Терпкое вино. Глава II
— Тише, милый, — прошептала женщина. Утончённая женская рука ласково прошлась по светлым волосам мальчика, когда мейстер ещё раз коснулся раны, обрабатывая её. Его мать не покидала мальчика все эти дни. Каждое утро и вечер она с лучшим мейстером Староместа навещала его. Поначалу Эймонду было неловко, больно, тошно и противно присутствие этих двоих, но позже он расскрылся к матери по другому. Сейчас её присутствие близь него было самым лучшим ощущением, после тёти. Алисента приносила сыну сладости и тёплые слова сердцу, кое было по-детски разбито. Сейчас она уже плакала меньше, по крайней мере, при Эймонде. Но каждый раз, когда мейстер снимал тканевую повязку, она прикрывала рот в немом крике. — Теперь всё позади, — губы её тронула улыбка, и королева не знала: говорит ли она это сыну или же себе самой. После того, как мейстер молчаливо покинул опочивальню принца, Алисента крепко обняла сына, когда же Эймонд занурился в тёплые объятия матери. Он укутался в её гриве пышных тёмных волос, когда мягкая рука с кольцами гладила его лицо. Эта связь сына и матери грела Эймонда, когда же он также восполнял её душу теплотой. Эйгон уже давно не был столь близок со своей матерью, он избегал её и даже иногда презирал, что расстраивало женщину и злило маленького принца; Хелейна же, задумчивая юная дева, не желала делиться секретами и разговорами с матерью, считая, что та недостойна того, что видит сама Таргариен. Теперь у неё оставался Эймонд, который в свою очередь не мог разбить материнское сердце, и Дейрон, который находился далеко в Староместе, лишь иногда присылая скудные письма. — Матушка, — нехотя Эймонд отстранился от Алисенты. Её глаза слегка блестели от слёз, но она всё равно улыбнулась сыну, смотря на него глазами, полными любви. Его левый «глаз» закрывала новая повязка, она ещё не успела выпачкаться мазями и подтёками. — Я хочу попросить тебя, — принц замялся. Он не мог сформулировать свою просьбу. Взгляд матери ждал и по-щенячьему просил, — передать сиру Кристону Колю, что бы я мог заниматься у него и обучатся его мастерству, — на выдохе выпалил мальчик. Он сразу же взглянул на мать. Та немного нахмурила брови, выражая непонимание. Эймонд не решался что-то ещё произносить. — Я не желаю, чтобы мой сын занимался этим, — она провела пальцами по лицу, заправляя выпавшую прядь принца за ухо. — Эймонд… — женщина подсела ближе к сыну. Она замялась. — Ты искалечен, я не могу допустить, чтобы такое случилось вновь, милый, — женщина попыталась улыбнуться, но Эймонд увидел, как слёзы покатились по её щеке. Сердце принца забилось чаще. Он не хотел слышать это от матери. Он хотел продолжать усердную работу над собой, и именно Кристон смог бы помочь ему. Он Лорд Командующий, один из лучших рыцарей Семи Королевств, кто как не он обучит юного принца. — Но я хочу этого, матушка… — прикрикнул Эймонд. — Из-за этого, — он тыкнул на свою рану, — я не смогу иметь друзей, жену и славу, но я хочу заняться тем, что сможет помочь мне вдальнейшем, мама, — он остановился, тяжело вдыхая. Какие ещё слова нужно произнести, чтобы она услышала его? Он не знал. Маковое молоко начало действовать на принца. Он услышал, что Алисента что-то пробурчала под нос, а затем ощущал лишь темноту. Он чувствовал, как нежные руки кладут его на постель, а потом тёплое облако одеяла накрывает его. Теперь он полностью подвластен маковому молоку и снам. Тихий скрип двери оглушает его. Теперь ему снится меч, Коль, турнир…***
Многое поменялось после инцидента в залах Дрифтмарка, многое Алисента для себя поняла. Раньше она считала, что в семье Таргариен у неё нет союзников и поддержки: её собственный муж был занят чем угодно, но не ею или их детьми, его разум был сосредоточен на горе по умершей жене и на благополучии Рейниры и делах Деймона, но после того, как Хайтауэр получила поддержку от сестры короля — Лейнерис Таргариен, ныне Аррен, ей стало чуть легче, больше в эмоциональном плане. Поддержку от светловолосой всадницы Алисента никак не могла ожидать, но это было приятно. Лейнерис не приняла сторону в том вечернем конфликте, она отказалась от уплаты долга «глаз за глаз», но и спускать мальчикам подобное казалось ей несправедливым: «Это не царапина, даже не шрам, это целый глаз, Рейнира, Визерис!». Она будто кричала, пытаясь донести голос разума в головы близких, но в ответ те лишь молча смотрели на ланьи глаза фиалкового цвета. Женщина хотела справедливости, но было видно, что она не сможет самолично навредить детям племянницы. Но когда все начали расходиться, Лейнерис завела разговор с королевой, утешая её, в то время как Эймонд кутался в платье и волосы матери, пряча лицо. Уже это говорило о многом: в момент, когда все отвернулись от Алисенты, посчитали безумной, Лейнерис не отвернулась от неё. Алисента этого не забудет. Её ранило то, как её мальчик отдалился от своей семьи. Он, полный дурмана от макового молока, почти всегда находился в своих покоях. Даже Эйгон на несколько недель стал более серьёзным, что было не похоже на старшего сына Визериса. Эймонд отказывался видеться с родичами, он принимал только свою мать и учённых врачей из Цитадели, которых прислал брат Отто — лорд Хайтауэр. — Что ж, мне скоро нужно будет возвращаться в Орлиное Гнездо, — Лейнерис отпила своё вино, — давно я там не появлялась, да и, думаю, муж заждался меня, — с томным выдохом произнесла принцесса. Она знала, что всё, что произнесла — наглая ложь или её личный вымысел. Хайтауэр сидела напротив неё. Её новое зелёное платье было закрытым и строгим, когда на голове она стала носить тёмно-зелёную повязку, что закрывала её волосы — это было своеобразным знаком о потере глаза её сына. Семеро должны видеть её сострадание не только на душе, но и внешне — как оправдалась Алисента. — Да, конечно, я понимаю, — Алисента долила в свой стакан напитка. — Ваш муж, я уверена, скучает по вам, — она немного растянула мягкую улыбку. Таргариен улыбнулась на подобное замечание. За всё время, что она провела в Королевской Гавани, муж ни разу ей не написал. Не то чтобы это сильно её беспокоило. — До того, как я уеду, я бы хотела провести время с племянниками, — Алисента не была удивлена заявлением женщины и продолжила пить вино. В последнее время она стала это делать чаще. — И с Эймондом в том числе, — на имени мальчика Хайтауэр медленно кивнула, делая глоток больше. Произошедшее всё ещё ранило женщину. Она до сих пор не контактировала со своим мужем, хоть тот и пытался смягчить пыл жены.***
Еда в тарелке давно остыла, теряя свой некогда аппетитный аромат. После потери глаза Эймонд часто проваливался в мысли, воспоминания о былой жизни, когда мог видеть мир двумя глазами, не ощущая, что в его пустой глазнице есть что-то иное, чего там быть не должно. Отёк спал, тугая повязь бинтов более не стягивала, и его лицо стало более человеческим, нежели жабьим. Боли остались, и каждый вечер мейстер приносил ему кувшинчик макового молока, а перед сном — маковое вино. Обедал принц в одиночестве, в собственной опочивальне. Он знал, что теперь каждый в этой крепости шептался, и замечал, как служанки тайком пытались на него взглянуть, принося еду или меняя бельё. Эймонд Таргариен знал, как лорды и леди отреагируют на такую радикальную перемену во внешности принца королевского Дома. Это позор. Дома Семи Королевств наверняка уже начали отсылать свои приглашения, брачные договоры. Он и так не был популярным выбором, ввиду того, что родился лишь вторым сыном короля. Охота была в основном за Эйгоном и Хелейной. Впрочем, даже они пытались поговорить с братом. Хелейна, как в детстве, приносила под дверь бабочек, тихо уходя, но Эймонд всё равно слышал её, и его сердце ещё сильнее билось. А брат его, Эйгон, стучался, без шуток и с полной серьёзностью говоря. Даже тогда одноглазый принц не решался впускать брата, ведь думал, что все его действия были сподвижны матерью, правда это или нет — никто не знал. В Вестеросе не любили карликов, бастардов и калек, и вот теперь он присоединился к этой крайне убогой тройке. Мало кто мог бы любить их. Мысль эта постоянно витала где-то рядом с ним, нависая и давя на принца. Эймонд боялся подумать, какова будет реакция Лейнерис. Из-за макового молока он не помнил то, что случилось в одном из залов Дрифтмарка: была ли она там? Видела ли? Он действительно не помнил, а аккуратные вопросы об этом у матери вызывали только её слезы от воспоминаний о случившемся. Её реакция выдавала ужас, страх, а, может, омерзение? Каждый из вариантов клинком проходился по ещё нежному, детскому сердцу. Лейнерис стучалась к нему, звала, говорила слова утешения, но Эймонд молчал, чувствуя подступающие слёзы. Он не хотел, чтобы она видела его обезображенное лицо, его пустую глазницу и безобразный шрам, рассекающий его левую сторону. Он с трудом доверился матери, которая так желала видеть всё то, что случилось с ее мальчиком; ещё раз он не выдержит. Он скучал по тёте и её рассказам о дивном Востоке, о Валирии и чудесах, скрытых там, о морях и пятнистых людях. Слыша её тихий, нежный, ненастойчивый голос он хотел спрятаться куда подальше, не показываться ей на глаза, и одновременно с этим желал, чтобы она вошла, заключила его в объятья и говорила, рассказывала хоть что-нибудь.***
Все в Красной Крепости знали о любви принцессы к чтению, в особенности, Эймонд. Днём, когда весь замок набит любопытными глазами, Эймонд выходить не осмеливался, потому порцию знаний он решил восполнять ночью. Свеча в руке принца служила единственным источником освещения, и именно она помогала ему разглядеть название очередной книги, которая попала во взор, но пока ни одна его ещё не заинтересовала. Принц провалился в лёгкий транс: он читал название книги и моментально его забывал, переходя на другую. Вероятно, виной тому бессонница, вызванная фантомными болями и онимевшей частью лица. Эймонду казалось, что его отсутствующий глаз чешется и болит, что будто бы он вот-вот начнёт заливаться горькими слезами. Но этого не происходило. Да даже если ему удавалось уйти в сонное царство, то это было ненадолго. Из долгожданного сна его прогоняли страшные кошмары с одним и тем же сюжетом. Он. Бастарды. Люк. Нож. Глаз. Боль. Крик и плач матери. После неприятного пробуждения принц хватался за ночную повязку, снова и снова убеждаясь, что кошмар стал явью. — На твоём месте я поберегла бы оставшийся глаз и не портила зрение, — в тишине голос казался томным и моментально отдался эхом по забитым книгами стенам. Эймонд нервно повернул голову к источнику саркастичного голоса. Единственный глаз принца расширился, а тело обдало лёгкой дрожью. То, чего он боялся, случилось. Свеча распространила свет на пришедшего. — Тётя, — проговорил он на выдохе. Это выдавало в нём волнение, и, поняв это, принц выпрямил спину и выдвинул грудь немного вперёд, пытаясь казаться более уверенным. Свет от пламени, что веял в комнате, полностью облепил фигуру женщины. Её длинные волосы не были заплетены — это всё, что смог рассмотреть Эймонд. — Я проходила мимо, — начала женщина, — стало любопытно, кто бродит по библиотеке в столь поздний час, — она слегка улыбнулась. Эймонд не знал, что сказать. Несмотря на то, как часто он думал об их встрече, что рано или поздно произошла бы; он не знал, как себя вести; не знал, что говорить. Он хотел нежности и ласки от неё, но его неуверенность шептала ему, что он их недостоин. Чем ближе она подходила, тем больше росла неуверенность Эймонда. Он хотел сжаться и убежать, но из гордости он продолжал стоять и смотреть на неё. — Как твоё состояние, мой принц? — «мой принц» — такое обращение с её стороны казалось мальчику холодным и бесчувственным, в какой-то степени. Он любил, когда она звала его по имени, ему нравилось, как оно звучит именно из её уст: нежно и приятно. — Всё в порядке, не стоит беспокоиться, — Эймонд пытался казаться безучастным, даже скучающим, — мейстеры и матушка хорошо обо мне позаботились, — и это правда. — Вот как, — женщина улыбнулась, и только сейчас он заметил, что она была в ночной рубахе. Он немного смутился от этого, но старался не подавать вида. — Я буду честна с тобой, Эймонд, — она вздохнула, а он вздрогнул. — Я не враг тебе, я твоя семья. Я не желаю тебе зла и никогда не желала. Я хочу помочь тебе справиться с твоим горем. Ты не можешь нести его в одиночку, — её тон был нежен, он мягким пластом покрывал разум принца. Лейнерис уже подошла к нему вплотную, подняв руку она дотронулась до овала его лица. — Ты так юн, Эймонд, столько боли тебе предстоит вынести в будущем, но у тебя всегда есть семья, что любит тебя таким, каков ты есть, с глазом или без него, — она серьёзно проговорила это. Принц рассмотрел её черты лица под лёгким светом свечи. Эймонд, кажется, и не дышал вовсе, так внимательно он её слушал. Принц пристально разглядывал её лицо, пытался разглядеть признаки отвращения или лжи, но ничего не видел. Искреннее сочувствие было в её аметистовых глазах, а свет от свечи придавал лицу ещё большего уюта и теплоты. Обстановка казалась ему крайне интимной, они были словно тайные любовники, что пробрались ночью в укромное место, дабы провести время в компании друг друга. — Хватит играть в прятки, Эймонд, — женщина отошла от него, принц почувствовал холодок, а вместе с тем ещё большую тревогу. — Мы справимся с этим. Вместе. Эймонду хотелось плакать. Она действительно его не ненавидит? Его милая тётушка не видит в нём чудовище? Боги, эмоции накрыли его с головой, и в растерянности он уставился на неё. Он не знал, чего хотел: убежать, спрятаться или прыгнуть в её объятья и никогда больше не отпускать. Его плечи начали дрожать, он чувствовал, что вот-вот взорвётся от переполняющих его эмоций. Увидев это, Лейнерис осторожно подошла к нему, положив руку на плечо. — Мой принц, давай пройдём в комнату, там мы всё обсудим, и ты ляжешь спать, — Лейнерис снова ободряюще улыбнулась, — для растущего организма сон важен. Эймонду лишь оставалось лишь кивнуть. Леди Аррен взяла из его руки свечу и, обхватив другую его руку своей, повела на жилой этаж Красного Замка. В тишине они дошли до его покоев. В тишине они и вошли в них, Лейнерис сразу же направилась к столику с графином и отлила себе воды, чувствуя разочарование; вина пока ему нельзя, так что леди довольствовалась чем могла. Принц переминался с ноги на ногу, избегая взгляда своей тёти. Лейнерис изучающе смотрела на племянника. Она подбирала слова так, чтобы не спугнуть принца и не нанести ещё больший ущерб его психологическому здоровью. Но, Боги, это было тяжело. Она видела, как рос Эймонд, хоть ему и было всего десять, но и как росла его влюблённость в неё. Она помнит, как ещё маленьким он всегда встречал её и её дракона с щенячьим восторгом, а став чуть старше, делал ей разные подношения: то нарвёт цветов из сада, то украдёт у служанки пирожные, и другие милые детские поступки. Сейчас, от того, что она скажет, может зависеть судьба этого мальчика и его отношение к этому миру. Для Лейнерис Эймонд был светлым ребёнком, как и его сестра Хелейна. Зная, насколько этот мир гнилой и жестокий, она хотела продлить их беззаботное детство и сделать его счастливым. — Эймонд, мальчик мой, могу ли я взглянуть? — Лейнерис подошла к нему аккуратно и медленно, шаги её были беззвучны. — Я не причиню тебе боли, обещаю. — Чем вы мне поможете? — наконец выпалил он. — Я теперь урод, весь замок шепчется за моей спиной, лорды отзывают свои предложения… — на грани слёз он продолжил: — Теперь я бес для них, не человек! — прикрикнул мальчик. — Для них ты можешь быть кем угодно, — она взяла его руку, и когда она почувствовала, что он хочет её отдёрнуть, то удержала его, — но для меня ты всегда будешь любимым племянником, с глазом или без него, ты всё ещё Эймонд Таргариен, — прошептала она. Горячие слёзы начали течь из его глаза, заметив это Лейнерис потянулась и вытерла мокрый след тыльной стороной ладони, после обхватив овал его лица, и начала успокаивающе гладить. — Ты можешь быть уверенным во мне, моё отношение к тебе не изменилось. Принц сделал шаг навстречу ей и, наконец, прижавшись к её груди, горько зарыдал. Он обнимал её с жаждой, его руки блуждали по её спине и цеплялись за тонкую ткань ночной рубашки, словно за спасательный канат. Лейнерис шептала ему что-то, но он её даже не слышал, но чувствовал, как она гладит его по голове. Аккуратно она опустилась на колени и потянула за собой и Эймонда: теперь они сидели. — Прости меня, — дрожащим голосом проговорил он, — я не знал, как ты теперь относишься ко мне, — всхлип, — я боялся, что ты тоже считаешь меня уродом, — он не знал, насколько долго он плакал в её объятьях, но как только он выплакался, ясное сознание снова вернулась к нему и он осознал её слова. — Мне не за что винить тебя, всё в порядке, — Эймонд отстранился от неё, и Лейнерис мягко обхватила его лицо руками. — Теперь я могу взглянуть? Я пойму, если нет, всё нормально. Эймонд думал с минуту. Дрожащими руками он потянулся к повязке из обычных тканей и начал разматывать их, медленно, неспеша. Лейнерис наблюдала за ним, то, что он открылся ей доказывало, насколько он доверял. О, она не станет врать: выглядело ужасно. Сейчас, конечно, его лицо не было опухшим, и кровь не струилась из раны, но порез уже закрылся, осталось только дать время, чтобы рана окончательно затянулась. Пустая глазница вызвала мурашки на её спине, но она не подавала виду. Ему сейчас не нужно знать её мнения на этот счет. — Могу я помочь с перевязкой и мазями? — Тебе… не страшно? — Эймонд выглядел как загнанный в тупик оленёнок, в его единственном глазу был страх, смешанный с ненавистью, надеждой и наивной детской влюблённостью. Слова принцессы согревали его маленькое сердце, давали надежду. — Нет, конечно нет, — она снова прижала его к себе, как бы доказывая правдивость своих слов, и продолжила гладить по голове.***
Итак, плохое настроение принца омрачила новость об отъезде его Лейнерис. Как объяснила леди, она должна была отправиться в Орлиное Гнездо и выполнять свои обязанности жены, попутно рассказывая ему, что ждёт его в будущем браке, его роль и роль уже его супруги. Эймонд слушал её, но ярость и обида только росли в его сердце, и направлены они были на лорда Долины, мерзавца, который крадет её у него. После ночной беседы Лейнерис каждый вечер перевязывала ему глаз, наносила мази, иногда она делала это вместе с Алисентой. Мальчику нравилось, что между Лейнерис и его матерью не было напряжения: они мило общались на житейские темы, иногда упоминая «красные моря», точнее, их отсутствие, но он не особо понимал, о чём речь, да и не особо хотел. Принц просто наслаждался минутой покоя. Ночные кошмары никуда не делись, тревога стала сильнее после известия о скором отбытии тётушки. Он мучился от переизбытка чувств, хотел открыться ей, высказать всё, что думает, о чём он мечтает… о том, как бы он хотел через пару лет жениться на ней по старой валирийской традиции. Он никогда не видел её вживую, но много читал. От прочитанных им строк лилась магия древней цивилизации, и это так его интриговало! Юный принц часто проваливался в фантазии о том, как их ладони и губы будут рассечены драконьим стеклом, после, их кровь, их плоть, души и естество станут едиными, и скрепят они их поцелуем… Но он не был глуп: он знал, что сейчас стоит взять все свои чувства под контроль, как он взял под контроль Вхагар. Эймонд понимал, что сейчас, когда ему едва исполнилось одиннадцать, Лейнерис откажет ему. Он сохранит эти эмоции и чувства и сможет открыться ей позже, он будет ждать её.***
Принцесса Лейнерис уже неделю как отсутствовала, без неё в Красном Замке было совсем грустно. Принц только приучался к новой действительности. Если раньше все обсуждали карликов и бастардов, то теперь все обсуждали «Бедного Одноглазого Принца». Прошла только неделя, но Эймонд уже с нетерпением ждал их новой встречи; он даже подумывал полететь к тёте на Вхагар, но понимал, что это будет крайне детский и инфантильный поступок, поэтому решил покорно ждать её. Лязг посуды и приборов не сильно отвлекал юного принца от потока мыслей, но в отличие от родичей он не ел, ведь аппетита не было. После инцидента на Дрифтмарке аппетита не было совсем, но он ел через силу. Так просила его матушка, так просила Хелейна, так просила Лейнерис. «Для того, чтобы рана быстрее затянулась нужно хорошо есть. И если ты хочешь стать крепким юношей в том числе», — каждый раз перед приёмом пищи он прокручивал эту цитату в своей голове. — Прошу внимания, — из мыслей его выдернул голос отца, — есть радостные вести с Орлиного Гнезда! — вся семья отложила столовые приборы и уже внимательно слушала короля. — Моя сестра, наша принцесса Лейнерис Таргариен пишет о том, что спустя столько лун и лет брака, у них с лордом Арреном наконец будет первенец! — Алисента радостно захлопала, Отто кивнул и отпил из бокала вино, Эйгону было всё равно, Хелена что-то пробормотала, а Эймонд… «Что?» — первая мысль, возникшая в его голове. Он встревоженно оглядел родственников, следя за их реакцией, и когда понял, что всё расслышал правильно, впал в лёгкий ступор. Он не хотел верить своим ушам, но такова была действительность. Ребёнок ещё даже не родился, но Эймонд уже презирал его. — Ребенок — плод любви между мужчиной и женщиной, — Эймонд взглянул на матушку, она выглядела радостной, — я рада, что, наконец, у них всё получилось! — его отец-король одобрительно улыбнулся и поднял кубок над головой. — За моего будущего племянника! В этот момент, кажется, весь мир стал глух, или наоборот — Эймонд стал глух к миру. Он не слышал голосов, не слышал, как встретились кубки с характерным лязгом… единственное, что он слышал — это битьё его собственного сердца: оно отражалось в его ушах, казалось, что именно из-за него он стал глух. Дыхание его было сбито, он жадно хватал воздух носом и судорожно выдыхал. Он снова на грани слёз… Он ненавидит это. Казалось, все заняты приятной новостью, и никто не обращает внимания на одноглазого принца, но его старший брат, Эйгон, следил за ним, ухмыляясь его страданиям. После того, как его мать и мейстеры поменяли ему повязки и нанесли мази, королева подошла и мягко поцеловала его в лоб, он не сопротивлялся. В этот вечер он не был разговорчивым, принц хотел, чтобы все покинули его покои как можно быстрее. Наконец, когда его мать ушла, пожелав спокойной ночи, он дал волю эмоциям. Тихие рыдания, он кусал свои губы, чтобы не закричать, а его отсутствующий глаз, словно тоже пытаясь выдавить из себя слёзы, неумолимо чесался. Рана также начала чесаться, но он сдерживал эти порывы как мог: вместо этого рвал подушку и ткани, перья были разбросаны на его кровати. Как бы обидно ему ни было, он не мог и не хотел винить её. Он не раскрывал тёте своих чувств, и она ничем ему не обязана, но такие логичные выводы не действовали как чудо-лекарство на его обливающееся кровью сердце. Он и понимал, что ненавидеть невиновного ребенка было глупо, инфантильно, но слова его матери «Ребенок — плод любви между мужчиной и женщиной», давили на него ещё сильнее и болезненнее. Его эмоции были словно тайфун. Ненависть и обида были подобны огромным волнам, сметая всё на своём пути, в данном случае, все разумные доводы.