Тройная доза красных чернил

      Одри ожидала открыть глаза в Месте Мертвых Огней, и все равно, когда она проснулась и увидела перед собой совсем не то место, где умерла, её сперва накрыла тяжелая, граничащая с экзистенциальным ужасом апатия, точно её одну оставили в открытом космосе с бесконечным запасом воздуха, но без возможности вернуться на Землю. Она проснулась в прихожей темного осыпающегося старого дома, отдаленно похожей на холл особняка мертвецов, только здесь не было ни света, ни тепла, ни хотя бы крупицы ощущения жизни, пусть даже такой — только холод, только темнота… только одиночество в этом огромном пустом помещении. И Одри. Крохотная мертвая Одри, которая секунду назад ощутила столько боли, сколько не ощущала за всю свою жизнь.       Место Мертвых Огней оказалось неприветливым и тихим, и от того невыносимым: точно после гибели в душе, отправляющейся в утробу Смерти, просыпается ранее дремавшая беспричинная и не проходящая тревожность. Ты мёртв и ещё не понял, что мёртв. Ты находишься в новом месте, месте, где ничего не знаешь, где страшно, так непривычно и необычно страшно, будто ты уже боишься не умереть, а собственного параноидального психоза, ютящегося, как хищник, на корке уцелевшего, но изменившегося сознания. А ведь сознание действительно менялось: его поглощала смерть, и до Одри постепенно доходило не только то, что она мертва и сейчас находится в мире мертвых, а то, что она действительно мертва, мертва, как её отец, как брат, как его брат и мать, как её друзья, она мертва, как человек с отрубленной головой и тело, сжигаемое на погребальном костре…       Холл дохнул ей в лицо ледяным дыханием, и в том ветре не было ничего настоящего и живого. Только имитация. Только смерть.       Она медленно, словно подмороженная, подошла к деревянной двери, потрогала круглую ручку, повернула, толкнула. Показалось, между простейшими движениями, совершаемые ею, будучи мертвой, прошли целые годы, прежде чем она понимала, что делает и для чего. И когда дверь отворилась, и неяркий, такой же искусственный звездный свет заблестел на сковавшем дорогу льду, припорошенным тонким слоем белого снега, когда искорки замигали на идеально ровных серых сугробах, расставленных вдоль улицы, она окончательно поняла, что случилось и где она. Одри замерла в дверях, осматриваясь: она оказалась в середине широкой улицы, которая, петляя, утыкалась в кирпичный тупик. Рядом ничего не было кроме таких же деревянных домов, защищенных пластами ржавой стали или решетками, и все были разнообразные и одинаково убогие, как и в Городе Разбитых Мечт.       А с другой стороны улицы золотыми магическими огнями поблёскивал целый ряд маленьких елочек. Темно-зеленые, почти черные, с горящими гирляндами и парочкой игрушечных шаров, от которых отскакивал свет. И с обеих сторон от них стояли нетронутые ни времен, ни снегом скамейки да тонкие столы — между ними висели веревочки со светильниками, на некоторых из которых изображались спирали, в точности как та, на внешней стороне руки. Одри смотрела на те ёлки, на снег вокруг, на символы и на фальшивый свет, и она понимала — она не только находится там, где находится, то есть, в Месте Мертвых Огней, все здесь именно так, как описывали. Одри здесь. Она оказалась здесь после сокрушительного удара Темной Пучины, после того, как тьма заволокла взор, и пришел глубокий, как пропасть, сон.       Она умерла, дав отпор Чернильной Королеве, самому могущественному существу студии, она сражалась, зная, что умрет, истекая кровью, теряя силы и находя новые там, где их быть не могло: Одри боролась, боролась, помня, за что и за кого сражается. На миг Одри вернулась в тот страшный миг, когда слезы струями брызгали из глаз, ладони без сорванной с них кожи горели, а осколок души трескался, ныл, моля не делать этого. А она продолжала держать щит и даже когда тот сломался, она не сдавалась — и она умерла в боли, в страданиях, без прикрас и ужаса взглянув на свою жизнь от момента рождения до последней мысли. Тогда Одри прикрыла рот ладонью, качаясь, вышла наружу и застыла, чуть не падая на колени. Потому что всей своей тяжестью на неё обрушилось осознание. Ведь кое о чем она не думала. Живым не понять того, что могут осмыслить мертвые, когда оказываются по ту сторону.       Она не сдалась в борьбе, но бросила попытки исполнить свой долг. Оставшись один на один против Темной Пучины, Одри обрекла всех погибших вечность гнить в этом страшном месте без права на новый шанс прожить жизнь иначе. Она решила сражаться в бою, в котором победа предначертана исключительно Темной Пучине, так как невозможно одолеть свою тень, невозможно избежать смерти. Слабая и надуманная надежда, будто в последний момент что-то произойдет, и Одри или Фриск победят, найдут бобину, запустят её и отмотают время, оказалась ещё и напрасной. Теперь все кончено. Не будет больше попыток. Одри сыграла свою партию, отлично зная о возможности проиграть, но она проиграла, забыв о цели, которая могла бы оправдать начало этой партии и подсластить горький конец. Она ведь пыталась до последнего и проиграла, сражаясь. Только это не так. Одри проиграла, сражаясь, но не за бобину, а надеясь спасти уже обреченную жизнь Фриск.       Снег падал. Выл ветер. Место Мертвых Огней не молчало, не замерло, как труп. Однако казалось, будто она неподвижная, нереалистичная картина, отрезок какого-то мига.       Одри села на скамейку, спрятала лицо в ладонях.       «Я тебя не брошу. Я тебя защищать должна, забыла? Клятва у меня… рыцарская… священный долг… здесь даже значения не имеет, что там Шут придумал и насколько я тебя люблю, а люблю я так, что хотела сделать тебе предложение по колено в чернилах, без кольца, без крова и перспектив на будущее… ты ведь для меня все. Типа, если бы солнце и луна вдруг пропали, мне бы хватало тебя… и вообще…».       «Беги».       Как она? Одри подумала об этом раз и уже не смогла избавиться от навязчивой, притягательной и пугающей мысли. В последний раз Одри так долго смотрела в её глаза, будто не могла наглядеться, и касалась губами её губ, как утопающий снова и снова бросается к поверхности, чтобы глотнуть немного воздуха. И Одри не могла ни надышаться, ни перестать смотреть, ни держаться за ускользающую из ладони руку. Ведь там было её будущее. Её жизнь. И теперь, оказавшись в Месте Мертвых Огней, Одри чуть не плакала от тоски по Фриск, придумывая, прикидывая: жива ли она, нашла ли бобину, и если да, что она чувствует, что ей в принципе делать… видела ли Фриск, как Одри падает замертво? Сама идея, что она это видела, что она держала её тело, пугала, злила, вводила в ещё большую апатию, и чем дальше уходила в себя Одри, тем тяжелее и нереальнее воспринимался мир вокруг. Он и так был ненастоящий, а теперь чувствовалась и духота вместо зимней свежести, и холод, как от сотен кондиционеров, и резь в глазах, будто луна в небе была не луной, а здоровенным прожектором.       Вина, стыд и беспокойство камнем сдавили грудь. Лишь бы спрятаться от невидимого взгляда, прожигающего дыры во всем теле, Одри хотела спрятаться, пропасть — мысли об оставленной девушке не давали покоя, ковыряя мозг и словно острым кривым кинжалом вырезая узоры на коже, повторяя: «Ты умерла… ты умерла, оставила её, никого не спасла…». И она представляла, как Фриск держит её тело, как чудом достаёт бобину, чудом выживает — и не понимает, что теперь, как ей нужно жить и для чего. Легче было думать, что Фриск тоже погибла, и сейчас её дух блуждает где-то неподалеку, разочарованный и такой же потерянный, как дух Одри. Ужасно, когда приходится надеяться на смерть возлюбленной, также ужасно, как надеяться на её жизнь, оставшуюся в одиночестве и во тьме, из которой она никогда больше не выберется.       «Дура… дура, дура, дура!».       Одри осталась сидеть на скамейке, пустым, мокрым от слез взглядом глядя в голую стену. И ничто её не волновало. Ни усиливающийся ветер, ни вьюга, хлещущая по лицу. Единственной болью была сердечная, вызванная человеком, которого она поклялась защитить, но отныне не ясно — может ли быть спасение вечным заточением и одиночеством в чернильном мире, охваченным Злом.       А потом, когда ни сил, ни слез не осталось, Одри встала и поплелась прочь. Она не видела, куда идет, не знала, куда ей деваться — она просто шла, мертвая, одинокая, побежденная. Она не знала, как объяснит друзьям, что проиграла. Не знала, будет ли радоваться, если встретит хоть кого-то из них, стыд выжигал из неё радость, тоска по жизни любовь, что Одри легче было бы стереть себе память, поселиться в одном из домов и затаиться, пока Темная Пучина, предводительница Места Мертвых Огней, не найдет её. С подобными мыслями она прошла мимо елок и светильников, уходя дальше в ледяной сумрак и не замечая, как холод проникает под одежду, в которой она когда-то пребыла в чернильный мир. Она даже не заметила, что она снова голубоглазая, с кожей гладкой и бежевой, как у простых людей, и волосы её чуть посветлели, избавившись от цвета вороньего крыла.       Всё это не имело значения.       Снег крепчал, ветер выл, превращая снег в муку, а грязные серые комья в размазанный по земле песок. Внутри и снаружи стоял лютый мороз, от чего Одри обнимала себя, гладила, надеясь хоть немного разогнать кровь — и, конечно же, сразу вспоминала, что это мной холод, и что крови у неё, скорее всего, уже и нет. Она просто душа, если не разум, её тело осталось за бортом. И потому становилось ещё холоднее. В этом измерении, куда стекались все мертвецы и которое она когда-то увидела во сне, стояла плотная, беспроглядная тьма. Тьма и холод действовали вместе: они остужали последнее живое тепло, крали надежду, заглушали даже призрачный, нереальный свет с черного неба. И ступая в неё, в эту тьму, она каждый раз боялась, что захлебнется в её густых течениях, чувствуя её холод — боялась однажды застыть, как вода, превращенная в лёд.       Ёлки пропали, их сияние для Одри потухло. Остались непримечательные, уродливые дома, идущие то вперёд, то петляющие наподобие древесных ветвей. И было пусто. Ни одной души не встретилось на пути одинокой девушки.       «Прости, Харви… ты вручил мне титул Чернильного Демона, и я должна была сделать то немногое, что я могла бы сделать даже без него — но раз он у меня был, я обязана была не только до цели добраться и добыть бобину, но и воспользоваться ею. И я… проиграла. Мне так жаль, братишка, так… Кажется, мы не вернёмся назад. Мы мертвы. Наш папа мёртв. Наш род прерван».       Темная Пучина хотела сломать Одри через Фриск. Она охотилась за ней в первую очередь, дабы Одри не удалось выполнить поставленную задачу. А вышло всё так, что Одри сломалась ещё раньше — она умерла первая, умерла, потому что Темная Пучина переоценивала выдержку своего создания. Позорище. И ей, этому позорищу, уготована вечность в мире, где она будет существовать, сходя с ума от своего позора, и не придет к ней та настоящая смерть, забирающая все без остатка, чтобы вместо человека осталось лишь пустое, пока не заполненное воздухом место.       Она шлялась так очень долго: ёлки появлялись, большие и маленькие, одинокие или сгрудившиеся в кучу, блестели светильники, строения от магазинов до будок, уходящих в подвал, сменяли друг друга. Холод все ещё проедал кожу, добираясь до костей, сердце слабо-слабо билось. Звезды сверкали угрожающим, злобным желтым светом, точно тысячи очей правительницы Места Мертвых Огней. Но её самой нигде не было, и на краю сознания теплилась мысль, что это хорошо, значит, Темная Пучина наконец отстанет от неё. Но большую часть времени Одри думала только о собственном несчастье и о том, как сильно хочет встретить Фриск, если она тоже погибла, и встретить с ней грядущую вечность. Правда, где искать её, она не знала. Не знала, стоит ли — ведь Одри снова подвела её. Она разбила ей сердце, решив, что пожертвовать собой будет лучше, чем остаться с ней. Её новая философия оказалась ложной. Бессмертия не существовало, и его нельзя достичь любовью: любовью можно только спасаться, благодаря любви возможно вырваться из цепких когтей смерти. Но прыгать в эти самые когти, веря, что они не причинят тебе вреда?       Ещё шаг. А потом, обессилев, Одри зашла в первый подвернувшийся дом, на вид хлипкий и тесный. И, упав на что-то мягкое, подвернула ноги, сжалась и прикрыла веки. Она, наверное, заснула, пусть сном это не было, и кровать была холодная, не такая уж и мягкая, как сперва показалось — она была почти твердой, да ещё и покрытой инеем, от чего хрустела, как корочка засохшей крови. И Одри показалось, что она вовсе не лежит, а стоит, прикованная к стене, к металлической ледяной грязной пластине, ища свой беспорядочный, злобный сон. И в том бредовом недо-кошмаре между мертвой нереальной явью и пучинами липкого, пугающего ничего, она видела себя, Фриск и своих друзей. Всю свою семью. Всю свою ушедшую жизнь.       Это была кровать, кажется, это была она. Узенькая, как койка, находившаяся в ближайшей от входа комнате, и здесь лежал скомканный плед, такой неприятный на ощупь и холодный… и все равно Одри в него куталась, куталась, спасаясь от темноты.       «Простите… простите меня, прошу…».       Она обняла себя за плечи.       «Прости меня, милая. Я люблю тебя, я тебя правда любила больше жизни, но я знаю, ты не хотела этого… если бы ты могла выбирать, ты бы не позволила мне жертвовать собой ради себя… прости… прости, что не ответила на те твои слова… прости, что предала…», — и снова слова, сказанные её голосом, и теперь они жгли, разрывали на куски: « здесь даже значения не имеет, что там Шут придумал и насколько я тебя люблю, а люблю я так, что хотела сделать тебе предложение по колено в чернилах, без кольца, без крова и перспектив на будущее… ты ведь для меня все. Типа, если бы солнце и луна вдруг пропали, мне бы хватало тебя…».       У них могла быть вся жизнь впереди. Одри могла бы взять тогда её за плечи и сказать «Да! Да, я согласна!». Даже без кольца. Без крыши над головой и перспектив на отличное будущее без невзгод. Все сложилось бы иначе, как в том нормальном, живом, пропитанном надеждой сне о Фениксе. Будь Одри сильнее, не поддайся отчаянию, помни, что всегда есть выход… пусть у тебя проломлена голова и вот-вот кончатся силы. Будь она мужественней, сейчас они уже праздновали победу. И Одри подошла бы к Фриск и предложила то же, что ей хотела предложить Фриск все это время. Одри ведь грезила о подобном довольно давно… Вплоть до того, как направилась с Генри прямиком в ювелирный магазин искать кольцо, спрашивая совета у более опытного и мудрого.       Никакие мечты не исполнятся. Все кончено. Одри мертва, и этого не исправить.