Волчья пасть

      Лиля опустилась на стул напротив своего рабочего стола, повернула к себе зеркало на подставке и лениво потянулась за флаконом тонального крема. Она начала наносить тот пальцами сначала на лоб, потом — на нос и щёки, легко и размазывающе, а дойдя до синяка почти на всю правую сторону лица, вздрогнула. Каждый раз вздрагивала. Стоило коснуться, и всё вспыхивало болью, ненастоящей, фантомной, словно она снова возвращалась в тот вечер и Кристина вела себя, как неуправляемое животное.              Вот бы это не было самым началом лета — в пекло, и тогда можно было бы закрыть новые гематомы водолазкой, а не замазывать ещё и шею. Это занимало много времени, руки Кристины тогда сомкнулись воротником на ней, обхватили полностью, не напрягаясь, и сжимали, душили, убивали. В общем, следы были обширными, тёмно-багровыми и покрывающими почти всю область от линии челюсти до линии ключиц. Так и ушёл весь флакон.              Лиля всё думала о том, как ей поступить. Глядя на то, как Арчи, наконец, приделывал ей шпингалет к двери, она силилась понять — она могла сказать правду? Она не рисковала оказаться виноватой в конечном итоге? Вполне возможно, ведь мама ругала и винила только её каждый раз, когда Лиля осмеливалась пожаловаться на что-либо. А её собственная совесть позволит ей жить спокойно, если с Кристиной что-то случится? Лиля знала точно, что нет.              Даже после того, как та чуть было не убила её, Лиля не могла перестать проигрывать в голове сценарии возможного исхода событий, и чем дальше она заходила, тем хуже ей было. Она могла быть бесхарактерной, могла быть тупой, могла быть самой плохой на свете, но Лиля отказывалась быть палачихой. Не собиралась быть ей ранее, тем более не собиралась становиться после того, что узнала. То, что она сказала Лиле, то, что в очередной раз перевернуло всякое представление о Кристине, как о человеке.              — У меня тоже было дело, — Кристина пьяно усмехнулась, зарылась носом Лиле в волосы, вздохнув тяжело. Успокаивала так в своих объятиях сразу после того, что натворила. — когда силком всё. Кенты брата, тридцатилетние боровы, оприходовать меня захотели, а я тогда щеглуха была, меньше тебя даже. И вот… — Лиля замерла, боясь шевельнуться, слёзы застыли в глазах. То, как Кристина говорила об этом, со смешком, с лёгкостью — это сбивало с толку, вызывало сильнейший диссонанс. Как можно вспоминать о подобном с весельем?.. — Я бы не изнасиловала, мля, понимаешь? Я не какое-то мужло, я ж знаю, как это, бля буду, ну, никогда… Я бы никогда не смогла так с тобой.              Кристина вкладывала в это искренность, искренности ведь в ней было много, её искренность била из неё ключом прямо в самые больные точки других людей. Искренность Кристины вырывалась из неё злыми словами, тяжёлыми ударами, жутким оскалом и давящими криками, полными ярости. Это всё в ней было искренним. И её признания, клятвы, извинения — тоже. Лиля не сомневалась, в конкретную минуту конкретного дня Кристина верила в то, что говорила. То, что она не сдерживала обещаний, так же вписывалось в её хаотичную, естественную в непостоянных порывах сущность. То, как Лиля страдала от этого, было лишь побочным эффектом такой искренности.              Лиля прошептала ей куда-то в грудь, так и лёжа рядом застывшим телом, не в силах бороться с собственной эмпатией:              — Ты это уже говорила.              “Ты это уже сделала” — хотелось бы добавить, но человечность, которой в Лиле было с излишком, не позволила. Ей стало стыдно даже за сказанную фразу. Лиля могла обижаться, могла бояться, но она не была способна на жестокость, это было не в её природе. Она сжала пальцами ткань чужой футболки, шмыгнула носом, сморгнула слёзы. Это было ужасно. То, что случилось с Кристиной, то, что Кристина совершила, то, что Кристина этого не осознавала. Всё связанное с Кристиной теперь подходило под определение ужасного. Лиля прижалась ближе, обняла ту, заплакав в голос, а Кристина только посмеивалась, гладя её по волосам:              — Ну, ты чё? Давно было. Я уже и не помню нихуя, — но это не успокаивало, лишь заставляло рыдать громче. — Ну, не надо так, Ляля, всё нормально со мной. Нормально, не сдохла же. — уверяла её снисходительно Кристина, абсолютно глухая к своей же травме.              А Лиля ломалась изнутри от этого проклятого сочувствия, такого неуместного и неестественного, выстраданного её привыкшей к прощению и жалости сути. Она испытывала так много смешанных чувств к Кристине — всё от чистой любви до первобытного страха. Если Кристина не понимала, что делала, было ли по-людски её за это винить? От одних лишь воспоминаний об этом разговоре Лиле дурнело. Какой тварью надо быть, чтобы искалечить и так уже искалеченную Кристину?              — Нахера тебе замок на дверь нужен, если уезжаешь… — почесал затылок Артур, вытягивая её из болота самобичевания. Лиля вспыхнула тут же, как спичка, когда до неё дошёл смысл услышанного.              — Не бухал бы ты так, может, и не нужен был бы замок. — проворчала Лиля, не слукавив — с ней правда могло случиться что-то плохое из-за пьяных отрубов Артура, которые тот ловил почти каждую крупную попойку. — А так меня твои гопники облапать пытаются, счастья мало.              Лиля прикусила язык. Дура. Кто ей разрешил трепаться? Зачем, для чего она это уронила? Будто не знала, что ничего доброго с этого не выйдет.              — Кто? — напрягся моментально Артур, и сразу же пропал привычный комфортный ей образ глупого старшего брата. Появилась эта неприятная серьёзность, напружиненность, угроза. — Кто, бля, пытается? — подошёл он к ней, опустившись на диван, и посмотрел на неё внимательно, сведя брови к переносице. Лиля всё молчала, и Артур резко зажал кнопку на электродрели, врубив ту, и шум заставил Лилю вздрогнуть от испуга. — Лилька, ты не молчи, блять, ты о таком никогда нахуй не молчи. Кто, когда, по именам, сука, щас прям. — допытывал он.              На такое ему, конечно, не всё равно. Это, возможно, задевало его собственное эго — как же так, его “друзья” не уважали его настолько, что решились провернуть нечто подобное в его же доме.              — Не знаю я. — зажмурилась Лиля вымученно. — На новый год вы тут собирались, ты заснул, а они мне дверь выламывали, звали выпить. Я всю ночь у двери сидела, прижимала, чтобы не смог зайти никто. — поделилась она неохотно.              — Новый год… — вспоминал он усиленно, видимо, прикидывая, с кем ему придётся драться.              — Это неважно уже, — отмахнулась Лиля. Да, в ту ночь она много плакала, выслушала много сальностей, перепугалась насмерть, но она уедет, а Артуру тут жить с этими людьми в их маленьком городе. — забудь.              — Никогда, блять, не скрывай от меня эту хуйню, сколько времени прошло, полгода, а ты только сейчас… — возмутился Артур.              — А что по-твоему происходит, когда ты напиваешься и оставляешь меня одну с бухими мужиками? — спросила в лоб Лиля. — Сколько раз я просила не пить…              — Завязывай. — скривился он. — Не доросла, чтобы поучать.              — Вот столько же раз, — окрысилась Лиля зло, — меня могли по кругу пустить, пока ты десятый сон видишь! Тебе водка дороже, чем я!..              Артур, не в силах выслушивать её, сорвался с места, хлопнув дверью, а Лиля, на таких же эмоциях, вскочила и задвинула остервенело щеколду, пнув по дереву. Вечно он убегал, вечно он сворачивал разговор, как только тот становился ему неудобен. Никогда не пытался извиниться нормально, никогда не пытался ей уступить! Всё как обычно.       

***

      Экзамены были сданы. Лиля не была в состоянии радоваться чему-либо, но ей стало значительно легче, так как переживать ближайшее время хотя бы по этому поводу не требовалось. И ещё она наконец забрала Рафика на постоянку от тёти Клавы, которая отдала того нехотя, будто забыв, что Лиля его ей оставила лишь на время.              — Как родной он нам с Нюркой стал, — расстроилась пенсионерка, поглаживая огромную кошку ярко рыжего окраса, которая лениво растекалась лужей на руках тёти Клавы. — Нюрка так привыкла… Как же нам без Рафаэля.              — Его Рафик зовут. Спасибо, что присмотрели. — смутилась Лиля, отходя обратно к своей квартире с тем вместе. Тот знатно потяжелел за всё время, которое она его не навещала, забывшись в своих переживаниях. И пусть он к ней льнул и не брыкался, Лиле всё же стало стыдно. Пора исправляться, как говорил Экзюпери — мы в ответе за тех, кого приручили.              — На учёбу уедешь, куда денешь? — спросила вдруг соседка, глядя на неё с надеждой. И жаль было тётю Клаву, Лиле вообще всех жаль было, а её подавно, та была старенькой и одинокой.              — Артуру оставлю. — пожала плечами Лиля, избегая смотреть той в глаза. Летом ведь она будет приезжать, да и кто знает, может, они с Лизой таки съедутся в квартиру, когда найдут работу, совместимую с учёбой, и Лиля заберёт Рафика в Питер. Они с Лизой так и планировали ещё с самого начала года: первое время общежитие и усиленный поиск заработка, а после небольшая скромная квартирка на двоих, где они будут делить обязанности на двоих. Не хотела она Рафа отдавать с концами.              — Ой, Артур запьёт и забудет, куда этому малохольному такую кроху? — ляпнула тётя Клава, и Лиля опешила, застыв уже на пороге своей квартиры. Вот бы дверью хлопнуть. Да она столько могла бы тёте Клаве припомнить про её Гришку, идиота, который с неё все деньги с пенсии сотрясал, что она бы мигом вспомнила, кому обязана тем, что сейчас всё не так! Нечего на её брата сучиться! — На кого тебя саму матушка оставила, дитя ты, дитя, эх… — позволила себе ещё большую наглость старушка, но почти сразу же скривилась в плаче, и Лиля помедлила с грубостями. — Так на маму ты похожа… Я ж её тоже, вот такую, как ты сейчас, помню!..              — До свидания. — не выдержала Лиля, всё таки закрыв дверь.              Она бы погрузилась в печаль и ностальгию, в отрицание, да она провела бы несколько часов перед зеркалом, убеждая себя в том, что это был бред — она не похожа на свою мать ни внешне, ни внутренне. Её мать была суровой, она была жестокой, она была вспыльчивой и непредсказуемой. Лиля была совершенно другой. И она бы себе доказала это, убила бы на это весь день, но теперь у неё на руках ворочался Рафик, требуя к себе внимания, и Лиля постаралась себя успокоить. Прижала котёнка к груди, выдохнула судорожно и направилась в свою спальню. На диване в гостиной отдыхал Артур после очередной попойки. После той ссоры они друг другу даже слова не сказали, и это было так привычно, что почти не расстраивало. Почти.              Дни тянулись рутинно в ожидании результатов ЕГЭ, Лиля не сомневалась в себе, верила, что сделала всё так, как надо, но её напрягало ожидание неизвестного — она была весьма тревожной. Рафик, конечно, разбавлял это собой: с ним нужно было играть, о нём нужно было заботиться, он в ней нуждался, и это помогало не погрязнуть в тревоге окончательно. В ней кто-то нуждался, и этот кто-то не был ходячей тикающей бомбой. Это был безобидный котёнок.              О тикающих бомбах.              Кристина писала ей периодически, в основном вечерами, видимо, будучи немного пьяной, но достаточно трезвой, чтобы попадать по клавиатуре. Писала глупости, писала пошлости, писала слова любви, и Лиля не могла удержать трепета, который её накрывал каждый раз. Сама Лиля её не трогала лишний раз, не напоминала о себе, но инициативе была в тайне рада. Она хотела к Кристине. Её якорило только это вязкое, тянущее обратно в печаль ощущение страха — она боялась последствий. Последствий и бездействия, и содействия, потому что неважно было, какую из доступных ей опций она выберет, Кристина не имела определённый набор реакций на конкретные события. Кристина была непоследовательна.              Иногда Лиля забывала об этом. Иногда Лилю так очаровывало то, какой честной и самобытной Кристина была, что она переставала думать о том, как рыдала, задыхалась и молилась о том, чтобы её оставили в покое. О том, как Кристина сдавила её шею своими руками и держала, пока Лиля не сделала то, что та требовала; о том, как Кристина хватала её за волосы и использовала для удовлетворения; о том, как Кристина била её и пинала.              Кристина говорила:              — Ебальники, сука, всем порву, если тебя тронет кто. Слышишь? За тебя, бля, зая, я за тебя всех нахуй… Пиздец… Я ща приеду, соскучилась охуеть можно, по своей заиньке, по девочке моей… Ты соскучилась тоже?              — Да... — отвечала глупо Лиля, краснея. Потому что это напоминало ей о тех временах, когда Кристина вела себя с ней бережно, хорошо, правильно. И ей хотелось остаться в этом подольше. В этом ощущении желанности, особенности, защиты. Потому что исходя из того, что чувствовала с ней Лиля, Кристина любила её. Какой бы дикой, деформированной, деструктивной ни была эта любовь, она выбрала Лилю и дарила ей свою любовь.              — Приду, а ты дверь мне откроешь. — сказала та вдруг уверенно, самодовольно.              А Лиля, в желании поиграть, просто пошутить, ответила:              — Не-а.              И повисло молчание. А Лиля ещё в детстве выучила, что молчат тогда, когда недовольны, когда злы, когда ждут оправданий. Кристина сделала два долгих, гулких глотка по ту сторону, и Лиля успела занервничать, хотела было заговорить первой, как Кристина её опередила:              — Не дразни меня, блять, Ляля. — и от её голоса, уже вовсе не игривого, а грозного, страшного, Лиле захотелось спрятаться снова.              Так она и вспоминала — Кристина не домашний ласковый щеночек, она большой серый волк, дикий зверь, который ничем не гнушается. Чует кровь — и дерёт без остатка. И осознание лилось из глаз непрекращаемым потоком, сдавливало призрачной хваткой горло, стучало в висках набатом. Набатом, сообщающем о беде, нет, о катастрофе — о том, что это правда любовь. Потому что, что бы Кристина не сотворила с её телом, душа Лили уже была ей отдана, разрываясь между здравым смыслом и домом.       

***

      — Результаты через неделю, всю неделю можно чё угодно творить, короче… — Мишель, свалив свой велик варварски прямо на траву, рухнула рядом с ними. Велосипеды Лизы и Лили аккуратно стояли припаркованные у дуба, а Мишель, вероятно, была слишком эмоциональна, вновь горела своими идеями. Они проехались совсем немного, буквально полтора километра до парка, но Лиля быстро выдохлась, заныв, и они сделали перерыв. Хотя Лиза не упустила возможности пошутить про короткие ноги, куда ей, не пошутить об этом сотый раз… Мишель резко опустилась к Лиле на колени головой, устроившись поудобнее. — Поехали в ПТЗ, а?              — ПТЗ? — удивилась Лиля и поведению, и предложению. Она не особенно любила Петрозаводск, с ним были связаны нелучшие моменты жизни, ну разве что из раннего детства – когда они с мамой ездили в аквапарк.              — Ага! У меня там батя, они с мамой в разводе, но типа дружат, прикол, да? — хохотнула она, заглядывая Лиле в глаза кокетливо, и Лиля густо покраснела, отвернувшись. Чего её переклинило?.. Повернувшись растерянно к Лизе, Лиля заметила, что та тоже напряглась, глядя на Мишель неодобрительно. Да когда они уже сойдутся, в конце концов?.. — И типа, мы, ну, ты поняла, можем взять билеты на автобус и махнуть на неделю. На всю неделю! Чё тут тухнуть? А там, девки, там такие аттракционы, там лабиринты страха, там картинг! И Макдональдс есть.              — А, ну раз Макдональдс. — съязвила Лиза. — Где мы неделю жить будем?              — С папкой моим. — улыбнулась Мишель широко, задрав голову, чтобы посмотреть на Лизу, но та отвернулась тут же.              — Не хочу.              — Да он классный мужик, башляет постоянно, ему лишь бы его не трогали! У меня комната там, как гостиная тут дома, будем ночи не спать, гадать будем, у меня там даже проектор есть, кино чтоб пялить, а ещё настолок там куча…              — Давай. — согласилась порывисто Лиля, закивав. Лиза на неё ошалело зыркнула, протестуя, но Лиля не собиралась отступать — да, с одной стороны, это было глупо, не за чем, а ещё Рафик снова будет жить у тёти Клавы. Но это звучало заманчиво. Всю неделю не думать о том, что её брат алкоголик, а любовь всей жизни когда-нибудь её и убьёт. На фоне таких мыслей стресс из-за экзаменов млекнул и бледнел.              — Ладно. Поедем. — проворчала Лиза. — Чё ты, такса, ноги отдохнули уже? — поднялась она резко с места, колючая и недовольная. — Мы кататься вышли, а не жопы просиживать! Двигайтесь.              — Лиза, ты такая душка! — пожурила её глумливо Мишель, подлетев к той сзади, и резко защекотала её у рёбер, смеясь с собственной выходки. Лиза не смеялась — она вскрикнула, вырвалась и случайно задела Мишель, заставив отступить. И, не заметив свой же валяющийся велосипед, Мишель споткнулась и упала на тот, ударившись ещё сильнее. Но, на удивление, слёз или ругани не последовало, как было бы с Лилей или Лизой. Мишель захохотала пуще прежнего. — Бля-я, не ссы в лужу, из которой пьёшь.              — Не плюй. — скептически заметила Лиза.              — Колодец. — добавила осторожно Лиля, а Мишель рассмеялась ещё громче, утирая слёзы в истерике.              И, переглянувшись мельком с Лизой, которая уже заметно оттаяла, Лиля поняла — да, так она хочет провести всю неделю, где-то далеко с девочками. Подальше от своей реальной жизни с реальными проблемами, которые она не могла решить сама. Не здесь.