Башни

Тогда — Я тебе говорю, это будет весело! — Вэй Ин приобнял шиди за плечи и захохотал в предвкушении новой проказы. — Там такой крутой склон, что полетим как птицы, не меньше! Цзян Чэн нахмурился и недоверчиво посмотрел на шисюна. Затея ему не нравилась. Нет, конечно промчаться вниз со склона на телеге даже звучит весело. Но вот украсть телегу — отдаёт наказанием. А Вэй Ин знай себе хохочет и подпрыгивает в нетерпении. — Ну не будь таким занудой, А-Чэн! Бухтишь как старик Чи, того и гляди, скоро с палкой на всех бросаться начнёшь. Цзян Чэн сомневался. В голове настойчиво звучал матушкин голос, запрещающий безответственное поведение. Да если она узнает, куда и зачем они идут — точно Цзыдянем отхлестает. Цзян Чэн сомневался. Но ему было двенадцать и очень уж хотелось промчаться на телеге с крутого склона. Хотелось не уступить Вэй Ину. Матушка, конечно, запретила бы подобные проказы. Но разве не она же говорила, что он — будущий глава и с детства должен зарабатывать авторитет среди сверстников — своих будущих подчинённых? И она же ругала его вот только сегодня утром, что прочие шиди в рот смотрят Вэй Ину и всё за ним повторяют. А если Усянь выкинет этот трюк, все мальчишки точно вознесут его до небес. Так что Цзян Чэн никак не может уступить. Цзян Чэн сомневался и продолжал идти за шисюном. Заметив пятно туши на пальце, мальчик с силой начал оттирать его, с унынием вспоминая сегодняшнее утро. Пока остальные ученики тренировались на уличном поле, он корпел над свитками с историей ордена. Нет, конечно Цзян Чэн любил историю Юньмэн Цзян до глубины души, до самой сердцевины. Но точно полюбил бы ещё больше, если бы учить её можно было после совместной тренировки, а не вместо неё. Пока мальчик усиленно зубрил, кто когда и от кого родился, наследовал, обучал и прочее, стуки деревянных мечей, покрикивания, смех и улюлюканье собратьев вызывали жгучую обиду. А потом он начал повторять уроки каллиграфии, пыхтя от напряжения. На поляне же в это время объявили перерыв, все уселись прямо на землю, ели ледяной арбуз и смеялись — он видел из широких окон ученической комнаты. Настроение падало как камень с обрыва стремительно вниз, треклятые иероглифы выходили всё кривее и кривее. Матушка в конце концов не выдержала его бесполезных потуг, зажгла палочку благовоний, чтобы отмерить оставшееся до конца занятий время, и ушла, махнув рукавами. Цзян Чэн совсем расстроился. А потом пришёл Вэй Ин. Пролез как воришка в окно, перемазанный арбузом и довольный так, что немедленно захотелось его поколотить. Шисюн скорчил гримасу, приложил палец ко рту и плавным движением выудил большой, сочный ломоть арбуза. Цзян Чэн, конечно, собрался принципиально отказаться, но пить хотелось нестерпимо, а арбуз блестел от влаги. Он схватил ломоть и с наслаждением впился в мягкую сочную плоть. Вэй Ин в это время начал поддувать благовония, чтобы прогорели быстрее, и собирать учебные свитки шиди. Закончив, шисюн повернулся и заговорщицки улыбнулся. — Я придумал такую проказу! И вот они уже на месте. Чей-то крестьянский дом. Телега неприкаянной стояла во дворе. Дерево потемнело от старости, одно колесо покривилось временем и непогодой. Цзян Чэн критически осмотрел её всю и согласился с доводами шисюна, что использовать её по назначению не получится. Наверное, просто избавиться не досуг. И хотя он всё ещё сомневался — телега это не курица и не лотосы, но в глубине души уже понимал, что бесповоротно сдался. Как и всегда, стоило Вэй Ину придумать очередную проделку. — Ну давайте уже, молодой господин, извольте посадить свою господскую задницу на мою скромную телегу, — Вэй Ин потешно поклонился. Цзян Чэн фыркнул и двинулся в направлении шисюна. В последний момент он присел рядом со стогом сухой травы, выудил кошелёк из рукавов и отсыпал горсть денег. Цзян Чэн удовлетворённо покачал головой. Он оставил столько, что должно хватить на две телеги, и не дряхлые, а новые и добротные. Довольный собой, мальчик запрыгнул на телегу, демонстративно скрестил руки на груди — он же не девица держаться во время спуска. Вэй Ин расхохотался, напрягся, толкнул телегу и с разбегу запрыгнул к шиди. Телега набирала скорость, теряя по пути колёса и скача, словно оживший взбесившийся демон, об управлении и речи не шло, не вылететь уже хорошо. Юные заклинатели вцепились друг в друга, смеялись, кричали, глотали воздух и пыль. Вылетев на проселочную дорогу, они не смогли затормозить и лишь криками отгоняли людей на пути. Фееричное приключение закончилось в ближайшей луже для скота, телега успешно встала на бок. Мальчики высунулись мокрые и скользкие, отплевываясь от грязи, и истошно завопили, когда телега накренилась, а затем рухнула им на головы.

***

Цзян Чэн пытался зацепиться взглядом за что-то, лишь бы не смотреть на отца. Скула раздулась, болела и наливалась ярким синяком. С сапогов и мантии сыпалась засохшая грязь. Пучок давно развязался, волосы спутанными колтунами повисли за спиной. Вэй Ин стоял рядом, плечом к плечу. Вид шисюна был не лучше. Шишка на голове и разбитая губа, свалявшийся хвост. Но вины во взгляде не было ни на фэнь. Цзян Чэн поморщился. От них разило скотным двором и навозом. Матушка, стоявшая тут же, морщила нос и закрывала лицо рукавом. Она выжгла бы взглядом мальчишек до тла, если бы обладала такой силой. Цзян Чэн услышал тяжёлый вздох отца. Цзян Фэнмянь пересёк комнату и встал перед мальчишками. — А-Ин, иди к себе. Цзян Чэн видел, как шисюн встрепенулся, взмахнул хвостом, непокорно поднимая голову. Цзян Чэн вздохнул. Сейчас начнёт забалтывать отца, чтобы отпустили обоих. Как будто Цзян Чэн один не сможет принять наказание и просит у него защиты! Он с силой ущипнул шисюна за руку, заставляя того повернуться, округлив глаза. — А-Ин, — повторил Цзян Фэнмянь, — иди к себе. — Но, дядя Цзян… — Что за упертое отродье, — Юй Цзыюань скривилась, — тебе приказывает твой глава, мальчишка. Не смей его ослушаться! Вэй Ин хотел что-то сказать, но посмотрев на госпожу Юй, вовремя прикусил язык. Громко вздохнув, сжал ладонь своего шиди и повернулся к дверям. — И не смей нигде шляться. Чтобы сразу в комнату пошёл, — Юй Цзыюань клокотала от гнева. Когда за шисюном закрылась дверь, Цзян Чэн мысленно собрался. Он поднял взгляд на отца. Цзян Фэнмянь не выглядел рассерженным, скорее разочарованным. «Как всегда». — А-Чэн. — Цзян Фэнмянь повернулся к сыну спиной и подошёл к окну. Отодвинув лёгкие занавески, мужчина окинул взглядом простирающуюся Пристань Лотоса. — Скажи, в чем твой проступок? Рядом Юй Цзыюань гневно уставилась на мужа, она была готова шипеть от злости. — Мы угнали телегу, — Цзян Чэн тоскливо смотрел в спину отца. — Испортили чужой скотный двор. Напугали людей. И… я не доделал задание по каллиграфии. Простите, отец. Я должен был остановить Вэй Ина или отказаться участвовать. Я… — А-Чэн, — Цзян Фэнмянь поднял руку, не поворачиваясь. — Я не ругаю вас за шалости. Все мы в детстве совершали ошибки… — Тогда почему твой сын стоит сейчас здесь, а тот мальчишка пошёл спать?! — Юй Цзыюань крепко схватила Цзян Чэна за плечо. Цзян Фэнмянь устало вздохнул. — Моя госпожа, Вэй Ин виноват только в шалости. Он понесёт за это наказание, несомненно. Но Вэй Ину и в голову не пришло бы сделать то, что сделал А-Чэн. Отец повернулся и разочарованно скользнул по сыну взглядом. — А-Чэн, ты оставил горсть монет в крестьянском дворе. Цзян Чэн вскинул голову, — Отец, я хотел искупить их потерю. Там хватило бы на новую телегу, лучше той, что мы взяли. Цзян Фэнмянь покачал головой и вновь повернулся к окну. — А-Чэн, ты не можешь просто разбрасываться деньгами, совершая очередную глупость. Ты — будущий глава ордена Юньмэн Цзян. А мы никогда не откупаемся от вверенных нам людей. Ты думаешь, что сделал благое дело? Но разве этому учат нас заветы предков? Брать, что вздумается, откупаясь горстью монет? Цзян Чэн опешил и стушевался, — Отец, я совсем не имел в виду… Я не подумал… — Это то, чего ни один глава не может себе позволить — не подумать. Мы обязаны быть с людьми, выбравшими жизнь на нашей территории. Обязаны хранить их и их интересы. Мы не можем откупаться от них, как от надоедливых попрошаек. — Отец, я совсем не думал о них как о… — Цзян Фэнмянь. Твой сын пытался хоть что-то исправить, в отличие от этого нарушителя всех устоев. Почему ты не спросишь, кто всё придумал? Кто решил, что воровство — это развлечение. Как будто это первый раз. Он постоянно побуждает твоего сына на всякие проступки. Но ты никогда его не трогаешь. Они вместе украли телегу, но отчитываешь ты только своего сына. Ты же помнишь, кто из них твой истинный сын?! В глазах защипало. Цзян Чэн мечтал провалиться в Диюй, лишь бы покинуть комнату. Матушка больно сдавливала плечо, а отец продолжал стоять к ним спиной. Стук в дверь прервал ссору. Вэй Ин просунул голову в двери и потупился. — Дядюшка Цзян, госпожа Юй, простите. Но кажется, я потерял свой колокольчик… Вы его тут случайно не видели? — Ты, — Юй Цзыюань двинулась в сторону Вэй Ина. — А-Сянь, А-Чэн, идите в свою комнату. — Цзян Фэнмянь махнул рукой. — А-Сянь, мы поищем твой колокольчик завтра. А сейчас идите оба спать. У дверей Цзян Чэн услышал голос отца. — Моя госпожа, он должен усвоить этот урок… Вэй Ин схватил шиди за руку и бегом потащил в их комнату. Цзян Чэн молча прошёл в покои и рухнул в кровать. Грязь на одежде и колтуны в волосах больше не беспокоили мальчика. Он уставился в потолок, сдерживая слезы.

***

Сейчас Лань Хуань вернулся в орден к полудню. Одежда тяжелая от влажности, мокрые волосы давят весом. Проходящие адепты кланяются главе, стараясь не казаться удивлёнными или напуганными. Лань Хуань улыбается. Кажется, он перепугал весь орден своей выходкой. Впервые в жизни. Подойдя к ханьши, Лань Хуань удовлетворённо осматривает горечавки. Цветы выдержали ночную бурю и вовсю тянут яркие головки к свету. Лань Хуань ловит себя на мысли, что давно не смотрел на цветы. Но сегодня он ощущает потребность оглянуться, увидеть мир вокруг. От места битвы Саньду Шэншоу с яогуай Лань Хуань прошёл пешком. Буря, начавшаяся внезапно, так же быстро успокоилась. Словно глава ордена Цзян унёс молнии с собой. Лань Хуань весь путь наслаждался ненавязчивыми звуками леса. И впервые за прошедший год чувствовал покой. Поистине, внешняя картина порождается сердцем. Лань Хуань заходит в ханьши и замирает. Покои внутри прохладные и чистые. Ни осколков, ни сломанного столика. Новые чайные принадлежности стоят на новом столике, привлекая внимание паром из чайничка. Лань Хуаню становится неловко. Кто-то из адептов убрал беспорядок, свидетельствующий о его слабости. Заклинатель вздыхает. Он проходит в следующую комнату, где за ширмой стоит бочка с горячей водой. Лань Хуань снимает мокрые одежды и ленту, складывает и аккуратно убирает в сторону. Он залезает в воду, достаёт баночку расслабляющих трав, кидает горсть в воду. Заклинатель продолжает чувствовать себя неловко, понимая, как его опрометчивый поступок мог напугать адептов. Глава умчался неизвестно куда в ночь, перед этим разрушив свои покои. Надо будет извиниться за такое поведение, недостойное главы ордена. Он нервно крутит в руке баночку с травами, погружённый в мысли. Незнакомое чувство поднимается вместе с теплом и охватывает его существо. Он ведь не обязан отчитываться. И заходить в личные покои он никому не разрешал. Почему кто-то позволил себе хозяйничать в ханьши? Лань Хуань дёргает рукой в раздражении и опрокидывает баночку с травами. Она тихо булькает и уходит под воду, оставляя после себя густой цветочный запах. Воздух делается тяжелее, насыщеннее, ложится на мокрое тело, впитывается в волосы, прогоняет все мысли. Лань Хуань завороженно смотрит на плавающие сухоцветы. Разноцветные, яркие и разномастные, они плавают, толкаются, облепляют тело, покрывая кожу хаотичным, но красивым узором. Он трогает цветы пальцами и глубоко вдыхает. Почему он никогда раньше не сыпал так много? «Правила запрещают излишества». Лань Хуань смеётся, чувствуя, как негативные мысли отпускают, прогоняемые плотным запахом трав. Скольких же мелких удовольствий они себя лишают, опасаясь излишеств? Насколько сильно ограничивают себя правилами? Лань Хуань невесомо касается плавающих цветов и кивает сам себе. Он больше не хочет жить, сдерживая себя во всём. Не хочет, подобно отцу, зачахнуть в холоде и горстке трав. Лань Хуань принимает решение.