Башни

…Боюсь постоянно, что снова отвергнут меня как калеку.

Боюсь, что меня позабудут и муж, и родная страна.

Вы спросите: времени сколько дано на житье человеку?

Отвечу: отведено столько, чтоб горе изведать сполна.

(Цай Янь. Скорбные строки.

Перевод В. Журавлева)

Сейчас Вэй Ин прикладывает массу усилий, чтобы не бежать. Сердце в груди что птица: бьется, трепыхается. Такое возбуждение охватывает перед началом Ночной охоты, когда адреналин, струясь по телу, оседает в кончиках пальцев, заставляя те дрожать в предвкушении. Вэй Ин окрылен этим ощущением, он счастлив. И пусть разговор с Цзян Чэном не был долгим или таким, как в юности. Но и они не те юнцы, что прежде резвились в Пристани Лотоса. Теперь они взрослые мужчины. Прошедшие столь многое, что изменились оба. Вот только сейчас они были почти как раньше. Вэй Ину и этого «почти» достаточно. После храма Гуаньинь… После всех тех откровений, сожалений и прощений, возможно, у них появился шанс начать всё если не заново, то хоть как-то. В тот день Вэй Ин был поглощен возлюбленным, его переполняли эмоции от признаний и предвкушения будущего. Тогда он решил, что после того, как тайн не осталось, он сможет легко отпустить Цзян Чэна, оставить прошлое прошлому и идти вперед. Первые месяцы так и было. Путешествие с Лань Чжанем, познание друг друга, воспоминания и планы, ночи любви и дни, наполненные приключениями — все это несло в жизнь Вэй Ина беззаботность и легкость, покинувшие его так давно. По возвращении в Облачные Глубины Вэй Ин принялся новым взглядом смотреть на орден, который считал всегда слишком правильным и до невозможности скучным. Со временем Вэй Ин научился видеть страсти и темпераменты, свойственные Ланям на самом деле, но так хорошо замаскированные правилами и сдерживаемые лобной лентой. Он полюбил этот прохладный влажный воздух, горы, сокрытые туманом, не прекращающуюся в течение дня музыку, льющуюся то с одной стороны резиденции, то с другой. К его привыканию непроизвольно приложили руки и сами Лани. Ни на миг не вспомнившие и не сказавшие ни слова о прошлом Старейшины Илин, Лани не прятали глаза, не замолкали при его приближении, были вежливы и никак его не выделяли. Последнее для Вэй Ина было непривычно и очень приятно. В прошлой жизни он постоянно оказывался во всеобщем внимании. Будь то охота или учеба, развлечения или банкеты. На него постоянно смотрели. Вопреки расхожему мнению, Вэй Ину на подобное внимание было все равно. А проблем обычно приносило несоразмерно больше, чем удовольствия. Сейчас он не был особенным для всех, но особенным для одного. И этого достаточно. Вэй Ин подходит к своему дому и, не видя в поле зрения никого из ордена, распахивает двери и влетает в ханьши. Оказавшись в тепле и полумраке, Вэй Ин оглядывается, ищет супруга. Лань Чжань сидит за низким столиком, перебирая струны Ванцзы. Никакой конкретной мелодии, просто успокаивающие трели текут в пространстве. Аромат сандала окутывает Вэй Ина, спокойствие и чувство защищенности мгновенно овевают тело. Лань Чжань ничего не спрашивает — дает мужу время собраться с мыслями и самому решить, хочет он что-то рассказывать или нет. Вэй Ин улыбается. Милый-милый Лань Чжань. Наверняка Ханьгуан-Цзюнь переживает. Когда Лань Чжань просил адепта передать приглашение для Саньду Шэншоу, Вэй Ин подскочил как ужаленный и запротестовал, что сам может дойти до Цзян Чэна и пригласить. Он не хотел упускать возможность побыть с братом, посмотреть, смогут ли они поговорить спокойно. Есть ли шанс вернуть утерянное много лет назад. Лань Чжань забеспокоился, хоть и не подал виду. Лицо его по-прежнему не выражало эмоций, но в том, как падает тень от ресниц на глаза супруга, Вэй Ин увидел переживания. Лань Чжань, наверное, с самого ухода Вэй Ина так и просидел за гуцинем, думая, чем может закончиться встреча названных братьев. Но не мешал. Если Вэй Ин хочет поговорить с братом, то никаких препятствий на пути от супруга не встретит. Вэй Ин ценил эту черту мужа. Он захотел немедленно успокоить своего возлюбленного, убрать тревогу из уголков его глаз. Вэй Ин проходит к супругу, медленно отодвигает столик, стараясь не беспокоить Ванцзы резкими движениями, садится к Лань Чжаню на колени и утыкается носом в шею Второго Нефрита. Лань Чжань с готовностью обвивает руками талию мужа и чуть слышно вздыхает. Вэй Ин улыбается, уловив облегчение супруга. — Лань Чжань, а признайся — ты думал, что мы подеремся с Цзян Чэном? — Вэй Ин игриво прикусывает мочку уха, с удовольствием ловя чуть слышный стон. Лань Чжань отрицательно качает головой. — Глава ордена Цзян не настолько безрассуден. Вэй Ин вскидывает голову и смеется. — А я по-твоему настолько? Лань Чжань чуть улыбается, гладит мужа по голове. — Ой-ой, я все понял, Ханьгуан-Цзюнь, — Вэй Ин крепче вцепляется в мужа и хохочет, — По-твоему я могу вломиться к брату в гости и начать с ним драку! Вот ты какого обо мне мнения! А не нарушаешь ли ты какое-нибудь правило, мысленно возводя напраслину на бедного меня? — Я не думал, что вы будете драться. — Лань Чжань берет лицо Вэй Ина в ладони и проникновенно смотрит в глаза. — Но ты думал, что мы затронем какие-нибудь наболевшие струны души друг друга. — Вэй Ин понимающе улыбается. — В какой-то степени так и было. Мы вспомнили старика Чи, у которого любили гостить в юности. В глазах Лань Чжаня Вэй Ин улавливает огоньки веселья и скептицизма. Весь его вид говорит: «которого вы доставали проделками»? Вэй Ин прикрывает глаза и ластится к рукам мужа. — Мы не обижали старика Чи, даже не думай. Просто иногда приплывали к нему в гости. Или не к нему, а к его лотосам … Но знаешь что? Таких вкусных семян лотоса больше нигде не росло! Так что у нас просто не было выбора! Вэй Ин все еще улыбается, когда открывает глаза и выбирается из объятий супруга. Лань Чжань обеспокоенно смотрит на любимого. Несмотря на улыбку, в глазах Вэй Ина плещется грусть. — Цзян Чэн сказал, что он умер. Давно. — Вэй Ин выглядит растерянно. — Я и не задумывался раньше… но получается, что старик Чи выжил после прихода Вэней, пережил всю войну. Эх, я всегда считал, что он очень крепкий. И не ошибся. Лань Чжань молчит. Он видит, что Вэй Ин хочет сказать что-то еще, и не мешает. Вэй Ин, едва касаясь, гладит Ванцзы, глубоко погрузившись в свои мысли. — В землях Юньмэна был яогуай. Цзян Чэн сказал, что они уничтожили одного. Это странно, да, Лань Чжань? Яогуай уже давно не показывались. А тут сразу два за короткий срок. Разве они не вымерли все? Или за последние годы что-то изменилось? «За годы, пока я был мертв» повисает в воздухе невысказанным. Лань Чжань отрицательно качает головой. — Существа, подобные яогуай не могут вымереть. Всегда найдется причина, чтобы появилась новая особь. Но за последние десятилетия их действительно не видели. Вэй Ин закидывает руки за голову и закусывает губу — верный признак, что переживает больше, чем хочет показать. Лань Чжаню передается настроение любимого, он пытается понять, что значит появление монстров. Совпадение или тенденция? Внезапная мысль прошивает Второго Нефрита. Он поднимает глаза на мужа. — Глава ордена Цзян пришел пешком? Вэй Ин удивленно смотрит на Лань Чжаня. Вопрос застает врасплох, словно его застукали за воровством лотосов. Когда представители Юньмэн Цзян прибыли на территорию Облачных Глубин, Вэй Ин прогуливался по резиденции с молодыми учениками. Это была главная версия, на деле же Вэй Ин заставил учеников отвести его на одну из вершин, туда, где была любимая беседка Цзэу-Цзюня. Оттуда открывался вид на всю лестницу и вход, и, хотя туман прятал подробности, очертания людей всегда просматривались. Вэй Ин просто хотел посмотреть на процессию, одетую в пурпур. Ему было интересно увидеть людей из Юньмэн Цзян. Колокольчики ясности, традиционные прически с косами. Почувствовать аромат лотосов и воды — неизменных спутников людей из Пристани Лотоса. Вэй Ин смотрит в глаза супруга. Значит, Лань Чжань с самого начала знал, куда и зачем отправляется Вэй Ин. Знал, но не стал ничего говорить. — Да, небо было пустое. А Цзян Чэн пинал камни достаточно красноречиво. Погода в пути точно не благоволила им. — Какой дорогой они шли? — Лань Чжань задумывается. Из Хубэя до Цзянсу несколько путей. Одна из дорог идет через Ланьлин, и, ожидаемо, глава Цзян воспользовался этим путем. Тогда он прибыл в Облачные Глубины минуя Гусу, совсем с другой стороны, и прошел, вероятно, через поселок Цайи. Яогуай же видели со стороны главных ворот Гусу. Все получается складно, но что-то не так. Это ощущение Лань Чжань испытывал во время путешествий, когда нередко, следуя интуиции, менял маршрут и оказывался там, где было необходимо его присутствие. И сейчас внутреннее чутье бьет тревогу. — Лань Чжань, что случилось? — Вэй Ин выглядит обеспокоенным. Сердце Лань Чжаня заныло за любимого. Вэй Ин улыбался как всегда и выглядел счастливым, но сегодня, когда он помчался к главе Цзян, Лань Чжань ясно увидел, что супругу не хватает названного брата, как бы он не отрицал это. Лань Чжань не может понять этой привязанности к главе Цзян, но он принимает ее, как и всё в Вэй Ине. Желая отвести возлюбленного от тревожных дум, Лань Чжань поднимается. — Сейчас рано говорить о чем-либо. Нам надо подготовить чаепитие. Где его лучше провести? Вэй Ин счастливо улыбается и льнет к мужу. Чтобы там ни надумал Лань Чжань, он не станет говорить, пока не разберется полностью. И надо просто довериться ему. А за вопросом где лучше провести чаепитие, Вэй Ин видит скрытое «где понравится главе Цзян»? И любовь его к мужу, и без того безграничная, кажется, готова разорвать грудную клетку от своей величины. Лань Чжань понимает Вэй Ина, по-настоящему понимает и поддерживает. — Где-нибудь на воздухе. Давай удивим его. — Вэй Ин тянется к мочке уха супруга. — Но мы успеем. А пока у нас есть немного времени, чтобы привести себя в порядок. И для того, чтобы одеться к чаю, надо сначала раздеться. Причем срочно. Лань Чжань закрывает глаза, крепко обнимает мужа и тянется за поцелуем. *** Цзян Чэн против воли часто моргает. Чаепитие в обществе Ханьгуан-Цзюня виделось как чопорная процедура с полным церемониалом, почти как у Лань Цижэня, только ещё тоскливее. И правильнее. Но чего точно никак не представлялось, так это поляна, сплошь усеянная бегающими туда-сюда кроликами. Вдалеке шумно хрустит яблоками самодовольный осел, с абсолютно высокомерным видом взирающий на потревоживших его покой людей. Кролики безбоязненно ставят лапки на ноги заклинателей, обнюхивают, просят угощение. Цзян Чэн прикладывает максимум сил, чтобы не выглядеть совсем уж стушеванным. Сидящий напротив Второй Нефрит с каменным лицом чинно пьет чай, ни разу не выглядя обескураженным окружающей обстановкой. Вэй Усянь самый расслабленный, но и он молчит. О небо, неужели это возможно? Хотя стоит присмотреться чуть внимательнее, и веко непроизвольно начинает дергаться. Единственная причина молчания Вэй Усяня — он еле сдерживается, чтобы не расхохотаться. Цзян Чэн кривит губы и коротко бросает: — Не подавись. Вэй Усянь мгновенно принимает вид удивленный, даже шокированный. — Глава ордена Цзян, во время приема пищи запрещены разговоры. — Вэй Усянь хватает со стола кусочек замороженного яблока и дает ближайшему кролику. Цзян Чэн закатывает глаза. Хочется вмазать чайником по этой самодовольной роже и свалить куда подальше. — Вэй Ин, — тихий безэмоциональный голос Второго Нефрита мгновенно успокаивает Вэй Усяня. Впрочем, ненадолго. Сначала он садится ровно, но в следующую секунду хватается за сердце. — Лань Чжань, неужели ты не на моей стороне! Цзян Чэн мысленно стонет. Почему он вообще оказался в этой ситуации? И почему они так себя ведут? Он чувствует, как непонимание переходит в раздражение и охватывает все его существо. Это не дружеская посиделка, гуи их раздери. Он тут не с друзьями пришел перекинуться парой слов. Он прибыл с официальным визитом. Он глава великого ордена. И он точно не переходил с Вэй Усянем на отношения, при которых должен смотреть на его заигрывания с мужем, чтоб-его-вторым-нефритом. Мог бы — гуев им в задницы напихал, видит небо. Но, по трезвой оценке, Цзян Чэн понимает, что вряд ли сможет безнаказанно что-либо напихать Второму Нефриту, особенно учитывая, что они на территории Облачных Глубин. И хотя происходящее никак не вписывается ни в какие рамки, Цзян Чэн продолжает сидеть и цедить чай. Впрочем, нельзя не заметить, Лань Ванцзи пытается угодить. Чай Кимун любим в Юньмэне. Терпкий и ароматный, с ярко выраженным вкусом. Сложно представить, что такой пьют сами Лани. Или это из личных запасов Вэй Усяня? Словно прочитав мысли Цзян Чэна, Вэй Усянь доверчиво наклоняется и шепчет громко: — Скажу адептам, чтобы тебе в яши принесли. Цзян Чэн хмурится. Вэй Усянь отодвигается и неловко улыбается. Цзян Чэну слова жгут язык и губы. Столько всего и сразу хочется сказать. И про фаворитизм, и про нарушения правил своего же нового ордена. И самое главное — спросить, с чего такое дружелюбие? Сам же сказал оставить все в прошлом. Так чего теперь не ведет себя в рамках приличий? Цзян Чэн сдерживается из последних сил, Цзыдянь наполняется энергией — еще миг и заискрит. — Глава Цзян, — Второй Нефрит неодобрительно и цепко смотрит в лицо Цзян Чэна, что сразу отрезвляет. — Ханьгуан-Цзюнь. — Вы пришли к нам через земли Ланьлина? — Лань Ванцзи спрашивает с безучастным видом, а Цзян Чэн закипает. Очевидно, что Второй Нефрит заметил, как непросто гостю сдерживать эмоции и потому отвлекает его пустой беседой. Цзян Чэн раздражается еще сильнее. Уже на себя. Докатился. Ханьгуан-Цзюнь праздной беседой дает время остыть. Как будто Саньду Шэншоу не сумеет удержать себя в руках. — Нет, — отвечает он жестко. — Мы шли через Нечистую Юдоль. В Облачные Глубины пришли через Гусу. Лицо Второго Нефрита не меняется. Но Вэй Усянь напрягается, вглядывается в лицо своего мужа. Цзян Чэн закатывает глаза. Да на этом нефритовом лице ни гуя не понятно, что там всматриваться? Он ведет плечом, сбрасывая раздражение. — В тех краях появился яогуай? — Цзян Чэн чуть подается вперед. — Мы не встретили по дороге никаких признаков этих тварей. Второй Нефрит смотрит в пиалу, собирает последний аромат чайных листьев. — Если яогуай пришел с демонской сущностью, то не всегда его можно заметить. Цзян Чэн хмурится. На их территорию напала совершенно дикая необузданная тварь. Такие выходят из обидевшихся неупокоившихся животных. Тварь брала силой, а не интеллектом. Единственным стремлением ее было жрать всю светлую энергию вокруг. В голове мелькает образ адепта в зубах твари. Цзян Чэн стискивает кулак. Как глава, он обязан оберегать своих людей. И он провалился. — Цзян Чэн, — голос Вэй Усяня слышится откуда-то издалека, вырывает из мыслей. Вэй Усянь тем временем ведет какой-то странный разговор, словно продолжает прерванную беседу. — И когда ты свернешь по левую руку от библиотеки, то найдешь незаметную тропку. Иди по ней. Выйдешь на беседку, откуда открывается просто потрясающий вид. — Вэй Ин, — Второй Нефрит долго смотрит на мужа, приходит к каким-то только ему понятным выводам и продолжает прерванное питье. Цзян Чэн действительно не может понять, как можно общаться с человеком, у которого на лице буквально ни единой эмоции. Цзян Чэн поворачивается к бывшему названному брату. Вопрос, о чём он к гуям вообще, почти срывается с языка. Почти. Что-то в облике Вэй Усяня заставляет Цзян Чэна подыграть. Он кивает Вэй Усяню, будто тот ответил на волновавший главу Цзян вопрос. Вэй Усянь улыбается. Цзян Чэн вновь ловит себя на том, как нынешний Вэй Усянь напоминает самого себя прошлого. Совсем прошлого. Того, кто был ещё до нападения Вэней, сожжения дома, войны, потери ядра… В юношеские годы они частенько могли понять друг друга вот так — без конкретики. Сообщить информацию, где спрятаны сосуды с вином или куда они сбегут ночью при всех, например во время трапезы, было излюбленным занятием. Словно продолжали какой-то давний разговор, а на деле договаривались о новых проказах. И сейчас Цзян Чэн понимает — что бы ни хотел донести до него Вэй Усянь — это наверняка нарушит правила Ланей. А ещё, что он, Цзян Чэн, наверняка это сделает. Странное чаепитие наконец подходит к концу. Разговор получился не натянутым, к удивлению, но каким-то урывочным. Ясно, что у Лань Цижэня уважительная причина игнорировать гостя. И что два великих ордена озабочены появлением двух яогуай в такой короткий срок. Вежливо попрощавшись, Цзян Чэн с облегчением покидает поляну и странную парочку. Он идёт твёрдо, не обращая внимания на снующие туда-сюда меховые комочки. И лишь скрывшись от Второго Нефрита и Вэй Усяня за пышными зарослями, Цзян Чэн позволяет себе остановиться и выдохнуть. Стоит ему встать, как кролики тут же подбегают, упираются лапками в сапоги, смотрят доверчиво и бесстрашно. Цзян Чэн улыбается, берёт в руки пушистый комок и чешет между ушами. Затем воровато озирается, кладёт кролика на землю и так же резко, как до того, покидает поляну окончательно. По счастью ужин ему приносят в яши. Цзян Чэн не выдержал бы ещё один заход в столовую Облачных Глубин. Он отодвигает варево, которое предлагалось пить перед приёмом пищи, как можно дальше от себя. Затем достаёт один из мешочков цянькунь, выуживает оттуда приправы и щедро сыплет в плошки с рисом и овощами. Как глава великого ордена он обязан уважать традиции других орденов, но следовать их правилам, когда он наедине с собой, нет. Хорошо, что привычка носить с собой приправы появилась у него ещё со времён войны, а потом лишь закрепилась, пока они неделями выслеживали тёмных заклинателей. Цзян Чэн знает, что его приближённые адепты считают это блажью своего главы. А ещё знает, что они все предпочитают пойманную на ужин дичь с приправами. Цзян Чэн хмурится. Ни ушедших днём Ланей, ни его людей до сих пор нет. Возможно ли, что охота прошла хуже, чем предполагалось? Нет. Его люди опытные бойцы. Лани тоже только на первый взгляд хрупкие белоручки. Скорее тварь действительно умна, и выследить её не так-то просто. Если яогуай в самом деле демонской сути, то это может перейти в долгую непростую ночную охоту. В том, что Юэжань и остальные не оставят Ланей одних и пойдут в качестве дополнительной поддержки, сомневаться не приходилось. У яогуай нет ни шанса. И хотя Цзян Чэн сам сказал идти всем, теперь некомфортно и скучно. Кто-то из приближённых адептов всегда незаметной тенью стоял рядом. А сейчас остается сидеть в покоях, чья обстановка должна нести успокоение, а на деле тоску. Белоснежные стены, светлая мебель и ни одного яркого пятна. Полная противоположность Пристани Лотоса. Дождавшись, наконец, отбоя, Цзян Чэн тихо выходит на улицу. Гостевые павильоны стоят недалеко от библиотеки, а Цзян Чэн опытный заклинатель, поэтому уверен, что столкновений с ночным патрулём не произойдёт. Он спокойно добирается до главного входа в библиотеку и сворачивает влево. Вэй Усянь не обманул. Вскоре глаза различают незаметную на первый взгляд тропу. Цзян Чэн углубляется в темноту и поднимается куда-то ввысь. Выйдя через некоторое время на небольшой выступ, Цзян Чэн осматривается. Перед ним встаёт круглая беседка светлого дерева, пара фонариков мягко качаются на ветру. Цзян Чэн ступает на деревянный пол и на миг застывает. Перед ним открывается поистине вид величественный и прекрасный. Ночью туман рассеивается, и видно ступени, ведущие к ордену. Белые силуэты патрульных неспешно обходят территории. А вокруг, насколько хватает глаз, лишь горы и деревья. Мир будто замирает в моменте, навечно застывший в этом величии природы, неспешности людей, живущих тут, и светлой ци, ощущаемой в воздухе. — Я люблю приходить сюда ночью, — тихий голос заставляет Цзян Чэна резко повернуться. Цзэу-Цзюнь смотрит, чуть склонив голову набок. Так изучают необычное явление. И хотя Первый Нефрит не выказывает явного удивления — все такой же спокойный и доброжелательный, мягкая улыбка касается губ. Но не глаз. Первый Нефрит смотрит с несвойственной ему в прошлом настороженностью, непониманием. Цзян Чэн сконфужен тем, что позволил так легко застать себя врасплох. Но он берёт себя в руки. В конце концов, именно на встречу с этим человеком он и рассчитывал. Вэй Усянь не стал бы говорить ему об этом месте без причины. Цзян Чэн вежливо кланяется. — Этот глава ордена рад видеть Цзэу-Цзюня в добром здравии, — вежливость требует извиниться за нарушение отбоя и посещение этого места без приглашения, но Цзян Чэн молчит. На вид Лань Сичэнь такой же, что и прежде. Сложно сказать, что ожидал увидеть Цзян Чэн. Похудевшего, посеревшего, сломленного мужчину? Наверное, будь речь о ком-то другом, это было бы понятно. Но заклинатель такого уровня, как Лань Сичэнь, вполне может скрыть страдания и смятения души за по-прежнему прекрасным фасадом. Кто-кто, а Цзян Чэн прекрасно знает, что можно казаться сильным и стойким, но не быть таким внутри. Лань Сичэнь отзеркаливает поклон, но не говорит вежливых приветствий в ответ, как требует этикет, и молча проходит в беседку. Задумчиво вглядывается в горы. — Я должен просить прощения у главы Цзян, что не встретил вас лично. Но сейчас я не веду встреч ни с кем, кто не является частью Гусу Лань. Цзян Чэн прищуривается. Цзэу-Цзюнь тонко намекает, что говорить с ним не желают? В чём-то Первый Нефрит действительно изменился. Прежний Лань Сичэнь смиренно бы принял гостя, оказавшись с ним нос к носу. Цзян Чэн молчит, ожидая, не скажет ли Лань Сичэнь что-то ещё. В груди привычно поднимается раздражение, а горечь не вежливых слов жжёт язык. А праведный, мать его, Цзэу-Цзюнь продолжает молчать и смотреть вдаль. В конце концов, первым не выдерживает Цзян Чэн. Терпение никогда не было его добродетелью. Он окидывает Первого Нефрита тяжёлым взглядом и скрещивает руки на груди. — Даже не спросите как Пристань Лотоса и не озаботитесь состоянием моего здоровья? Лань Сичэнь чуть поворачивает к нему голову, приподнимает уголки губ — слабая попытка прежней улыбки. — Глава ордена Юньмэн Цзян один из сильнейших заклинателей Поднебесной. Уверен, с вашим здоровьем всё в полном порядке. И я ни секунды не сомневаюсь в благосостоянии Пристани Лотоса, иначе глава ни за что бы её не покинул. Цзян Чэн сжимает губы. Цзэу-Цзюнь пытается его вежливо послать или издевается? — Пристань Лотоса процветает, — соглашается он. — Даже больше прежнего. Поистине, старик Саи потерял лошадь на наших землях. Чего нельзя сказать о мире заклинателей в целом. Цзян Чэн делает шаг к Первому Нефриту. Сокращает расстояние между ними, оказываясь на грани вежливости. Запах сандала и хризантем окутывает его. — На всех советах заклинателей сейчас курицы разговаривают с утками. Лань Сичэнь выглядит удивленным, он поворачивается к Цзян Чэну полностью. Его взгляд темнеет, а на красивом лице образуется морщинка. — Кудахтанье и кряканье заставили вас прийти сюда? Едва ли я могу чем-то помочь. Я не владею звериными языками. Цзян Чэн сжимает кулаки. Внутренний голос бьётся в сознании: не конфликтуй, не конфликтуй… К гуям. — Я не ищу знатока птичьего гомона. С этим лучше идти к главе ордена Не. Цзэу-Цзюнь вздрагивает, его плечи напрягаются, а взгляд становится холодным. Но Цзян Чэну всё равно. Его раздражает Первый Нефрит со своими уединением и трауром. Раздражает ситуация, где он должен объяснять человеку, который, Цзян Чэн может это признать, во всем его превосходил, столь очевидные вещи, как беспорядки в мире заклинателей. Но Цзян Чэн сдерживает раздражение и продолжает их беседу на грани вежливости. — Я прибыл сюда, чтобы устроить Цзинь Лина на обучение в Гусу Лань. Но, похоже, сей орден перестал быть обителью мудрости и знаний, раз закрывает двери перед юными умами. Весьма печальное известие. Лань Сичэнь сосредоточенно смотрит в лицо Цзян Чэна, словно ищет что-то и, не найдя, отворачивается. — Дядя не хочет брать учеников в этом году. К тому же, обучение молодого господина Цзинь полнее, чем у кого-либо, ведь его взрастили два великих ордена. Вопрос о том, что он не будет учиться у нас, был решён ещё несколько лет назад. — То было предложено его младшим дядей, — парирует Цзян Чэн. — Я не видел тогда острой необходимости в обучении А-Лина в Облачных Глубинах и потому не стал спорить. Но сейчас многое поменялось. И после смерти Мэн Яо я единственный живой родственник. И я убеждён в необходимости А-Лину научиться выдержке и терпению. Лучше Ланей этому никто не научит. Лань Сичэнь кажется потрясенным. Он замирает и нечитаемо смотрит куда-то в пространство. Его голос тих, словно шелест травы. — Вы назвали его имя… Цзян Чэн вздергивает подбородок, весь его вид воинственный. Он не собирается идти на попятную. — Я никогда не соглашался с табу на имя бывшего Верховного заклинателя. Более того, уже год я пытаюсь сохранить то немногое хорошее, что сделал при жизни Мэн Яо. И мне странно, что вы игнорируете это. Лань Сичэнь оторопело смотрит в глаза Цзян Чэна. Будто только сейчас по-настоящему увидел собеседника. На миг он закрывает глаза, делает глубокий вдох. Вновь смотря прямо на собеседника говорит твёрдо, но заученно. — Обучением занимается дядя. И ему принимать решение о новых учениках. — А вы, как глава ордена, не влияете ни на что? — презрение сквозит в каждом слове Цзян Чэна вперемешку со злостью. — Значит, и решение по башням тоже вы не принимаете? Лань Сичэнь непонимающе наклоняет голову. Догадка прошивает Цзян Чэна и заставляет скривиться. — Они вам даже не говорили… Вы вообще в курсе, что Гусу Лань ратует за полное их уничтожение? Разве силы, что вы сам и тот, кого вы считали братом, вложили в их строительство, ваша вера в необходимость и полезность их создания — неужели всё это исчезло за последний год? Неужели вы готовы позволить стервятникам с совета и собственным старейшинам совершить ошибку, ориентируясь лишь на создателя, а не на творение? Лань Сичэнь распахивает глаза, но по-прежнему молчит. Цзян Чэн хочет высказать всё, что он думает, схватить Первого Нефрита и ткнуть в действия собственного ордена, если понадобится. Он делает шаг к Лань Сичэню, полностью разрушая приличия и не заботясь о чужом личном пространстве. Лань Сичэнь не отступает. Он лишь поднимает ладонь, словно ищет, за что ухватиться. Цзян Чэн смотрит на руку, пытающуюся схватиться за что-то, хоть за воздух, и рвано выдыхает. Он знает этот жест. Жест человека, не видящего просвета в будущем. — Что вы сами думаете обо всём этом, Цзэу-Цзюнь? — непроизвольно Цзян Чэн спрашивает тихо, без агрессии. Лань Сичэнь молчит с минуту, собирается с силами, усмиряет ци и эмоции. Цзян Чэн буквально кожей ощущает метущуюся светлую энергию вокруг Первого Нефрита. Затем на лице Цзэу-Цзюня появляется мягкая (ненастоящая понимает Цзян Чэн) улыбка. Потерянный человек растворяется в спокойном, правильном Первом Нефрите клана Лань. — Если Старейшины считают, что так будет лучше для мира заклинателей, то будь по сему. Я дал им полное право представлять моё слово. К тому же, глава Цзян, в Облачных Глубинах мы уважаем мнение старшинства и большинства. Я… верил, что башни помогут защищать людей, это правда. Но ни вы, ни я не можем быть уверены в том, что они действительно исполняли этот долг. Цзян Чэн презрительно кривит губы, окончательно разочаровавшись. Его предположения оказались верны. Великий Цзэу-Цзюнь ордена Гусу Лань теперь не более, что пыль на ветру. Режет глаза и мешает чётко видеть, но на деле ничего из себя не представляет. Цзян Чэн зол. На Лань Сичэня. На Хуайсана за его бредовые планы. На себя за то, что решил, будто повезёт. Ему никогда ни в чём не везло. С чего бы этому поменяться? А, гуль его раздери, Цзэу-Цзюнь стоит, что нефритовая статуя. Такой же красивый, но пустой. Добровольно отказавшийся от борьбы, заковавший себя в траурные ткани, дурацкие правила и добровольное отшельничество. Неспособный взять ответственность ни за себя, ни за орден. Цзян Чэн разворачивается к выходу. Он понимает, что дальнейший разговор лишён смысла. Утром он покинет Облачные Глубины. Подождёт своих людей в каком-нибудь постоялом дворе, а затем они отправятся домой, готовиться к следующему совету. Совету, где ему предстоит в словесной битве схватиться с орденом Гусу Лань и прочими сторонниками уничтожения башен. Цзыдянь искрит, и Цзян Чэн не собирается успокаивать оружие. Отношения с Гусу Лань уже можно считать сошедшими на нет, так к демонам приличия. Осознав эту мысль, Цзян Чэн резко останавливается, поворачивается к Цзэу-Цзюню и презрительно бросает: — Удобно, когда все вокруг носятся и позволяют быть слабым. Лань Сичэнь вскидывает голову и непонимающе смотрит на главу Цзян. А тот решает сказать своё мнение полностью, без прикрас. — Упиваться своим горем, пока все остальные работают — вот уж дело, достойное главы великого ордена. Иногда, Цзэу-Цзюнь, надо бросать медитации в горах и выходить в мир, смотреть на тех, кто надеется на своего главу. Видеть их. А не прятаться в скорлупе страданий. Что толку от вашего уединения? Людям, за которых вы брали ответственность, уж точно никакой пользы. Даже Мэн Яо, пусть и по-своему, но не прятался. Он боролся, пусть подло и грязно, но по-другому он и не умел. Во всяком случае, он никогда не переставал бороться за свою жизнь. Переживать эмоции — это нормально, Цзэу-Цзюнь. Отпускайте их хоть иногда. А прятаться от всего — это просто трусость. Ваши хваленые правила далеки от реальной жизни, как и весь ваш орден, засевший высоко в горах. Выплюнув последние слова, Цзян Чэн быстро покидает выступ. Цзэу-Цзюнь потрясенно молчит.