Всё моё

Иноэ ставит стакан на стол, в кабинете всё словно стихает, оглушённое стуком. Кидо подходит к окну. Внизу город растекается огненными реками, яркие вывески слепят. Напротив мигает цветными огоньками по крыше новенький торговый центр, круглосуточный фудкорт на верхнем этаже переполнен, даже в понедельник офисные работники и семьи с детьми находят время, чтобы отдохнуть. Диван скрипит, когда Иноэ встаёт, шаги по-старчески шаркающие, ботинки цепляют трубу, и гулкий звон рвёт напряжение. Иноэ касается плечом плеча Кидо, упирается лбом в холодное стекло. В окнах напротив дети играют в войну. Команда красных побеждает команду синих, их пистолеты с мыльными пузырями — какое-то издевательство. Иноэ тяжело вздыхает. — Как-то я… — неуверенно начинает Кидо. — Не ожидал? — Не подумал. Он иногда настолько взрослый, что забываешь — пацан ведь. И… — Кидо отворачивается, — разве мы тоже были такими? — Вспомни, как в клан попал, — Иноэ дышит на стекло, на запотевшем участке мизинцем рисует полосы. — Я тоже не ожидал. Не думаешь, что перегнул? — Нет, — твёрдо говорит Кидо. — Ему в этом ещё жить. Я не могу давать поблажек, понимаешь? Даже если хочу. — Справедливо, — кивает Иноэ и улыбается. — А я могу. — Тогда чего ждёшь? — спрашивает Кидо. — Беги за ним. — Ка-ак драматично, — Иноэ ерошит ему волосы, делает шаг назад, уклоняясь от удара, ловит вторую руку. — Это не выбор. Кидо. Уж точно не между им и тобой. Кидо поджимает губы, высвобождает ладонь, сцепляет пальцы в замок, идёт к столу. Иноэ опирается на подоконник. Выбор, пожалуй, то, что порой стоит между ними. Он пытается делать вид, что никакого выбора нет, по большей части получается. Сейчас — нет. Если останется, сможет ли не думать про Ито? Нет. Если уйдёт, простит ли Кидо? — А сам-то чего не побежал? — Иноэ огрызается, но мягчит интонациями, он всё-таки только кайкэй, не стоит задирать старших. — Он меня не послушает, — пожимает плечами Кидо, — а у тебя есть шанс. — Оборачивается, смотрит твёрдо. — Нет, правда беги. Я взрослый мальчик. — Будешь всю ночь пить, как взрослый мальчик, — печально заключает Иноэ. — Иди уже, — Кидо отмахивается, идёт к заветному шкафчику с дверцей на ключе. Иноэ кивает. Спешит, прыгает по лестнице через две ступеньки, прислушиваясь к шуму лифта, выворачивает не к парковке, а сразу на выход. Январский холод забирается в рукава расстёгнутой куртки, становится сразу зябко. Городская зима отвратительна, высокие здания не спасают от пробирающего до костей мокрого ветра, лёд по тротуарам предательски гладкий. Мотоцикл из подаренных Такасуги «чёрных зверей» — DragStar или что-то похожее из семьи Ямахи. Закруглённые края под классику, резной руль. Ито на его фоне выглядит совсем хрупким. — Я поведу, — говорит Иноэ ровным голосом. Ито ему не удивляется, только нетрезво смеётся, откидываясь чуть назад. За молчание Иноэ ему благодарен особенно. Тусклые фонари и жёлтые окна — кадры из очень проходного боевика про бандитов с суровыми разборками. Воздух мутный, пропитанный солнечным днём асфальт отдаёт тепло ненасытному небу, это могло бы быть красиво, если бы не было так промозгло. Шлем у Ито, конечно же, только один, Иноэ не сомневается, когда надевает его. Через полупрозрачное стекло всё видится немного другим: цвета блёкнут, заменяя надвигающуюся ночь на будто бы предрассветное марево. Под грудью давят руки Ито, дорога становится длинной чёрной лентой, колёса скребут по белым полоскам пешеходного перехода, и можно подумать, что это петли разделительных линий пытаются отнять дыхание. Иноэ не спрашивает ничего, по себе знает, что важно сейчас движение. Они едут долго и только прямо. За спиной остаётся деловой район, в спальных меньше света, а переездов железных дорог — больше. Иноэ не обращает внимания, что пейзаж по бокам теряет краски, он просто едет от светофора к светофору. Они останавливаются у большого переезда, цифры на табло обещают зелёный только через полторы минуты. Иноэ снимает шлем, вдыхает мороз, по гортани сползает рыхлое — с дождём и туманом. Воздух оседает на разгорячённой коже, на ресницах он — всегда слёзы и никогда — капли. — Бунта, — рушит мгновения Ито, придвигаясь вплотную, обжигает горячим дыханием по открытой шее, — куда мы едем? — В бар, — тупо отвечает Иноэ, контраст холода и огня мурашками бежит по позвоночнику, задерживается где-то на пояснице, призывая свести лопатки, податься назад. Как раньше, почти бесконечность назад, когда можно было разделить страх на двоих. На троих. Преграда между ними сейчас тоньше вечернего льда, но прочнее любых бронестёкол. — И правда, — смех у Ито хриплый, сорванный. Он льнёт ближе, касается губами уха. — Есть вещи лучше алкоголя, — говорит, выверяя каждый слог, — тем более, — смеётся снова, — алкоголя во мне уже достаточно. — Например? — Иноэ краем глаза отмечает, как последние секунды красным утекают с циферблата, сейчас ещё можно рвануть дальше, делая вид, что ничего не происходит. — Секс, — буднично заявляет Ито и трётся щекой о сгиб шеи. — Найдём тебе кого-нибудь? — Я уже нашёл. — Хорошо, — Иноэ соглашается сразу; пал от укуса на мочке уха распространяется по телу лесным пожаром. Гасит его взревевший двигатель. По незнакомому району они петляют удивительно недолго. Иноэ за годы работы в Чошугуми научился определять по вывескам лавотелей не только цену за ночь, но и умение персонала молчать. И хорошо понял, что цена-молчание — слишком редко сходящиеся критерии. На первой же вывеске «House of passion» Ито прижимается сильнее. Иноэ упрямо заворачивает за угол, проезжает ещё пару кислотно-розовых всполохов, останавливается у спокойного, почему-то в морской тематике, отеля и глушит мотор. Он пристёгивает мотоцикл на парковке рядом. Весь короткий путь до двери приходится поддерживать с трудом стоящего на ногах Ито. У самого входа Иноэ натягивает ему на голову капюшон. — Неловко, а? — продолжает веселиться Ито. Капюшон, впрочем, не стягивает. — Меня вряд ли узнают, а вот ты с Такасуги бываешь одно небо знает где. — А-а, — Ито виснет у него на плече, забирается горячими пальцами под рукав, — да-а. Неудобно выйдет, если кто-то увидит, что ты увёл у кумичо Чошугуми мальчика, — он кривится, запрокинув голову. В свете тусклых фонарей, в скачущих по подрагивающему кадыку бликах это выглядит до невозможного красиво. — Просто катастрофа для имиджа, — согласно кивает Иноэ и открывает дверь. Пока Ито рассматривает любезно предложенные гостям одноразовые тюбики лубрикантов: со вкусом, без вкуса, для аллергиков, разогревающие, оральные; Иноэ расплачивается и берет у администратора ключ. Ито тянет руку к красивой серебристой упаковке, надписи на ней обещают анестетический эффект. Иноэ ловко подхватывает его под локоть и тянет к себе. Ито поддаётся, почти вжимается в него, и Иноэ чувствует горчащий запах рома. Ито жмётся, когда они едут в лифте, мешает открыть дверь. Иноэ только поглаживает его по плечам и осторожно отодвигает. — Вау, — восхищённо тянет Ито, рассматривая доставшеюся им комнату, — эдакую роскошь мне до-олго придётся отрабатывать! — Я в тебя верю, — Иноэ уклоняется от смазанного поцелуя, подталкивает Ито к огромной кровати. Та застелена бархатным покрывалом. Частенько в лавотелях можно увидеть уродливое атласное постельное. В здравом уме этот дешёвый закос под шёлк себе домой никто не купит, слишком холодное, скользкое и непрактичное. Иноэ опускается перед Ито на колени, развязывает двойные бантики на его кедах. Ито смотрит сверху вниз, не рвётся ни помогать, ни убежать. Он очень спокоен, удивительно податлив. Иноэ снимает с него толстовку и долго смотрит на весёлый принт по синей футболке: заяц и кошка, белка летит на воздушном шаре. Кто-то, собираясь на убийство, надевает чёрную одежду, чтобы не было видно крови. Кто-то — какое-нибудь старьё, чтобы не так жалко, убийство дело такое — вещи чувств вызывают больше, чем люди. Особо педантичные или впечатлительные покупают что-нибудь новое — на один пламенный раз. А у Ито кошка, белка и заяц, жёлтые шнурки на конверсах, джинсы с ручной вышивкой. Вытянутый из шлёвок ремень Иноэ аккуратно складывает на стул к остальным вещам. Свою одежду кладёт рядом. Босой Ито в этих дурацких джинсах с бисерным драконом на краю кровати-аэродрома — нелепо. Свои брюки Иноэ тоже не снимает, только ослабляет пряжку. Ито болтает ногами, он весь задумчивость напополам с фальшивым предвкушением. В подсвеченном зеркале за его спиной Иноэ отлично видны нервные перестуки пальцев. Иноэ откидывает покрывало, выдыхает облегчённо — всё-таки не шёлк, обычный однотонный хлопок. Опускается рядом с Ито, приобнимает за плечи. Кожа у того по-прежнему горячая, будто изнутри пылает. Иноэ распускает его волосы, откладывает шнурок с двумя железными бусинами на концах, проводит ладонью по щеке и тянет к себе. Ито прижимается к нему всем телом, выворачивается. Теперь они лицом к лицу, и лихорадочный блеск в глазах напротив становится стеклом, за которым не понять ни чувств, ни мыслей. Иноэ крепко обнимает Ито, прижимает к себе — грудь к груди, ложится, натягивает на них одеяло. — А теперь давай спать, — говорит он, касаясь губами спутанных волос на макушке. — Может, ты мне хотя бы подрочишь? — Ито по-прежнему весело, не так важно, топит ли он в этом веселье сомнение в том, что предложил сам, или боль от того, что сделал. — С удовольствием, — мурчит Иноэ, потираясь щекой о подушку. — Но у тебя не стоит. — Блять облом, — Ито тут же выкручивается из объятий, вытягивается на спине, — ну и долбоёб ты, раз потратился на это. — Не жалею, — усмехается Иноэ, поглаживая его по голове. — Я тоже, — отзывается Ито устало и вдруг добавляет: — А вот меня ты зря жалеешь. — А есть за что? — интересуется Иноэ искренне, до этого момента ему казалось, что кто-кто, а Ито понимает его хорошо. — По старой памяти, — говорит Ито, когда Иноэ уже почти уверен, что тот не ответит. — Обновляю каждый день. Иногда-а, — Иноэ предпочёл бы этого не говорить ни сейчас, ни потом, — по нескольку раз. Думать о тебе весьма… интересно. Ито не отвечает. Или хорошо притворяется или действительно спит. Иноэ больше нравится второй вариант. Он возится, вытаскивая из кармана телефон, неприятно удивляется почти сдохшей зарядке. Пока набирает отписку Кидо, сомневается, когда отправляет, принимает решение. Он заслуживает получить хоть что-нибудь хорошее в этот блядский день. Пусть этим «чем-нибудь» станет неудачный кадр, одно небо знает, когда ещё случится. И случится ли вообще. От Ито на фотографии только вытянутая рука поверх одеяла, часть уха и размётанные пряди, от самого Иноэ обнажённое плечо, вычерченные тенями ключицы, блики на шее. Он кидает этот верх размазанного искусства в переписку с Кидо, тут же получая исчерпывающий в виде среднего пальца на фоне расстрелянного в кабинете дивана и початой бутылки; становится наконец-то легче. Сна ни в одном глазу. Иноэ пытается устроиться удобней, задевает Ито по касательной, но тот всё равно вздрагивает. Испуг секундный. У Ито трепещут ресницы, он приподнимается на локтях. Иноэ дышать забывает. Просто смотрит, просто ждёт. — Бунта. Иноэ читает своё имя в беззвучной дрожи губ. Момент отзывается памятью: Ито мелкий, а уже пьёт на равных, но стоически пытается не уснуть в машине; они едут то ли с переговоров, то ли с гулянки. Одно не исключает другого. Мелкий Ито очень серьёзный и до невозможного правильный. Иноэ протягивает ладонь, повинуется порыву, вытаскивает воспоминание в реальность. Потому что так правильно, потому что иначе не может. От того, как непроснувшийся Ито отзывается на поглаживание, как тут же успокаивается, у Иноэ ломит где-то между рёбер. Ито тянется к нему, тычется под руку, вжимается в бок. С Кидо Иноэ так не научился до сих пор, они ухитряются соперничать даже во сне. А ведь иногда нужно и простое щекотное, горячее, близкое. Обоим, пусть Кидо открещивается, слишком хорошо Иноэ его знает. И поэтому теперь он действительно не жалеет. *** Ито просыпается в мире, где всё по-прежнему. Где не было недели в капсульных отелях, неуклюжего шпионажа за мерзким стариком, подмены номеров на байке, выключенного телефона и звонков из автоматов по десять йен за минуту. Ито просыпается рядом с Иноэ, тот как обычно развалился на всю кровать. Задранный к потолку подбородок, руки в разные стороны и мерно поднимающаяся грудь. Быть может, Ито просыпается в мире, где ещё не наступило то лето. И только поэтому он может прижиматься к Иноэ так тесно, чувствовать его всем собой. Этого так не хватало, это нужно было, так нужно, что Ито не удивляется, обнаружив себя совсем без одежды — привычка, которая сильнее всех стеснений и сомнений. Привычка быть тело к телу. Кожа к коже. Шторы плотные, за ними хоть утро, хоть конец света — не увидеть, Ито щурится на бледную подсветку огромного зеркала. Мерцающий прямоугольник будто из фильма про космос. В глаза бросаются часы-иллюминатор — или про подводные приключения. Впрочем, космический корабль или подводный, если подумать, разницы никакой. Ито медленно вытягивается на животе, притирается щекой к тёплому боку, но маятник жизни уже запущен, и стена покоя рушится от его колебаний. В голове Ито, кроме всепоглощающего отрицания, живёт неумолимый владыка времени, и он упорно стучит тревогой по мышцам — не проспать. Когда-то нельзя было проспать школу, теперь работу. Ито прислушивается к себе, владыка времени без запинки отвечает на немой вопрос — сегодня вторник. И как только Ито осознаёт это, всё рассыпается. Шея саднит — неудачная попытка Ханавы придушить. В унисон с шеей начинает ныть висок. Об бардачок Ито ударился со всей ответственностью. И щёку немного щиплет. А что он хотел от дешёвого грима, позор которого даже темнота не факт, что скрыла? В иллюминаторе циферблата туда-сюда плавает рыбка, Ито долго смотрит на её размеренные движения, он не пытается снова уснуть, но признаётся себе, что сон — лучшее, что ждёт его впереди. Сердце сжимает тоска — скребущая и злая. Она так стискивает всё внутри, что вдохи даются с трудом. Ито закрывает глаза и бессильно утыкается лбом в Иноэ. Воздух смешивается с его запахом, у Ито голова кругом идёт. В моменты слабости он позволял себе брать их вещи, вещи, которые «завтра» собирался вернуть. Запаха те почти не хранили, но он всё равно украдкой подносил к лицу, а чувствовал себя каким-то преступником. Ито хмыкает, зато сейчас он преступником себя не чувствует. Он просто вдыхает знакомый запах, будто может надышаться им впрок. Он долго лежит так, дольше, чем позволяет вернувшаяся тревога. Укладывается удобнее, чтобы приобнять. Независимо от места и времени, Иноэ спит поперёк кровати, скинув одеяло до пояса. Ито сначала гладит пропитанную их перемешанным теплом ткань, но почти сразу поднимает руку выше, скользя пальцами по животу. Чем дольше он гладит, тем меньше ему хватает этих прикосновений. Он чутко прислушивается ко всё ещё ровному дыханию, когда осторожно ведёт языком по вздымающимся рёбрам, собирая солоноватую влагу, но всё равно пропускает момент. Иноэ стискивает ладонь у него на загривке. Ито кажется себе беспомощным котёнком. Как положено маленькому зверьку, он замирает. — Раз сам проснулся, мог и меня разбудить, — хрипло тянет Иноэ. В его голосе не слышится ни злости, ни раздражения. Ито читает в нём разрешение, поэтому выворачивается из-под руки и взгромождается на Иноэ верхом. Через тонкое одеяло он чувствует железную пряжку, та неприятно врезается в бедро. Ито заворожено смотрит, как Иноэ сонно трёт кулаком глаза, щурится на мерцающую подсветку. Ито кажется, что он не видел его таким бесконечно долго. День рождения Иноэ, когда они спят всем офисом вповалку, не считается. Тогда — не вот так близко. Ито стискивает пальцы на его плечах, проходится по шее, разминая. — Какой неуёмный, — вздыхает Иноэ. От того, как он смотрит, у Ито мурашки бегут по спине. И только сейчас становится почему-то неловко. За свою наготу, за ещё неявное, но уже наметившиеся возбуждение. Ито смущённо отнимает руки, безуспешно пытается свести колени. Вздрагивает от прикосновения. Где-то глубоко внутри он знает, что весь этот стыд — надуманное, не его. Не только потому, что Иноэ видел его раздетым десятки раз, а поводов стесняться у Ито никогда не было. Ито знает, что этот стыд — отголосок всех его неумелых и неуместных стен. Лучшее тому доказательство — налившейся багровым след на запястье. Иноэ внимательно осматривает его руку, проверяет пальцы. Опьянение заглушило боль, теперь та возвращается. — И Кидо тебя отпустил? — неожиданно для себя спрашивает Ито. Он уверен, что мгновение назад в голове не было и мысли об этом. И не уверен тоже. Вчерашний яркий день, мгновение, в которое всё стало как будто кристально ясно, остаётся где-то в коридорах офиса: на лестничной площадке, до последнего плинтуса пропахшей хлоркой, в лифте, таком чистом, что можно перепутать с операционной, у кулера — на дне тонких луж. Сегодняшний Ито — снова запутавшийся в себе то ли мальчишка, то ли дурак. Потому хочет услышать, что время, когда всё казалось понятным, он не придумал. Он так много всего понапридумывал, что… — Хм, — прерывает его мысли Иноэ. — Ещё мне у Кидо разрешение спрашивать не хватало, — он досадливо отмахивается. — Сразу надо было. Впрочем, сразу... — Оказывается, ты тоже умеешь смущаться. Ито раскрывает глаза, удивлённо смотрит, как уши Иноэ чуть розовеют, смотрит на выступившую испарину. Суфу говорит, что забывать о чувствах других опасно. В первую очередь для себя, ведь может показаться, что только твои чувства — важные и неподдельные. Теперь Ито становится стыдно по-настоящему и заслуженно. Он глубоко вдыхает, чтобы ободряюще сжать ладонь Иноэ, приходится приложить усилие — деревянные пальцы слушаются плохо. — Короче! — Иноэ встряхивается. — Я всегда на твоей стороне. Понял?! Вопрос он рявкает так грозно, что Ито невольно подаётся назад. Иноэ ловит и вторую руку, запястье сжимает крепко. Сейчас в нём сплошная решимость, от сонливости ни следа. У Ито снова сердце болит, теперь от восторга. От опаляющей искренности, от несказанного прямо, но высказанного даже откровенней, чем принято между ними. Ито смотрит на его пальцы, мимоходом думает, что если Иноэ так продолжит, то синяков и на другом запястье не избежать. Он встречается с глазами напротив, без ошибки читает в них требовательное нетерпение. Именно в глазах, не в дрожи рук, не в скривлённом уголке рта, даже не в обозначившейся у переносицы морщине. — Понял, — поспешно кивает Ито. — Ну и всё! — Опасный. Кости сломаешь, — он глубоко вдыхает, не время сейчас распинаться; Иноэ и не тот человек, кому его сбивчивые объяснения нужны. — А, — Иноэ непонимающе смотрит на свои руки. — Нужно собираться, — говорит Ито, только чтобы заполнить повисшую тишину. — Это последний раз, — ускользнуть Иноэ не позволяет, ловит за прядь, Ито закусывает щёку, чтобы не зашипеть, — когда ты можешь сбежать. В следующий… Он не заканчивает, разжимает пальцы, отпуская. Ито всё равно остаётся на месте. Он почти растекается по постели, одной ногой уже на полу, сводит лопатки и ладонь стискивает на податливом матраце. Ито неудобно, но он остаётся на месте, скованный непонятным новым чувством. Оно требует прижаться и сжаться, всем видом показывая покорность. Сдаться оно тоже требует. Ито почти готов подчиняться. Хватке, интонациям и чужой воле. За время его оцепенения рыбка в циферблате делает три оборота. — Ну? — Показалось, — трясёт головой Ито, — что ещё немножко, и я буду называть тебя исключительно «мой господин», — он усмехается, пряча замешательство. — Валяй, — ответно усмехается Иноэ. Ито спускает на пол и вторую ногу. Он хочет сказать, что дело в другом. Но не знает, в чём. Иноэ почти с самого начала для него становится из немногих, кого хочется слушать. Как Суфу или Садако. Не как Кидо или Такасуги. С последними Ито готов бороться. С ними он не боится спорить — и плевать на звания, плевать на старшинство. А Иноэ близко — опасно близко, так Ито никого ещё к себе не подпускал. Спрятавшись в душе, Ито становится под холодную воду. Так получается не думать дальше, ведь он думал об этом десятки раз. О том, где пролегла черта. О том, какой смысл продолжать. У Ито список вопросов на случай бессонницы приличный. Только почему-то он до сих пор не догадался даже попробовать поделиться им хоть с кем-то. Пока, впрочем, тоже не время. Но есть надежда, что когда-нибудь… Что само «когда-нибудь» вообще будет в его жизни. Той самой, которая должна была закончится вместе с холодными монетками в прорези автомата. Ито сложно свыкнуться с новыми ощущениями, но он возвращается к Иноэ. — Есть три новости, — ровным голосом говорит тот, как только Ито выходит из душа. — Какие ещё? — лавотели могут удивлять, и одноразовая расчёска находится в тумбочке. — Плохая, отвратительная и неоднозначная. — Давай с отвратительной, — Ито тщательно собирает волосы. — Мотоцикл на штрафстоянке. — Звучит как повод, — бусины путаются в прядях, это раздражает, — напиться с утра. — Напиться тоже придётся, — Иноэ пристально разглядывает его голые ноги, — назначен день твоего сакадзуки. — Ага, сакадзуки, — пальцы сами дёргаются. Ито разглядывает вырванные с корнем волосы на шнурке мучительно долго, шипит от боли запоздало и как будто наигранно, будто ему непременно нужно это сделать, ведь таков закон жанра. В полумраке комнаты всё по-прежнему кажется нереальным, Ито прикладывает руку к груди и глупо спрашивает: — Моего сакадзуки? Иноэ пожимает плечами. Ему нипочём законы жанра, нарочитые жесты и дрожащие интонации. Иноэ откидывает одеяло и страдальчески морщится. — Сначала оденься, а потом вопросы задавай, — говорит он с досадой. Это почему-то смешит. У Ито, можно сказать, жизнь только что рухнула, а человека, одного из самых важных для Ито человека, беспокоит какая-то ерунда. Ито фыркает, передразнивая, а сам думает, что, наверное, так и надо, чтобы в минуту отчаяния кто-то был сильным и здравомыслящим. Тогда ты сам будешь сильным, если это понадобится уже ему. — В какого ханжу превратился, посмотрите-ка. Ито выхватывает рубашку прямо из-под его руки, показывает язык и отскакивает, надевая. Рубашка Иноэ ему велика, ещё немного, и полы закроют колени. Это передышка, чтобы собраться с мыслями. Это оклик: «всё как раньше?» — и требование тоже. Так много всего, что Ито и сам не скажет, что именно хочет услышать. Он может сказать только, что сердце скатывается из горла обратно в пустую грудь — трепыхаться, но уже не душить. — Ты ходячая провокация, — качает головой Иноэ, он продолжает: — Ханава в больнице. Уже не в реанимации. Короче, физически он жив, но морально уничтожен. Если таким изощренным способом ты хотел получить его мобильник, то сработало. — Порно. — Типичная история. Подростковое порно. — Старый ублюдок, — в голосе нет удивления, отступающая паника слегка тянет гласные. — С чего они решили, что я хочу сакадзуки? — Ито сжимает кулак, гася раздражение. — Думаю, дело в том, что Ханава помогал стороне Тоты, а управляет Чошугуми всё ещё Такасуги, — Иноэ делает паузу, давая себе возможность сформулировать правильно, — под присмотром Суфу. Ты перешёл дорогу Тоте, поэтому Суфу, сомневаюсь, что это идея Такасуги, хочет взять тебя под защиту. Впрочем, лучше спросить у них самих. Ито слушает его негромкий, обычно Иноэ гаркает будь здоров, голос внимательно. Каждое слово как через укол вливается прямо в кровь, успокаивая. Ито смаргивает предательскую слабину с ресниц. — На слёзы у тебя десять минут, — мягко говорит Иноэ, осторожно обнимая со спины. — Не надо, — цедит Ито и отстраняется. — И что за попытки спасти Такасуги от моего праведного гнева?! — разворачивается он. — Глупый мелкий Шунскэ, — усмехается Иноэ, натягивая его безразмерную толстовку, та даже почти как раз. По крайней мере один вопрос теперь закрыт, выдыхает Ито. Это придает сил заняться остальными. Он знает, что не решит их все, не решит сразу. И знает, что теперь хотя бы готов стать с ними лицом к лицу. Молчания ему хватает ровно до лифта. Иноэ подворачивает рукава, а Ито очень-очень хочется его задеть. — На моей стороне, значит? — задумчива уточняет он. — И с крыши со мной прыгать пойдёшь? — Только если убедиться, что ты не струсил.