирались, стала рассыпаться — она мечом срезала перекладину за перекладиной, не позволяя облепившим подъем мертвецам добраться до них. Они падали на них, подобно скидываемым на осадившие крепость войска мешки с землей. Девушки вскарабкались на самый верх конструкции, перебежали по стене на противоположный берег и скрылись.