Тройная доза красных чернил

      Следы и раны перестали гореть через пару часов, растянувшихся на целую вечность. И пусть не пролилось ни единой капли крови, Одри ощущала себя обескровленной, сухой, как абрикос без сока, и потому, придя в себя, проснувшись, ощутив заново вкус продолжающейся жизни, ей потребовалось ещё время, уже на возвращение в мир. А вернулась она только когда её позвали подраться на мечах, и силы, и чувства нахлынули на неё, как волны весеннего воздуха, блуждавшего по Месту Мертвых Огней. Уже после Одри добрела до знакомого и уютного стога сена, вновь осмотрела в осколке зеркала травмы, оставленные Сэмми, и вдруг застыла. Так замирает человек, которого поражает банальная, но важная до ужаса мысль.       Она глядела на себя, тощую, низкую, похожую на бойца лишь при ближайшем рассмотрении, в большие серо-голубые глаза, в которых война накапала, как слезы, печали, и оставила отпечаток, как от кочерги, отпечаток страха. И подумала: «Я выживу. Я обязательно выживу». Когда мысль прижилась, Одри медленно убрала зеркало, огляделась, найдя приставленный к углу Меч Тьмы, подошла. Не касаясь, она всматривалась в его черную сталь и свет, источаемый точно темной стороной луны, и искала в нём ещё уверенности, ещё утешений. Но подумала о другом: «Какие у меня хорошие друзья». Ведь она видела их волнение, их злость, слышала, как они шепчутся о ней, знала — они помогут, когда бы ни пришлось и где бы ни оказались. Одри печально вздохнула, было потянулась к клинку — и отошла, словно тьма внутри него оттолкнула её от себя, враждебно зарычала. Больше она не подходила и не смотрела.       Битва не оставляла её мысли, и Меч Тьмы бредил, усиливал их: лежа на сене, Одри воображала, как Темная Пучина, не получив желаемого во все прошлые разы, лично схватит её за горло и станет душить. Борозда, оставленная на сердце, исходила ядом, пульсировала, подобно земле под тысячами пар ног, обитых железом, под копытами крупных скачущих галопом коней, под колесами боевых машин. Так бешено бьются, как крылья, флаги и знамена, и ломаются мечи, и разрываются гильзы. Сэмми Лоуренс, вечные тренировки, бесконечный лязг и свист из мастерских, первые примерки брони, которые видела она, возвращаясь в дом, все это рождалось тревогу в стократ сильнее предыдущей, ибо битва никогда не была так близко. Никогда Одри не видела Рагнарек так, как сейчас. Она обнимала себя, скукожившись, как умирающий ёж, и думала о войне, о смерти и, конечно, о Мече Тьмы и его темном, пугающем предназначении.       Только Фриск, вернувшаяся вскоре после неё, развеяла страхи и не позволила Одри снова свалиться в бездну, куда её выкинул слуга Темной Пучины. Она не сказала Одри ни слова, когда та вскочила при скрипе двери, просто закрыла за собой, подошла к девушке — и поцеловала, и целовала долго, волнительно-нежно, словно отпуская ярость, ужас и горе, которое было готового убить её, если бы Одри умерла. Одри закрыла глаза: ощущать её близость, чувствуя руки на щеках и боль в носу, уткнувшемся в скулу, было по-живому приятно, приятно до слез. Лишь когда Фриск отстранилась, щеки и губы загорелись, огонь распространился по телу, и Одри поняла, как устала… и как испугалась.       — Ты очень разозлилась, — сказала она, открыв глаза. Её это огорчило, ведь невероятно глупо злиться на мертвого, жестоко к себе, ведь это лишняя трата драгоценных нервов.       — Мягко сказано, — девушка с ножом коснулась лбом её лба и взяла её за руку. — Я хотела его убить снова. И убивать, пока он не сойдёт с ума.       Это ужасное признание осыпало спину мурашками, и Одри рациональной частью себя подумала, что это слишком жестоко даже по отношению к Сэмми Лоуренсу. И при том помнила и историю о геноциде, и то, как сама расправлялась с мертвецами, добираясь до Фриск, и как раскрошила Роуз-В-Шляпе череп, предварительно напугав до потери рассудка. Она понимала, почему Фриск так говорит. Понимала, что и сама бы злилась и наверняка пошла бы дальше: достала Сэмми из-под земли и била «гентом», пока от него не осталась бы лужа из черной крови.       — Ты затихла, — произнесла Фриск. — Звучит чудовищно? Знаю. Но тогда…       — Нет, — Одри опустила голову, и её лицо прижалось к её плечу. Теплому. Твердому, как у любого бойца, у каждого из них. И запах, боже, Одри радовалась чувствовать её запах… — Честно говоря, я бы говорила также, окажись на твоем месте, а ты на моем.       Они обнялись, и Одри забыла о Мече, о войне, словно её забрала весенняя теплая ночь, напоенная пением ночных птиц и шелестом листвы. Она провалилась в сладкий сон между пустой грудью и целым миром смерти, желающим растерзать её на куски, между любовью и неминуемым сражением.       — Спасибо, что поддержали. Я бы сказала это всем вам, но здесь лишь ты, — проронила Одри тихо, не отнимая щеки от её шеи. — Поэтому отдельное спасибо тебе. Что… что была рядом, шептала что-то. Я не слышал что, но душой знала, ты не говоришь ничего жестокого, ты меня успокаиваешь. И спасибо, что решила со мной помахаться. Движение помогло мне придти в себя.       — Лучше, как отдохнёшь, остальным это скажешь. А ещё отдельных благодарностей здесь куда более достоин Том. Он ведь тебя спас, — Фриск, разнежившись от её слов, вздохнула, и воздух из легких девушки зашевелил пряжи черных волос Одри. Одри улыбнулась, когда рука коснулась её бока, поглаживая. Но ей не понравилось затишье, последовавшее за словами Фриск, и то, как оно затянулось. Девушка приподняла голову, так что ухом прошлась по виску Одри, задумалась. Той это не понравилось, но лишь чуть-чуть. Затем она снова улыбнулась. — И вдобавок мы можем рассказать, что хотим пожениться. Тебе когда стало лучше, я от облегчения едва не слетела с катушек, и все думала о том, что перед битвой лучше именно об этом сказать. Пригласить…       Одри поморщилась. Досада сдавила её грудь.       — Если они и мы выживем.       — Будто мы знаем, как и что будет, — Фриск покрепче сжала её в объятиях. — Давай надеяться дальше, хорошо? Надеяться и мечтать…       Одри боялась это делать, и все же страх оказался слабее человеческого желания пожить спокойно, не беспокоясь постоянно о будущем. И она, сонливая, кивнула. Слабый огонек света зажегся внутри, когда она вспомнила, что не просто ещё жива — она ещё может исполнить свое желание. Они могут стать семьей, и об этом необходимо сообщить самым важным и дорогим людям. Пригласить их, дабы часть мечты стала ближе к реальности: сделать возможной фотографию, на которой будет вся ганза. Задумавшись, Одри не заметила, как Фриск перестала обнимать её, снова поцеловала в щеку и подошла к мечу, и как осужденный к плахе. Не увидела застывшего взгляда и мрака в глазах, которые точно сверлили клинок. Одри не знала, о чем та думала, но я вам расскажу: с неподвижным пустым лицом Фриск глядела на Меч Тьмы, припоминая следы от ремня на шее Одри и как она плакала, дрожа, и представляла, что всаживает меч в мертвое черное сердце Сэмми Лоуренса.       Когда Одри проснулась, она не обнаружила рядом родного тепла.       — Фриск, ты боишься? Боишься… стать мостом, погибнуть в бою? А самого боя боишься?       — До чёртиков, — призналась та, и Одри разглядела её силуэт в тени, падающей от лунного света из окошка. И увидела, как она кладет руку на меч и сжимает железную холодную рукоять, и как тьма клинка невидимыми змеями струится по её запястью. Она подняла меч, металлом ловя желтое сияние, уставилась на него, как Одри недавно в зеркало. Что ты в нём видишь, хотела она спросить, и промолчала, зная: ответ один. Ничего, кроме смерти и разрушения в отражении Меча Тьмы быть не может. — Я боюсь не найти тебя и самой не вернуться. Боюсь снова оказаться в пламенном кровавом аду, где время осыпается песком, как земля при взрыве, где уши болят от грохота, пятки стираются, колени дрожат, а лёгкие наполняются пылью и дымом. А ты?       — Я никогда так не боялась, — она осела на сено, и темнота навалилась на неё вместе со свинцовой тяжестью. И она произнесла, добавила: — Но если вступить в бой значит вернуть все на круги своя, я пойду на это. И неважно, оглохну я или лишусь ног.       — А я поквитаюсь с Темной Пучиной, — Фриск вернула меч на место. — Что-то она в последнее время много о себе возомнила.       Одри улыбнулась и уснула.       Однако ничего не вышло. Одри пыталась поговорить с друзьями из раза в раз и либо забывала, что хотела сказать, либо мялась и в итоге упускала свой шанс. Она нашла Тома и поблагодарила за спасение, попутно поинтересовавшись, не нужна ли ему помощь в работе по уборке — несмотря на скорое отбытие войска Крепость Удачи поддерживали в чистоте, — правда, тот, в этот момент пытавшийся надеть наруч на запястье, в довольно грубой форме отправил её восвояси. Она нашла Харви — и тот всего-навсего пробежал мимо, не удосужившись ответить на брошенное в спину приветствие: он спешил, нагруженный древесиной и камнем. Марк тоже бежал: ветер бил ему в лицо, словно намереваясь поймать волосы в кулак, меч на поясе звенел, как серебряное звено, и он ничего не слышал из того, что Одри хотела ему сказать.       Дозорные на стенах, напряженные, как нити, растянутые над пропастью, взирали на мир с крепостных стен. Скрипел металл, свет луны играл на точилах и древесной стружке. Ржали кони. Собирался новый дождь. И марш, тот ужасающий марш ног, избивал землю, создавая гул, пульсацию, от которой собственное мертвое сердце дрожало, сжимаясь. Все были на взводе. Каждый знал, что эта битва может стать для каждого последней. Напряжение жало на мозг, ярко-красные вспышки фантазии давили её, как губку с кровью, и Одри порой видела и сражение в Монтауке, и обрывки страшного боя у Иггдрасиля, и тот беспорядочный хаос, тот безобразный грязный и жестокий кошмар, которому она была свидетелем не единожды. И по сравнению с ним меркла глупая, пусть и светлая мечта.       На той стороне живые сражались с мертвыми и терпели сокрушительные потери. Взрывались дороги, кипели чернильные реки, пылали дома, разрушения, случившиеся в ходе сражения с Темной Пучиной, до сих пор никто не мог ни оценить, ни разгрести. На сторону живых примыкали непримиримые враги, люди, которые преследовали каждый свои цели, отважные, верные, трусливые и продажные. Оставшиеся там друзья собирали союзников и сражались с врагом, превосходящим их по силам. А Одри, ничего об этом не знавшая, готовилась к иной битве: одинокой. Где будет она и тысяча мертвых отщепенцев вместе с парой лошадей, настоящим драконом, извергающим яд, и мечом, разрубающим пространство и время, алмазы и вольфрам.       И никто так и не узнал, что Одри и Фриск хотели пожениться. Одри хотела, клялась, что скажет — и рука, которую она было ловила для признания, выскальзывала из пальцев, как спасительный плот. Фриск тоже хотела: она окрикивала «Синехвоста», обещая ему замечательную новость, а он не велся, она набрасывалась с разговором на Гетти — и та слала её последними словами, повторяя, что никому сейчас особо нет дела до её шуточек. Одри искала возможность, минуту, секунду, лишь бы найти Харви, схватить его, она искала слова, какие может произнести сестра брату, какие хотела бы сказать и отцу. Все рушилось. Валилось из рук. И так они не заметили, что Крепость Удачи встала на пороге Ада — оставались считанные часы до вторжения в мир живых, и рвалась, как воспаленная, вздувшаяся плоть вокруг раны, ткань реальности.