Тройная доза красных чернил

      Я знаю лишь то, что Северная Ведьма собирает армию, Смерть издевательски усмехнулась. А твой отец, именуемый здесь Старшим вместе со своим Темным Наследником, моим Мертвым Солнцем, помогает ей в этом. Все силы стянуты туда, Одри. И когда ты к ним явишься, передай, что я не так глупа, как кажется. Одри ни на миг не забыла о её словах, но предпочла молчать: иначе, думалось ей, это деморализует друзей. Они, стоит признать, в крайне невыгодном, трудном положении, из которого выходов по сути и нет: они как запертые в железном ящике, зарытом в земле, никто не знает, как их вытащить, где они в принципе, и если и есть способ выбраться самим — то только через смерть, смерть, которая им не светит, ведь в ящике нет ничего, кроме неосязаемой темноты.       Однако когда она ступила в лагерь сопротивления, печальная истина открылась перед ней, как мир перед внезапно прозревшим. Несколько часов пути, часов, в сумме составивших около двух дней, привели её к хлипкой, как картон, тонкой и на ходу строящейся круглой стене, что кольцом опоясывала обширную, густо застроенную территорию. И стена была не полной, прямо перед широким трактом зиял огромный проем, лишь наполовину прикрытый каменными глыбами и деревянными вставками, будь то соединенные с друг другом обломки или оторванные части мебели, двери и прочее. И вход охранялся всего парой человек, вооруженных копьями. И наверху, кроме дозорных, не было ни катапульт, ни луков, ни хотя бы бойниц, чтобы стрелять из них. Только несколько десятков людей, и те сонные. И фактически бесполезные, так как не имели при себе никакого дальнобойного оружия. Одри ожидала увидеть не крепость, не забитую бойцами хорошо защищенную базу, а хотя бы хорошо скрытый от глаз оборонительный пункт, за которым располагались места для всех мертвецов, согласившихся присоединиться — но точно она не рассчитывала увидеть то жалкое подобие крепости, видной и с неба, и издали.       И она поняла, что послание Темной Пучины и не нужно: с мотивацией и ресурсами у молодой организации хуже некуда, и никто не отреагирует, если Одри расскажет, что Шепчущая обо всем отлично знает. Здесь бы кто угодно узнал. Только девушка промолчала о том, как убого выглядит все это, промолчала, надела на себя очередную маску. Все хорошо, говорила её бодрая улыбка, все просто бомбезно, вторил быстрый уверенный шаг, будто она ускорилась, чтобы скорее разглядеть, как выглядит все внутри. Одри действительно оторвалась от вереницы марширующих к крепости друзей, и теплая крохотная надежда, вопреки горечи, промелькнула в душе: она понадеялась встретить Харви, а лучше его, Генри и Тома. И встретить она их сможет только в этом богом забытом месте. Ребята заголосили, кто стараясь докричаться до дозорных, чтобы не скидывали на бегущую на всех парах девушку тяжелые мешки с камнями, кто окрикивая её, оглохшую от ветра в ушах. Потом кто-то ещё сорвался с места, вызвав протестующий мужской крик.       Несмотря на Меч Тьмы, плоской стороной лезвия привязанный к спине, Фриск бежала поразительно резво, и, насколько могла судить Одри, с искренним энтузиазмом. Тогда, летя, что было сил, она слышала просьбы девушки подождать и, кажется, её хохот, а через считанные секунды увидела её саму, и Одри обернулась к ней. Обернулась и удивилась, увидев на её лице настоящую улыбку, на щеках — настоящий румянец, вызванный бегом и радостью, в глазах — блеск. Она видела, что Фриск выжимает из себя максимум, упорно обгоняя Одри, и все это происходило от совсем не ложной, искренней радости, будто эта гнилая крепость лучший и отлично защищенный замок, окружённый и рвами, и железным терновником. И когда Одри это увидела, когда услышала её вопль «Эй, мертвые! Я вернулась! Снимайте штанишки!», она решила, либо Фриск сошла с ума, либо она настолько непроходимая оптимистка, что это похоже на безумие…       Но также явственно ощутила ни с чем не сравнимое воодушевление и такую любовь, которая некогда помогла ей одолеть Темную Пучину. И она вдруг поверила, что и с таким жалким ресурсом у них все получится. Домчавшись до самых ворот, никем не обстрелянные, рвущиеся в бой, до которого было ещё далеко, они остановились в паре метрах от входа, и Одри, схватившись за сжавшийся, пульсирующий от нехватки воздуха живот, несмотря на плывущие перед глазами искры, уставилась на вход в крепость. Фриск остановилась рядом с ней, часто и хрипло дыша, точно каждый вдох причинял боль, и это являлось прекрасным само по себе — дышать, чувствовать, как тяжелеют лёгкие, — и увидев, как девушка с мечом за спиной улыбается, Одри снова нашла в себе тот источник сил. А когда они, переглянувшись сначала между друг другом, потом уставившись на отставших друзей, чуть не рассмеялись, то разглядели новую фигуру рядом с удивлённо на них уставившимися дозорными.       Марк их окликнул и назвал дурами. Гетти, должно быть, хотела также броситься к ним, но Джейк, словно очень строгий отец, вовремя поймал её за шиворот. Тэмсин внимательно наблюдала за ними.       Одри хлопнула себя по коленям и поклялась сожрать собственный носок, если этот высоченный человек с крупными бицепсами и суровым взглядом темных глаз, не их старый знакомый. С лямками, вцепившимися ему в плечи, с комбинезоном, заляпанным машинным маслом… и таким выражением лица, будто весь мир ему был неугоден. Нет, это был один и никто другой — пес по имени Том, после трагичной гибели возвратившийся в человеческую плоть. И потому Одри кинулась к нему, чуть опоздав, ведь Фриск продолжила бег за долю секунды до неё, но и разгона, и сил Одри хватило, чтобы догнать её, и все это не отрывая взгляда от Тома, который стоял смирно, дожидаясь, когда они добегут. И едва они врезались в него, схватившись за части одежды и участки оголенной холодной кожи, когда ощутили, что врезались в нечто несгибаемое, нерушимое, как их вера в этого ворчливого засранца, ещё один кусочек сердца встал на место.       Том обнял их обеих и крепко-крепко держал, низеньких по сравнению с ним и очень хрупких. И он зарывался то одной пальцами в волосы, то чуть больно сжимал сгибом локтя плечо или шею, заставляя ойкать. И все трое пронзительно, безумно хохота. Никто из вернувшихся членов ганзы пока не знал, что зов Одри двухдневной давности настиг Харви Дрю, и он, спаленный в огнях битвы и чудом выживший в кислотных ядах драконьей ненависти, выжил благодаря сестре, благодаря её тихому, ласковому «Привет, братишка».       Том, долгое время молчавший, словно потерял свой блокнот, повел девушек в лагерь, пройдя мимо солдат, часть которых крайне неодобрительно смотрела на новеньких — сначала Одри вспомнила холодящее желудок ощущение, с каким она, сменив школу, стояла перед незнакомым классом, затем испугалась, не встречалась ли с ними в бою. Одна рука Тома лежала на её плече, другая на плече Фриск, и потому они шли нога в ногу, и Одри чувствовала себя влекомой за хозяином боязливой собакой.       Они проходили мимо несущих здоровенные бревна людей, хилых и сильных, старых и молодых, мимо стаи кузнецов, не покладая рук работающих над своими кривыми изделиями без искры огня прямо на холодном воздухе, мимом солдат, связанных веревками, которые несли то к стене, то в дома. И вид открывался разом жалкий и удивительный своей апокалиптичной, граничащей с обыденностью красотой — десятки зданий от хижин и плоских коробок магазинов до многоэтажных квартирных домов и отелей, бывшего игорного заведения и крохотных комнатушек, больше похожих на кабины, в которых сидят сторожи. Здесь, среди зданий, в просторных заснеженных местах цветов молока, высохшего разбитого в крошку цемента и обсидиана, пустоту занимали снеговики, самодельные шатры, столбы, обвязанные гирляндами и, конечно же, красивые рождественские ели. И создавалось впечатление, точно Одри попала в ту застывшую во времени детскую мечту о Рождестве, в остальном Месте Мёртвых Огней безжалостно изуродованную Темной Пучиной.       Том молча показывал им мастерские, где, стуча молотками и щёлкая нитками, шили одежду и ковали металл, места для отдыха, милые одноэтажные лачуги, куда можно было зайти и весело поболтать или закрыться в темной тихой комнате и провалиться в блаженных сон. И девушки беспрекословно слушались его, осматривая каждый угол и даже каждую пылинку, и все чаще бросались им в глаза следы не только скудного достатка, будь то редкий однотипный мусор, используемый для уничтожения другого мусора или жутковатые украшения, вроде Санты без шапки и части головы или словно ощупанный, как новорожденный птенец, венок падуба. Нет. Пока они шли за ним, гуляя по лагерю и его базам, пока ходили меж призраков, словно стали мертвы даже для них, пока наблюдали за их деятельностью, Одри видела и разрушения. По мостовой пролегала жуткая борозда, заделанная досками и кривыми мелкими булыжниками, белая колокольня, видневшаяся на возвышении, пустовала без колокола. А самая большая ёлка, расположившаяся подле мелкой церквушки с разбитыми витражами, покосилась, словно однажды чуть не упала — или все-таки упала и недавно вернулась туда, откуда её вырвало страшное землетрясение.       И что это было землетрясение, сомнений не возникало. Такие разрушения не появляются просто так.       А потом случилось страшное. Том периодически оборачивался на идущую вслед за ним Тэмсин, словно что-то замышлял. Впрочем, об этом Фриск и Одри не беспокоились — как и у него, у них были свои тайны, заставляющие их радоваться всякий раз, вспоминая о них. Том довел девушек до продолговатого дома с каменной крышей, из которой торчала труба, сделал шаг назад и посмотрел на них. Смотрел долго, внимательно и сурово, как мог только он, и в той суровости, родной и знакомой, мешались и усталость, и сварливость, с которой могла справиться одна Эллисон.       — Здесь живет Тэмсин, а с недавних пор ещё Харви и Гетти, если в случае вечного кочевничества употребимо слово «живет», — пробурчал он. — Но Тэмсин, думаю, будет не против принять вас здесь, если нужно отдохнуть. Только потом сразу за работу. У нас не любят лентяев, и не плачьте, если забудете — я предупреждал.       Они кивали, уставшие настолько, насколько возможно устать будучи мертвым, и улыбались возможности не только встретить друзей, но и хорошенько отдохнуть. Затем обе замерли. Замерли и их мысли, и в принципе часть мозга, отвечающая за мышление. Они понимали, что что-то не так, только не понимали, что, а когда Одри поняла, поняла первая, она вылупилась на него и первым делом захотела схватиться за «гент» и ударить самозванца по носу. Когда поняла Одри, прошло ещё секунды три перед пониманием Фриск, и та запоздало потянулась за мечом. Но Том смотрел на них так, что все стало ясно, как день — это лишнее.       — Сюрприз, сюрприз, — проворчал он. — Вы что, говорящих людей не видели?       — Обычно предполагается, что они говорили всегда, — выдавила Фриск. Меч она держала перед собой, но, конечно, не использовала. Может, она и не понимала, зачем его держит. — А вот когда немой разговаривает, становится реально страшно.       — Том, без обид, — попыталась сгладить углы Одри. — Но мы сейчас… немного…       Мужчина театрально закатил глаза, и Одри к тому же словила жуткий диссонанс, ведь также закатывал глаза её друг-пес, и уж точно так не мог человек — феноменально похожий на Тома, но Томом, каким привыкли его видеть, каким запомнили его девушки, полноценно для них не ставший.       — Ладно, — проворчал он и махнул рукой. — Я пойду Джейка искать, если вы не съели его по дороге. Тэмс, — он кивнул подошедшей женщине. — Помоги этим глупышкам освоиться. Боюсь, они сейчас в таком состоянии, что толчок от кастрюли не отличат.       Но когда отходил, то на миг обернулся и, хитро улыбнувшись, словно произносил нечто важное, как нечто такое, что заставляет читателя окончательно погрузиться в книгу, произнёс:       — Добро пожаловать в Крепость Удачи!       Их с Фриск разместились в маленькое помещение, напоминающее скорее погреб, нежели полноценную комнату для отдыха, и как бы ни старались хозяйка дома и её гостьи найти одеяла и подушки, дабы соорудить подобие кроватей, измотанные девушки не смогли столько стоять на ногах. Они взмолились о пощаде, и Тэмсин оставила их — и они, позволив силам оставить себя, рухнули на стог пышного, пусть и колючего, неприятного на ощупь сена. Одри старалась не припоминать все трудности, встретившиеся по дороге сюда, в это место, холодное, но все-таки согретое крупицами теплой жизни. И все равно, чем дольше она лежала на сене, глядя полуприкрытыми глазами за вихрами пыли под каркасом крыши, тем дальше увязала она в воспоминаниях. Плохих и хороших, расстраивающих и успокаивающих.       За дверью слышались голоса: прискакала Гетти, громко и зло топая по полу и ругаясь, Джейк спрашивал, что пропустил, Марк хохотал, Гетти — рассказывала, что они с Харви поссорились. Её неистовство успокоила Тэмсин, объяснив, что новенькие спят, и им нужно набраться сил. Девочка сразу замолчала. Замолчали все, и Одри улыбнулась от мысли, как мило и приятно знать: едва они услышали об усталости подруг, они забеспокоились о них.       — Хорошо, — голос Марка прозвучал совсем рядом с дверью. — Пусть спят, сколько потребуется. Надеюсь, они не услышат колокола или чем после землетрясения у вас людей будят…       Тэмсин ответила ему. Совсем тихо, неслышно. Марк произнес что-то также тихо, и они удалились.       Девушки остались один на один с тихой темнотой, откуда пропали следы чужого присутствия: существовали на стоге сена и вокруг него лишь они обе, уставшие, то проваливающиеся в дрему, то по велению высших сил выныривающих оттуда, как из умиротворяюще бессветного и выцветшего дна. Одри некоторое время ещё прислушивалась к происходящему за дверью, но больше ничего не происходило. И когда она это поняла, сдалась окончательно. Она перестала бороться со сном и оградилась от тревог, которые могли помешать заснуть, повернулась к Фриск спиной и прикрыла веки. Но Фриск, в отличии от неё, долго ворочалась, словно что-то мучило её, как мучило и в студии, и на пути милосердия. Одри было проваливалась в сон — и беспокойно просыпалась, сжимая губы и елозя по сену, не решаясь спросить, от чего это напряжение в воздухе возникло и почему оно такое тяжелое.       Одри повернулась к девушке. Та лежала к ней спиной, лицом к черному Мечу Тьмы, тенью высившемуся на фоне слабого сияния из расположенного под самым потолком окошка. С улицы лился блеклый лунный свет, и он, играя на клинке, превращал его во тьму, сродни той, какая покрывает города раскалённой землей, постепенно остывая. Меч ровно стоял, вонзенный в землю, в слой сена и прочный камень под ним, и темный феникс на навершие блестел багровыми, как кровь, глазами. Как и всегда при взгляде на Меч Тьмы, Одри стало некомфортно и в очередной раз она задумалась — а по факту впервые задумалась полноценно об этом только сейчас, — почему он здесь. Как он оказался в мире мертвых, как и для чего последовал за Фриск. Догадка копошилась на поверхности сознания, Одри давно её приняла за правду, но правду в большей степени пугающую. И потому, убрав прядь волос с щеки Фриск, она подтянулась к ней и ласковым нежным голосом солгала, лишь бы Фриск сосредоточила внимание на другом:       — Мне холодно…       Одри не было холодно. А девушка не спросила, насколько холодно, как бы могла более эффективно помочь ей справиться с холодом. Она просто повернулась к ней, и ненадолго их беспокойные сонные взгляды встретились, и страх, и тоска пропали. Фриск молча обняла её, и Одри почувствовала себя победительницей в маленькой битве за чью-то душу.       Весь следующий ночной день и день после него, пришедший после сна, окутало мелкими заботами и знаниями, которые Одри предстояло выучить в кратчайшие сроки. Она носилась с поручениями по домам то в качестве посла, то в качестве исполнителя, и на удивление хорошо запоминала лица и имена и даже почти не боялась, встречая знакомых. Никто не боялся. Они могли мрачно переглянуться, окинуть друг друга злыми взглядами, но не происходило ни ссор, ни драк, ибо каждый знал свое место и что перед битвой, в которой так мало шансов на победу, нужны надежда и единство. И скоро Одри перестала беспокоиться о мести со стороны кого бы то ни было, хоть от потерянных, убитых от безысходности, хоть от Рыцарей и мятежников рыжей волчицы.       Фриск не появлялась на публике с Мечом Тьмы: он лежал в том же заваленном сеном помещении, где им выделили место для отдыха, и никто и почти никогда не видел его. Одри считала это хорошей идеей, ведь забот и так доставало, не хватало, чтобы погибшие Рыцари прознали о древней реликвии — быть может, кто-то видел его воочию и в действии, может, были здесь и члены Братства, те, кто лично его выковал. Одри не спрашивала, не интересовалась. Как и Фриск, она молчала, молчала о том, как погибла, как почти всегда молчала, когда кто-то задавал ей вопросы. И тем более она молчала о всех событиях, в которых были замешаны Рыцари: она ни с кем из них не обсуждала кровавую расправу и месть, попытку казни и раскол, приведший ко всему этому. Одри не была Рыцарем. Значит, ничто из этого её не касалось.       Вот только и потерянные ей были чужими, ибо она не просто не вписывалась в их дружное, пусть и специфическое общество — она являлась причиной краха этого общества, воплощением хаоса, пришедшего на смену жестокой, но стабильной диктатуре Чернильного Демона и Уилсона. И с ними Одри тоже не говорила. Она знала, что обязательно наткнется на тех, кто запомнил или её увидит в её нынешнем лице то лицо, какое видели они перед смертью от её трубы или спирали на чернильной руке. Одри оказалась чужой среди чужих, и самое страшное и разом смешное, глупое и безумное случилось тогда, когда она, чужачка для всех, вдруг стала слышать за спиной «Привет, Дрю! Привет, бабочка!». И каждый раз оборачиваясь, она видела солдат, некогда носивших черные доспехи. Это были люди, что пошли за Василисой, и они не просто запомнили свою бывшую жертву — они здоровались с ней, как с одной из своих друзей.       И все это время ей казалось, Тэмсин наблюдает за ней.       Но на третий день, когда новенькие освоились в Крепости Удачи, произошло снова нечто новое, нечто новое и долгожданное, и это взбаламутило лагерь, как град камней, падающих в воду. Крепость Удачи полностью отстроилась. Отремонтировали стену и укрепили её и все вившиеся от неё в стороны дополнительным слоем камней, так что толщина крепости к моменту, когда все вновь поменялось, достигала порядка двух метров. Вырезали бойницы и несколько луков, и начались учения — те, кто умел стрелять, учили стрелять остальных, сооружая стрелы из дерева, кремня, камней и редких железных самородков. Общими усилиями построили две пока кривые, зато работающие катапульты, из одной из которых произвели первый выстрел плотным снежком, чей вес мог запросто раздавить человека.       Кузницы били по металлу, деформируется ему и придавая ему отдаленно напоминающие на клинки формы, некоторые делали мечи и из камней, так как он был куда доступнее металла. Шла тренировка по стрельбе из лука — стрелы тихо пели, устремляясь в полет до мишени, и обычно попадали только редкие стрелы с хвостовым оперением, достать которое в Месте Мертвых Огней было трудно. Нигде не горел греющий огонь, не поднимались к небу дым и искры. Свет давали исключительно гирлянды.       Драконий рёв разорвал покой и всепожирающей могущественной бурей поднял шатры и навесы, вспорол, точно клинок паруса, почти благоговейный сон сотен спящих, и заставил замереть в ужасе всех работающих. И в тот же миг, когда все стали выбегать из домов или бежать с площади, буря пришла лично — буря цветастая, как радуга, неимоверно огромная, подобно самом огромному в мире вулканическому облаку, застрелившему солнце. Дракон появился внезапно, громкий, могущественный, гигантский, и сильными своими оранжево-мятными крылами, обитыми прочной броней чешуи, пролетел над Крепостью Удачи — лишь разносился шум крыльев, от чьего штормило ветра ломалось дерево, да гулкий, долгий, утробный звук. Все заголосили, послышались приказания взяться за оружие, кто-то в панике закричал «Ложись!». Потащили мешки и камни. Началась суматоха, в которой терялись люди, терялось ощущение пространства и времени.       А дракониха все наворачивала круги над крепостью. Дикие порывы ветра заставили большинство скорчиться и прижаться к земле, превратившись в полевых мышей, почувствовавших приближение совы. Дракониха парила высоко в небе, и все в страхе смотрели на неё, и казалось, что стали почти слышны собственные мысли. Среди всех тех сотен перепуганных призраков лежала и Одри, закрывшая руками лицо: почти полностью скрытая снегом, она казалась белым холмиком, который, возможно, никак не заинтересует дракониху. Она ждала, слушала, и чудилось, что в небе разверзлась клоака ветра и рева, как целый бой — но то был лишь один дракон, дракониха, и это пугало больше всего.       Она никогда не видела драконов, разве что в воспоминании о саде со статуями, оставленном Шутом для неё, и не рассчитывала когда либо увидеть этих тварей воочию. Никакие рассказы не передавали того ужаса и той невозможной мощи, которой обладали их широкие, как расправленные паруса, крылья и страшный челюсти, усеянные длинными и острыми клыками. Никогда ещё Одри не доводилось видеть ни таких крупных мышц, перекатывающихся под твердыми, кажущимися алмазными доспехами, никогда она не видела этих шипов, растущих из длинной змееподобной гибкой спины, не могла бы и в страшном сне увидеть подобных серповидных когтей, которые наверняка рассекали камень, как ножи мягкое мясо. И в первый миг, когда она увидела крылатого зверя, когда он ещё казался ястребом, переливающимся в звездном прекрасном сиянии, как прозрачный кристалл, она считала нет на свете существа чудеснее… а теперь думала, что нет существа страшнее.       И тут дракониха стала снижаться, и рёв её стал приближаться, ускоряясь, вторя скорости удивительных оранжево-зеленых крыльев, стремительно меняющих цвет на кроваво-красный и сразу — на темно-синий, как ночное небо реального мира. Все снова загудели, и на сей раз Одри поняла, прятаться не получится, и тогда же она подумала о Фриск: она была где-то здесь, в толпе, и они оказались к друг другу слишком далеко, и её нужно найти… И вот тогда дракониха заверещала, и Одри забыла, о чем думала. Она достала короткий клинок, выданный ей для тренировок, и быстро отступила вместе с остальными на несколько шагов назад. Они сгрудились в считанных метрах от драконихи, что нашла на плавную посадку, размахивая буреносными своими крылами, и ветер высекал слезы из глаз, дул, разрезая и хлестая лица.       Она приземлилась, когтями царапая брусчатку и наросший лёд. Крылья в последний раз раздулись при взмахе, и стали оседать к грациозной спине. Шея, кончающаяся головой с мягкими чертами, без острых углов и шипов, приподнялась, обретя форму сгорбившегося дерева, и Одри разглядела глаза: два ядовито-зеленых, как джунгли, изумруда с глубокими черными зрачками, в одном из которых Одри увидела собственное отражение. Она выставила меч вперёд, нагнулась, готовясь увернуться от щелкающей пасти, если придется, и все, кто был рядом с ней, зарычали, скалясь клинками. Словно отвечая на их движения, дракониха глухо зашипела, и от шеи её поднялся воротник, как у змеи — два переливающихся красными оттенками крылышка, расположенных по бокам от головы.       — Стойте! Стойте! Это же…       А потом Одри увидела, кто сидит у неё на шее, и сердце её подвело. Она выронила меч и бросилась к трем всадникам.       — Она наша! Она на нашей стороне!       Ибо дракониха, которая на самом деле была Ореолой, погибшей в сражении на пути к Хранилищу Ключей, не собиралась нападать. И потому что на ней сидели ликующий Харви Дрю и Генри Штейн, такой уставший, но такой сияющий от радости, что все наконец-то закончилось. Он смотрел на бегущую к нему девушку, и Одри слышала его голос сквозь соединившиеся нити их Силы:       И тебе привет, сестрёнка.       Когда к драконихе подбежали остальные члены ганзы, они увидели, как Одри сбила с ног было вставшего на ровную поверхность Харви. Она была чуть выше него, не такая лохматая, с добрым взглядом и радостной улыбкой, он — пораженный силой, с которой Одри обняла его, немного напуганный, с волосами лохматыми, как разворошенное осиное гнездо, щуплый. И, конечно же, когда Одри прижалась к нему, Харви от её тяжести наклонился назад. И девушка стояла вот так, вжимаясь лицом в его плечо, вдыхая носом его запах, ощущая его кожу, дубленую куртку с воротником, иссиня-черные волосы, передаваемые в их семье из поколения в поколение. И было спокойно, хорошо — предпоследний кусочек встал на место, ведь Харви снова был с ней. А мальчик стоял, не зная, как ему себя вести, пока не понял, что все это действительно так, что он поприветствовал вовсе не плод своего воображения. И он обнял её крепко-крепко и зажмурился от невыносимого счастья.       Генри Штейн наблюдал за ними, радуясь тому же, чему радовались они.       Тэмсин и Том нашли место и для драконихи, и долгое время им пришлось упрашивать Ореолу последовать за ними, и также долго Одри соображала, что это, черт подери, та самая женщина, пускающая из клыков яд и поющая, как боженька. Она смотрела им вслед, слушала их препирательства и поражалась, как эта чудовищная клыкастая тварь легко разговаривает на английском, и только тогда, стоило драконихе взмыть в небо, толком не выслушав просьбы ведьмы, Одри очнулась и пришла к выводу, что произошедшее похоже на сюрреалистический сон. Но оказавшийся правдой, ведь она провожала дракониху взглядом, не убирая руки от плеча Харви и чувствуя ладонь Генри на своем плече.       Когда путешественники отдохнули, друзья дружно направились на стену, обкладывать её последними камнями из запаса. Харви выглядел бодрым, веселым, и Одри не могла налюбоваться, поверить: это тот самый Чернильный Демон, павший в борьбе со своей бывшей госпожой. Она оплакивала его смерть и видела в своих кошмарах, гадая, что он хотел сказать своим последним «Теперь ты», как относился и где находится. А теперь он здесь. Все они. Том, Марк, Тэмсин, все до единого, и они в числе строительной привалы укрепляли стены Крепости Удачи. Сверху открывался дивный вид: домики, до крыш которых можно было допрыгнуть, покрыло инеем и снежными шапками, ёлки горели мириадами желтых огоньков, люди внизу занимались привычной работой, синхронными движениями вбивая гвозди и рубя дерево, вонзая лопаты в сугробы и засыпая щебень в выбоины.       — То есть, ты вел переговоры с драконом? — Одри жадно ловила каждое слово.       — А ты искупалась в сточных водах и подралась с Темной Пучиной? — ответил Харви вопросом на вопрос.       — А ты потерял сознание, когда Ореола прилетела в первый раз? — Фриск, слушавшая их разговор, не удержалась от вопроса, который мог бы вогнать кого-то угодно в краску.       — Ну а тебя, как я понял, чуть не превратили в овощ? — как и всегда, Харви взвился с полуоборота, но в тот раз, когда стоило обидеться, никто и ухом не повел. Напротив, Фриск только улыбнулась ему.       — И, знаешь, рада этому! Не то, боюсь, Портер по растерянности стал бы поливать меня из лейки.       Генри с трудом удержался от смешка, хотя понимал, что это совсем не смешная шутка. Одри криво ухмыльнулась. Согнулась, подняла камень — вложила меж других, но поняла, что он не влезает, и стала спиливать более-менее тонкий слой зазубренной ржавой пилой. И вскоре камень подходил по форме и ложился стык в стык, что, попробуй кто-нибудь просунуть нож между камнями, у него бы ничего не получилось. Полигональная кладка, кажется, это так обозвал подобный вид строительства один из рабочих, назвавшийся Лантом, и он неплохо разбирался в этом деле.       — Ну а ты как, Генри? — спросила Одри, вкладывая очередной камень в руки Марка — тот распиливал камни на более мелкие кусочки, пока ему в лицо не дула серая каменная пыль, а под ногами хрустело, как крохотные косточки, крошка. Генри и раньше был не особо разговорчив, сейчас и вовсе ничего не говорил, только глядел на всех с добротой и пониманием. И сейчас он взглянул на Одри, улыбаясь, точно что-то зная, и пожал плечами.       — Хорошо, милая. Просто хорошо.       Его ответа было достаточно.       — То есть, вы поругались?       — Не сказал бы, что поругались. Скорее я поставил её на место, а она меня обозвала паскудой, — затем, задумавшись о чем-то, Харви спросил: — А ты снова встретила Алису? И как она?       — Больше на людей с автоматом не нападает. И, мне кажется, поуспокоилась. Стала, что ли, мягче, тише. И когда я не могла встать с кровати, она кормила меня, сидела со мной, как мать над больным ребенком.       — Страшно предположить, какой может быть такая мать, как Алиса Ангел, — Харви усмехнулся. И, ещё прождав, издевательски спросил: — Значит, те неудачники из Непростых опять от вас огребли? Что в этот раз случилось с Уилсоном? Вы заставили его жрать рыбу с молоком или сунули в жопу петарду?..       — Народ, у меня камни кончились.       — Народ, кто-нибудь, дайте Синехвосту камни, у него тех, что в почках, не хватает.       — Ой, — голос Гетти, подозрительно державшей камень на весу. Камень упал Фриск на ногу, и та заойкала, подпрыгивая на месте. Благо, её от бездны разделяло порядка двух метров, и она бы не упала, даже если бы скакала, как умалишенная. — Я могу и камень в почки вбить, если не перестанешь над ним подшучивать…       — Ты очень жестокая, Гет, — произнёс Марк, не отвлекаясь от работы. — Это мне в тебе и нравится. Но, пожалуйста, больше никого не калечь.       — Да, не то наша глупышка с ножом принесёт ещё больше разрушений, чем в обычном состоянии, — Джейк рассмеялся, подхватывая Фриск за локоть. И пусть Одри знала, что эта глупышка с ножом по большей части притворяется, она также знала, что получать камнем по ноге очень неприятно и будучи мертвой, поэтому помогла другу спустить её с крепости.       — Знаешь, — донесся голос Харви. — Будь у нас у всех камни в почках, я бы желал не просто от них избавиться, а чтобы они все передались тебе.       Генри дал ему по затылку, и это все, что поняла Одри, не оборачиваясь. Но и ещё услышала, как возмущённо подавилась воздухом Гетти. И пусть Одри грубая шутка Харви не показалась обидной, девчонка явно была иного мнения, потому что дальше Тэмсин постаралась сгладить углы:       — Если рассуждать в масштабе, камни в почках не хороши и не плохи. Это лишь последствие человеческого пренебрежения своим здоровьем…       — Но если…       Дальше Одри не слышала. Она ступала по кривой крутой лестнице, покрывшейся льдом от зимнего мороза, и периодически чуть не соскальзывала вниз и всегда чудом сохраняла равновесие. Нести человека, поджимавшего покалеченную ногу, при том идя у самого края, само по себе жутковато, а тут была не одна Одри — Джейк придерживал Фриск, которая в свою очередь придерживала Одри, считающую, что та поддерживает её, и все трое они старались не скатиться с лестницы. И пока они шли, Одри думала, почему друг, к примеру, совсем не обиделся, и почему все они общаются с друг другом так, будто, если они начнут резаться на мечах, ничего кардинально в их взаимоотношениях не изменится. На секунду Одри решила все-таки отчитать Фриск, ведь порой она переходила черту — как бы ни старалась, а она, безусловно, старалась этого не делать. Однако взгляды, которыми её друзья обменивались, сказали все, что нужно.       — Эй, Синехвост.       — Чего?       — Вообще-то, если совсем на чистоту, будь у тебя камни в почках, я бы тебе посоветовала их вылечить, но, раз уж их нет, то советую приобрести, чтобы я могла не только по-дружески порекомендовать тебе хорошего врача, но и написать целый сборник анекдотов.       — Одри, если ты хотела дать ей подзатыльник, как это уже сделал Генри в отношении Харви, вот этот момент.       Одри ухмыльнулась. И поняла, как скучала по ним всем. И по взрывному брату, и не менее взрывной малолетке, и по этим препирательствам.