Всё моё

Им не приходится привыкать к дистанции на людях, они от неё не отвыкают. Их отношения с самого начала чуть отличаются, поэтому коллеги не замечают небольших изменений, которые для обоих, конечно, вовсе не «небольшие»: положить руку на плечо, дёрнуть за хвост, на мгновение сжать ладонь. Когда всё это исчезает, когда Ито начинает ускользать, а Иноэ бросает неудачные попытки, тянущую пустоту чувствуют оба. На полпути к офису их отношения снова становятся исключительно деловыми, но теперь с каким-то невысказанным обещанием и тёплой уверенностью. Иноэ цепляет его за капюшон, останавливая у автомата с напитками, выбивает одной монеткой две банки, колеблясь, одну прячет в карман, на вопросительный взгляд щёлкает колечком на алюминиевой крышке. Ито, уже растерявший сонливость, вновь натянутый и острый, неохотно останавливается, руку протягивает просто что бы протянуть. Иноэ не победить его внутренний калькулятор, рассчитывающий риски, поэтому он просто отдаёт опустошённую ровно до половины банку газированного кофе. Ито вдруг перестаёт думать, быстро оглядывается. Иноэ выдыхает, когда он украдкой слизывает с ободка каплю слюны. Ито кивает, благодаря, показательно облизывается — тоже благодарит. Иноэ пожимает плечами, он сразу не верит, что может остановить клокочущую в Ито ярость. А пробует… почему бы ему не попробовать? Они соприкасаются локтями, росходясь в разные стороны. Иноэ спешит к себе, Ито — наверх. Такасуги, усталый и невыспавшейся, сидит в своём кабинете, перед ним выключенный монитор, пустой — как голова. Такасуги не отрывает взгляда от прямоугольной черноты, когда дверь открывается без стука. И на праведное негодование внимания не обращает. Сначала он перекладывает ручки из стакана в стакан, затем складывает в верхний ящик дискеты. Такасуги трёт подбородок, разглядывая неуютный порядок на столе. Перед столом ровный, как на параде или дрессировке Ямагаты, стоит Ито. Такасуги рассматривает его из-под опущенных ресниц: сжатые пальцы, обкусанные ногти, рубашка с чужого плеча, пластырь на всю шею. Нелепо. Как сам Ито — воробей. Взгляд задерживается на лице. Губы Ито шевелятся в одном зацикленном ритме, и Такасуги приходится сморгнуть, чтобы разрешить звукам извне заполнить голову. — … на небе и на земле, хлеб наш… — Ито упирается ладонями в край столешницы. — С возвращением, — едко говорит он. Такасуги хмурится. Проступающие костяшки и желваки — вся остервенелая злость. И взмокший лоб. Десятки совместных походов на переговоры, Такасуги неплохо знаком с его повадками, ещё лучше он умеет выгодно для себя их использовать. — Не хочу слушать твою истерику, — первые слова звучат скрипуче мёртво, так говорит автоответчик. — Я пока не начинал. Дрожащие губы — последний штрих. Такасуги откидывается на кресле, скрещивает руки на груди. Ито делает шаг назад, обнимает себя за плечи. Это выглядит ужасно трогательно — сколько показной беззащитности, и поддаться ей хочется на каком-то животном уровне. Кивок — разрешение, такой же кивок — согласие. — Если ты считаешь… — мягко начинает Ито. — Я не считаю, — отрезает Такасуги, он не поддаётся. Его резкий ответ — попытка прижечь, остановить одним коротким болезненным касанием. Это опыт, который Такасуги вынес за годы в якудза, опыт, которого нет у Ито. За хорошим помощником в Ито скрывается упрямый, Такасуги и сам был таким, самонадеянный, худшее из его качеств, пацан. Таких у Ямагаты пять десятков бегает по спортплощадке каждое утро. — Вот и прекрасно, — Ито вздёргивает подбородок, он по-птичьи взъерошен, недоволен тоже по-птичьи, — Ханава просто поплатился за слова, не для ваших Чошугуми я старался. — А ты старался? Стена отчуждения лопается, вместе с пылинками повисает в длинных лучах солнечного света, она почти осязаемая. Но вместо осколков Такасуги сжимает в кулаке ворот чужой рубашки. Когда бессонница переходит из разряда проблем в разряд обыденностей, мир вокруг становится удивительно текучим, одновременно с тем — зыбким. Только по боли ушибленного бедра можно догадаться, что вскочил Такасуги не прыжком грациозной пантеры. Зрачки — булавочные головки, мгновенно светлеющая от всплеска адреналина радужка. Для верности Такасуги встряхивает Ито ещё раз. — Ты головой когда думать начнёшь? — спрашивает почти спокойно. Когда-то Ёшида поддразнивал: твои победы только на коротких дистанциях. Суфу с ним соглашался, ведь продумывать всё наперёд из тогда ещё молодых вакагашира умел разве что Кусака. Сквозь годы вспоминать об этом и неприятно, и смешно. Очередная победа на короткой дистанции сжимает его ворот в ответ. Испуг в глазах напротив тает, затягивается, напитывается обычным тёмно-карим. — Это ты мне говоришь?! — Ито шипит. — Как насчёт идей с поджогом, а? — от злости его трясёт. — Или «это другое»? Ито забывается. Такасуги понимает — сам виноват в том, что позволил ему себя так вести. Но он понимает и другое — теперь Ито так вести себя не будет. До сакадзуки пара дней, и можно было бы спустить, не публично же он выразил сомнения в решениях кумичо. Такасуги размахивается легко, а бьёт — наотмашь. В повисшем молчании звук получается яркий и сочный, он быстро тонет в глубине мягких подушек, лишь по краям оконных рам бьётся дольше. Ито отшатывается, хватаясь за щеку, смотрит с каким-то детским удивлением, словно поверить пытается: это могло произойти? Такасуги тяжело дышит, опускает раскрытую ладонь, в мутном зеркале он сам выглядит удивлённым. Чошугуми — молодой клан. Из древних традиций у них только красивые обряды и общие принципы. Как молодые, они могут позволить себе не тонуть в запретах, в уставе только важное, изменения только общим голосованием. Все вопросы решаются поединками: карты, кэндо, сумо, да хоть шири-тори. И, разумеется, никаких привилегий ни старшим, ни младшим. Даже отбитые наглухо мальчики Тоты быстро смекают что к чему. Это в идеале. На самом деле клан — самый паршивый часовой механизм с самой красивой инструкцией. Ито удивительно везуч. — Исключения, — всегда усмехается Ямагата, когда очередной любитель задирать младших висит распятый у стены для дартса. Исключения. Такасуги сглатывает. От удара кожу печёт, он зло потирает ладонь, на скрип двери оборачивается. — Что у вас? — Кидо упирается плечом в косяк, Ито за шиворот он удерживает играючи. — Я ухожу, — рыкает тот. В своей попытке высвободиться Ито выглядит настолько нелепо, что Такасуги с трудом сдерживает смешок. Но серьёзный взгляд Кидо возвращает в задолбавшую уже с утра реальность. Такасуги садится в кресло. — Пиздец драма, — цокает он, — вчера эта бестолочь натворила дел, а сегодня изображает оскорблённую невинность. — Поэтому Такасуги-сама решил воспитать меня, раз не воспитал отец, — цедит Ито, — но ремня под рукой не оказалось, обошёлся так. — Шинсаку, — в голосе Кидо укоризна, в руках — сила, он впихивает Ито обратно в кабинет и захлопывает дверь. — Что «Шинсаку»? — Такасуги трёт виски, лишь бы не смотреть на них. Он не намерен оправдываться, не сейчас. — Ребята Тоты его просто прирежут. Ты и сам это знаешь. Даже он, — Такасуги отмахивается, — не настолько тупой, чтобы не понимать этого. — Сядь, — отрывисто бросает Кидо, подталкивая Ито к дивану, сам опускается рядом, ненавязчиво обозначая, что уйти не даст. — Не хочу быть якудза, — упрямо говорит Ито. — А мёртвым плыть вниз по реке, выходит, лучше? Такасуги щурится, он видит их рядом едва ли не впервые с прошлого… лета? Кидо, конечно, на осторожные вопросы отмахивается. Всё у него с подчинёнными в порядке, для всех недоверчивых обязательно есть идеальный отчёт по работе, где, без сомнений, «всё в порядке». Такасуги нравится их дружба, но ценит людей, которые умеют ненавязчиво присматривать за Кидо, оставаясь при этом с ним в хороших отношениях. Ито справляется блестяще, и Кидо теперь даже знает, что такое отпуск. Но ни в какое «в порядке» Такасуги не верит. К его сожалению, это тоже опыт. Он просто ждёт, когда Кидо не сможет отпираться. По всей видимости, ждёт слишком долго, снова упуская момент. Дождался. Он не предъявит Кидо за невнимательность, за то, что тот упустил из виду, не уследил — пора признать, что восхищающий его человек тоже умеет ошибаться. А иногда они оба могут ошибаться. Такасуги хороший ученик не только Ёшиды, но и Суфу, у него есть пара минут, чтобы придумать, как обыграть всё происходящее в пользу клана, а не очередной трещины в нём. — Может, вы ещё скажете, что у меня всё равно не было выбора? — горько усмехается Ито, он постепенно успокаивается. Такасуги согласно хмыкает себе под нос. Выбора у Ито не было, мало кто согласится взять в обычную компанию работника, имеющего связи в якудза. С того дня, когда отец Ито проигрался по-крупному и просто отдал своего единственного сына вместо оплаты долгов. С того дня у Ито не было выбора. Курухара говорил, что отец даже не поинтересовался, как именно Ито отработает все баснословные суммы, лишь посетовал, что лицом сын в него — не всякая баба посмотрит, куда уж мужикам. И уплаченный долг ничего не решал. Даже начни Ито всё заново в другом городе, не смог бы быть уверен, что прошлое не настигнет, и жить в постоянном ожидании получить привет от знакомых в виде танто в почтовом ящике или крепких ребят у дверей — сложно назвать настоящей альтернативой. В Чошугуми Ито нравится, он этого не скрывает. Нравился баланс: его не заставляют совершить сакадзуки в восемнадцать, не заставляют после окончания школы. Суфу предупреждал, что получив немного свободы тот захочет всю. Такасуги не послушал. Думал, что Кидо справится, сможет держать при себе. Такасуги считает рассуждения про свободу наивными, но у него, как и в других случаях, опыт. Ито стискивает ткань джинсов на коленях и вздрагивает. По полу скачет зелёный шарик бисера — полупрозрачный и ровный. У дракона на бедре отпал глаз. Бисер градом стучит по деревянным доскам: белый, голубой, ещё зелёный. Такасуги подхватывает крупную бусину — драконье сердце, вертит её в пальцах и прячет в карман. — Шунскэ, — вздыхает он, идёт на мировую, стараясь не сделать хуже, — просто формальность. Мы уже пили из одной чашки. Ты мой больше, чем думаешь. — И кому я подчиняюсь, — качает головой Кидо, — мой кумичо сейчас назвал сакадзуки формальностью. Ёшида плачет дождём с небес. — Не мешай мне обманывать человека, — в смехе Такасуги прячет смущение. — Очень хорошо, — роняет Ито холодно-спокойным голосом, который, вопреки сказанному, не предвещает ничего хорошего, — стоит ли полагать, что пощёчина — неприятный бонус к сакадзуки? Такасуги чуть сутулит плечи, стискивает пальцы на коленях, снова бросает короткий взгляд в зеркало, так проще почувствовать реальность, тяжесть на веки наваливается из ниоткуда, выпутываться из паутины сонливости все сложнее. На фоне чёрной обивки и белых стен он — изящно вписанный цветной персонаж модного арт-объекта, по смыслу что-то про наследие предков или ремейк на фотографии ушедших довоенных дней. Кресла Такасуги любит большие и мягкие, в них легко тонуть, неудобно сидеть и восхитительно спать, что, собственно, он частенько и делает. Сейчас развалиться на диване хочется до ломоты в пояснице. — Ты заслужил, — говорит Такасуги ровно, — извиняться я не намерен. — В самом деле? Ито встаёт одним мягким движением, смахивает носком кеда стеклянные шарики в сторону, подходит ближе. С его коронного «ниже среднего» нечасто удаётся смотреть на кого-то сверху вниз, но зажатому мягкими подлокотниками Такасуги приходится задрать подбородок. Они смотрят друг другу в глаза пристально и неотрывно. Не только игра в гляделки, вызов и сражение. След ладони на щеке Ито уже налился розовым, и Такасуги чуть дёргает пальцами, тут же стискивая зубы до хруста челюсти, моргнуть сейчас для него — проиграть. Кидо за их спинами громко вздыхает. Такасуги вздыхает тоже: снова Кидо остаётся только ждать и смотреть на это безобразие. Ждать и смотреть — этому они все научились ещё при жизни Ёшиды, потому как в якудза — это единственное, что можно делать, когда старший — твердолобый спесивый придурок, у которого действия опережают мысли. — Условия, — отводит первым взгляд Ито. — Ты заслужил, — Такасуги произносит это чуть громче. — Никаких ирэзуми, — Ито чуть вздёргивает верхнюю губу, — и стричься я не буду. — Поумнеешь, — Такасуги скалится почти зеркально. — На сайко-комон даже не рассчитывай, — на недоумённо вздёрнутую бровь Ито добавляет, — и плевать, что никто не предлагал. Ах да, — он делает шаг назад, — ваши уродские пиджаки тоже в пролёте. — Жестоко, — не сдержавшись, фыркает Кидо. — О, Кидо-са-ан, — Ито разворачивается к нему, в голосе проступает нежность, — не подумайте. Вам они очень идут. Кидо-сан самый красивый. — Под носком его кеда жалобно хрустит стекло. У Такасуги под сердцем вспыхивает и опадает пеплом искорка тепла. В клане привыкли к тому, что Кидо понемногу, но беспокоится обо всех. Он внимателен и осторожен, настолько, что можно запросто забыть — Кидо сайко-комон. За ними одно удовольствие наблюдать. Ито едва касается тыльной стороны ладони кончиками пальцев, и Кидо тут же становится как будто чуть расслабленней. Ито аккуратно закрывает дверь с обратной стороны, и только услышав щелчок, Такасуги шумно выдыхает. Кидо барабанит пальцами по наручным часам. Жест привычный из его вечных нервных, но сейчас Такасуги не слышит в стуке нетерпения. Тишина в кабинете ватная, она тянет в себя утробное урчание системного блока, шум с улицы, отголоски разговоров из коридора. Тишина заполняет собой всё пространство, заползает в уши, набивает тяжестью головы. Кидо встряхивается, закидывает ногу на ногу. — С поджогом склада англичан разобрались: свидетелей нет, камеры не работали именно в эту ночь, а ещё у них большие проблемы по части пожарной безопасности. Самовозгорание, несчастный случай. — Спасибо, — Такасуги пытается найти внутри себя хоть что-то, кроме усталости, — спасибо, Кацура-сан. Старое имя Кидо всегда бодрит. Оно про время их молодости. Такасуги вздыхает: у него и сейчас, если подумать, молодость. Но не чувствуется. В последнее время совсем нет. — Ого, — Кидо с интересом смотрит на него, — даже так? Если это подкуп, то я по-прежнему считаю идею идиотской, а тебя — достойным продолжателем безумия Ёшиды. — Тоже мне новости, — Такасуги откидывается в кресле, расслабленно прикрывает глаза, — когда станешь кумичо, будешь просиживать диваны элитных клубов за переговорами, а у меня нет на это времени. — Какое ужасное проклятие, — скептически хмыкает Кидо, — повремени с исполнением. — Пока у меня нет другого решения для сложившейся ситуации в клане, — пожимает плечами Такасуги, — мы не можем просто убрать Тоту, за ним стоит много людей. К тому же, — он невесело усмехается, — пока и у нас есть отчаянные верные люди, почему бы этим не воспользоваться? Сколько мы бились с этим Андо? Месяца четыре? А нужно было всего лишь три колото-резаные раны, нанесённые, предположительно, острым предметом. Жаль, только для его помощника. — Ты сейчас серьёзно? — Кидо сжимает руку в кулак, с усилием разжимает, вдыхая через нос. — Правда думаешь, что Шунскэ не просчитал вариант с сакадзуки? — смех Такасуги в комнате звучит неестественно, но сам Такасуги улыбается искренне. — Перестань. Если вам с Иноэ он до сих пор кажется просто лучшим учеником старшей школы, который по ужасному недоразумению оказался в руках злых якудза, вы дураки. Мальчика давно пора взять на привязь, вырастим второго Ямагату, придётся клан делить. Оно нам надо? — Пф, нет, конечно. Но я знаю, что ты не договариваешь, — кривит уголок рта Кидо. — И меня, как не сложно догадаться, это бесит. — Все вопросы к Суфу, — Такасуги пожимает плечами быстрее, чем стоит, но Кидо, похоже, думает о чём-то своём. — Человек выбрал, на что обменять свою свободу. Давай порадуемся, что обменял он её на нас. — Ладно, ты прав. Что по сакадзуки? — От тебя списка я не дождусь, верно? — Верно, — Кидо нервно одёргивает рукав, но быстро берёт себя в руки. — У меня по-прежнему большая часть штата — наёмные работники, — он быстро добавляет: — это выгодно, ты сам знаешь. Такасуги запрокидывает голову, вместо смеха захлёбывается кашлем. Жестом останавливает встревоженного Кидо. Слёзы кашля на ресницах двоят пространство. Всё движется как в калейдоскопе, у него в детстве был — самодельный, Ёшида подарил. — Тебе нужно отдохнуть, — говорит Кидо. Такасуги поднимает голову на звук, удивлённо моргает. Зыбкий текучий мир крадёт у него всё больше кусочков реальности. — Условия, — передразнивает интонацию Ито, Кидо бледно улыбается и кивает. — Тота выставил виноватым Нагая и его подчинённых. — Суд поединком, — кивает Кидо. — Ты не будешь участвовать. Пускай Кусака. — Но… — Такие у меня условия. — Слушаюсь, — Кидо кланяется так церемонно и правильно, что у Такасуги сводит зубы. — Поединок завтра, день на уборку, отмыть кровь, продезинфицировать. К выходным главный дом будет готов для сакадзуки. — Рассчитываю на тебя. — Про слежку за Тотой, — Кидо набирает в грудь воздуха, — я сам поговорю с Ямагатой. Пожалуйста, отдохни.