***
Кристина, опираясь об ограждения балкона, нависала над тёмным двориком, где никого не было видно, и думала — как же хочется выпить. Она начинала приходить в сознание мучительно быстро, осознавая всё только что произошедшее, по-новому слыша и видя то, что её заторможенный мозг отказывался анализировать. И теперь она хотела снести Кире ебало за её гнилой базар и гонор. Если раньше, в школьные годы, они были наравне, то сейчас Кира стала блядской торчихой без физической подготовки, тогда как Кристина, даже сидя на зоне, проводила всё свободное время за занятиями — подтягивалась на турнике, отжималась, бегала, била стены, но это больше от приступов бешенства, когда ей особенно сильно давило на котёл жестокостью реалий. Так что она бы забила Медведеву до смерти, она бы мокрого места от той не оставила. Разъебать бы ей всё в кашу и растереть по полу до кровавых пятен, чтобы было не найти, не выследить, разве что вынюхать по запаху страха — а страха в ней было много, так же, как и выебонов, Кристина это чувствовала. Пусть та и пыталась держаться на своих понтах, у неё это не получалось. Они обе знали, кто победит. Но обратно на нары Кристина не собиралась, а Кира, тварь трусливая, точно бы мусорнулась. И тогда плакали бы её свобода да независимость, но уже на восемь лет, сверху квартиру бы отжали, и лизала бы она снова долбаной Машке. Нет, ей даже рыпнуться теперь, сука, нельзя было, иначе на неё тут же накатают заяву и постучатся черти в погонах. Блять. Блять! — Я домой пойду. — приоткрыла дверь балкона Лиля, еле слышная, едва видная, бледная, как привидение. Её ещё, сука, не хватало, ебаная дура. У Кристины даже слов не находилось, чтобы выразить степень презрения, которое затапливало её сейчас — Лиля так бесила иногда. Голосок свой писклявый давит, чёто требует, ноет, ебальник воротит от неё, едва Кристина бухло пригубит, и пиздит-пиздит-пиздит о том, как её любит. И смотрит иной раз так, что въебать хочется прямо промеж глаз — жалобно так, чуть ли не подвывая, как побитая шавка. Кристина собак вроде любит, а всё равно раздражает эта жертвенность на границе с бесхребетностью. Человек ты или пластилин, в конце концов? Если уж пластилин, то хули ныть, что тебя передавили, смяли и выкинули? — Я всё убрала уже, ты только спать ложись, пожалуйста. — сказала и уставилась своими печальными глазёнками, вечно мокрыми и сиротливыми. И Кристина находила в этом что-то настолько уёбищное, что её уже воротило от Лили, от одного её вида, от запаха сладковатых духов, от её нескончаемого бубнежа на ухо о том, как она хотела съебаться отсюда. От Кристины. — Не указывай мне. — оттолкнув её с прохода, шагнула обратно в гостиную Кристина и с удивлением отметила, что Лиля взаправду всё убрала. Водки нигде не было. Пройдя на кухню и открыв рывком холодильник, Кристина не обнаружила ни одной бутылки. Но она же помнила, там был наполовину полный пузырь, куда он, сука, делся? Не Арчи же, ходячий труп, допил? И не Люда, дрыщуха, её бы вальнуло тут же от этого пойла. — Бухло где? — позвала она громко, и Лиля выскользнула из-за угла, такая же зажатая, мелкая, тревожная. Вечно о чём-то парится, крутится, беспокоится, как уж на сковородке, словно у неё шило в заднице. — А тебе мало было? — окрысилась Лиля. Малолетка тупорылая, вообще без чуйки. Иногда Кристина думала, может, это её вина, что Лиля бывала настолько охуевшей. Может, ей стоило быть строже, жёстче, как надзёрка в тюряге, потому что временами Лиля разевала пасть и несла такую смелую дичь, будто у Кристины были связаны руки, а она была дочерью президента. И тогда Кристина хотела ей втащить. Вот прям втащить, как мужикам, которых пиздила на равных, чтобы калитка слетела нахуй и она ёбнулась мордой в пол прямо там, где стояла. — Чё? — только и смогла сказать Кристина, из последних сил сдерживаясь. — Я говорю, водяру мне дай, — спокойно, вкрадчиво попросила Кристина, хотя установка “не бить — защищать” уже начала казаться ей ёбаным бредом. Чё она, эта Лиля, хрустальная? Не посыпется с одного удара. Полезно будет. Кристину всё детство кулаками воспитывали, не сдохла. — Куда спрятала, бля? Чё ты вылупилась? — Я, — ожидаемо затрусила та, — я её… Кристина нихуя не расслышала — голос Лили вдруг затих, и она еле-еле что-то проговорила, но было не разобрать, что. — Чё? — подошла, чтобы не упустить снова, Кристина, и Лиля синхронно отступила. — Чё ты пятишься? Водка где? — Я её вылила, — решилась всё-таки Лиля, и Кристина на мгновение услышала бесячий телевизионный шум в ушах. Такой гулкий, оглушающий, бьющий по мозгам. Как вылила? Куда? — В раковину. — словно услышав, добавила Лиля, поджав плечи. — Ты ебанутая? — сходу, в лоб спросила Кристина, приблизившись, а Лиля вновь пыталась ускользнуть, шагая торопливо назад, в коридор, глядя ей в глаза. Боялась повернуться спиной. Когда они по волкам стрелять ходили, батя Кристине тоже сказал на будущее — к хищникам спиной не поворачиваются. Те слабость чуют, кидаются тут же, рвут на куски. А Кристина, получается, и волка хуже? Она слабость за километр чуяла, видела, слышала — ей не нужны были дополнительные сигналы. Рвала и так. — Ты себя травишь. — вырвалось вдруг у Лили. И она снова разнылась, так неожиданно — пиздец. Чё новое бы придумала, да ума не хватило, наверное. — Помнишь, ты говорила сама, что не было людей, которым не всё равно? Вот, мне не всё равно. — нытьё, нытьё, нытьё. Этот ебаный щенячий скулёж. Кристина вроде как понимала услышанное, но всё же больше слышала свои желания, а желания было два — напиться и подраться. И Лиля стояла перед ней, зажатая в узком коридорчике у самого порога, ниже на башку, хилая, бормочущая что-то, наверное, высокое о своих чувствах и о том, как ей больно, обидно, тяжко. — Есть ведь много других способов жизни радоваться. — сказала она, и это было так, сука, наивно. Конечно, когда ты пиздючка за школьной партой, в жизни дохуя чему порадоваться можно, Лиле-то откуда знать, каково в её шкуре? Единственная её проблема — то, что мама в детстве не долюбила. Бля, ну и трагедия. А Кристине блядской китайской стены не хватит, чтобы выписать весь тот пиздец, который её мотал с самого рождения. Лишь когда она была бухой, она забывала, всё это забывала, голова не кипела от тяжёлых мыслей, страшно не было, мерзко — тоже. Она была нормальным человеком, способным на счастье, на человеческое, блять, счастье, когда была пьяна. — Необязательно же… вот так себя мучить. И есть много причин бросить пить. Она её поучать будет? Взрослую бабу, вот эта соплячка собирается переделывать? Кристина, блять, похожа на набор "собери себе тёлку" или чё? — Какие это? Ты, что ли? — хмыкнула, не сдержавшись, Кристина, и Лиля удивлённо вытаращилась на неё, такая вся, оскорблённая нахуй гордость. — Питер твой ёбаный? А? — ткнула её пальцем в висок она, и Лиля мгновенно отлетела к стене, ударившись лбом. Лёгонькая, хлипенькая, прям немощная, блять. Её бить — как котёнка пнуть. Ну, зачем? Пусть просто ебало завалит, и разойдутся до следующего дня, пока у Кристины крыша не встанет на место. — Нет. — оттолкнула её Лиля, но Кристина и не пошатнулась — до того та была щуплой и слабой. Даже оттолкнуть не смогла. И что-то в этой мысли неожиданно возбуждало. А возбуждение её тревожило — она была плохой? Она была такой же, как те мудаки, которые наслаждались от издевательств над слабыми? Быть не может. Но, твою мать, было в этой вседозволенности что-то охуительно драйвовое, из-за чего колпак сдвигался не хуже, чем от бормотухи. — Хотя бы чтобы не упиться до смерти. — Ты меня под алкашню подписала? — вскинула брови Кристина, не веря. Духу хватило, надо же. — А кто ты? — огрызнулась Лиля. Она, блять, огрызнулась. Кристине понадобилось пять секунд, таких медленных, сложных, пока до неё доходил смысл этих слов, и злость захлестнула её изнутри, опалив жаром лёгкие, ударив в кулаки разрядами тока. Маленькая пиздлявая сука. — Тебе, блять, показать, кто я? Кристина рывком занесла кулак в воздух, на импульсе, на чистом адреналине, бурлящем в венах, и только в последний момент разжала его, опустив. Это было бы слишком. От одного её удара на лице Лили надорвалась бы кожа, появилась бы ссадина, пошла бы кровь, расплылся бы взбухшей шишкой кровавый синяк. Ладонь с громким шлепком влетела прямо в заплаканную щёку, так смачно и грузно, что под её весом Лиля просто рухнула с ног, вскрикнув и упав на пол. Хилая, немощная, бесхребетная, да и будь у неё характер, наверное, не выстояла бы всё равно. Она только рот ладонями зажала, взвыла на выдохе, почти беззвучно, как немая, бля, и прижалась к стенке. Кристина, будь она ещё пьянее и злее, пнула бы сверху, но настроение было не то. Ударила всё-таки, блять. Так выходит, она не лучше папаши, не лучше брата-долбаёба, не лучше всяких кухонных тиранов, которые жён побивают. Сожаления не было, жалости — тоже, был лишь гнетущий стыд за себя и своё ублюдство. Было разочарование в себе самой. Хотелось удавиться, до такой степени отвратительно было это осознание собственной никчёмности и конченности. Никогда она своих баб не пиздила, и тут сука, на, пожалуйста. Хотя она с ними особо и не жила никогда, это не доходило до бытовухи. Мозги ей так тоже никто не ебал. Кристина отошла на подрагивающих ногах, проклиная Лилю в голове за вылитую в раковину водку, та сейчас бы пригодилась — она хотела забыть вообще всё, что произошло: и этот уебанский разговор ни о чём, и эту истерику Лили, и тем более свой срыв. Ей надо было выпить. Может, сгонять в магаз? Сколько там на часах? Дверь неожиданно хлопнула прямо позади неё. Лиля, судя по всему, съебалась всё-таки. Ха. Бля, крысы с корабля всегда первые, хули, испугалась и убежала. Так, может, до Питера дошлёпает, как ей и мечталось. Да и пошла бы и она нахуй. Пусть пропадёт в этом Питере со своими блядьми или кто у неё там. Вообще, сука, похуй. Кристине что ли больше всех надо?***
Кристина всё помнила на утро. Самое хуёвое во всём этом то, что, как бы она ни напивалась, она всегда всё помнила. Может, не до мелочей, но все основные моменты и даже свою уверенность в своей правоте — да. Она помнила зарёванное лицо Лили, то, с какой скоростью та упала, как плакала после пощёчины. Чувство никчёмности усилилось, накатило с мигренью, сразило наповал, и Кристина увязла в самобичевании, полдня просто пялясь в стену. Просто зачем? Она была так уверена, что поступила правильно, вчера. Ей казалось, что ударив Лилю, она поставит ту на место. Но это было так тупо. А если та побежит в полицию? Если уже побежала прямиком туда? У её двери уже стоят менты, они уже приняли заявление, они приготовили наручники? Повезут её в автозаке, впихнут в камеру и разденут догола? Наденут на неё серую робу, будут поднимать в шесть утра, шлёпнут по заднице и посадят за швейный станок. Вот, Кристюша, работай. Единственное место, где ты пользу принесёшь. Нихуя. Ни-ху-я. Она на зону не вернётся.***
Воскресенье стало самым нелюбимым её днем. В воскресенье Кристина полезла к ней под юбку в первый раз, в воскресенье Кристина пропала после ужасного свидания, в воскресенье Лиля валялась в слезах после той пьяной выходки, на Пасху, в воскресенье Кристина испортила ей прекрасное настроение на рыбалке. И в это воскресенье Лиля лежала в своей постели, чувствуя фантомный привкус крови на разбитой губе. Вчера она не могла остановить кровотечение, видимо, Кристина не рассчитала силу и сильно травмировала кожу, когда ударила её. Лиля всю субботнюю ночь не спала. Она прикрывала глаза и тут же просыпалась с дрожью, вспоминая, как это было — её будто окатили кипятком, у неё от боли зазвенело в ушах и онемела левая сторона лица на целую минуту. Она не могла взять себя в руки, ей было так страшно, что сердце грозилось выскочить из горла. Лиля старалась не брать на себя вину, но не справлялась с этим, её подсознание всё равно половинило ответственность за произошедшее. Да, Кристина дала пощёчину, но Лиля её провоцировала. Она могла промолчать, могла вообще не трогать ту проклятую бутылку. Мама всю жизнь говорила, что в ссорах виноваты двое — это два участника конфликта. Правда папа её не бил. Папе будто бы было всё равно. Лиля даже с кровати не вставала. Арчи зашёл один раз с утра сказать, что пожарил глазунью, как она любит, увидел, что Лиля замоталась по макушку в одеяло, и вышел. Наверное, решил, что она спит до сих пор. Или снова не захотел разбираться. От: Лизок, 16:43 пойдем в пиццерию похаваем мамка мне два косаря подогнала!!! От: Лизок, 16:50 лиляяя угощаю пошли От: Лизок, 17:03 ну с нами мишка еще будет пойдешь? От: Вы, 17:03 я приболела не могу Лиля уронила телефон на подушку, уставилась в шифоньер перед собой невидящим взором, закуталась плотнее в одеяло. Ничего ей не хотелось. И идти в школу завтра тоже — губа уже не была такой опухшей, как вчера ночью, пока она шла из района Кристины до своего пешком, но рана была свежей, краснючей и болезненной. Она была заметной, хуже всего, и сбоку — не получится солгать, что упала неудачно. На что упала? На кулак? Хотелось реветь навзрыд от отчаяния. Лиля периодически провалилась в дрёму, но затем вновь просыпалась в поту, как наяву видя образ Кристины, нависающей над ней с этой занесённой ладонью. Тот словно отпечатался у неё под веками, и становилось жутко — как долго она не сможет спать? Она хотела, правда, но это удавалось лишь на полчасика спокойствия. Всю ночь её швыряло по постели в ужасе. Лиля была выжата. Мама била её иногда. Периодически побивала. Несильно, так, чтобы перед соседями не краснеть — могла за волосы оттаскать, дать подзатыльник, пихнуть, толкнуть, потянуть за ухо. По лицу не била. Так сильно тем более. И не смотрела мама с такой ненавистью, словно Лиля ей была омерзительна, и такого тремора не вызывала, как было с Кристиной. Но то, что мама била её, не отменяло того, что она её по-своему любила. Верно же? То, что мама била Лилю, не отменяло того, что Лиля продолжала её любить. Как было и с Кристиной. И это давило лишь сильнее. Осознание своей зависимости. Как бы сильно не пугала её Кристина, Лиля всё ещё испытывала эту потребность во внимании, ей ужасно хотелось сочувствия, раскаяния той. Мама всегда жалела её после того, как срывалась. Кристина тоже? Она ведь пожалеет её?***
Кристина приехала под вечер. Не написала, не позвонила — приехала. Встала на пороге, высокая, сильная, страшная в исконном смысле. И от неё шли мурашки по телу, колени тряслись, давление повышалось. Лиля бы дверь захлопнула, но побоялась — вдруг ударит. Лиля, наверное, всегда теперь будет бояться. Заявилась Кристина без цветов, мягких игрушек или конфет. В слезах. Слёзы бежали по бледным щекам, стекали по кончику носа, и она дышала прерывисто, всё ещё пахнущая перегаром, выглядящая ужасно — непричёсанная, не переодетая после вчерашнего, помятая. Руки протянула, а Лиля на инстинктах, как дикий зверь, подалась назад, прикрывшись. И Кристина с новой силой расплакалась, молча, без слов, отвернулась, поджав губы и оббегая взглядом их мрачный подъезд. — Я бы не стала, — шёпотом, еле слышно сказала она, и та вера в свою искренность сбила Лилю с толку. Её голос дрожал, её трясло, в глазах застыла виновность. Лиля так сильно хотела поверить Кристине. — я бы не ударила тебя по трезвости, я даже не знаю, что вчера было. Но я просто… Я помню, что сделала. Я не помню, почему. Да блять, — выдохнула Кристина судорожно, накрыв лицо ладонью и утирая непрекращающиеся слёзы, — похуй, почему, я... Я это неспециально. Я совсем не хотела вот так, но я, блять, постоянно всё порчу. Меня всю жизнь били все, кому не лень, и брат, и батя. Я знаю, как это, я не хотела с тобой так. Ты же веришь мне? Лиля. Я же не плохой человек, я не такая, как они все, Лиль, пожалуйста... — Я не знаю. — призналась она, застыв в оцепенении. Кристина впервые плакала перед ней. Впервые за всё время, что Лиля её знала, Кристина позволила себе такие эмоции, и это, несмотря на условия, было наполнено такой интимностью и духовной близостью, что Лиля ощутила прилив важности. Кристина ей открылась. — Хочешь, на колени встану? — улыбнулась та вымученно, продолжая беззвучно рыдать, и эти жалобные всхлипы разбивали Лиле сердце. Она не продержится долго. — Я тебя люблю очень, — в самом деле опустилась на порог Кристина, схватив её за запястья порывисто и сжав в своих ладонях, — я тебя так люблю. — Кристина. — покачала головой Лиля. — Я тебя пальцем не трону больше, клянусь матерью, богом, всем клянусь, — громко заявила она и притянула её к себе, уткнувшись мокрым от слёз лицом ей в живот, задыхаясь плачем, как ребёнок. — я так больше не буду. Я больше не буду, Лиля, ну не буду... — Ты не будешь пить? — уточнила безвольно Лиля. Простила. Куда бы делась?.. Да что там — едва завидев слёзы, она уже простила в глубине души. Кристина молчала недолго — наверняка понимала, что это не ситуация для торгов, понимала, что между ними всё изменилось. Что её поступок многое определил. — Так пить больше не буду. — подтвердила наконец Кристина. И камень рухнул с плеч, и Лиля сама опустилась на колени в их коридоре, обняв ту за шею и уткнувшись лицом в сгиб чужой шеи. Можно было не притворяться бессердечной, можно было не делать вид, что она справляется сама. Нет. Она не справлялась, она умирала внутри. А теперь? Теперь она ожила. Её жалели, её любили, её оберегали. — Прости меня, — пробормотала виновато Кристина, — прости меня, Лялечка, прости. Прости. Я тебя не обижу никогда. Я же не хотела обижать даже. — оправдывалась она. — Веришь? Если бы вера была материальна, вера Лили в Кристину заполонила бы собой весь их городок, нет, всю область. Всю страну, весь материк, а то и земной шар. Она верила. Это был её воздушный замок.